Текст книги "Портрет в коричневых тонах (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Главным же моментом оставались семейные фотографии, которые я показывала Ивану Радовичу. Всё, не считающееся очевидным с первого взгляда – исходя из привычки видеть лишь то, что мы хотим видеть, как, бывало, говаривал мой учитель Хуан Риберо, – проявлялось на снимках в чёрно-белых тонах. Там же появлялся и недвусмысленный язык тела, жестов и взглядов. И начиная с этих первых заметных признаков подозрительности, я всё чаще и чаще прибегала к фотоаппарату. Под предлогом сделать альбом для доньи Элвиры я старалась запечатлеть чуть ли не каждое мгновение на моментальном фотоснимке. А уж затем, окружённая полным одиночеством, я лично проявляла их в своей мастерской и изучала с порочным вниманием. Так, постепенно, у меня появилась жалкая коллекция мельчайших доказательств, причём некоторые настолько тонки, что лишь я, отравленная отчаянием, могла их различить. С фотоаппаратом перед лицом, точно спрятавшись за маску, делавшую меня невидимой, я могла сфокусироваться на пейзаже и в то же время сохранять леденящее расстояние. К концу апреля, когда спáла жара и облака сгустились над горными вершинами местных вулканов, сама природа начала засыпать, готовясь встретить осень. Признаки, отчётливо проявившиеся на фотографиях, показались мне вполне достаточными, отчего я и позволила себе переключиться на ненавистную миссию, начав следить за Диего, и ввести себя как ревнивая женщина. Когда я наконец-то пришла в себя от когтей, что так и сжимали моё горло, и смогла как-то обозначить своё поведение, руководствуясь имеющимся словарём, я почувствовала, что неизбежно погружаюсь в некое болото, вылезти из которого не так уж и легко. Ревность. Кто её не испытывал, не может знать, до чего бывает больно даже просто представить себе разнообразные безумства, что совершают люди, ею движимые. За свои прожитые тридцать лет я страдала от этого чувства лишь тогда, и, надо сказать, ожог ревности оказался настолько сильным, что душевные раны не изгладились до сих пор. Надеюсь, что они не заживут уже никогда, став вечным напоминанием того, чего всеми способами стоит избегать в будущем. Диего не был моим мужчиной – никто и никогда не может принадлежать кому-либо другому – и даже тот факт, что я его супруга, не давал мне право на человека и его чувства. Ведь любовь – это добровольное соглашение, что начинается с пробежавшей между двоими искры и вполне может закончиться таким же способом. Ей угрожают множество опасностей, и если пара способна сберечь великое чувство, оно растёт, точно дерево, даёт тень и приносит плоды, но подобное происходит лишь в том случае, когда оба в нём заинтересованы. Диего же никогда так не поступал – вот отчего наши отношения были обречены с самого начала. Сейчас я, конечно же, всё понимаю, хотя тогда я была просто ослеплена, причём сначала чистым гневом, а уж затем и отчаянием.

Шпионя за ним с часами в руках, я отдавала себе отчёт в том, что отсутствия моего мужа совершенно не подтверждаются его же объяснениями, какие бы тот ни старался мне предложить. Когда, ничего не скрывая, он уходил на охоту с Эдуардо, то по обыкновению возвращался гораздо раньше или же намного позже своего брата. Стоило остальным членам семьи, как правило, мужчинам уйти на лесопилку или же в загон метить скот, он буквально сразу появлялся во внутреннем дворе, а позже, если я, сев за стол, затрагивала эту тему, оказывалось так, что моего любимого не было с ними весь день. Когда он шёл за покупками в деревню, как правило, возвращался оттуда ни с чем, потому что предположительно попросту не находил того, чего искал, хотя первоначально и отправлялся за, например, такими тривиальными вещами, как топор или ножовка. Те многие часы, что, собравшись вместе, семья проводила за определённого рода беседами, он во что бы то ни стало старался избегать. Вместо них только он один и организовывал бесконечные партии в карты либо же просил Сюзанну всем спеть. Если девушку валил с ног очередной приступ мигрени, тогда он в одиночку поспешно отправлялся на прогулку верхом с ружьём на плече. У меня не получалось следовать за ним без того, чтобы как не быть замеченной, так и не вызывать подозрений у членов семьи. Однако ж, в такие моменты я вся была настороже и следила за любимым, даже когда тот находился рядом. Так, я заметила, что порой он вставал среди ночи и шёл вовсе не на кухню что-то перекусить, как я думала поначалу. Прошло время, и я поняла, что, поднявшись, он быстро одевался, выходил во внутренний двор и куда-то исчезал на час-другой, после чего молча и крайне осторожно возвращался в постель.

Следовать за любимым человеком в темноте, куда бы тот ни пошёл, оказалось куда легче, нежели среди бела дна, когда на нас смотрела целая дюжина глаз. Главное заключалось в том, чтобы я никоим образом не уснула, вот почему приходилось избегать бокалов вина за ужином и капель с добавлением опиума на ночь. Однажды ночью, в середине мая, я заметила, как он удирал из постели, и в слабом свете небольшой масляной лампы, которую мы поддерживали вечно зажжённой перед Святым Крестом, я видела, как любимый надел брюки и сапоги, захватил с собой рубашку с пиджаком и куда-то отправился. Тогда я помедлила буквально несколько мгновений, а затем сама быстро встала с постели и пошла вслед за ним с чуть ли не выпрыгивающим из груди сердцем. У меня не получалось чётко разглядеть его в окутанном мраком доме, но вот когда он вышел во внутренний двор, то силуэт человека явно обрисовался в свете луны, время от времени появляющейся целиком на тёмном небосводе. Небо же было частично затянуто, и, порой, облака закрывали собой и луну, обволакивая нас сплошной темнотой. Я слышала, как лаяли собаки, и думала, что подойди они ближе, это сразу же выдало бы моё присутствие, но подобного на тот раз не произошло. Тогда я поняла, что Диего заблаговременно их привязал. Мой муж обошёл кругом весь дом и быстро направился к одному из скотных дворов, где находились лошади членов семьи, предназначенные для верховой езды, на которых никогда не работали в поле. Подойдя, он снял большой деревянный засов на двери в конюшню, куда затем и вошёл. Я же осталась ждать, защищённая покровом темноты, что давала крона вяза, росшего в нескольких метрах от конюшни, разутая и прикрытая лишь тончайшей ночной рубашкой. Тогда я так и не осмелилась сделать ещё один шаг, убеждённая в том, что Диего вновь появится верхом на лошади, и поэтому я уже не смогу за ним следовать. Волей-неволей прошло какое-то время, показавшееся мне нескончаемым, так как ровным счётом за данный его период ничего не случилось. И всё же я вскоре различила свет, шедший из щели, образуемой открытой дверью в конюшню, возможно, от свечи либо небольшой лампы. Я скрежетала зубами и судорожно дрожала и от холода, и от страха. Я вот-вот бы признала себя побеждённой и вернулась бы в постель, если бы не увидела ещё одну фигуру, приблизившуюся всего лишь на одну куадру с восточной стороны. Было очевидно, что та появилась отнюдь не из главного дома, хотя также вошла в скотный двор и прикрыла за собой дверь. Я помедлила примерно с четверть часа, прежде чем принять какое-то решение, и лишь затем напряглась и сделала несколько шагов, вся онемев и едва ли не потеряв способность шевелиться. Подавленная, я кое-как приблизилась к скотному двору, не зная и не представляя себе, как отреагировал бы Диего, обнаружив, что я за ним шпионю, однако ж, сама была уже не в силах отступить от намеченного. Я аккуратно толкнула дверь в конюшню, что, не сопротивляясь, и поддалась, потому что большой деревянный засов находился снаружи, тем самым лишив человека возможности запереться изнутри, и смогла, точно вор, беспрепятственно проскользнуть в образовавшийся небольшой проём. Внутри царила непроглядная темнота, хотя в глубине еле заметно мерцал слабенький свет, и вот на него я и пошла на цыпочках, даже не дыша, что, надо сказать, было абсолютно ненужной предосторожностью ввиду того, что солома в любом случае приглушала мои шаги. Некоторые животные проснулись, и я отчётливо слышала шевеление и фырканье в их стойлах.

Я видела животных, освещённых лишь неярким светом фонаря, подвешенного за балку и покачиваемого свежим лёгким ветерком. Здесь же находилось несколько одеял, лежащих на снопе соломы в виде гнезда, на которых девушка и выпрямилась во весь рост, накинув на себя не застёгивая лишь тяжёлое пальто, под которым в тот момент ничего не было. Так она и лежала – с распростёртыми руками и ногами, склонённой к плечу головой, чёрными, покрывавшими лицо, волосами и блестящей, точно светлая древесина, кожей в нежном оранжевом, исходящем от фонаря, свете. Диего, едва прикрыв тело рубашкой, стоял перед ней на коленях и, подлизываясь, молил ту о близости.

В позе Сюзанны не было ничего, кроме отрешённости, тогда как в жестах Диего выражалась чрезмерная страсть, и вот, увидев данное сочетание, я сразу же поняла, до чего чужой я была в ныне сложившейся ситуации. На самом деле меня даже не существовало, как, впрочем, и не было ни Эдуардо, ни троих детей, да и вообще никого, за исключением их двоих, неизбежно и пылко любивших друг друга людей. Меня же подобным образом мой муж никогда не ласкал. Было легко догадаться, что и ранее таковое случалось между ними и далеко не единожды, что любили они друг друга уже очень давно. И, наконец, я поняла, что брак со мной обеспечивает Диего некую ширму, которая успешно прячет его любовные дела с Сюзанной. Вот так, в одночасье, все части этой мучительной головоломки и заняли свои места. Мгновенно нашлось объяснение и его безразличию по отношению ко мне, и его отсутствиям, приходившимся на то же время, когда у Сюзанны случались мигрени, а также напряжённым отношениям с братом Эдуардо и лукавству, которое он позволял себе с остальными членами семьи. Стало понятно и как молодой человек устраивал всё так, чтобы всегда быть рядом с ней, касаясь буквально, так, чтобы её нога заплеталась за его, рука лежала в локте либо же покоилась на плече. Порой, из чистой случайности, она оказывалась в выемке его спины или шеи – всё это и было характерными чертами, которые мне удалось запечатлеть на фотографиях.

Я хорошо помнила, до чего Диего любил детей, и часто размышляла сама с собой, что, возможно, все они были не его племянники, а родные дети, по крайней мере, те трое с голубыми глазами, являющимися отличительной чертой членов семьи Домингес. Я по-прежнему стояла, не шевелясь, и даже немного подмёрзла, пока они сладострастно занимались любовью, упиваясь каждым касанием друг друга, каждым стоном, делая то не торопясь, словно вся оставшаяся жизнь была у них ещё впереди. Эти двое напоминали собой не парочку возлюбленных, явившихся на очередную поспешную тайную встречу, а скорее недавно ставших молодожёнами людей, переживавших ныне вторую неделю медового месяца, когда страсть ещё ничем не нарушена, но доверие уже возникло, а вместе с ним и произошло взаимное познание плоти. И всё же я никогда не пробовала вступать в близкие отношения с мужем подобным способом, как просто бы и не смогла выдумать их даже в своих самых смелых фантазиях. Язык Диего гулял по внутренней поверхности бёдер Сюзанны, от больших пальцев плавно двигаясь к верхним частям тела, задерживаясь между ног и спускаясь снова. Руки же, тем временем, медленно ползали по талии и, словно тесто, месили её округлые и пышные груди, попутно играя с торчащими и блестящими, точно спелые виноградинки, сосками. Тело Сюзанны, нежное и податливое, всё содрогалось и колыхалось, напоминая собой оказавшуюся на суше рыбу, а голова крутилась из стороны в сторону, не зная, куда деться от нахлынувшего удовольствия. Волосы практически не раскрывали лица, губы не смыкались в нескончаемом жалобном стоне, а руки то и дело искали Диего, пытаясь направить его по красивым очертаниям этого тела, пока язык любимого человека не заставил её чуть ли не взорваться от удовольствия. Сюзанна выгнула спину назад, вся поддавшись только что пойманному наслаждению, пересёкшему её, точно молния, и испустила хриплый крик, который он тут же и подавил, слившись ртом со страстными губами женщины. Затем Диего, не выпуская, стал удерживать её на своих руках, укачивая и лаская любимую, точно кота. При этом он не переставал шептать на ухо вереницу тайных слов с такими тактом и нежностью, на которые, хотя я бы так никогда не подумала, однако ж, оказалось, тот был способен ещё как. В какой-то момент она села на солому, сняла пальто и стала целовать мужчину, начав со лба, затем перейдя к вискам и векам и остановившись на долгом поцелуе в рот. Своим языком она исследовала лицо Диего от уха до уха, спускаясь, порой, и на кадык, одновременно царапая шею и зубами поклёвывая возмужалые соски; пальцы же, тем временем, беспорядочно бродили по волоскам на его груди. Затем мужчина полностью прекратил ласки, взамен чего быстро уткнулся ртом в одеяло, и тогда она, точно лошадь, вспрыгнула сверху на его спину. Дама начала нежно покусывать затылок и шею любимого, покрывая плечи мужчины быстрыми и шаловливыми поцелуями, и таким способом опускаясь до ягодиц, исследуя, вдыхая, пробуя его на вкус, попутно оставляя на теле мужчины свою слюну. Диего повторил всё ещё раз, а затем её рот охватил торчащий и трепыхающийся член мужчины в нескончаемом взаимном удовлетворении отдавать и получать самую потаённую близость, длящуюся до тех пор, пока он не смог больше противостоять ласкам. В этот момент он просто набросился на женщину, проникая в плоть, и оба начали кувыркаться, словно враги, в совершеннейшей путанице рук, ног, поцелуев, одышки, вздохов и взаимных объяснений в любви, которых ранее лично мне никогда не доводилось слышать от Диего. После чего оба сразу задремали в жарком объятии, укутанные одеялами и пальто Сюзанны, точно парочка невинных детей. В полной тишине я подалась назад и уже было подумывала о возвращении в дом, как вдруг ледяной холод ночи неумолимо завладел моей душой.

Передо мной будто бы разверзлась некая пропасть, в глубину которой потащило меня внезапное помрачение рассудка, а также искушение прыгнуть и затеряться в неизведанных дебрях страдания и ужаса. Ощущая предательство Диего и страх перед будущим, я словно куда-то плыла, лишённая каких бы то ни было ориентиров, безутешная и без малейшего понятия о том, где именно нахожусь. Бешенство, как следует встряхнувшее меня в самом начале, не властвовало надо мною слишком долго, напротив, то сразу же подорвало во мне чувство смерти и полнейшего страдания. Всю свою жизнь я отдала Диего, доверилась покровительству мужа и слепо верила традиционным словам, произносящимся заключающими брак людьми: мы связаны друг с другом до самой смерти. Сложилась полностью безвыходная ситуация без каких-либо вариантов вообще. Сцена, произошедшая в скотном дворе, открыла мне глаза на то, о чём я интуитивно догадывалась уже очень давно, хотя и отказывалась встать к данной реальности лицом к лицу. Первым порывом было побежать в большой дом, замереть, точно вкопанная, посреди внутреннего двора и завывать, словно умалишённая. Тем самым я разбудила бы семью, жильцов, собак, сделав всех невольными свидетелями супружеской неверности и инцеста. И всё же моя робость оказалась способна на большее, нежели отчаяние; молчаливая и на ощупь я кое-как дотащилась до нашей общей с Диего комнаты и, вся дрожа, села на кровать. Слёзы же, тем временем, сами собой текли по щекам, отчего промокли и грудь, и ночная рубашка. В последующие минуты или даже часы мне предоставилось время подумать о случившемся и полностью согласиться с собственным бессилием. И здесь речь шла не о плотских приключениях; было ясно, что Диего и Сюзанну объединяла проверенная любовь. Она готова преодолеть на своём пути все опасности и существовать и далее, как Бог на душу положит, сколько бы ещё препятствий ни было впереди, напоминая в этом неумолимое нет палящей лавы. Ни Эдуардо, ни я ни о чём никому не рассказывали, мы оба словно выпали из реальной жизни, оказавшись чуть ли не насекомыми в необъятности страстного приключения нас же и охватившего. Я должна была сказать об этом своему шурину, так я поначалу и решила, но, только представив себе, как подобное признание обернулось бы для этого порядочного человека неслабым ударом обухом топора, я поняла, что поступить так мне бы никогда не хватило смелости. В один прекрасный день Эдуардо узнал бы обо всём сам или, если повезёт, не узнал бы никогда. Возможно, человек о чём-то подозревал, впрочем, как и я, однако ж, не желал в этом убеждаться, поддерживая хрупкое спокойствие собственных иллюзий; ведь ситуация наполовину касалась и троих детей, и его любви к Сюзанне, а также нарушала монолитное единство семейного клана.

Диего вернулся как-то ночью, незадолго до рассвета. При свете небольшой масляной лампы он видел меня сидящей на кровати, побагровевшей от плача и неспособной произнести ни слова. Поэтому и подумал, что я проснулась, мучимая очередным ночным кошмаром. Он сел рядом и попытался привлечь меня к своей груди, как всегда то делал в подобных случаях, однако ж теперь я отстранилась от объятий инстинктивным жестом, и, должно быть, на моём лице появилось ужасное выражение злости, потому что и он сразу же отпрянул назад. Так мы и застыли, смотря друг на друга: он, удивлённый, и я, питавшая к человеку лишь отвращение, пока между двумя кроватями не заняла своё место неотвратимая правда, нападающая точно дракон.

– И что мы теперь будем делать? – это был единственный вопрос, который я только и смогла пробормотать.

Он не пытался ничего ни отрицать, ни подтверждать, напротив, лишь молча уничтожал меня стальным взглядом, намереваясь защищать свою любовь каким угодно способом, даже если ради неё и пришлось бы меня убить. Тогда некий каркас, сформированный гордостью, образованием и хорошими манерами, что жили во мне многие месяцы сплошной череды неудач, разлетелся на мелкие кусочки. Наши молчаливые упрёки превратились в лавину нескончаемых взаимных обвинений, которые он выслушивал бесстрастно и в полной тишине, но, тем не менее, внимательный к каждому слову. Я обвиняла этого человека во всём, что только приходило мне в голову, а напоследок ещё и умоляла взвесить услышанное от меня. Далее я сообщила ему, что лично я собираюсь как простить, так и забыть о случившемся, что мы уедем далеко, где никто нас не знает. А там мы, конечно же, сможем начать всё заново. Когда у меня наконец-то иссякли слова и слёзы, уже давно наступил белый день. Диего, как и прежде, сохранял расстояние, что разделяло наши кровати. И всё же он сел рядом со мной, взял за обе руки, после чего спокойно и серьёзно мне объяснил, что любит Сюзанну уже давно. Эта любовь, являясь для него самым важным в жизни, была куда главнее чести, мнений остальных членов семьи и даже спасения собственной души. Он мог бы пообещать, что расстанется с ней, но исключительно ради моего спокойствия – вот что он сказал мне тогда и оговорился, что подобное было бы ложным обещанием. Также добавил, что и сам пытался справиться со сложившейся ситуацией, ещё будучи в Европе, разлучившись с ней тогда чуть ли не на полгода, однако ж, ничто не принесло должного результата. И, в конце концов, этот человек сочетался со мной браком, чтобы посмотреть, а возможно ли таким способом разрушить ужасную и постыдную связь со своей невесткой. Однако ж брак, нисколько не поспособствующий решению отдалиться от неё, всё же облегчил ему много чего другого, потому что как-то сами собой притупились различные подозрения Эдуардо и остальных членов семьи. Тем не менее, мужчина был доволен тем, что наконец-то мне откроется вся правда. Ведь необходимость обманывать меня печалила и его самого, так как, не находя, в чём можно меня упрекнуть, он постоянно заверял, что супруги лучше меня просто нет, и как он очень сожалеет, что сам не в состоянии дать мне ту любовь, которую я, несомненно, заслуживала. Он всегда чувствовал себя подлецом, как только незаметно куда-то ускользал, чтобы побыть с Сюзанной; теперь же, напротив, наступило некое облегчение ввиду отсутствия необходимости ещё больше мне лгать. Ведь только сейчас ситуация окончательно прояснилась.

– А разве Эдуардо здесь ни при чём? – задала я вопрос.

– То, что случилось между ним и Сюзанной, – только их дело. А вот с нашими отношениями нужно, пожалуй, разобраться прямо сейчас.

– Ты уже сам всё это решил, Диего. Мне больше нечего здесь делать, поэтому вскоре я вернусь в свой дом, – сказала я ему.

– Но и этот дом твой, мы с тобой женаты, Аврора. То, что соединил Сам Господь, разрушиться не может.

– Вот именно ты и преступил несколько божественных заповедей, – объявила я ему.

– Мы смогли бы жить как брат с сестрой. Рядом со мной ты ни в чём не будешь нуждаться, я всегда буду уважать тебя, ты почувствуешь себя защищённой, и у тебя появится свобода, которую ты сможешь посвятить своим фотографиям или всему остальному, чем ты только захочешь заняться. Единственное, о чём я тебя прошу, не устраивать скандал по данному поводу.

– Ты больше не можешь просить меня ни о чём, Диего.

– Я прошу этого даже не для себя. Я человек толстокожий и, будучи мужчиной, вполне могу смотреть правде в глаза. Я прошу тебя об этом ради своей матери. Вот она никак не сможет противостоять случившемуся…

Также со мной перестала общаться и донья Эльвира. Отныне я совершенно не понимала, как ещё могла сама одеваться, плескать водой на лицо, причёсываться, пить кофе и выходить из дома, осуществляя повседневные заботы. Я не знала, ни каким образом я продолжала сталкиваться с Сюзанной за обедом, ни что за объяснения предлагала я своим свёкру и свекрови, когда те видели мои опухшие глаза. Этот день стал, пожалуй, самым худшим в моей жизни, я чувствовала себя избитой и ошеломлённой и вот-вот бы сорвалась на плач при первом же вопросе. Ночью меня мучил жар, и болели все кости, однако ж, на следующий день я стала куда спокойнее и даже смогла оседлать коня и пуститься в горы.

Вскоре начался дождь, и далее я уже скакала рысью до тех пор, пока не выдохлась бедная кобыла. Тогда я слезла с неё и пешком стала прокладывать себе путь среди сорняков вперемешку с жидкой грязью, идя под деревьями. Поскальзываясь и падая, я вновь поднималась, крича во всё горло, и одновременно нещадно мокла под проливным дождём. Промокшее пончо оказалось практически неподъёмным, отчего я оставила его в расправленном виде, продолжая дрожать от холода, одновременно вся горя изнутри. Я вернулась лишь на заходе солнца, безголосая и с первыми признаками жара, и, тут же выпив горячую настойку, легла в постель. Обо всём остальном я мало что помню, потому что в последующие недели была очень занята, борясь со смертью, и у меня совершенно не нашлось ни воодушевления, ни времени на всякого рода рассуждения о трагедии собственного брака.

С той ночи, которую я провела разутой и наполовину раздетой в скотном дворе, а также после скачки галопом под проливным дождём у меня началась пневмония, которая, хоть и постепенно, но, в конце концов, прошла. Меня доставили на повозке в принадлежащую немцам больницу, где я оказалась в руках медсестры-тевтонки, девушки со светлыми косами, которая спасла мне жизнь исключительно своей настойчивостью. Эта благородная валькирия оказалась способной поднимать меня, точно ребёнка, своими мощными руками дровосека, а также ей удавалось кормить меня куриным бульоном маленькими ложечками, проявляя терпение настоящей кормилицы.

В начале июля окончательно установилась зима и повсюду была сплошная вода, в виде бурных рек, случающихся наводнений, образовавшихся болот и шедших один за другим дождей. Вот тогда Диего с парой местных жильцов и отправились в больницу, чтобы найти меня, и привезли обратно в Калефý закутанной в одеяла и кожи, точно свёрток. Сверху повозки соорудили навес из вощёного брезента, а внутри поместили кровать и даже зажжённую жаровню, чтобы таким способом смягчить природную влажность. Потея в своём свёртке из накидок, я медленно и мысленно прокладывала маршрут к дому; Диего же, тем временем, поблизости ехал верхом. По дороге колёса застревали несколько раз; у волов не хватало силы тащить повозку дальше. Тогда людям пришлось положить брусья прямо на грязь и начать толкать сзади. Мы с Диего не перекинулись ни единым словом за прошедший в пути длинный день. В Калефý донья Эльвира вышла мне навстречу, плача от радости, слегка нервничая и поторапливая служанок, чтобы те следили за жаровнями и бутылками с горячей водой, а также своевременно подали суп из крови тёлки, который бы вернул мне цвет лица и желание жить. По словам самой женщины, она столько молилась за меня, что Господь, наконец-то, сжалился. Под предлогом, что я ещё слишком ранима и не до конца оправилась, я попросила разрешение спать в большом доме, и она предоставила мне комнату рядом со своей. Вот так, впервые за всю свою жизнь, я ощутила на себе материнскую заботу. Моя бабушка Паулина дель Валье, кто так сильно меня любила и столько для меня сделала, оказалась скупа на проявление нежности и ласки, хотя в глубине души была очень сентиментальной женщиной. Она говорила, что любовь, это так называемая слащавая, состоящая из привязанности и сострадания, смесь, которая особенно проявляется в определённые дни у восторженных матерей, бдящих у колыбели своих малышей. И она, конечно же, простительна, когда выставляется окружающим беззащитными животными, например, новорождёнными котами, однако ж, применимо к человеку разумному подобное выражение чувств является высшей глупостью.

В наших с ней отношениях всегда присутствовал бесстыдный и ироничный тон; взаимных прикосновений практически не было, разве что ещё в детстве, когда мы спали вместе. В общем же, надо сказать, что мы обращались друг с другом с определённой резкостью, что, впрочем, нас обеих вполне устраивало. Я прибегала к шутливой ласковости, когда хотела согнуть ей руку, и мне это всегда удавалось, поскольку нрав моей изумительной бабушки смягчился крайне легко, но произошло подобное скорее чтобы избежать проявления привязанности, нежели ввиду слабости характера. Донья Эльвира же, напротив, представляла собой существо простодушное, для кого сарказм, который обычно сквозил в нашей с бабушкой речи, был крайне оскорбителен. Эта любящая всех и каждого по своей природе женщина часто брала меня за руку, которую подолгу удерживала в своих собственных; она целовала меня, обнимала и с удовольствием расчёсывала мои волосы. Только донья Эльвира и советовала мне тонизирующие средства на основе костного мозга и трески, сама прикладывала припарки из камфары, помогающие от кашля, и добивалась, чтобы я как следует пропотела, испытывая жар, будучи натёртой эвкалиптовым маслом и укутанной в тёплые одеяла. Она заботилась и о том, чтобы я хорошо ела и больше отдыхала, для чего на ночь давала мне капли с опиумом и оставалась молиться рядом до тех пор, пока я не засыпала. Каждое утро женщина интересовалась у меня, были ли в этот раз ночные кошмары, и просила описать их как можно подробнее, «потому что страх преодолевается только тогда, когда ты проговариваешь его причину», – как она сама и утверждала. Эта женщина не отличалась хорошим здоровьем. И всё же я так и не догадалась, откуда и каким образом она собиралась с силами, чтобы ухаживать за мной и сопровождать, пока я притворялась слабее, нежели чувствовала себя на самом деле, исключительно ради того, чтобы продлить столь благостное общение со своей свекровью. «Поправляйся скорее, доченька, нужно только, чтобы муж был рядом с тобой», – обеспокоенная, как правило, говорила мне эта женщина, хотя Диего ей с убеждением повторял, что оставшуюся зиму, скорее всего, я скоротаю в большом отцовском доме.

Эти недели восстановления от пневмонии, проведённые под крышей их дома, прошли для меня весьма необычно. Свекровь одаряла меня такими заботой и лаской, которые я вовек не получила бы от Диего. Её нежная и безусловная любовь действовала точно бальзам; так, постепенно, я излечивалась от желания умереть, одновременно избавляясь от питаемой к мужу злости. Я вполне понимала чувства Диего и Сюзанны и неумолимое бедствие от последствия случившегося; его страсть, должно быть, являлась некой чудовищной земной силой, если не сказать землетрясением, что неизбежно куда-то их волочила. Я вообразила себе, как оба сопротивлялись возникшей взаимной притягательности, прежде чем окончательно покориться её чарам. А также представляла себе, сколько же табу пришлось преступить этой паре, чтобы остаться вместе, и до чего ужасно ежедневное мучение, заключающееся в притворстве насчёт демонстрируемых окружающим братских отношений, тогда как сами изнутри чуть ли не сгорали от взаимного желания. Я перестала спрашивать себя о том, как вообще было возможно, что эти двое оказались неспособными противостоять низменной по своей сути похоти. Более того, уже не задавалась вопросом, как его эгоизм помешал обоим увидеть крах, который в полной мере могло бы почувствовать ближайшее окружение, потому что даже я догадывалась, до чего бесстыдным образом вели себя определённые люди. Я же любила Диего отчаянно и могла понять, что именно чувствовала к нему Сюзанна; а вот сама, интересно, поступила бы я схожим образом в подобных обстоятельствах? Предполагаю, что нет, ведь утверждать обратное было совершенно невозможно. Хотя моё ощущение полнейшей неудачи никуда и не пропало, я могла спокойно отказаться от ненависти, взять некоторую паузу и на время очутиться в шкуре остальных главных действующих лиц подобной незадачи. В сложившейся ситуации лично я больше сочувствую Эдуардо, нежели жалею себя; у этого, влюблённого в собственную жену, человека уже есть трое детей, для него узнать о произошедшей драме, состоящей в кровосмесительной неверности, было бы ещё хуже, нежели для меня. Я должна была хранить молчание и ради деверя, хотя, надо сказать, тайна уже не давила мне на спину, точно мельничный камень, потому что вызванный поведением Диего и омытый заботливыми руками доньи Эльвиры ужас несколько притупился. К моей благодарности этой женщине примкнули уважение и любовь, что я и питала к ней с самого начала. Практически сразу я привязалась к человеку, точно комнатная собачка: я нуждалась в её присутствии, голосе, ощущениях её нежных поцелуев в лоб. И чувствовала себя обязанной защитить человека от катаклизма, что уже зарождался в лоне её семьи. Я намеревалась остаться в Калефý, скрывая собственное унижение, вызванное статусом отвергнутой супруги, потому что, стоило мне уйти из дома, как она бы выяснила правду и, не выдержав той, скончалась бы от боли и стыда. Вся жизнь этой женщины никогда не выходила за рамки её же семьи, нужд каждого из живущих в стенах её дома. Этим, на самом-то деле, и ограничивалось жизненное пространство хозяйки дома. Мой договор с Диего был таков, что я выполняю свои обязанности, пока донья Эльвира жива, а вот после я совершенно свободна и могу идти, куда захочу, и он более не имеет со мной ничего общего. Я была бы вынуждена смириться с социальным положением – надо сказать, постыдным для многих – и быть «разведённой женщиной», отчего не смогла бы вновь выйти замуж, но, по крайней мере, мне больше бы не пришлось жить бок о бок с человеком, который нисколько меня не любил.