Текст книги "Портрет в коричневых тонах (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

В Европе я познакомилась с Матиасом Родригес де Санта Круз и дель Валье. Паулина относилась далеко не с уважением к тому, как поступила моя бабушка, сказав мне правду. И вместо того, чтобы представить человека как моего отца, она сказала, что он лишь очередной дядя, из тех многочисленных, которые, как правило, есть у любого чилийского ребёнка. Ведь на данный момент у всех родственников или друзей семьи уже наступил подходящий возраст, чтобы носить известный титул с определённым достоинством, отчего они автоматически становятся тётями или дядями – вот почему впредь я должна всегда обращаться к доброму Вильямсу дядя Фредерик. То, что Матиас был моим отцом, я узнала несколькими годами позже, когда он вернулся умирать, и сам мне об этом сказал. Человек не произвёл на меня запоминающегося впечатления, на вид был худым, бледным и добрым парнем; сидя, казался молодым, а вот при попытке пошевелиться выглядел куда старше. Ходил с тростью и вечно в сопровождении слуги, который, предугадывая желания, открывал двери, одевал тому пальто, зажигал сигареты, подавал стакан воды, хотя и находившийся на столе с его стороны, однако ж, усилие протянуть руку было для мужчины уже чрезмерным. Моя бабушка Паулина объяснила мне, что дядюшка страдал артритом, и пребывал в состоянии крайне болезненном, которое, в конце концов, превратило его в хрупкое, точно стекло, создание, и сказала, что мне, стало быть, придётся подходить к нему крайне тактично. Через несколько лет умерла и бабушка, так и не узнав, что её старший сын мучился не артритом, а сифилисом.

Крайнее изумление всей семьи дель Валье, когда моя бабушка приехала в Сантьяго, было поистине огромным. Отправившись из Буэнос-Айреса, мы пересекали Аргентину по суше, прежде чем добрались до Чили. По пути пришлось испытать на себе настоящий сафари, учитывая шедший из Европы объём багажа и ещё одиннадцать чемоданов со сделанными в Буэнос-Айресе покупками. Мы путешествовали в экипаже вместе с грузом, который тянула вереница вьючных животных, и в сопровождении возглавляемой дядей Фредериком вооружённой охраны. Ведь по обеим сторонам границы разгуливали разбойники, которые, к счастью, на нас не напали, и поэтому мы прибыли в Чили без всяких интересных подробностей, что, как правило, встречаются в рассказах о переходе через Анды. По дороге мы лишились няньки, которая влюбилась в аргентинца и предпочла остаться, а также и служанки, кого подорвал тиф, однако мой дядя Фредерик устроил всё так, что мы могли нанимать помощников по хозяйству на каждом этапе нашего странствования. Паулина решила устроиться в Сантьяго, другими словами, в самой столице, потому что, прожив порядочное время в Соединённых Штатах, пришла к выводу, что небольшой порт Вальпараисо, где выпало судьбою появиться на свет, останется лишь в её детстве. Вдобавок женщина уже привыкла быть подальше от своих домочадцев, и сама мысль постоянно видеть родственников и находиться у них на глазах – эта ужасная привычка любой многострадальной чилийской семьи – пугала её не на шутку. Однако и в Сантьяго женщина не была от них полностью свободна. В самом городе у неё ещё имелось несколько сестёр, состоящих в браке с «приличными людьми», как назывались между собой представители высшего класса, принимая во внимание тот факт, полагаю, что все остальные относились к категории «всякий сброд». Родной племянник Северо дель Валье, который на то время также жил в столице, появился в доме с женой, чтобы сразу же по прибытии нас поприветствовать. О первой встрече со всем семейством я храню более отчётливое воспоминание, нежели об отце, путешествующем по Европе, потому что люди приняли меня у себя с такой потрясающей любовью, что поначалу я даже испугалась. Самой заметной чертой в Северо была следующая: он, несмотря на лёгкую хромоту и трость, казался принцем, сошедшим с картинок в сказках – считанные разы я видела мужчину красивее, Нивея же блистала своим огромным округлым животом. В те времена воспроизводство потомства считалось неприличной темой для разговора, и среди буржуазии было принято запирать беременных жён дома. Она же не пыталась скрыть своего состояния, напротив, равнодушно выставляла напоказ произошедшее с ней изменение. На улице люди старались не смотреть на женщину, словно у той был какой-то изъян или же дама и вовсе ходила обнажённой. Я никогда не видела нечто подобное, и когда спросила, что же всё-таки произошло с этой сеньорой, бабушка Паулина объяснила мне, что бедняжка проглотила дыню. В отличие от своего статного мужа, Нивея походила на мышь, однако было достаточно поговорить с женщиной пару минут, чтобы в полной мере ощутить её очарование и огромную энергию.

Сантьяго был поистине красивым городом. Расположенный в плодородной долине и окружённый горами – тёмно-лиловыми летом и покрытыми снегом зимой – город был спокойным, торжественным и благоухающим как цветущими садами, так и конским навозом. В целом, у города был офранцуженный вид с вековыми деревьями, площадями, мавританскими фонтанами, воротами и различными проходами, который, несомненно, украшали и элегантно одетые женщины. Разумеется, присутствовали и изысканные магазины, где продавали утончённые товары, привезённые из Европы и стран Востока, а также аллеи и бульвары, предоставлявшие возможность богачам демонстрировать окружающим собственные экипажи и необыкновенных лошадей. По улицам, среди бродячих собак, гнездившихся на крышах голубей и воробьёв, ходили торговцы с корзинами, рекламируя свой скромный товар. Колокола на церквях час за часом возвещали ход времени за исключением разве что сиесты, когда люди отдыхали, и улицы оставались абсолютно пустыми. Сам по себе это был величественный город, очень отличающийся от Сан-Франциско; обладая всеми прелестями близкого расположения к границе, он по-прежнему не терял свой космополитический и красочный вид. Паулина дель Валье купила особняк на улице Армии Освободителей, улице, где жило больше всего аристократов, располагавшейся рядом с Аллеей Наслаждения, которую каждую весну пересекал наполеоновский экипаж. Как правило, он шёл за украшенными плюмажем лошадьми и в сопровождении почётного караула, движущегося в военном параде, приуроченном к патриотическим праздникам, устраиваемым в Парке Марты. Дом не мог сравниться с великолепным особняком в Сан-Франциско, хотя в Сантьяго на фоне остальных смотрелся поистине вызывающей роскошью. Однако жилище представляло собой отнюдь не образец процветания, а недостаток благоразумия, что оставило бы с открытым ртом скорее не небольшое столичное чилийское общество, а мужа с родословной, которого, как поговаривали, «купила» Паулина дель Валье. А ещё породило бы и слухи, распространяемые насчёт огромной золочёной кровати с морскими мифологическими фигурами, бывшей свидетельницей всевозможных грехов, совершаемых этой парочкой стариков. Вильямсу присваивали благородные звания и приписывали дурные намерения. И что за причина возникла у британского лорда, столь утончённого и красивого человека, сочетаться браком с женщиной, известной в округе своим скверным характером и бывшей на порядок старше его? Разве что он мог быть каким-то разорившимся графом, охотником за состоянием, намеревавшимся лишить женщину всех её денег, чтобы затем просто бросить бедняжку. По сути дела, людям хотелось именно такого развития событий, чтобы немного принизить мою высокомерную бабушку, хотя никто и не собирался оскорблять отказом её супруга; вдобавок оба были верны чилийской традиции гостеприимства, особенно по отношению к иностранцам. К тому же Фредерик Вильямс завоевал уважение арабов и христиан своим превосходным поведением и прозаической манерой сталкивать между собой практическую жизнь и монархические понятия. По его мнению, все болезни общества непременно происходят из-за отсутствия дисциплины и недостатка уважения к вышестоящим. Девиз того человека, у которого столько лет он работал прислугой, был следующий: «каждый пусть будет на своём месте, и пусть для каждого останётся его место». Став мужем моей бабушки, бывший мажордом свыкся с ролью олигарха так же естественно, как и раньше выполнял обязанности слуги. Прежде он никогда не пытался смешаться с высшими слоями общества; теперь же, напротив, не связывался с теми, кто из низших, – разделение на классы казалось тому необходимым явлением, помогающим избежать хаоса и пошлости. В этой семье страстных дикарей, какими и были дель Валье, Вильямс вызывал крайнее изумление и восхищение своей чрезмерной вежливостью и бесстрастным спокойствием, явившимися результатом его длившейся целые годы работы мажордомом. Он говорил всего четыре слова по-кастильски, а в неестественном молчании иные усматривали мудрость, гордость и таинственность этого человека. Единственным членом уважаемой семьи, кто мог разоблачить так называемого британского дворянина, был Северо дель Валье, чего, кстати, он никогда не делал, потому как дорожил старым слугой и восхищался родной тётей, любившей подтрунивать надо всеми, ходя при этом гоголем вместе со своим статным мужем. Моя бабушка Паулина вступила в общественную компанию по благотворительности лишь с тем, чтобы подавить зависть и злословие, причиной которых был её собственный капитал. Женщина умела делать подобные вещи, так как сама провела первые годы жизни в стране, где помогать нищим считалось обязательным занятием хорошо обеспеченных дам. Чем больше всего жертвовалось нищим, обегая больницы, приюты, детские дома и небольшие монастыри, тем больше росло уважение общества к состоятельным людям, и, стало быть, они трубили о своих подаяниях на весь свет. Игнорирование этого долга лишь навлекало на себя свирепые взгляды окружающих и порицание священников, что даже Паулина дель Валье не могла не избежать ни чувства вины, ни страха погубить свою душу. Постепенно и я обучалась всему необходимому в благотворительном деле. Хотя, признаюсь, что я всегда чувствовала себя неловко, когда мы приезжали в убогий квартал в своём роскошном, гружённом съестными припасами, экипаже вместе с двумя лакеями и начинали распределять подарки между какими-то существами в лохмотьях. Правда, они, выказывая большую покорность, нас и благодарили, однако ж, в их зрачках по-прежнему хитро сверкала ненависть.

Моя бабушка была вынуждена дать мне домашнее образование, потому что я практически сразу убегала из каждого религиозного учреждения, куда она меня зачисляла. Семья дель Валье убеждала её снова и снова в том, что интернат, пожалуй, единственный способ воспитать из меня нормального ребёнка. Все в один голос утверждали, что мне необходима компания сверстников, которая поможет преодолеть патологическую робость, а также и твёрдая рука монахинь, чтобы обуздать мой характер. «Эту девчушку ты слишком распустила, Паулина, тем самым превратив в настоящее чудовище», – говорили в заведении, и тогда моя бабушка окончательно поверила в то, что уже давно было очевидно. Я спала в кровати вместе с Карамело, кушала и читала, что только ни пожелала, проводила день, развлекаясь играми воображения. В общем, росла без особой дисциплины, потому что никто из моего окружения вовсе не собирался как-то на меня влиять; другими словами, я только и делала, что наслаждалась своим достаточно счастливым детством. Я не могла терпеть все эти интернаты с их усатыми монахинями и сборищем учеников, которые мне сразу же напоминали мучительный ночной кошмар с детьми в чёрных пижамах. Также я просто не выносила строгость существующих в подобных заведениях правил, однообразного распорядка дня и вечного холода этих колониальных обителей. Я даже не знаю, сколько раз повторялся один и тот же заведённый порядок: Паулина дель Валье всегда одевала меня с иголочки, чётко произносила наставления угрожающим тоном, везде водила меня чуть ли не по воздуху и оставляла с баулами в руках у какой-то здоровой и крепкой послушницы. Сама же, гонимая угрызениями совести, удирала оттуда столь быстро, насколько, конечно, позволял её собственный вес. Это были колледжи для богатых девочек, где, в основном, преобладали послушание и бесчестность. Их конечная цель состояла в том, чтобы преподать нам какие-то знания и навыки, дабы впредь мы не были полными невеждами. Ведь видимость культуры или, точнее, её налёт считался ценностью в брачном агентстве, но всё же той слишком недоставало, чтобы позволить нам задавать все интересующие вопросы. Речь в подобном заведении шла лишь о том, чтобы подчинить личную волю общим интересам и воспитать из нас порядочных католичек, самоотверженных матерей и послушных супруг. Свою деятельность монахиням следовало начинать с подавления наших тел, прежде всего, видя в них источник тщеславия и прочих грехов. Так, нам воспрещалось смеяться, бегать и играть на свежем воздухе. Мылись мы раз в месяц и непременно завёрнутыми в ночные сорочки, чтобы не открывать срамные места Божьему оку, от которого никуда не скроешься. Здесь исходили из того, что грамотность даётся человеку от рождения и, стало быть, никоим образом не снижали своей требовательности. Чем нас только не пугали – Богом, чёртом, всеми взрослыми, линейкой, которой били по пальцам, галькой, где приходилось стоять на коленях и исповедоваться в собственных мыслях и желаниях – в общем, лишь страх нас повсюду и окружал. Мы никогда не слышали похвалы из боязни пробудить в нас желание чем-либо хвастаться; в изобилии же, напротив, были всяческие наказания, призванные усмирять наш характер. В этих толстых стенах, как могли, выживали мои одноклассницы в школьной форме, с так туго заплетёнными косами, что иногда даже просвечивала кожа головы, и с местами обмороженными руками ввиду царившего там вечного холода. В противовес собственным семьям девочек, где на каникулах тех баловали, точно принцесс, в подобном заведении легко можно было сойти с ума по полной программе. Я просто не могла этого вынести. Однажды я добилась соучастия работавшего там садовника, перепрыгнула с его помощью ограду и сбежала. Уж не знаю, каким образом я добралась в одиночку до улицы Армии Освободителей, где меня встретил Карамело, впав при этом в присущий ему экстаз. А вот Паулину дель Валье чуть не хватил инфаркт, едва та увидела меня появившуюся в перепачканной глиной одежде и с опухшими глазами. Я провела дома несколько месяцев, пока под давлением окружающего общества моя бабушка не решилась повторить эксперимент. Во второй раз я спряталась уже среди кустарников внутреннего двора на всю ночь, лелея мысль погибнуть от холода и голода. Я на секунду представила себе лица монахинь и членов своей семьи, когда те обнаружили бы мой труп, и горько заплакала о своей судьбе – бедная девочка, страдает, точно мученица, в столь раннем возрасте. На следующий день колледж поставил в известность о моём исчезновении саму Паулину дель Валье, которая, как смерч, явилась в заведение и стала требовать объяснений. В то время как её и Фредерика Вильямса нарядная послушница провожала в кабинет матери-настоятельницы, я, наконец-то, улизнула из зарослей кустарника, где пряталась всё это время, и тайно пробралась к экипажу, что ждал нас во внутреннем дворе. Вскоре я залезла в него так, чтобы кучер ничего не заметил, и быстро спряталась под сиденьем. Все вместе – Фредерик Вильямс, кучер и мать-настоятельница были вынуждены помочь моей бабушке подняться в экипаж, сев в который, та продолжала визжать, что, мол, если девочка не объявится в ближайшее время, то каждый увидит собственными глазами, какова на самом деле Паулина дель Валье! Когда, будучи ещё в пути, я вылезла из своего убежища, она, словно забыв о том, как плакала над безутешным горем, взяла меня за волосы на затылке и задала трёпку на оставшиеся до дома пару куадр. Подобное длилось до тех пор, пока дяде Фредерику не удалось успокоить эту женщину. Однако дисциплина отнюдь не была сильной стороной доброй сеньоры, поскольку, узнав, что я ничего не ела с предыдущего дня и вдобавок провела ночь под открытым небом, она тут же осыпала меня поцелуями и повела угостить мороженым. В третьем заведении, куда бабушка хотела опять меня записать, нам отказали без околичностей, потому что, беседуя с руководительницей, я уверила женщину, что, мол, сейчас она видит перед собой настоящего чёрта с зелёными лапами. И тут моя бабушка сдалась окончательно. Северо дель Валье убедил её, что на самом деле нет никакой причины изводить меня подобным образом ввиду того, что в любом случае имелась возможность освоить все необходимые знания прямо дома вместе с частными педагогами. Моё детство прошло далеко не с одними и теми же боннами по английскому, французскому и немецкому языкам, которых, одну за другой, косила заражённая чилийская вода и приступы ярости Паулины дель Валье. Несчастные женщины возвращались к себе на родину, как правило, страдающие поносом и мучимые дурными воспоминаниями. Моё образование хромало в полной мере до тех пор, пока в моей жизни не появилась исключительная учительница-чилийка, сеньорита Матильда Пинеда, научившая меня практически всем важным вещам, которые я знаю, за исключением, пожалуй, здравого смысла, отсутствовавшего, впрочем, и у неё самой. Эта женщина была натурой страстной и большим мечтателем, писала философские стихотворения, которые никогда не могла опубликовать, а ещё её мучила неутолимая жажда к познанию чего-то нового и врождённая нетерпимость к чужим слабостям, что, как правило, присущи слишком умным представителям человечества. Учительница всячески боролась с ленью в любом проявлении; в присутствии этого человека фраза «я не могу» была просто запрещена. Моя бабушка наняла сеньориту лишь потому, что та объявляла себя агностиком, социалистом и сторонницей женского избирательного права, другими словами, это и было тремя колоссальными причинами, по которым молодую женщину не брали ни в одно воспитательное учреждение. «Посмотрим, устраните ли вы то огромное лицемерие, что присуще этой консервативной и патриархальной семье», – намекнула ей Паулина дель Валье на первой же встрече, поддерживаемая Фредериком Вильямсом и Северо дель Валье, единственными людьми, разглядевшими истинный талант сеньориты Пинеда. Все остальные по-прежнему уверяли, что женщина лишь подпитывала чудовище, которое уже успело во мне зародиться. Тётушки немедленно записали её в «бунтовщики» и предупредили мою бабушку о том, что преподавательница, оказывается, из низшего класса «влюблённых в людей», как таковых окрестили все остальные. Тогда как Вильямс, самый ярый сторонник учения о классах, которого я знаю, питал к даме симпатию. Шесть дней в неделю, ни разу не пропустив, в особняк моей бабушки к семи часам утра приходила учительница, которую я уже ждала, одетая «с иголочки» во всё накрахмаленное с чистыми ногтями и только что заплетёнными косами. Мы завтракали в небольшой будничной столовой, заодно обсуждая важные новости из газет, после чего проводили пару часов за обязательными занятиями, а в оставшееся время ходили в музей и в библиотеку Золотой век, где покупали книги и пили чай с самим библиотекарем, доном Педро Теем. Иногда мы успевали посещать художников, выйти и понаблюдать за природой либо поставить кое-какие химические опыты. А ещё читали истории, писали стихи и делали постановки классических театральных произведений с помощью вырезанных из бристольного картона фигурок. И именно она подсказала моей бабушке мысль организовать дамский клуб, который бы направлял благотворительную деятельность в нужное русло, вместо того чтобы дарить бедным поношенную одежду или же образующиеся на кухнях остатки еды. Иными словами, сеньорита предлагала создать фонд, руководить им, точно банком, и предоставлять займы женщинам, чтобы те начали какой-то небольшой, но свой бизнес: организовали бы птичью ферму или швейную мастерскую, приобрели бадьи для стирки чужой одежды либо четырёхместный экипаж для осуществления перевозок. Или, наконец, занялись бы тем необходимым, что со временем помогло бы выйти из абсолютной нищеты, в которой сейчас и жили эти бедняжки вместе с детьми. Мужчинам же здесь не место, – говорила сеньорита Пинеда, – ведь те тратили бы все займы на вино и, в любом случае, они находятся под защитой различных общественных программ помощи в отличие от женщин и детей, которыми до сих пор всерьёз никто не занимался. «Люди не хотят подарков, они желают достойно зарабатывать на жизнь», – объяснила ситуацию моя учительница, которую сразу же поняла Паулина дель Валье и взялась за данный проект с не меньшим энтузиазмом, чем прежде хваталась за самые алчные планы, помогающие нажить капитал. «Одной рукой зажимаю всё, что могу, а другой даю и таким способом убиваю одним выстрелом двух зайцев: развлекаюсь, как мне нравится, и обеспечиваю себе место в раю», – заливалась хохотом моя своеобразная бабушка. В своей инициативе женщина пошла ещё дальше и не только образовала Дамский клуб, которым руководила с присущей ей энергичностью – да так, что остальные сеньоры не могли перед ней не трепетать -, но также финансировала школы и консультации докторов по вызову. Вдобавок организовала переработку остатков, которые не удавалось продать за прилавком на рынке и в булочных. Обладая по-прежнему приличным состоянием, женщина распределяла денежные средства по сиротским домам и приютам. Когда в гости приходила Нивея, вечно беременная и с несколькими маленькими детьми на руках, сеньорита Матильда Пинеда освобождала помещение. И пока за малышей отвечала домашняя прислуга, мы все вместе пили чай, а они ещё и успевали между собой строить планы о будущем обществе, более справедливом и благородном. Несмотря на то, что Нивее не хватало ни времени, ни материальных средств, она была самой молодой и деятельной среди прочих сеньор – членов клуба моей бабушки. Иногда мы навещали бывшего педагога, сестру Марию Эскапуларио, ныне заведовавшую приютом для стареньких монахинь, потому что её уже отстранили от выполнения обязанностей наставницы, к которым женщина лежала всей душой. Организация решила, что её передовые идеи не достойны учеников и что будет гораздо меньше ущерба, если та переключит своё внимание на заботу об увечных старушках, нежели станет продолжать сеять непослушание в детских умах. Сестра Мария Эскапуларио размещалась в небольшой келье в обветшалом здании, окружённом пленительным садом, где и принимала нас неизменно благодарная за очередную возможность побеседовать с умными людьми, тем самым получив неслыханное в этом приюте удовольствие. Мы, покупая в старомодной библиотеке Золотой век, приносили ей книги, которые она сама и заказывала. А ещё угощали наставницу лепёшками или тортом, что предназначались к чаю, заранее приготовленному лично ей, что сама же и доставала из грубой обёрточной бумаги на парафине и аккуратно разливала по чашкам с отбитыми краями. Зимой мы все размещались в келье – монахиня сидела на единственном имеющимся здесь стуле, Нивея и сеньорита Матильда Пинеда занимали убогую постель, а я устраивалась на полу. Хотя, если погода позволяла, мы предпочитали гулять по чудесному саду среди вековых деревьев, увитых жасмином, розами, камелиями и другим необъятным разнообразием цветов, растущих в до того восхитительном беспорядке, что смесь запахов меня, как правило, просто ошеломляла. Я не упускала ни слова из тех поучительных бесед, и хотя тогда, разумеется, сама понимала крайне мало – однако в своей жизни я больше никогда не слышала столь страстных речей. Женщины шептались между собой по секрету, умирали от смеха и разговаривали о чём угодно, за исключением религии, поступая так из уважения к образу мыслей сеньориты Матильды Пинеды, утверждавшей, что Бог всего лишь очередное изобретение мужчин, помогавшее им контролировать действия других мужчин и в особенности женщин. Сестра Мария Эскапуларио и Нивея считались католичками, хотя ни одна из двух никогда не была так уж страстно увлечена верой в отличие от большинства людей, на ту пору составлявших моё ближайшее окружение. В Соединённых Штатах о религии никто и не упоминал, тогда как в Чили, напротив, её живо обсуждали, собираясь за столом. Моя бабушка и дядя Фредерик время от времени водили меня к мессе, чтобы остальные люди нас там видели, потому что даже Паулина дель Валье с её-то отвагой и деньгами не могла позволить себе роскошь не присутствовать на службе. Семья и общество этого бы просто не вытерпели.

– Ты ведь католичка, бабушка? – спрашивала я её каждый раз, когда мы были вынуждены откладывать прогулку либо чтение книги ради того, чтобы идти к мессе.

Она мне не отвечала.

– Но ведь сеньорита Пинеда не ходит к мессе.

– А ты только посмотри, какие неприятности происходят с бедняжкой. С таким умом, посещай сеньорита мессу, она могла бы быть директором школы…

Вопреки всякой логике Фредерик Вильямс очень хорошо вписался в огромную семью дель Валье и не хуже того приспособился к жизни в Чили. Должно быть, человек обладал очень здоровой пищеварительной системой, потому что был единственным, кто не страдал заворотом кишок от питьевой воды и мог съесть несколько кулебяк, не сорвав себе желудок. Ни один чилиец, которого мы знали, если, конечно, не считать Северо дель Валье и дона Хосе Франсиско Вергара, не говорил по-английски, вторым языком образованных людей был французский, несмотря на проживающее в порту Вальпараисо многочисленное британское население, поэтому Вильямсу ничего не оставалось, как выучить кастильский язык. Соответствующие уроки и давала ему сеньорита Пинеда, и буквально за несколько месяцев, хотя и с усилием, тот стал понимать на слух ломанный, но всё же достаточно ясный испанский язык. Мужчина уже мог читать ежедневные газеты и вести общественную жизнь в Объединённом клубе, где, как правило, играл в бридж в обществе Патрика Эгана, североамериканского дипломата от соответствующего представительства. Моя бабушка добилась, чтобы он стал членом клуба, всего лишь намекнув об аристократическом происхождении человека в английском королевском дворе. Причём так, что никто и не удосужился – веришь ли ты, что в Чили не бывает подобных вещей? – удостовериться в нём ввиду того, что благородные титулы были упразднены ещё со времён независимости, но, с другой стороны, хватило и взгляда на человека, чтобы ему поверить. Так уж пошло, что члены Объединённого клуба были выходцами из «известных семей» и считались «порядочными людьми» – женщины не могли даже пересечь порога – и поэтому невозможно было не заметить личность Фредерика Вильямса. В то время любой важный господин предпочитал биться на дуэли лишь бы избежать стыда быть осмеянным бывшим мажордомом из Калифорнии. Ведь теперь он стал самым утончённым, элегантным и образованным среди прочих членов заведения, лучшим игроком в бридж и, без сомнения, одним из богатейших людей. Вильямс тратил свой день на обсуждение бизнеса моей бабушки Паулины, чтобы смочь той что-то посоветовать, и на попытки разобраться в политике, являвшейся обязательной темой общественных бесед. Он решительно объявлял себя консерватором, как и практически все члены нашей семьи, и скорбел о том факте, что в Чили до сих пор не установилась такая же, как в Великобритании, монархия, потому что демократия всегда казалась ему обыденной и мало продуктивной. На непременных воскресных обедах, регулярно устраиваемых в доме моей бабушки, этот человек чаще разговаривал с Нивеей и Северо – единственными свободомыслящими людьми из всего клана. Хотя его идеи, как правило, и отклонялись, этих троих всё же уважали, которые, как я считаю, тайком подтрунивали над остальными членами недалёкого семейства дель Валье. В редких случаях, когда среди нас находился и дон Хосе Франсиско Вергара, можно было беседовать и по-английски; Фредерик Вильямс же тогда предпочитал держаться на почтительном расстоянии. Дядя Нивеи был единственным, кому удавалось запугать сеньора своим умственным превосходством, и даже, возможно, и единственным, кто немедленно уяснил себе его положение бывшего слуги. Полагаю, многие тогда спрашивали, кем же была я и почему Паулина меня удочерила, однако эту тему никогда не затрагивали в моём присутствии. На семейных воскресных обедах собиралось, порой, до двух десятков двоюродных братьев и сестёр разных возрастов, и никто меня ни разу не расспрашивал о моих родителях. Чтобы принять меня в свою компанию, всем было достаточно знать, что я носила ту же, что и они, фамилию.

Приспособиться к жизни в Чили моей бабушке оказалось ещё труднее, нежели её мужу, хотя, обладая такой фамилией и приличным состоянием, перед той открывались все двери. Женщина задыхалась буквально из-за пустяков и лицемерия окружающего общества и невыносимо скучала по свободе былых времён. Ведь не тщетно же прожила в Калифорнии более тридцати лет, однако как только особняк открыл свои двери, сеньора тут же заняла в общественной жизни Сантьяго главенствующую позицию. И стала вести себя как подобает, вкладывая в поступки львиную долю здравого смысла, с видом знатока того, как в Чили ненавидят богатых и ненавидят особенно сильно, если те ещё и заносчивые. В её услужении теперь не было никаких лакеев, без кого не могла обойтись в Сан-Франциско, напротив сеньору окружали лишь тактичные слуги в белых передниках поверх чёрных костюмов; не устраивалось более никаких вечеров с фараонским размахом, а организовывались скорее скромные праздники в дружеской атмосфере, чтобы даму никто не смог обвинить в вычурности или же назвать вновь разбогатевшей, иными словами, самым худшим из возможных эпитетов. Разумеется, в распоряжении женщины находились роскошные экипажи с завидными лошадьми, а также личная ложа в Муниципальном театре с примыкавшим к ней небольшим залом и буфетом, где приглашённых угощали мороженым и шампанским. Несмотря на возраст и тучность, Паулина дель Валье следила за модой, потому что недавно приехала из Европы и полагала, что стала разбираться в стилях и текущих событиях современной жизни. В этом суровом и заключённом в жёсткие рамки обществе женщина являлась светочем иностранного влияния, единственной сеньорой своего окружения, говорившей по-английски, выписывавшей журналы и книги из Нью-Йорка и Парижа. Она одна заказывала ткани, обувь и шляпы из самого Лондона и впридачу курила на людях те же египетские сигареты, что и её сын Матиас. Покупала произведения искусства и ставила на стол не виданные прежде блюда. Ведь даже самые чванливые семьи всё ещё питались как и неотёсанные капитаны эпохи Завоеваний: супом, мясом с овощами, жареным мясом, бобами и слишком сытными десертами колониальных времён. Впервые в жизни моя бабушка решила подать к столу фуа-гра и широкое разнообразие привезённых из Франции сыров – всё это могли вкушать лишь уже побывавшие в Европе. Понюхав Камамбер и Пор-Салю, одна из приглашённых почувствовала позыв к рвоте и была вынуждена мигом выйти в ванную.