Текст книги "Йоше-телок"

Автор книги: Исроэл-Иешуа Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

– Перед судом великих мудрецов и цадиков я заявляю, что человек, сидящий здесь, – помощник шамеса из Бялогуры, Йоше-телок, которого раввинский суд обязал жениться на Цивье, дочери Куне-шамеса из того же города. Она созналась суду, что забеременела от Йоше, и их поженили на бялогурском кладбище. Он надел ей кольцо на глазах у всего города. В брачную ночь он сбежал, и Цивья осталась соломенной вдовой. Я заявляю перед судом, что это тот самый Йоше.

Бесмедреш загудел. Вздохи прорезали воздух, как лезвия ножей.

– Тихо, всем молчать! – крикнул краковский раввин.

– Тихо, всем молчать! – повторили все раввины.

Бялогурская чаша весов опустилась еще ниже.

Затем вышел Исроэл-Авигдор и взялся за дело так, что бялогурская чаша резко взлетела вверх.

Он выступил очень пылко. Сначала он вымыл руки, как перед молитвой. Потом поправил ермолку и шляпу, затянул пояс и приблизился к столу так благоговейно, как будто шел на почетный вызов к Торе[181]181
  В очередности вызовов к Торе некоторые номера почетнее других: третий, шестой, а также последний в случае чтения гафтары – отрывка из Пророков, завершающего публичное чтение Торы в субботу, праздники и посты.


[Закрыть]. Затем он выпрямился, закрыл глаза и заговорил, чеканя каждое слово, зычным голосом:

– Перед судом, перед моим ребе, перед всей общиной, стоя в бесмедреше, я, Исроэл-Авигдор, сын Фейги-Леи, заявляю, что подсудимый, сидящий перед нами, – это реб Нохем, зять моего ребе. Вернувшись из скитаний, он представил нам доказательства. Я осмотрел его и увидел, что все приметы на его теле совпадают с теми, что назвала дочь ребе, Сереле. Прошу суд позволить мне рассказать об этом.

– Говорите, – повелел краковский раввин.

Исроэл-Авигдор рассказал обо всем: о «Книге ангела Разиэля», о стакане молока и всех остальных приметах. Он не упустил ни одной мелочи, ни одной подробности. Нешавская чаша весов опускалась все ниже и ниже, но вдруг она рванулась вниз с такой силой, что все разинули рты.

Исроэл-Авигдор открыл глаза, посмотрел по сторонам и взял свою бороду в кулак.

– Господа, – сказал он. – Я уже немолод, и недалек тот день, когда я предстану перед великим, последним судом на том свете, и клянусь вам моей седой бородой, что все сказанное мной здесь так же правдиво, как сама святая Тора.

Да, Исроэл-Авигдор знал, что делает. Его седая борода так дернула за чашку весов, что реб Шахне весь затрясся.

После свидетельских показаний ввели обеих женщин. Первой суд выслушал дочь Куне-шамеса.

Цивью было не узнать. После дальних поездок с отцом, после стольких встреч с незнакомыми людьми она начала вести себя как взрослая. Она понимала, что ей говорят, отвечала связными фразами и даже стала меньше заикаться и реже хихикать.

– Женщина, – предостерег ее краковский ребе, – ты стоишь перед раввинами. Ты понимаешь, что это значит? Говори чистую правду. Тех, кто лжет, поджаривают в аду, ты знаешь об этом?

– Да, – сказала Цивья.

– Подойди ближе к человеку, который сидит за столом, и скажи, кто это.

– Йоше-телок, – ответила Цивья.

– Кто он такой?

– Мой муж.

– Чем ты можешь доказать, что он твой муж?

– Я узнала Йоше.

– Других доказательств у тебя нет?

– Не знаю.

– Можешь ли ты поклясться на свитке Торы, что это твой муж Йоше?

– Клянусь, – сказала Цивья.

После нее вошла Серл, дочь ребе. Исроэл-Авигдор вел ее с таким почтением, как будто то был сам ребе.

– Дорогу! – кричал он.

Бледная, с красными от слез глазами, Серл тихо прошла через весь бесмедреш. Она взглянула на стол, за которым сидели ее близкие. Отец и муж, ее Нохем, которого уже несколько недель как отделили от нее. Отец взглянул на Сереле, а муж – нет; он сидел, погрузившись в книгу. Она почувствовала слабость в коленях. Исроэл-Авигдор принес стул для нее.

– Дочь Нешавского ребе, – заговорил краковский раввин, – знаете ли вы, что такое суд семидесяти?

– Знаю, – тихо ответила Серл, – это как Синедрион.

– Верно, – сказал краковский раввин, – может быть, вы читали Пятикнижие на идише?

– Да.

– Вы знаете, как поступают с замужней женщиной, которая живет с чужим мужем?

– Ее забивают камнями.

– Верно. Вы знаете, что с той поры, как Храм разрушили, раввинский суд не имеет права выносить такой приговор. Но вместо этого виновницу постигает небесная кара.

– Знаю, – сказала Серл. – Ранняя смерть.

– Верно. Подойдите ближе, посмотрите на человека, сидящего здесь, и скажите перед судом, кто он такой.

– Мой муж, реб Нохем, – твердо ответила Серл.

– Почему вы так уверены в этом? Ведь мужа не было с вами целых пятнадцать лет. Вы узнали его?

– Было несколько примет.

– Каких примет?

Серл опустила голову.

– Не стыдитесь. Вы стоите перед судом. Были ли это приметы, известные лишь мужу и жене?

– Да.

– Мог ли кто-то другой знать о них? Вы никогда не рассказывали о них кому-то из близких подруг?

– Нет.

– Может быть, ваш муж рассказал кому-нибудь, и тот воспользовался ими?

– Были и другие приметы: на его теле, – тихо сказала Серл и залилась краской. – Отец, чтоб он был здоров, приказал осмотреть его.

По бесмедрешу пробежало бормотание.

– Тихо! – крикнул краковский раввин.

– Тихо! – повторили все раввины.

Сереле вернулась на место. К столу вызвали Куне-шамеса.

– Реб Куне, – сказал краковский мудрец, – вы истец, отец бялогурской соломенной вдовы, которая утверждает, что сидящий здесь человек – ее муж Йоше. По закону, истец должен поклясться. Поскольку женщина не может давать клятву, это должны сделать вы, ее отец. Можете ли вы поклясться, что этот человек – муж вашей дочери?

– Да, ребе, – твердо ответил Куне.

Голова раввина закачалась во все стороны.

– Клятва – дело нешуточное, – грозно произнес он. – Кто дает ложную клятву, намеренно или по ошибке, для того ад – слишком мягкое наказание. Если у вас есть хоть малейшее сомнение, скажите суду.

– Я хочу поклясться, – сказал Куне. – Правдивую клятву давать не грех.

– Шамес, погаси восковые свечи, – приказал раввин, – и зажги черные.

Тот повиновался.

– Принеси доску для обмывания и поставь на биму.

Все побледнели. Куне оставался невозмутим. Ему это все было знакомо.

– Реб Куне, вымойте руки, поднимитесь на биму и наденьте китл и талес.

Куне подошел к умывальнику, ополоснул руки, затем спокойно взошел на биму и надел китл и талес.

Краковский мудрец, поддерживаемый двумя раввинами, шаткой походкой приблизился к биме и постучал по столу.

– Весь мир содрогнулся, – произнес он дрожащим голосом, – когда Всевышний сказал: не приноси ложных клятв. Все прегрешения на свете прощаются, грех ложной клятвы не прощается. За все прегрешения человек несет наказание сам, за ложную клятву несет наказание вся его семья, вплоть до детей его детей. Небеса ждать не станут, они карают сразу.

Весь бесмедреш охватила дрожь. Люди стояли бледные, как в Йом Кипур, после целого дня поста, перед молитвой Неила.

– Ай! Ай! – вздыхали они.

– Шофар! – приказал раввин.

Человек в талесе протрубил в шофар.

– Повторяйте за мной каждое слово, – велел раввин. – Я, Куне, сын Гени-Пеши…

– Я, Куне, сын Гени-Пеши, – повторил тот.

Но тут Нешавский ребе, который все это время сидел в талесе и тфилин, вдруг подскочил и закричал грозным голосом:

– Прекратите! Прекратите!

Наступила мертвая тишина. У краковского раввина слова застряли в горле.

Нешавский ребе встал – весь белый, тучный, как глыба льда.

– Я не допущу никаких ложных клятв в моем городе! – закричал он.

Раввины зашумели, заволновались. Ребе поднял руки, показывая, что хочет говорить. Стало тихо, как в могиле.

– Я, Мейлех, сын цадиков, – сказал он, – стоя в талесе и тфилин, заявляю, что подсудимый, сидящий здесь, перед нами – мой зять, реб Нохем. Когда он вернулся после пятнадцати лет отсутствия, я его не узнал. Он ушел безбородым юношей, а вернулся с бородой и пейсами. Но он привел доказательства. Он напомнил мне, о чем мы беседовали и что изучали. Кроме того, он напомнил, что мы загнули угол страницы в «Книге ангела Разиэля». Я открыл эту книгу, и все было так, как он сказал. Он также назвал и простые вещи – например, рассказал, что готовили в доме в день его ухода.

Внезапно ребе схватился за тфилин на лбу, вцепился в него обеими руками и громко воскликнул:

– Клянусь моим тфилин-шел-рош![182]182
  Одна из двух коробочек тфилин, что повязывается на лоб.


[Закрыть]

Тут он почувствовал слабость и сел на место.

В бесмедреше было тихо. Тишину прерывал лишь чей-то плач. Никто не знал, откуда он доносится.

Растерянный Куне-шамес снял талес и китл. Нешавская чаша весов переполнилась. Но как только участники суда уселись по местам и принялись допрашивать самого подсудимого, чаши весов снова стали прыгать вверх-вниз, и даже сами раввины не могли за ними уследить.

– Подсудимый, – промолвил краковский раввин, не зная, как к нему обращаться: Нохем или Йоше, – скажите суду, кто вы?

– Не знаю, – ответил тот, даже не подняв глаз от книги.

– Не знаете? – изумленно переспросил раввин. – Кто же может знать человека, как не он сам?

– Человек ничего не знает о себе самом, – ответил подсудимый.

– Я не понимаю, – сказал раввин.

– Я не понимаю, – повторили все раввины.

Нешавский ребе уставился на подсудимого.

– Реб Нохем, – сказал он, – я понимаю твои слова. Но перед судом следует говорить ясно. Ты должен сказать, что ты – Нохем.

– Я Нохем, – словно эхо, отозвался тот.

– Скажи, когда ты женился на моей дочери, – продолжал ребе.

– На Лаг ба-омер, в пять тысяч шестьсот двадцать девятом году[183]183
  1869 г.


[Закрыть], – ответил подсудимый отрешенным голосом.

Выпучив глаза, ребе посмотрел на собравшихся.

– Кто из вас, – спросил он, – был на свадьбе моей дочери с реб Нохемом?

– Я! Я был! Я! – послышались голоса.

Ребе уставился на подсудимого.

– Зять, помнишь ли ты толкование к Писанию, которое произнес на свадьбе?

– Да.

– Перескажи его суду.

Все тем же отрешенным, как будто загробным голосом он пересказал все толкование.

– Верно! – крикнул один из раввинов.

– Я помню! Я помню! – вмешался другой.

Реб Мейлех гневно посмотрел на всех.

– Бялогурский даен! – воскликнул он. – Был ли Йоше из Бялогуры ученым человеком или невеждой?

– Он читал одни только псалмы, – ответил даен.

– Люди! – крикнул ребе. – Реб Нохем – ученый, знаток каббалы.

– Ничего не понять, – сказал краковский раввин.

– Ничего не понять, – повторили все раввины.

Реб Мейлех поглубже уселся в кресло, как победитель.

Но вот реб Шахне-даен, несколько раз высморкавшись с трубным звуком, принялся допрашивать подсудимого, и тогда чаши весов снова начали прыгать.

– Йоше! – воскликнул даен, – скажи перед судом, что ты не Йоше-телок из Бялогуры.

Подсудимый молчал.

– Молчишь! – закричал реб Шахне. – Не отрицаешь! Значит, сознаешься?

Подсудимый молчал.

Реб Шахне вытянулся, став вдвое тоньше и выше.

– Господа, – сказал даен, – он точно так же молчал или говорил не по делу в Бялогуре, когда стоял перед судом. В городе, не про нас будь сказано, вспыхнула эпидемия. Дочь шамеса созналась, что он, не про нас будь сказано, согрешил с ней. Но сам он молчал так же, как сейчас. Не сознавался и не отрицал. Суд женил его на дочери шамеса, но он сбежал. Пусть он скажет мне в лицо, что это не так!

По бесмедрешу пробежала волна трепета.

– Подсудимый, – спросил краковский раввин, – вы слышали, что даен реб Шахне сказал о вас перед судом?

– Да.

– Что вы на это скажете?

Подсудимый молчал.

Реб Шахне вскочил с места.

– Скажи, что это не так! – его глаза метали искры. – Я заявил перед судом, что ты не Нохем, а Йоше-телок. Скажи, что ты не Йоше!

Тот даже не взглянул на кричащего даена.

Краковский раввин так затряс головой, что казалось, она вот-вот отвалится.

– Подсудимый! – рассерженно сказал он. – Суд спрашивает вас: кто вы такой?

– Я не знаю.

Краковский раввин вскочил.

– Вы сказали, что вы – Нохем, зять Нешавского ребе. Почему вы ушли от жены?

– Так было нужно.

– Где вы были?

– Ходил по миру.

– Перечислите города, в которых вы бывали.

– Их не перечислить.

– Вам знаком город Бялогура?

– Да.

– Вы бывали там?

– Я бывал всюду.

– Что вы делали в странствиях?

– Не знаю.

Ослабев, краковский раввин сел на место. Он не мог говорить.

– Теперь вы ведите допрос, – сказал он раввинам, сидевшим рядом.

Первым к делу приступил мудрец из Динабурга, «железная голова». Но он ничего не смог добиться. Торопливый, рассеянный, он сам спрашивал и сам же отвечал, говорил быстро, обрывая слова, ничего нельзя было разобрать – он лишь внес смятение в зал суда.

– Подсудимый, – сказал он, потирая лоб и сверкая беспокойными, бешеными глазами, – одна из сторон лжет. Одно из двух: если вы Нохем, то вы не Йоше, а если вы Йоше, то вы не Нохем, как Рувим не может быть Шимоном, а Шимон – Рувимом[184]184
  Имена Шимон и Рувим используются в Талмуде при разборе гипотетических ситуаций, как условные мистер X и мистер Y («Допустим, бык Рувима нанес быку Шимона ущерб…» – Бава кама, 33).


[Закрыть]. Это ведь само собой разумеется, да или нет? Э?

Он победно взглянул на подсудимого бешеными глазами и, не дожидаясь ответа, затараторил, глотая по несколько слов сразу, пересыпая свою речь книжными премудростями.

Но тот даже не посмотрел на него.

Прямо посреди речи «железную голову» перебил праведник из Лиженска, тот самый, которого люди хотели сделать своим ребе, а он не соглашался.

– Реб Шимон-Рефоэл, – приказал он, – сядьте.

«Железная голова» еще немного поартачился, как дикий жеребец, который не дает остановить себя на бегу, но потом все же сел. Лиженский праведник закрыл глаза, нахмурил высокий лоб и погрузился в глубокие раздумья, а потом таинственным голосом, нагонявшим на всех страх, повел разговор совсем в другую сторону. Вместо того чтобы допрашивать подсудимого, он принялся заново допрашивать свидетелей, прежде всего – женщин: Серл, дочь ребе, и Цивью, дочь шамеса.

– Дочь Нешавского ребе, – начал он, – ваш муж после возвращения ведет себя как все люди или нет?

Серл молчала.

– Он разговаривает с вами?

– Нет, – грустно сказала она.

– Что он делает?

– Сидит, закрывшись в комнате.

– Что еще?

– Он часто уходит ночью в поле и долго не возвращается.

– Ночью в поле? – повторил лиженский праведник. – Ну, а куда еще он ходит?

– На кладбище.

– На кладбище? – еще громче повторил он.

И вдруг, окинув Сереле взглядом, спросил:

– Он живет с вами как муж с женой?

Та опустила голову.

– Отвечайте, – велел он. – Суд должен знать.

– Иногда, – сказала Сереле, зардевшись.

– Вы видели, как он раздевается? – чрезвычайно важным тоном спросил праведник.

– Нет.

– Он прячет от вас свое тело?

– Не знаю.

– Вы видели его ноги?

– Нет.

– Можете идти.

Серл вышла. На ее место встала Цивья, шамесова дочь.

– Женщина, – обратился к ней лиженский праведник, – долго ли Йоше жил в доме твоего отца?

– Долго.

– Ты видела его по ночам?

– Да.

– Что он делал по ночам?

– Плакал.

– Плакал? – переспросил тот. – А ходил ли он ночью на кладбище?

– Да.

– Он говорил с тобой?

– Нет.

– Он когда-нибудь смеялся? Был весел?

– Нет.

– Ты видела, как он раздевается?

– Хи-хи, – залилась Цивья.

– Женщина, не смейся! – прикрикнул на нее лиженский праведник. – Ты когда-нибудь видела его ноги?

– Нет.

– Он прятал от тебя свое тело?

Цивья не поняла. Праведник окинул ее взглядом и велел идти на место.

Затем он начал расспрашивать бялогурцев:

– Откуда Йоше пришел в Бялогуру?

– Мы не знаем, – отвечали они.

– Он вел себя как все или вытворял глупости?

– Он был дурачок, – сказали люди. – Потому его и прозвали Телком.

– Йоше к кому-нибудь приставал?

– Нет, наоборот: когда его били, он молчал.

– Он разговаривал с кем-нибудь?

– Нет, молчал. Все время прятался от людей.

Лиженский праведник уставился на свидетелей пронзительным взглядом.

– Кто-нибудь из вас видел, как он раздевается? – спросил он.

– Нет.

– Кто-нибудь видел его ноги?

– Нет.

Он сдвинул шапку на лоб и снова закрыл глаза. Все сидели в страхе. Вскоре он открыл глаза и дрожащим голосом заговорил.

– Господа, – сказал он, – ясно как день, что ни одна из сторон, Боже упаси, не лгала перед судом. Верно?

– Верно! – послышалось из разных углов бесмедреша.

– Люди! – воскликнул лиженский праведник. – Нешавский ребе, имея на себе талес и тфилин, заявил, что подсудимый – его зять. Никто, Боже упаси, не посмеет заподозрить ребе в неискренности.

– Боже упаси! – закричали голоса.

Праведник задрожал.

– Подсудимый, – сказал он, – кто ты такой?

– Не знаю.

– А я знаю, – ответил праведник, – ты гилгул!

По бесмедрешу пробежала волна трепета.

– Да, да, – продолжал он, дрожа всем телом и глядя пронзительным взором в большие черные глаза подсудимого, – ты скитаешься повсюду, затеваешь каверзы и сам не знаешь, что творишь.

Люди окаменели. От ужаса у всех отнялся язык.

Лишь лиженский праведник все говорил и говорил:

– Ты и Нохем, и Йоше, и ученый, и невежда, ты внезапно появляешься в городах и внезапно исчезаешь, шатаешься по кладбищам, бродишь по полям ночью; ты приносишь с собой несчастье, мор, пугаешь людей на кладбище, вступаешь в брак, пропадаешь и возвращаешься; в твоей жизни, в твоих поступках нет никакого смысла, ибо ты блуждаешь в мире хаоса!

Глаза людей расширились вдвое, сердца заколотились. Как увечные, как слепцы, что вдруг открыли глаза и увидели собственное увечье, так все они увидели теперь то, что так долго мучило их, лежало тяжким камнем на сердце.

– Ой, горе, горе! – послышались вздохи в толпе.

– Скажи, что это не так! – закричал лиженский праведник. – Не молчи!

Подсудимый молчал.

Спокойно, холодно и прямо глядели его черные глаза – широко открытые, но не видящие ничего вокруг.

Некоторое время в бесмедреше было тихо, как в поле перед бурей. Вдруг реб Мейлех поднялся с места и вытаращил глаза на подсудимого. Остолбеневший, с разинутым ртом, подобным раскрытой могиле, со стеклянными глазами, что, казалось, вот-вот выскочат из глазниц, он пронизал зятя взглядом и шагнул к нему.

– Нохем, – сказал он.

Но в то же мгновение он пошатнулся и быстро, как рушится гора, осел на пол.

Все тут же метнулись к упавшему.

– Ребе! – закричали люди.

Исроэл-Авигдор быстро, с невероятной силой растолкал всех, подхватил на руки грузного ребе и усадил в кресло, но тело было застывшим, неподвижным.

Габай поднял мертвое тело и понес на биму, к столу для чтения Торы. Там он уложил его, как кладут свиток Торы, и накрыл талесом.

– Благословен Судья праведный! – громко произнес он.

Лишь один плачущий голос – мужской, но высокий, подобный женскому, – прорезал тишину в бесмедреше. Отчаянный, дрожащий голос.

Глава 27

Назавтра все пути, ведущие в Нешаву, заполонились народом.

Люди прибывали на поездах, на телегах, пешком – все спешили на похороны реб Мейлеха, Нешавского ребе. В галицийских деревнях непрерывно гудели мокрые от дождя телеграфные столбы, по проводам во все концы неслась дурная весть, пастухи не отходили от столбов.

После погребения пятеро сыновей ребе произнесли кадиш. Пять пар рук надорвали лацканы атласных капот. И сразу же каждого из сыновей окружила толпа, загалдев:

– Поздравляем Нешавского ребе!

Исроэл-Авигдор стоял поодаль вместе со своей группой людей и оглядывался по сторонам.

– Реб Нохем! – звал габай. – Где реб Нохем, Нешавский ребе? Мы хотим поздравить его!

Но его не нашли.

С палкой в руке, с залатанным мешком на плече – полупустым мешком, в котором лежали лишь талес, тфилин и камешек для равновесия, он шел по пыльным дорогам широким вольным шагом. За ним гнались деревенские собаки, пастухи бросали камни ему вслед, кричали: «Жид-халамид!» Он не обращал внимания и шагал вперед, минуя деревни, луга, ручьи, мельницы, все дальше и дальше.

К вечеру он добрался до еврейского местечка и отправился в бесмедреш.

Но люди узнали его и убежали прочь.

– Бес! – кричали они на бегу. – Гилгул!

Жители захлопывали двери и ворота перед его носом.

Он вышел за околицу, на кладбище. Положил мешок в изголовье, а посох рядом с собой – и уснул.

Луна освещала его и стерегла его сон.

«Дам им вечное имя, которое не истребится».

(Исаия, 56:5)

Эта серия с любовью и глубокой печалью посвящается детям, которые погибли в пепле Катастрофы.

Ни пламя концентрационных лагерей, ни жестокость тех, кто убивал невинных детей, не смогли загасить могучий огонь еврейского духа.

Мы помним этих детей и, оплакивая их, обретаем силу в стойкости еврейского народа.

Да будет благословенна память о них.

Мы никогда их не забудем.

ИГОРЬ РЕМПЕЛЬ

«I will give them an everlasting name, that shall not be cut off»

(Isaiah 56:5)

This series is dedicated with love and longing for the children who died in the ashes of the Holocaust.

Neither the flames of the concentration camps nor the viciousness of those who murdered innocent children could ever extinguish the powerful fire of the Jewish spirit.

We remember the children and while we cry, we are strengthened by the resilience of the Jewish people.

May their memory be a blessing.

We will never forget them.

Dedicated by

IGOR REMPEL