Текст книги "Поэма о фарфоровой чашке"
Автор книги: Иссак Гольдберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Глава первая
I
Крепкий каурый конь, горячась и приплясывая, вынес пролетку из узенького проулочка и, почуяв под копытами накатанную крепкую дорогу, весело рванулся в степную даль.
Станция с ее двумя водонапорными башнями осталась позади.
Седок, высунувшись из пролетки, сбоку полюбовался горячим и стремительным ходом лошади и тронул за узенький поясок кучера:
– Неужто от Забавной?
– Как говорите, товарищ? – обернулся кучер, натягивая вожжи.
– Спрашиваю: конь-то от Забавной? Хороших кровей кобыла тут раньше на фабрике была… От нее?
– Не знаю. Я тут второй год только. Кто его знает, откуда да от кого. Должно быть, со стороны завели… А может и от той, стало быть, кобылки.
Седок откинулся на сиденье и глубоко вздохнул.
Дорога пошла увалами. Широкие пашни устлали землю лоскутными цветными половиками. Мелкие перелески шарахнулись по падям, кое-где взметнулись выщербленными гребнями на угорах. По сторонам вдали безлюдно и безмолвно лежали деревни. А сверху, в сгущающейся сини неба плыла тишина: ранний вечер шел мягко и осторожно.
Пустив лошадь шагом по крутому увалу, кучер закурил и уселся на козлах боком.
– Прямо, конечно, из Москвы? – выпуская струю едучего густого дыма, неожиданно сказал он. – Экую путину отмахали… Неужто, значит, для посмотренья нашей фабрики?
– Из Москвы, – задумчиво ответил седок. – Посмотрю фабрику. Погляжу на порядки, как работают.
– Что же, посмотрите, посмотрите, – одобрил кучер. – У нас порядки ничего. Есть, конечно, баловные ребята, а вобче все аккуратно. Вот строить теперь надумали. По-новому, вишь, хотят фабрику заводить. Грехов с этими строителями, беда! Спорют, доказывают, а в об-чем, может, и зря…
– Вот и об этом разузнаю я, – заметил седок. – Зря ли, или не зря стройку надумали.
– У нас прямо война с этой стройкой. Одни горячатся: давайте фабрику внове оборудовать. А иные не согласны: вишь, фабрика-то в этаком, в теперешнем, конечно, формате годов шестьдесят орудует и ничего, товар форменный выпущает! И выходит, что новую-то строить, может, и не резон.
– Так, так… – слегка заинтересовавшись, одобрил разговорчивого кучера седок.
– В конце концов, – подтягивая вожжи и делая пару долгих затяжек из крепкой папироски, продолжал кучер, – стояла же она, фабрика-то, эстолько лет при хозяевах и ничего – жили! Капиталы наживали и не шераборшились, чтоб, конечно, старое ломать и многие тысячи на новую фабрику выкидывать… А вот теперь управители-то и мудруют… Большой у нас, товарищ, тарарам на этой причине происходит. Прямо сказать, сверхъестественный спор!
Каурый, взобравшись на угор, дернул и понес широко и весело по покатому спуску. Кучер замолчал и, подобрав вожжи, стал следить за лошадью.
Седок всунул руки в карманы и глубоко и плотно прижался к мягкому кожаному сиденью.
Дорога, широкая и гладкая, пылилась в умирающем сиянии вечера, взбегала с увала на увал и терялась впереди в далеких и смутных дебрях.
– А что, Харлампий Саввич не служит теперь уже на фабрике? – после продолжительного молчания опросил седок.
– Харлампий Саввич? Это кто будет такой?
– Конюх. Раньше в конюхах служил. Не знаешь такого?
– Как быдто не слыхивал. Это не тот ли, при котором старого хозяина укокали? Не он?
Седок вытащил правую руку из кармана и нервно поиграл пальцами.
– Тот… – глухо подтвердил он. – Он самый.
Кучер круто повернулся к нему и убежденно заметил:
– Стало быть, вам эти места знакомы… Что, проживали вы тут ранее, али как?
– Бывал… – односложно ответил седок и вдруг выпрямился, насторожился, застыл.
Впереди, под обрывом дороги, где-то далеко внизу и вместе с тем очень близко повисли белые огни: один, два, еще и еще. И между огнями, мерцавшими, как ранние вечерние звезды, всплыли вонзившиеся в небеса трубы. И эти огни и эти трубы, безмолвные в ясном и сладком затишье вечера, далекие и призрачные, вдруг изменили, казалось, самый воздух вокруг и разорвали безмятежность и ласковую пустынность дороги. Тишина оставалась прежняя, но оттого, что вдали возникла как бы из праха, откуда-то снизу фабрика, эта тишина сразу перестала быть невозмутимой, безмятежной и сладкой. Первым почуял это каурый конь. Он подобрался, вздернул голову, раздул ноздри.
– Фабрика! – не оборачиваясь, кинул кучер. – Четырех верст не будет до нее.
– Фабрика! – повторил седок и сунул обе руки в карманы. – Фабрика…
II
Хмурый конторщик, приходивший на работу раньше всех, раскладывал на столе книги и бумаги и побрякивал громадными счетами, когда мимо него быстро прошел в свой кабинет технический директор.
– С чего это он в такую рань? – удивился конторщик.
Технический директор захлопнул за собою дверь, и вскоре оттуда задребезжал нетерпеливый, назойливый звонок. Конторщик прислушался и помотал головою. Но звонок не переставал звать. Нехотя оставляя свои книга, конторщик подошел к кабинету, приоткрыл дверь и успокаивающе сказал:
– Да ведь, Алексей Михайлыч, никого еще нету, Восьми еще не било.
Технический директор рылся в каких-то чертежах и недовольно посмотрел на конторщика.
– Приходят-то по часам, а уходят с работы, так и не смотрят на время… Послушайте, Плескач, забыл я дома папку с расчетами, вы бы сходили. Маша вам даст… До зарезу мне они нужны. Сходили бы, а?
Плескач насупил брови и посмотрел на носки своих желтых дырявых сандалий.
– Если спешка, конечно, я могу сходить. Если только в самом деле спешка.
– Очень нужно. Ведь мне все обмозговать надо до прихода Вавилова…
– Кого это?
– Да вы что, Плескач, с луны свалились, что ли? Разве вы не знаете, что к нам консультант из Москвы приехал, инженер… Экий вы, право, странный!
– Ничего не слыхал… – развел руками конторщик. – Не вникаю я в посторонние дела.
– Хороши посторонние дела! – досадливо усмехнулся технический директор. – Тут от приезжего, может быть, судьба фабрики зависит, а вы… Ну, хорошо, сходите поскорее. У Маши спросите папку с расчетами. Она знает.
Плескач прикрыл дверь кабинета и мгновение простоял в нерешительности.
– Вавилов, – повторил он тихо и прислушался к звуку своего голоса. – Чертовщина какая!
Он сходил на квартиру технического директора, которая находилась тут же рядом, быстро. Подавая директору папку с бумагами, он задержался и, поймав его взгляд, прищурился:
– Это что же, однофамилец будет?
Технический директор раскрыл папку и стал выкладывать из нее на стол покрытые рядами синих и красных чисел листы.
– Нет, Плескач, – углубляясь в расчеты, ответил он, – не однофамилец… Родственник.
– Во-от что! – широко раскрыл глаза Плескач, захлестнутый изумлением. – Родственник. Ну, и чертовщина!
Плескач помялся на месте, но, заметив, что технический директор врылся в бумаги и не расположен беседовать, тихо вернулся к своему столу.
Конторские уже стали сходиться на работу. Скрипели стулья, отодвигаемые от столов, четко и звонко постукивали костяшки счетов, рокотал басистый кашель, летали из угла в угол сдержанные приветствия.
Плескач раскрыл большую конторскую книгу и, попробовав перо на ногте, а потом почистив его в волосах, осторожно вывел красивую цифру. Плескач приступил к работе. Но голова его была занята чем-то другим. Вторая цифра вышла кривой, с неряшливым нажимом; вторая цифра огорчила Плескача, и он отложил перо и отодвинулся от стола.
– Консультант из Москвы приехал! – громко сказал он, оглядываясь на сослуживцев.
– Открытие! Новость какую сказал! – насмешливо откликнулся второй конторщик. – Об этом давно известно. Сколько дней ждали…
– А фамилия консультанту Вавилов! – не смущаясь насмешливых слов и смешка, раскатившегося по конторе, продолжал Плескач. – Ва-ви-лов!
– В чем же тут особенность-то?
– Фамилия ничего: русская! Крепкая!
– Какое вы, Плескач, открытие сделали, подумаешь!
Плескач отодвинулся еще подальше от стола и внимательно и укоризненно посмотрел на сослуживцев:
– Фамилия ему Вавилов… И не однофамилец он, а родственник. Самый настоящий…
– Кому?
Не отвечая, Плескач вышел на средину комнаты, прошел к стенке, занятой широким шкафом, где за стеклом белели кувшины, чайники, блюда, чашки и затейливые фарфоровые фигурки. Он раскрыл шкаф и, взобравшись на табурет, достал с верхней полки чашку.
С этой чашкой, которую он понес осторожно и торжественно, как драгоценность, как редкую и радостную находку, он подошел к замолчавшим сослуживцам и сказал:
– Вот поглядите…
Он повернул чашку и показал им на донышко, на котором синей краской отпечатано было клеймо фабрики:
– Поглядите: тут что стоит? Тут как обозначено? Обозначено здесь: «Фабрика П. И. Вавилова и К°»! Понятно теперь?
– Понимаете? – спохватились сослуживцы. – В самом деле, интересное обстоятельство!
– Так это что же выходит? Родственник бывшего хозяина теперь в качестве консультанта от Весенха?
– Да еще с широкими полномочиями…
– Ай, какой случай!
– Да верно ли это, что родственник? Откуда это известно?..
На Плескача накинулись, его обступили; закидали вопросами. Чашка пошла по рукам. Клеймо разглядывали и так и этак. А Плескач, скромно поджав губы, торжествующе помалкивал и только слабо и бледно улыбался углами запекшихся синеватых губ.
Приезжий с вечера не пожелал никуда выходить из комнаты в посетительской и, выпив три стакана чаю, которые подавала ему черноглазая веселая женщина, вытащил из чемодана объемистую пачку бумаг и стал пересматривать их. Он шуршал бумагами до поздней ночи, потом прошел к жестяному умывальнику в коридоре и всласть пополоскался, нашлепывая себя ладонями по голой, раскрасневшейся от холодной воды груди.
Умывшись, он осведомился у черноглазой прислужницы, когда на фабрике дают первый утренний гудок, и, уйдя в комнату, скоро погасил огонь и уснул.
Наутро он оказался на ногах раньше женщины, и когда она, сонная, с запухшими глазами, гремела самоваром, он уже успел пробежаться по пустынному поселку, растянувшемуся по берегу спокойной и ясной под утренним солнцем реки. Он успел сходить к фабричному пруду и постоять на мосту у плотины, послушать шум воды и грохот деревянных мельниц и поставов, размалывавших породу.
С прогулки он вернулся свежий, но чем-то взволнованный. Не умея или не желая скрывать своего волнения, он подошел к женщине, остановился возле нее и задумчиво сказал:
– Мало изменилась Вавиловка!
– Нонче ей название уже не Вавиловка! – поблескивая глазами, поправила его женщина. – «Красный Октябрь»…
– Да, да! – спохватился приезжий. – Переименовали… Слыхал.
И он сразу как-то потускнел и ушел в свою комнату.
В восемь часов он спустился по улице, перешел ее и поднялся по широкой скрипучей лестнице к двери фабричной конторы. В руках у него был пухлый желтый с ремнями портфель. Лицо его было непроницаемо, шаги крепки и уверенны.
В узеньком коридоре конторы он оглядел закрытые двери, приостановился и коротко спросил широкобородого сторожа, крошившего на измызганной столешнице маленького столика табак-самосадку:
– Директор?
– Сюды! – ткнул старик черным кулаком в первую дверь и, взглянув на пришедшего, вдруг раскрыл рот и замигал глазами.
– Батюшки! – выдохнул он из себя радостное изумление. – Валентин Петрович!
Пришедший, уже взявшись за ручку двери, оглянулся на этот возглас.
– Узнал? – улыбнулся он и протянул руку. – Ну, здравствуй, Власыч. Здравствуй!
– Здравствуйте, батюшка! С приездом!.. Болтали тут, а я было не поверил… Здравствуйте, Валентин Петрович!
– Здорово, здорово! – еще шире улыбнулся пришедший. – Жив ты, значит, Власыч! Это хорошо.
Старик растроганно поглядел на посетителя и замолчал. Тот потряс его черную шершавую руку и повернулся к двери директорского кабинета. Властно стукнув в нее двумя пальцами и услыхав глухое: «Ладно. Входите!» – он распахнул дверь и вошел к директору.
Широкоплечий человек, коротко остриженная голова которого, облитая утренним ярким светом, была низко опущена над какими-то чертежами, разостланными по большому письменному столу, оперся большими волосатыми руками о край стола и медленно вырос перед посетителем – крепкий, неуклюжий, точно вырубленный из цельного дерева.
– Отдохнули с дороги?
Маленькие серые глаза на скуластом веснушчатом лице сверкнули неуловимой насмешкой. Рука протянулась вперед, точно готовясь что-то крепко схватить:
– Здравствуйте, товарищ Вавилов!
– Здравствуйте, товарищ директор.
Вавилов сел на стул против директора и осторожно положил свой портфель на край застланного чертежами стола.
– Я назначил на десять часов совещание. Будете знакомиться с материалами? – медленно спросил директор, скользя взглядом по белым холеным рукам Вавилова, по его щегольскому портфелю.
Вавилов сморщил нос и покачал головой:
– Напрасно… Я наметил на сегодня пройти по цехам, а потом уж, после обеденного перерыва, можно было бы послушать ваших техников… Ну что ж, если назначено – соберемся… А сейчас на фабрику… Вы свободны?
– Я лучше с вами Лексей Михайлыча отправлю, – улыбнулся директор, – Карпова, инженера. Он в технических директорах тут ходит. Пущай объяснит…
– Мне все равно! – пожал плечами Вавилов и встал.
Директор тоже поднялся с кресла. Лицо у него вдруг стало каменным, жестоким. Глаза налились холодным блеском. Волосатые руки, выдавая большую физическую мощь, упруго легли на стол.
– Ошибка… – холодно и неприязненно сказал он, упираясь взглядом в Вавилова. – Ошибка, говорю, выходит в этом самом, что вас сюда командировали. По совести, прямо говорю: большущая может из этого выйти неувязка.
Вавилов сжал кожаную ручку портфеля и потрогал воротник тонкой, ловко сшитой толстовки.
– Я с вами, товарищ, совершенно согласен, – с деланным спокойствием проговорил он. – Я понимаю некоторую двусмысленность своего положения. Говорил об этом в Москве, но там решили, что нужен человек, знающий местные условия… Потребовали, чтоб сюда поехал я.
Они вышли в коридор, куда по звонку директора уже пришел Алексей Михайлович.
Директор познакомил его с Вавиловым и вернулся в свой кабинет.
Вавилов и Карпов бегло, мельком оглядели друг друга и мгновение простояли молча, в странной нерешительности. Карпов смущенно усмехнулся и сказал:
– Мне, пожалуй, и провожать вас по фабрике не нужно. Вы ее знаете вдоль и поперек.
– Не скажите, – запротестовал Вавилов. – Меня не было здесь семь лет. За это время могли фабрику заново перестроить… Да вы вот и собрались заняться этим делом.
– Обветшала она здорово, – оживился Карпов. – Старье! Инвентарь изношен, корпуса низкие, темные, того и гляди развалятся.
– Работали же в этих корпусах и фабрикат выпускали замечательный, – сухо и настороженно заметил Вавилов. – Фабрика еще много лет в таком виде может проработать…
– Поглядите, – пожал плечами Карпов и пропустил приезжего вперед себя в дверь.
Они оба вышли на широкое крыльцо.
Жаркий день купал пыльную улицу в зное. Пруд сверкал матовым серебром. От плотины текли неумолчные плески. Со стороны фабрики неслись сложные шумы. Пыхтели паровики, грохотали мельницы, стучали тяжелые песты и медведки.
По мосту возле плотины гулко катились таратайки, наполненные глиной и песком. Фабричные трубы яростно выкидывали черные клубы дыма. Над горнами реяли высокие прямые дымные столбы. Задымленные, с облупившимися стенами, с плоскими грязными крышами и небольшими мутными окнами корпуса пугали своей заброшенностью и казались необитаемыми.
Улицы, пролегавшие меж корпусов, были заставлены ящиками, завалены горами битых черепков, штабелями бракованного товара. Заржавленные, изогнутые, вросшие в землю рельсы, по которым уже давно не ходили вагонетки, местами выгнулись горбом вверх и казались иссохшими жилами и нервами умирающего животного. Запинаясь за них, натыкаясь на зря разбросанные ящики, пробегали в разные стороны рабочие. Одни из них несли из цеха в цех на головах, на длинных досках сырые, необожженные чашки, чайники, тарелки, электрические изоляторы. Другие катили в тачках сырую массу. В стороне стучали топоры и визжала пила.
Вавилов прошел, не останавливаясь, по мосту, мельком взглянув на фабрику. Технический директор, всюду поспевавший за ним следом, на ходу сказал:
– Нынче ставим здесь турбину.
Но Вавилов не заинтересовался, не приостановился и пошел дальше. Он оглядел с моста деревянные, обсыпанные белой пылью здания сырьевого цеха и повернул в одно из них.
В полутемном, пронизанном вздрагивающей и зыблющейся каменистой пылью здании, в грохоте и скрежете бегунов и колес, приводимых в движение водою, несколько полуобнаженных рабочих ходили с лопатами вокруг несложных машин и подгребали породу.
Вавилов подошел прямо к бегунам и захватил щепоть перемолотой породы. Ближайший рабочий на мгновенье приостановился, внимательно поглядел на него и пошел дальше.
Карпов тоже захватил щепоть породы и потер ее в пальцах.
Безмолвно вышли они отсюда и пошли дальше.
Они обошли так всю фабрику. Из цеха в цех шли они, и везде Вавилов, ограничиваясь только короткими, самыми необходимыми вопросами, всматривался и вникал в производство. И лицо его было напряжено и хмуро.
Когда они вошли в горновой цех к гигантским печам, где только что кончился очередной обжиг и где выбирали готовую, еще горячую посуду, старый горновщик, хлопнув вязаными варежками, громко воскликнул:
– Эвона что! Валентин Петрович!.. Видал ты!..
Рабочие молча обступили старика, Вавилова и технического директора. Тишина, настороженная и выжидающая, легла у горна.
У Вавилова слегка дрогнули губы, но он промолчал. Технический директор деловито протиснулся к рабочим и предостерегающе сказал:
– Товарищи…
Рабочие принялись за прерванную работу. Старый горновщик поправил варежки и вошел в горн, откуда веяло густым и томящим жаром.
Глава вторая
I
В десять часов в небольшом кабинете директора открылось совещание. Пришли инженеры и некоторые заведующие цехами. Директор посмотрел на часы и, придвинув к себе большую папку с бумагами, слегка волнуясь, сказал:
– Вот собрались… Причина настоящего собрания такая, что наши планы и проекты перестройки фабрики Москва рассмотрела и командировала по этому поводу, значит, консультанта, инженера, товарища Вавилова… Так. Товарищ Вавилов поживет у нас, порасследует, а покамест желательно коротенько дать ему обоснование, почему и как… Предлагаю Лексей Михайлычу дать разъяснения… Тебе, Лексей Михайлыч, слово.
– Виноват! – слегка приподнялся Вавилов, сидевший рядом с директором. – Я просил бы к порядку…
– К порядку? Ну что же, валите!
Вавилов встал и оглядел собравшихся.
– В сущности, все материалы и предположения, касающиеся переоборудования фабрики, были рассмотрены в Москве, и я с ними внимательно познакомился. Таким образом, будет излишне выслушивать их здесь. Дело обстоит так: надо на месте, возле, так сказать, стен фабрики решить вопрос о том, целесообразно ли в настоящее время производить коренную переустройку фабрики, а по вашим проектам, в сущности, даже заново ее строить… Я сегодня бегло обошел цеха и пришел в ужас… Да, товарищи, прямо-таки в ужас! Фабрика, на мой взгляд, еще может работать долгие годы в таком виде, в каком она находится. Дело не в изношенном оборудовании или в ветхих стенах, – дело в колоссальном проценте брака. Фабричный двор у вас завален штабелями бракованной посуды. И брак этот происходит в значительной степени от плохих порядков на производстве и от скверной, неряшливой работы самих рабочих… Я прихожу к глубокому убеждению, что при надлежащем руководстве, при сознательном отношении рабочих можно дать хороший фабрикат, не прибегая к коренному переоборудованию фабрики и не затрачивая почти три четверти миллиона на ее переоборудование… Поэтому я считаю, что наши совещания, как сегодняшнее, так и последующие, должны пойти по линии выяснения причин плохого производства. И лучше всего будет, если мы планомерно и внимательно проследим по отдельным цехам состояние производства и отдельных его процессов…
– Это что же, вроде ревизии? – взволнованно прервал Вавилова один из инженеров.
Директор строго взглянул в его сторону и грозно постучал карандашом по фарфоровому стакану:
– Не перебивайте!
– Конечно, это не ревизия, – спокойно пояснил Вавилов. Это только необходимейшая мера к тому, чтобы Москва могла спокойно решать, как быть с фабрикой… Итак, я продолжаю. Собственно говоря, мое предложение сводится к тому, чтобы мы досконально проследили за производством по цехам, начиная с сырьевого. Даже лучше будет, если начать с ознакомления с работой на ваших рудниках…
– Кончили? – обернулся к нему директор, заметив, что Вавилов замолчал.
– Да… пока…
– Хорошо, – усмехнулся директор и поиграл карандашом. – Я,– сказал он, – вполне согласен с товарищем Вавиловым, давайте докопаемся до сути, до настоящей причины… А покеда что, имеются желающие высказаться?
– Я прошу слова! – заявил Карпов.
– Говори, Лексей Михайлыч!
Карпов встал и поерошил свои шелковистые светлые волосы. Лицо его слегка побледнело от волнения, но уверенная улыбка пряталась в углах рта.
– О наших недостатках мы знаем очень хорошо, – начал он глуховатым голосом. – Чтобы изжить их, мы затратили немало труда и времени… И будем тратить их и дальше… Ведь и сама идея переоборудования фабрики появилась в результате сознания наших недостатков. Товарищ Вавилов видел сегодня, в какой обстановке, в каких условиях приходится работать рабочим, всей фабрике… Эти ветхие стены, эти изношенные станки и машины давно уже следовало срыть до основания!.. Мы не в состоянии проводить в жизнь самые элементарные требования охраны труда. Нас бы по-настоящему давно следовало отдать за это под суд, меня – в первую очередь и товарища Широких…
Директор усмехнулся и одобрительно кивнул головою.
– Мы ничего не имеем против того, чтобы наши проекты и планы были тщательно проверены… Речь идет о больших ассигнованиях…
– Вы просите свыше семисот тысяч рублей, – внушительно вставил Вавилов:
– Да, семьсот двадцать три тысячи, – подтвердил Карпов. – Такие деньги государство не может тратить необдуманно. Это нам понятно, и против тщательного всестороннего обследования теперешнего состояния фабрики никто из нас спорить не станет… Но весь вопрос в том, как товарищ Вавилов будет производить это обследование?
– Буду ходить по фабрике, полезу в каждую дыру, исследую работу каждого рабочего…
Директор постучал по стакану и укоризненно пожал плечами:
– Не перебивайте!
– Виноват!
– Ну, этого мало! – повысил голос Карпов. – Этого совершенно недостаточно!.. Мы этим занимаемся здесь несколько лет, а товарищ Вавилов думает проделать такую работу только в несколько дней.
– Несколько недель, – невозмутимо поправил Вавилов.
– А хотя бы и в несколько недель!.. – Неужели товарищ Вавилов надеется, что ему в несколько недель удастся увидеть больше того, что мы все видели и видим в продолжение месяцев и лет?
– Я эту фабрику знаю давно, – опять перебил Вавилов, и директор снова остановил его. Но Карпов, оборвав свою речь на полуслове, махнул рукой и сел.
– Собственно говоря, – угрюмо заметил он, – я больше пока не имею ничего сказать.
– Есть желающие высказываться?
Все молчали. Тогда директор положил ладони на поручни кресла и немного подался вперед:
– В таком разе, давайте я… Значит возьмем дело таким родом. Будем подбирать материалы по цехам и по каждому отдельному цеху зачнем обсуждение… А на первый раз вот вам, товарищ Вавилов, общие цифры, по им давайте бегло выясним общее положение фабрики… А уж потом – по плану поведем: обойдете вы, обследуете цех, а затем обсудим, обойдете другой – и о нем, значит, поговорим. Накопится материал, проработаем мы его совместно, а затем уж уцепимся за коренной вопрос… Так вам подходяще?
Директор перегнулся к Вавилову и выжидающе поглядел на него.
Вавилов быстро согласился:
– Вполне удовлетворен!
– Вот, стало быть, и хорошо… Давай, Лексей Михайлыч, твои цифры. Докладывай.
Карпов придвинулся поближе к столу и зашуршал бумагами:
– На первое октября прошлого года обороты фабрики выразились…
II
Предфабкома держал телефонную трубку и морщил нос:
– Да… Ладно… Ну, ну… Слыхал… да… Все? Можешь не кирпичиться, мне все ведомо! Ладно…
Укладывая трубку на рычаг аппарата, он раздраженно сказал сидевшему недалеко от него молодому рабочему:
– Егор бузит. Пеняет на меня, что не пошел я в контору на заседание. Там приезжий этот. А я зачем пойду? Пущай они там перетолкует, ихнее дело. От нас не уйдет! Если бы это какое производственное совещание, а то ведь чисто техническое… Суется Егор почем зря.
– Надолго этот приехал?
– Кто его знает? Поживет, покеда суточных вдоволь не наколотит… Путешествует тут, а пользы делу ни на копейку.
– Ловко все-таки придумали! – усмехнулся рабочий. – Послали дела вырешать бывшего хозяйского сынка! Лучше не надо…
– Это еще ничего не значит, – нерешительно сказал предфабкома. – Если Москва доверила, так верно понимали, в чем дело…
– А может, в Москве-то неизвестно было?.. Может, скрыл он?
– Навряд ли…
За открытым окном простиралась пустынная пыльная улица. Две собаки, прижавшись к стенке, дремали в тени напротив, у почтового отделения. Одна из них подняла голову и, разевая красную пасть, зевнула. Над улицей, над крышами, над собаками протянулся хриплый гудок.
– Обед, – спохватился предфабкома и стал рыться у себя на столе.
Пустынная пыльная улица внезапно ожила. Со стороны фабрики потянулись люди. Запорошенные серой пылью, в холщовых штанах, с непокрытыми головами, в туфлях или сандалиях на босу ногу торопливо шли рабочие. Работницы, оправляя на ходу головные платки, шли, сбивая с ситцевых юбок приставшие соломинки, озабоченно перекликались и приостанавливались у почты, возле вывешенных на доске объявлений и плакатов.
Улица наполнялась говором и шумом толпы. Некоторые рабочие сворачивали, стуча по деревянным ступеням крыльца, входили в фабком. Они шумно растекались по комнатам, останавливались возле столов, трогали бумаги и ведомости, разбросанные на них, брались за газеты и журналы. Они громко разговаривали, спорили, шутили. Задавали друг другу вопросы и, не дожидаясь ответов в одном месте, устремлялись в другие.
Предфабкома, раскладывавший и перекладывавший у себя на столе бумаги, оторвался от этого занятия и раздраженно пожаловался.
– Что же вы это, ребята, волыните тут? Здесь разве клуб вам?
– Не клуб, Савельев! Верно! – посыпались веселые возгласы.
– Понятно, не клуб!
– А тут удобней: идешь с работы, а твой департамент по пути!
– Клуб, он где! На другом конце поселка! Туда идти, какого крюка давать надо?
– Мы тебе, Савельев, не мешаем… Ты потерпи…
– Ты нам новости расскажи…
– Приехал, говорят, ревизор? Из Москвы?.. Зачем?.. Почему?
Савельев замахал руками:
– Постойте… Кому же я этак-то отвечу? Вы бы помолчали. По очереди бы вы, товарищи.
– Ладно… По очереди.
Предфабкома обступили. На его стол навалились, насели. Его стиснули. И он, беспомощно оглядываясь, со всех сторон видел возбужденные, смеющиеся лица.
– Стойте, ребята! – покрывая нестройный говор, раздался хрипловатый, но сильный голос. – Стойте, говорю!
Рабочие отстранились от стола, оглянулись. Низкий широкоплечий рабочий, курчавые волосы которого падали на покатый лоб и оттеняли проницательные живые глаза, медленно прошел от двери к столу и остановился неподалеку от Савельева.
– По порядку, – усмехнулся он, выждав, когда установилась тишина. – Значит, перво-наперво: зачем приехал московский гость?
Савельев поправил смятые, разбросанные рабочими бумаги и сухо сказал:
– Приехал консультант из Москвы. Будет выяснять вопрос о строительстве на нашей фабрике. Фамилия ему Вавилов, и приходится он родным сыном бывшему хозяину фабрики…
– Та-ак, – многозначительно протянул широкоплечий. И рабочие снова зашумели. Но он обернулся к ним и угрожающе потряс над головой рукою:
– Заткнитесь вы! Ну, затихли!
– Ты фабком по этому случаю собирал? – спросил он Савельева.
– Ячейка собиралась, – уклончиво ответил предфабкома.
– Ячейка особ статья… А фабком?
– Соберу, когда надо будет.
– А нонче, думаешь, не надо?
– Нонче еще рано.
– А я тебе говорю: не рано! Тут какой вопрос стоит? Самый кровный наш вопрос, пропадать ли фабрике, рассыпаться от старости или жить лучше прежнего?.. Этакий вопрос нам надо с первого моменту за самый кончик ухватывать. Понимаешь?
– Ничего не понимаю, – усмехнулся Савельев. – Напрасно ты, Лавошников, стараешься. Все у нас будет по порядку, по плану, а не сгоряча…
– Не сгоряча? Покуда вы будете планы свои разводить, они там все обсудят да и постановят: не давать ни гроша на постройку! Куда ты тогда пойдешь со своими планами?
Пожилой рабочий с седенькой, аккуратно подстриженной бородкой отделился от примолкшей толпы и тронул Лавошникова за плечо:
– Митинги разводишь, Адриан Федорыч? Словоупотребление тебе еще не надоело?.. Строители! Прочное добро ломать вздумали, машины невозможные захотели поставить, экую уйму денег убухать, а то не подумали, куды народ, которого машина ваша новомодная заменит, денется?.. Слыхали мы, как вы с дилектором да с Карповым все наперед высчитали. Ежели фабрика нынче шестьсот с лишком душ кормит, так при новых машинах с четырьмястами обойдутся. Взял ты это во внимание, печальник скоропалительный?..
Собравшиеся теснее обступили и Лавошникова и пожилого рабочего. По молчанию, которое стало упругим и напряженным, почувствовалось, что все заинтересовались словами пожилого рабочего и впитывают их в себя сосредоточенно и жадно.
– Взял ты это во внимание? – улавливая благоприятное для себя настроение окружающих, повторил пожилой рабочий. – Тебе бы да вот другим таким, как ты, все бы строить, кадило пошире раздувать, а в сущность глубокую, в смысел жизни проходящей вам вникнуть некогда, да и неохота… Собрание, говоришь, нужно, по-твоему, собирать, обсуждение произвести? Очень прекрасно. Ладно. Совершенно правильно. На обсуждение мы тоже согласны. Мы свое слово крепкое выскажем… Мы на этой фабрике потов своих сколько, думаешь, за многие годы пролили? Сумеем дело понимающе объяснить и сообразить. Вот приехал человек, послан он Москвою дознаться, есть ли резон старое изничтожать и новую в общем фабрику строить. Мы с им поговорим. Мы ему объясним…
– Значит и ты, товарищ Поликанов, за митинги высказываешься? – насмешливо перебил его Лавошников. – Об чем же речь… Вот соберемся, тогда и выскажешь свое мнение.
– Мое мнение от опыта жизни. Мое мнение всякому следует послушать… И ячейке вашей, и дилектору, и всем разным строителям.
– Послушаем… Мы не против этого.
Лавошников осторожно оттиснул в сторону старика и обратился к предфабкома:
– А ты, Савельев, не волынь. Ставь сегодня же на повестку весь этот вопрос. Видишь, какие разговорчики идут.
– Разговорчики неплохие, – послышалось из кучи примолкнувших рабочих.
