Текст книги "Последняя надежда творцов"

Автор книги: Иван Афанасьев

Соавторы: Сергей Жданов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Афанасьев Иван Борисович, Сергей Жданов
Последняя надежда творцов

Все эти дикие полевые цветы —

Разве я осмелюсь дотронуться до них?

Я приношу их в дар во всей их естественности

Всем будущим буддам

Всех трех тысяч гигантских миров.

Из поэзии дзен.

Глава 1

Юрий шагал по июньской столице. Несмотря на ранний час, было уже многолюдно – мастеровой люд спешил на работу. Утренняя прохлада приятно бодрила, но день обещал выдаться жарким.

Кондрахин любил Москву – многоликую, бурлящую, неудержимо растущую вверх и вширь. За время учебы в институте он исходил сотни улиц и улочек. Особенно нравилась ему Москва утренняя, наполненная радостным ожиданием чуда.

А радости она подарила ему немало. Это и сама учеба, и музеи, и театры, но самое главное – Марина. После экзаменов они договорились поехать с Юрием на его родину, в Орел, и сыграть свадьбу во время прохождения врачебной практики. Причиной обоюдного решения была не только любовь – Марина, однокурсница Юрия, была на четвертом месяце беременности. Ситуация и волнующая, и обещающая неудобства, но в целом приятная.

Не то что сегодняшний день, внезапно подумал Юрий, ощутив холодное покалывание в области сердца, как раз под нагрудным карманом летней тенниски. В кармане, сложенная вдвое, наподобие пиратской черной метки, лежала повестка в НКВД. Юрий знал, по какому поводу его вызывают. Профессор Мирицкий.

Семен Митрофанович Мирицкий заведовал кафедрой нервных болезней. Свою очень сложную дисциплину он преподносил так легко и изящно, что каждая его лекция превращалась в фейерверк ума и эрудиции. Профессору было чуть за пятьдесят, но он производил впечатление старорежимного ученого, прежде всего подчеркнуто изысканной одеждой, аристократической внешностью, необъяснимо сочетавшей в себе черты надменности и сочувствия, а также своими "ну-с" и "милостивый государь".

Кондрахин был сражен обаянием профессора, и одним из первых с курса записался в научный кружок, руководимый Мирицким. Семен Митрофанович тоже быстро обратил внимание на способного студента, поручая ему все более сложные и увлекательные эксперименты. Мирицкий был широко образованным человеком, и круг его научных интересов порой выходил далеко за пределы неврологии. Но об этом Юрий узнал не сразу. Первым его потрясением стал вечер, когда Семен Митрофанович принес на занятие кружка дореволюционную книгу по хиромантии. Да не просто показать, а изучать!

Комсомольцы – а все кружковцы были таковыми – озадаченно переглядывались. Ладно бы, для общего, так сказать, сведения, а то – изучать. Профессор с усмешкой наблюдал за реакцией студентов.

– А что вас, собственно, смущает? – наконец спросил он. – Именно вас, медиков?

– Но это же шарлатанство, Юрий Митрофанович! – воскликнула Юля Левантович, профорг курса. – как можно по линиям руки что-то достоверно определять?

– Да, – с ехидцей в голосе согласился Мирицкий, – иное дело терапия, наука точная. Например, по цвету склер определять патологию печени. Разумеется, ведь глаза – это печеночные выросты, не так ли? Или сыпь на коже при некоторых инфекционных заболеваниях… Шарлатанство!

Он засмеялся заразительно, как умел только он.

– Я друзья мои, подсунул вам эту книжицу вовсе не для того, чтобы вырастить из вас плеяду гадалок, нет. Но – если вы, конечно же, материалисты – вам придется неизбежно признать, что болезненные процессы, происходящие в одном органе, обязательно отражаются и на других. Это аксиома! В сотнях случаев для установления диагноза болезни мы используем косвенные признаки, но почему не руку? Потому что один болван некогда подверг это критике?

Однажды после очередного занятия кружка Мирицкий задержал Юрия. В этом не было ничего необычного – Кондрахин был старостой, и вместе с профессором они не раз уточняли программу научных экспериментов. Но в этот вечер Семен Митрофанович обратился к студенту с неожиданной просьбой:

– Юра, Вы не смогли бы оказать мне услугу, так сказать, в приватном порядке?

Голос профессора звучал немного иронично, но Кондрахину показалось, что Мирицкий пытается за иронией спрятать беспокойство, а может быть, и нечто большее.

– Конечно, Семен Митрофанович! – воскликнул он.

– Видите ли, Юра, – замявшись, произнес профессор, – нет, давайте не здесь. Лучше пройдемся и поболтаем по дороге.

Они вышли рука об руку из аудитории. Был канун Нового Года, и вокруг них сновали счастливые люди с елками, источающими густой хвойный запах. У одних он вызывает в памяти новогодний бал-маскарад, у других – панихиду.

– Вот что, Юра, – сказал профессор, когда они миновали целый квартал, – с некоторых пор я заинтересовался одной научной проблемой. Суть Вы узнаете позже, если, конечно, не откажите старику еще до этого. Важнее то, что решить в одиночку ее невозможно. Мне нужен помощник, которому я смог бы довериться, и который доверяет мне.

Кондрахин был заинтригован.

– А почему не сделать это всем кружком? – спросил он.

– Нельзя, – покачал головой Мирицкий. – Проблема выдается за рамки традиционных для нашей медицины и науки в целом. Слишком далеко выдается. Итак, Вы приняли решение?

– Еще в аудитории, – обиженно ответил Юрий. – А я своих решений не меняю.

– Это зря, – усмехнулся Мирицкий, – это попахивает догматизмом. Путь в науку, юноша, сложен, извилист и коварен. Последнее обстоятельство зависит только от нас. Впрочем, у Вас будет время это понять и оценить. Сейчас же я хочу попросить о следующем: два раза в неделю, если сможете, нужно будет являться ко мне домой. Мы, кстати, сейчас туда и идем, я специально хочу показать Вам, где я живу. С собою ничего не брать, все найдется на месте. И последнее – но, может быть, самое главное. Мне будет крайне неприятно, если о содержании наших экспериментов преждевременно узнает хоть одна живая душа. Даже, милостивый государь, в том случае, если промежуточный успех вскружит Вашу голову и вызовет зуд языкоглоточного нерва. Еще раз: согласны?

Юрий был согласен на все. Работать с самим Мирицким! Да еще над проблемой, о которой и заикаться нельзя! Это тебе не студенческий кружок, хотя и от него, надо признаться, польза немалая.

– А вот и мой дом, – сказал профессор. – Видите три горящих окна на третьем этаже? Значит, все в сборе, и, как всегда, наводят порядок в моем кабинете. Зайдем! Чайку с морозцу – прелесть!

К такому стремительному развитию событий Кондрахин был попросту не готов и отрицательно помотал головой. К тому же в общежитии его ждала Марина. Весьма веская причина, чтобы откланяться.

– Ну-с, не смею настаивать, – приподнял каракулевую шапку Мирицкий. – Жду Вас после праздников, скажем, третьего числа. Устроит? Часиков в семь вечера.

Не знал, не чувствовал тогда Юрий, что с этой вечерней прогулки перевернется все его мировоззрение, да что там мировоззрение – вся судьба.

Первый визит к Мирицкому поразил Юрия. Впервые он видел столько книг в частной квартире. Книги в шкафах, на стеллажах и отдельных подвесных полках. Книги на кухне, где супруга профессора настояла на ужине, и даже на пианино. Но еще больше библиотеки потряс Кондрахина разговор, состоявшийся в кабинете профессора.

– Нам предстоит заниматься загадочными, с точки зрения современной науки, явлениями, связанными с функционированием нашей нервной системы, – объявил Мирицкий за чашкой ароматного кофе. – Такими, как способность передавать мысли на расстояние, управление предметами одной лишь силой воли и так далее. Наука об этом получила название парапсихологии.

– Но ведь это – буржуазная лже-наука, – робко перебил Юрий.

Мирицкий громко расхохотался.

– Юноша, зарубите на своем римском носу: нет буржуазных и социалистических наук. Наука интернациональна, как и вся природа, которую она описывает. Нет отдельного закона всемирного тяготения для СССР и Великобритании, это вы улавливаете? Что же касаемо приставки "лже"… Здесь Вы должны научиться, если, конечно, намерены стать настоящим ученым, отделять ложную, то есть ошибочную интерпретацию полученных фактов, от лживой. Когда кто-то, называющий себя мудрецом, упорно закрывает глаза на десятки и сотни подтвержденных наблюдений, он не ученый, он прохиндей. Мне безумно жаль, что в нашей стране таких все больше… Ну, это к слову, – прокашлялся он, – не пора ли к делу?

В течение нескольких месяцев они занимались внешне скучной, но на самом деле чрезвычайно интересной деятельностью. Вначале пытались телепатически передавать друг другу слова и рисунки, так же, как до них это делали зарубежные исследователи. Из затеи ничего не получилось Обескуражен оказался Юрий, но не Мирицкий.

– Отрицательный результат ничем не хуже положительного, – пояснил он, – а в некоторых случаях, может быть, и лучше. Мы ведь исследуем не только процесс передачи мыслей на расстояние, но и условия, в которых это происходит. И вот результат: в обыденных условиях этого не случается. Уже хорошо. Есть повод для изменения условий эксперимента. Как Вы, юноша, смотрите, скажем…. На глоток хорошего вина?

Юноша смотрел отрицательно, поскольку завтра баскетбольная команда их курса встречалась со сверстниками из военного училища, а Юрий был не только хорошим студентом, но и хорошим спортсменом.

– Ну, что ж, – добродушно встретил отказ профессор, – на свете есть и другие методики.

Основательно покопавшись в своей библиотеке, Мирицкий извлек из книжных завалов целую коллекцию книг по оккультизму.

– Вы не смейте смеяться, милостивый государь! – отреагировал он на скептическую улыбку Кондрахина. – Учитесь отделять зерна от плевел. В этой литературе, – он кивком головы показал на внушительную стопу книг, – есть методика и ее объяснение. Последнее может быть ложным, но методика действует – это факт.

И вновь потянулись серии опытов. Юрий пытался передавать и воспринимать образы то в состоянии глубокого расслабления, то на пике эмоционального подъема, а Мирицкий методично проводил математическую обработку их результатов. Работали теперь почти ежедневно, до полного отупения. Но минуло еще больше месяца, прежде чем профессор, в очередной раз встретив Юрия в дверях своей квартиры, воскликнул шепотом:

– Получается!

В кабинете он разложил перед Кондрахиным свои записи, разделив их на две стопки.

– Вот, извольте удостовериться, – довольно потирая руки, объявил Семен Митрофанович. – Слева – результаты, полученные в обычном состоянии. Среднестатистическая вероятность совпадений. А это, – царственным жестом указал он на правую стопку, – достигнуто при релаксации. Разница в пятнадцать процентов абсолютно достоверна. Обратите внимание на последнюю неделю – почти пятьдесят процентов! Кажется, мы нащупали путь.

Вскоре они перешли к попыткам воздействия на предметы. На этом поприще их ожидал единственный успех: однажды Юрию удалось усилием мысли прокатить по профессорскому столу шарик от пинг-понга в прямом и обратном направлениях.

А в конце апреля наступил крах. Утром в вестибюле института Юрий увидел объявление: "Сегодня в 14 часов в большом актовом зале состоится открытое партийное собрание. Повестка: осуждение антикоммунистических методов преподавания проф. Мирицкого С.М. Для студентов 4 и 5 курсов явка обязательна".

Юрий растерялся. Да, подобные собрания в институте проводились регулярно, но это были собрания-разоблачения. Взять хотя бы доцента Сидоркина. Оказался троцкистом. Или дело аспирантов… Но причем здесь Семен Митрофанович? Это было нелепо, невозможно, но это было. Объявление, написанное черной траурной тушью.

В актовый зал он примчался задолго до начала собрания, надеясь загодя переговорить с Мирицким. Но профессор появился в самую последнюю минуту, когда все присутствующие уже расселись по местам.

Собрание традиционно открыл парторг института Сухинин. Высокий и прямой, как жердь, в выцветшей гимнастерке, с пустым правым рукавом, засунутым за ремень, он обладал на редкость зычным голосом. Правую руку он потерял в лихой кавалерийской атаке где-то под Херсоном. Это не мешало ему рубить воздух левой рукой, словно саблей. Вот и сейчас: Сухинин вел собрание, как будто поднимал эскадрон в атаку. Оглушив присутствующих повесткой дня, он предоставил слово проректору по науке.

Тот читал по бумажке, пряча за ней глаза начинающей блудницы и поминутно утирая обильный пот с обширной лысины. В каких только неблаговидных делах не был, оказывается, замешан Мирицкий! И все ладненько и складно подогнано: и выступление на ученом совете с критикой списка диссертаций, и постоянные ссылки на западных ученых во время лекций, и неучастие в коммунистическом субботнике два года назад. Даже знание трех иностранных языков, и то вменялось профессору в вину. Это был явный перебор, и в зале раздались несколько приглушенных смешков, тотчас смолкших под суровым взглядом Сухинина.

После проректора выступило еще около десятка человек, все с обличениями Мирицкого как отщепенца, раболепствующего перед Западом. С удивлением Юрий увидел среди них своего однокурсника, тоже члена научного кружка. Вот уж поистине: "И ты, Брут…"

На голосование был вынесен проект решения: снять профессора Мирицкого с должности.

– Кто "за"? – спросил Сухинин, оглядывая зал, словно на самом деле подсчитывал поднятые руки, и продолжил уже скороговоркой. – Кто "против"? Воздержавшиеся?

Когда он произнес "против", Юрий вскинул вверх руку – единственный в переполненном зале.

– Голосуют только члены партии, – громыхнул парторг, заметив жест студента. – Решение принято единогласно.

Как оплеванный, плелся Кондрахин прочь из института. Неосознанно он брел в сторону дома Мирицкого, и когда понял это, обрадовался. Надо поддержать любимого профессора! Даже если это ничего не меняет. Он ускорил шаги, юркнул в знакомую подворотню и чуть не столкнулся с человеком. Им оказался Семен Митрофанович.

– Я знал, что Вы придете, – тихо сказал профессор, – хотя с Вашей стороны это глупое решение. Как и попытка голосовать против всех. Ведь это были Вы?

– Но, Семен Митрофанович! – воскликнул Юрий. – Это же подло! Собрание параноиков!

Мирицкий невесело и как-то рассеянно усмехнулся:

– Да, собрание параноиков, институт параноиков, страна параноиков… Юрочка, – он положил руку на плечо Кондрахина, – не будьте младенцем. Выполняется конкретный заказ, и некий Мирицкий в нем всего лишь мелкая сошка. Вы внимательно прочитали объявление о сегодняшнем собрании? Я вам напомню. "Осуждение профессора Мирицкого". Улавливаете? Не обсуждение, а осуждение. И далее: "…за антикоммунистические методы преподавания". Решение, милостивый государь, было принято не на собрании, а в кабинетах, куда посторонним вход воспрещен. А посторонние – все мы.

Он протяжно вздохнул, словно всхлипнул.

Кондрахин порывался что-то сказать, но профессор жестом приказал ему молчать и заговорил сам, торопливо, но четко.

– Вот пакет с записями наших опытов. Других документальных материалов, подтверждающих Ваши визиты ко мне, нет. Спрячьте понадежнее. Если будут допрашивать, скажите, что были у меня пару раз по поводу научной работы в кружке. Открещивайтесь от меня любыми способами. Мне все равно не поможете, а себя спасете.

– Да что Вы! – возмутился Юрий. – Я Вас знаю как честного советского человека, выдающегося ученого…

– Бросьте, – устало прервал его Мирицкий, – органы это мало интересует. Ну, прощайте!

Он решительно пожал Юрию руку и, сгорбившись, пошел из подворотни вглубь двора.

Эту согбенную удаляющуюся фигурку и вспомнил Юрий полтора месяца спустя, подходя к серому мрачному зданию. На входе он предъявил повестку постовому, а через минуту уже робко постучал в дверь с цифрой 17.

Следователь, который его вызвал, оказался невысокого роста, а из-за того, что сидел он в массивном кресле, выглядел еще меньше. Кожа на лысом черепе отливала нездоровой желтизной, как у кокаиниста. И глаза были пусты. Когда Кондрахин вошел, следователь что-то писал длинной металлической ручкой, выточенной в форме стилета. Он молча показал Юрию на стул напротив себя.

Кондрахин огляделся. Старинный стол красного дерева, перекочевавший сюда из какого-нибудь дворянского особняка, полу-тонный сейф, занимающий целый угол, и фотография Железного Феликса на абсолютно голой стене – вот и вся обстановка.

Наконец следователь отложил ручку и остановил немигающий взгляд на лице Юрия.

– Кондрахин? – уточнил он. – Ну, рассказывайте.

Юрий растерялся.

– Что рассказывать? Я пришел по повестке…

– Не валяйте ваньку. Нам известно о Ваших дружеских отношениях с врагом народа Мирицким. Кстати, сам он этого не скрывает.

– Я…я… – замямлил Юрий, – действительно довольно хорошо знаю профессора Мирицкого, поскольку являюсь старостой научного кружка по неврологии. Но что я должен рассказать?

– Всё, что знаете. С кем Мирицкий был связан, кто к нему вхож в дом. Ведь Вы там бывали, и не раз. Значит, кого-нибудь обязаны были увидеть. Какие разговоры с Вами вел Мирицкий, какие давал поручения.

– Семен Митрофанович человек науки, – набравшись решимости, сказал Кондрахин, – только наука его интересует. Дома я у него был несколько раз, забегал на пару минут посоветоваться насчет работы кружка. Если у него кто и был, я не мог видеть. Но я вообще не понимаю, почему им занимаются органы.

– А кто еще должен заниматься шпионами? – с деланным изумлением спросил следователь.

– К-какими шпионами? – в свою очередь изумился Юрий.

– Обычными, – зевнул следователь. – Например, Мирицким. Я Вам охотно верю, молодой человек, что Вы ничего не знали о тайной деятельности Мирицкого. В самом деле, не будет же он всем и каждому признаваться в шпионаже.

– Но, товарищ следователь! – воскликнул Юрий. – Какой из Мирицкого шпион? Да и что такого секретного мог он знать?

– Много чего, Кондрахин, – следователь выдержал многозначительную паузу, – Мирицкий – профессор, общается с самыми разными пациентами, включая представителей командования Красной Армии, государственных деятелей и так далее. Очень удобное прикрытие. Поэтому нам так долго не удавалось выйти на его след. Но еще много в этом деле неясного. Например, полный состав шпионской сети, организованной Мирицким, его связники, диверсионные планы. Надеюсь, Вы комсомолец? Вот и помогите следствию с комсомольской энергией и ответственностью. Многого Вы, конечно, рассказать не можете, но одна зацепка, другая, глядишь, и вся цепочка вытянется.

Голос следователя был мягок, а тон доброжелателен. Да и как иначе? Он доверительно беседует с комсомольцем, и не просто беседует, а просит о помощи. Правда, начало этой беседы несколько… иное было. Но это можно опустить, мало ли какими проблемами был занят следователь. Вот только Мирицкий – не шпион. Это Юрий знал точно.

Любой разведчик немедленно скроется, едва над его головой станут сгущаться тучи. А над Мирицким уже не тучи – молнии блистали. А самое главное – пакет с материалами их экспериментов, которые Семен Митрофанович передал в прощальный апрельский вечер. Стало быть, сладкоголосая речь следователя лжива от начала до конца. Как было лживо партийное собрание института. "Страна параноиков", – припомнил Юрий выражение Мирицкого.

Внезапно дверь кабинета без стука отворилась. Быстрым шагом к столу прошел молодой человек в форме, наклонился и что-то зашептал следователю на ухо.

– Кто это допустил? – в голосе следователя звучала угроза. – Разобраться и примерно наказать. Выполняйте!

Юрий не слышал, что сказал один чекист другому. А прозвучала всего одна фраза: "Мирицкий повесился в камере". И это коротенькое сообщение повлекло за собой последствия, напрямую затрагивающие Юрия Кондрахина.

Поначалу следователь предполагал осуществить беспроигрышную вербовку студента. Теперь же обстоятельства изменились. Спектакль, в котором Мирицкому отводилась одна из главных ролей, все равно должен состояться, пусть и с другим составом исполнителей. Что ж, этот студент вполне подходит на роль: был близок с Мирицким, на собрании пытался проголосовать в его защиту, неоднократно бывал у него дома. Маловато, конечно, но это ведь начало. Заговорит.

Выбравшись из кресла, следователь плавно подошел к Юрию. При небольшом росте был он жилист, как одичавший кот. Поравнявшись с Кондрахиным, следователь без замаха ударил его в ухо ладонью, сложенной лодочкой. От такого удара порой рвутся барабанные перепонки. Оглушенный, Юрий кубарем покатился со стула. Уже на полу его настиг подлый удар ногой в пах, от которого потемнело в глазах.

– Душеспасительные разговорчики закончились, – зашипел, склонившись над ним, следователь. – Встать! Живо к столу!

С трудом поднявшись, студент сел за стол. Следователь положил перед ним чистый лист бумаги и свою замысловатую ручку.

– Пиши: я, Кондрахин Юрий Николаевич, год рождения, адрес, студент такого-то учебного заведения, был завербован вражеским агентом Мирицким…

– Этого я не стану писать, – Юрий решительно отложил ручку.

В то же мгновение от несильного, но чрезвычайно болезненного удара в кончик носа слезы брызнули из его глаз.

– Будешь! – прошипел, стоя позади него садист в военной форме.

Гнев и ненависть охватили Юрия. С каким наслаждением он приложился бы к этому желтому черепу, словно к волейбольному мячу. Но он знал, что не справится. Ни молодость, ни спортивная подготовка в этом здании ничего не значат. Переполнявшее его возбуждение и ярость требовали выхода. И тогда он с поразительной ясностью представил, как ручка-стилет прыгает со стола и вонзается в вытаращенный от удивления правый глаз следователя.

Он представил это и услышал позади себя глухой звук падения. Опасаясь очередного подлого удара, Юрий медленно обернулся.

Следователь лежал навзничь, раскинув руки с пожелтевшими от табака пальцами. В его правой глазнице торчала ручка-стилет. Чернила подтекали из пера, смешиваясь с кровью.

Юрий был настолько ошеломлен, что мысли не слушались его. Он вскочил со стула, вновь сел, охватил голову руками. Что делать? Он пропал! Сейчас кто-нибудь зайдет сюда… В кабинете их двое, один убит. На ручке отпечатки пальцев Юрия. Что делать?!

Юрий кинулся к двери – и остановился. У выхода – пост, в коридорах – сотрудники НКВД. Окно кабинета закрыто решеткой.

Он заметался по кабинету, охваченный животным ужасом. Бежать! Но как? Куда? Юрий не знал, что следователь должен подписать пропуск на выход – он впервые оказался в подобном учреждении. Но инстинкт подсказывал, что препятствий на пути не избежать.

"Я мышка, маленькая серая мышка", – шептал он, проходя мимо равнодушного дежурного на посту. Тот даже не повернул головы и не поднял глаз.

На улице солнце ослепило его, но яснее от этого не стало. Наверное, он производил странное впечатление на прохожих своей бледностью и растерянным видом. Но Юрий этого не осознавал, а может быть, и выглядел он относительно нормально. Ноги понесли его к вокзалу.

В состоянии испуга человек стремится туда, где он раньше чувствовал себя в безопасности. Это хорошо известно полициям всего мира – потому они успешны в своих поисках. Юрий этого не знал, и поступал как обычный беглец. Он вспомнил свой дом и направился к Курскому вокзалу.

Мелькнула мысль: позвонить в общежитие, Марине, но ее он сразу отбросил. В памяти всплыли глухие намеки однокурсников на прослушивание телефонов, на густую сеть осведомителей НКВД – не всему он верил и сейчас, но…

Лучше перестраховаться. Пусть Марина узнает, что он вынужден скрываться, от Лидки Ветровой. То, что они с Мариной знакомы, знал только Юрий. А его знакомство с Лидой мало кому известно. Решено. Из Орла он напишет Лидке, и она все передаст Марине.

В кармане звенела какая-то мелочь, но брать билет Юрий не собирался. Дойдя до товарной станции, он отыскал готовый к отправке грузовой состав, забрался на платформу с новенькими тракторами и ничком свернулся на полу кабине одного из них.

Мирный звук молотка обходчика, проверяющего буксы, понемногу вернул его рассудок к осознанию действительности. Итак, его теперь обвинят в убийстве, которого он реально не совершил. Никаких шансов на оправдание у него нет. До Орла он, предположим, доберется, но что делать дальше? Прежде всего, раздобыть немного денег, чтобы добраться до бабки. Поезда туда не ходят, и вообще деревня глухая. Это и к лучшему, можно будет какое-то время отсидеться. А потом? Ладно, успокаивал он себя, нет не решаемых проблем. Страна необъятна. Неужели он не затеряется? Главное, не надо отчаиваться. Конечно, на врачебной деятельности придется поставить крест. Марина?… Что-нибудь со временем придумаю, решил Юрий.

Состав мерно отсчитывал рельсы, долго простоял в Туле, еще дольше в Скуратово. Кондрахину в голову лезли непрошенные вспоминания…

Вот он заклеивает своей подслеповатой бабке икону Николая Угодника портретом Маркса, а та продолжает истово молиться не заметив подмены. И отцовский подзатыльник в награду, с наукой: не мешай другим жить, как они хотят. Вот он, мальчишкой, отрезал кошке половину хвоста – и как же его били соседские мальчишки, которые ту кошку прикармливали. Зачем он тогда это сделал? И сам не знает… Боже, как много сделано того, за что теперь мучительно стыдно!

В Орел прибыли уже поздно вечером.

Юрий спрыгнул загодя, когда поезд замедлил ход. До родительского дома Кондрахин добрался в считанные минуты – хотя бы предупредить, что он попал в беду. Его угнетало, что отец, скорее всего, сочтет его виновным. Но перехватить хотя бы пару рублей – в его положении совсем не лишнее. И совершенно не возникала мысль – в силу жизненной неопытности и шока, в котором он до сих пор пребывал, в какое двусмысленное положение он ставит всю родню одним только фактом появления здесь. Еще издали он заметил призывно светящееся окошко на кухне: родители любили чаевничать вечерами. Юрий приблизился к палисаднику, обдумывая, войти в дверь или постучать в окно. В этот миг сильные руки крепко схватили его с двух сторон, а в лицо уперся луч карманного фонарика.

– Он, – сказал голос из темноты.

Зажатый в "воронке" между двумя конвоирами, Юрий наконец-то вспомнил о допущенной им досадной оплошности. В московском кабинете следователя он оставил на столе недописанный лист со своими анкетными данными. Догадайся он забрать его, получил бы приличную фору во времени. Конечно, рано или поздно его вычислили бы. Раз вызвали повесткой, значит, фамилия его фигурировала в деле Мирицкого. Но, наверно, там значилась не одна фамилия. А так он прямо указал на себя.

Машина вкатила в небольшой двор. Юрия выволокли наружу и препроводили в подвальную бетонированную камеру. Потом конвоиры долго и методично избивали его, ни о чем не спрашивая. Когда они, наконец, заперли дверь снаружи, Юрий был без сознания.

Его били ежедневно по несколько часов кряду, а потом, бесчувственного, притаскивали волоком в камеру. Юрий все время находился в полузабытьи и, наверное, вряд ли даже заметил, когда из одиночки его перевели в общую, битком набитую камеру. Он потерял счет дням и лишь ждал, когда же закончатся его мучения. Смерть не пугала, она была избавлением. Что происходило вокруг, Юрия не интересовало. Впоследствии он не смог вспомнить ни одного лица.

Смутно лишь вспоминалось, что чьи-то руки придерживали ему голову, поднося к губам кружку с водой. В памяти сохранились невнятные обрывки разговоров:

– Нет, меня слушай. Большой этап лучше маленького…

– Так бьют в двух случаях: или за своего мстят или признания получить не могут…

– Петров, к следователю!…Вечером, говоришь, еще живой был? Жаль, не успели расстрелять контру…

Не заметил он, когда в камере появился старичок с окладистой бородой, с длинными седыми волосами и сочувственным взглядом. Юрия как раз притащили после очередных побоев и бросили на бетонный пол. Старик наклонился над ним и огорченно поцокал языком. Рукою он сделал несколько пассов над телом Юрия, словно хватая что-то невидимое в воздухе и отбрасывая прочь.

Кондрахин застонал.

– Терпи, терпи, – прошептал старик и издал непонятный звук, то ли свист, то ли шипение: ш-с-с-с.

Боль съежилась в маленькую горошину, и Юрий смог пошевелить конечностями. К его удивлению, они слушались его.

– Ничего, – утешил его целитель, – почки, печень, селезенка – все это восстановимо. Но я успел вовремя. Пойдем, нам пора.

– Куда пойдем? – тупо спросил Юрий.

– Туда, где нас давно ждут. Возьми меня за руку и крепко держи.

Юрий попытался встать, но старик сказал:

– Этого не требуется. Главное, не выпускай моей руки.

Темно-синий вихрь возник ниоткуда перед глазами Кондрахина. Он почувствовал, как неведомая сила затягивает его в узкую воронку, и изо всех сил стиснул руку старика. Возникло странное ощущение, словно его вывернули наизнанку. И вдруг все внезапно кончилось.

Он лежал на поросшем травой пологом берегу озерца, по-прежнему сжимая руку своего избавителя.