Текст книги "Портрет в коричневых тонах (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

– Скажите ей правду, её всегда легче всего понять, – посоветовала женщине Элиза.

– Что мой сын Матиас её биологический отец, а мой племянник Северо – законный?

– А почему бы и нет? И скажите малышке, что её мать звали Линн Соммерс, и та была доброй и красивой молодой женщиной, – прошептала Элиза слабым голосом.

Две бабушки попутно вспомнили и о том, что не стоит запутывать внучку ещё больше, а для этого лучше уж решительно разлучить девочку с родственниками по материнской линии, чтобы она впредь не говорила по-китайски, а также чтобы больше не было какой-либо связи с таким её прошлым. В пять лет к разуму дети ещё не прибегают, – к такому выводу пришли обе бабушки; со временем же маленькая Лай-Минг забыла бы и о своём происхождении, и о травме, что нанесли девочке недавно случившиеся события. В свою очередь Элиза Соммерс обязалась впредь не пытаться как-либо общаться с девочкой, а Паулина дель Валье искренне обещала обожать её точно родную дочь, которую страстно желала всю свою жизнь, но кого у неё так и не было. Женщины распрощались, наскоро обнявшись, и Элиза вышла из чёрного хода, чтобы внучка не видела её уходящей.

И я до сих пор очень сожалею, что эти две добрые сеньоры, мои бабушки Элиза Соммерс и Паулина дель Валье, сами решили мою судьбу, так и не позволив мне принять в ней какое-либо участие. С огромной решимостью в свои восемнадцать лет Паулина сбежала из монастыря с остриженной наголо головой, чтобы где-нибудь скрыться со своим женихом. С помощью неё же в двадцать восемь нажила состояние, перевозя на судне доисторический лёд. А теперь моя бабушка Паулина также решительно настаивала на полном уничтожении сведений о моём происхождении. И если бы не ошибка самой судьбы, из-за которой в последний момент рухнули все её планы, задуманное удалось бы осуществить. Я очень хорошо помню своё первое, оставшееся от неё, впечатление. Женщина видела меня входившей на территорию дворца, что возвышался на холме, и как я пересекала сады с зеркалами вод и подстриженными кустарниками. Я же в свою очередь отметила мраморные ступеньки с огромными, в натуральную величину, львами, расположенными по обеим сторонам лестницы, двойную дверь тёмного дерева и обширный зал, куда проникал свет через цветные витражи в величавом своде, что венчал крышу. Я никогда ещё не была в подобном месте, поэтому одновременно ощущала как очарование, так и страх. Вскоре я очутилась перед украшенным барельефом креслом, которое, как трон королева, занимала Паулина дель Валье. Так как я неоднократно видела её восседавшей в одном и том же кресле, то мне совсем не трудно вообразить себе вид этой женщины и в первый день. Та представляется мне украшенной множеством драгоценностей и таким количеством ткани, которого вполне хватило бы на занавески – одним словом, передо мной предстала некая величественная дама. Казалось, на её фоне остального мира и вовсе не существовало. У женщины был красивый голос, именитая естественная изящность и белые, один к другому, зубы, являвшиеся результатом превосходно сделанных из фарфора зубных коронок. К тому времени у неё, разумеется, были уже седые волосы, однако дама до сих пор придавала им тот же каштановый оттенок своей юности и увеличивала объём причёски за счёт ряда умело уложенных накладок из волос наподобие напоминавшего башню пучка. Раньше я нигде не видела творение таких размеров, однако ж, идеально подходящего габаритам и великолепию её особняка. Теперь, наконец-то, узнав о случившемся в предшествующие этому моменту дни, я поняла, до чего же было несправедливо приписывать мой испуг лишь этой устрашающей бабушке. Когда меня привели в дом, ужас был неотъемлемой частью моих пожиток, состоящих из небольшого чемодана и китайской куклы, в которую я тогда крепко вцепилась. После того как я погуляла по саду и посидела в огромной пустой столовой с чашей с мороженым, Вильямс отвёл меня в зал с акварелями. Там, как я предполагала, меня ждала бабушка Элиза, но вместо неё почему-то встретилась с Паулиной дель Валье. Она подошла ко мне хитро, словно пыталась поймать нелюдимого кота, и сказала, что очень меня любит, и что отныне и впредь я буду жить в этом огромном доме, и у меня будет много кукол, а также пони и небольшая карета.

– Я – твоя бабушка, – разъяснила она.

– Меня попросили разузнать, где моя настоящая бабушка.

– Я и есть твоя самая настоящая бабушка, Аврора. А другая, она уехала в длительное путешествие, – объяснила мне Паулина.

И тут я побежала, пересекая на своём пути сводчатый зал, а затем затерявшись где-то в библиотеке. После чего я, наконец, скорым шагом направилась в столовую. Там я залезла под стол, где и съёжилась, онемев от смущения. Это был огромный предмет мебели, облицованный зелёным мрамором и с ножками, украшенными вырезанными на них фигурами кариатид – передвинуть его куда-либо не представлялось возможным. Вскоре пришли Паулина дель Валье, Вильямс и пара слуг, решивших между собой попросту меня обольстить. Я же выскользнула, точно ласка, едва чьей-то руке удалось приблизиться. «Оставьте её, сеньора, тогда она выйдет сама», – намекнул Вильямс, но ввиду того, что прошло несколько часов, а я всё пряталась под столом, мне принесли очередную порцию мороженого, подушку и одеяло. «Когда девочка уснёт, мы её достанем», – сказала Паулина дель Валье, однако ж, я не спала, и, напротив, даже помочилась сидя на корточках, полностью при этом осознавая совершённый мной проступок, хотя, для того чтобы отправиться на поиски ванны, была слишком напугана. Так я пребывала под столом даже во время ужина самой Паулины. Из своего укрытия мне были прекрасно видны толстые ноги этой женщины, обутые в тесные туфли из атласа, из которых в виде валиков вылезал оплывший жир её ног, и чёрные брюки помогающих за столом слуг. С огромным трудом женщина всё же наклонилась пару раз, чтобы всего лишь со мной перемигнуться, я же в ответ на этот жест лишь прятала лицо в колени. Я умирала от голода, усталости и желания помыться, но сама была столь же высокомерной, как и Паулина дель Валье, поэтому легко и быстро уговорам не поддалась. Спустя немного времени Вильямс подсунул под стол поднос уже с третьим мороженым, лепёшками и большим куском шоколадного пирожного. Я подождала, пока тот удалится, и когда почувствовала реальный голод, решила всё же поесть. Однако чем больше я вытягивала руку, тем дальше оказывался поднос, который мажордом медленно тянул за верёвку. Когда я, наконец-то, смогла взять лепёшку, то поняла, что нахожусь уже не в своём убежище. Но так как в столовой больше никого не было, то я спокойно могла пожирать принесённые мне сладости. Хотя стоило появиться малейшему шуму, как я летящей походкой тотчас возвращалась под стол. То же самое повторялось и несколько часов спустя, уже под утро, пока, следуя за движущимся подносом, я не добралась до двери, где меня ждала Паулина дель Валье с желтоватым милым щенком, которого и передала мне в руки.

– Возьми, это тебе, Аврора. Щеночек тоже чувствует себя одиноким и испуганным, – сказала мне женщина.

– Моё имя Лай-Минг.

– Твоё имя Аврора дель Валье, – возразила она категорическим тоном.

– Где ванная? – прошептала я со скрещенными ногами.

С данного момента и начались мои отношения с этой величественной бабушкой, которую мне уготовила сама судьба. Она устроила меня в соседней от своей комнате и разрешила спать вместе со щенком, которого я назвала Карамело, потому что собака была именно этого цвета. В полночь я проснулась от того же кошмара о детях в чёрных пижамах и, не думая дважды, летящей походкой направилась в легендарную кровать Паулины дель Валье, как и раньше любила проникать каждое утро в постель своего деда, чтобы тот меня приласкал. Я уже привыкла оказываться в крепких руках Тао Чьена, ничто не поднимало мне дух так, как его морской запах и нудная цепочка нежных слов на китайском языке, которую он произносил в полусонном состоянии. Я не знала, что нормальные дети вообще-то не пересекают порог комнаты взрослых и тем более не укладываются в их постель. Лично я росла, вечно окружённая тесным физическим контактом, с частыми поцелуями и бесконечным укачиванием на руках моих бабушки и дедушки по материнской линии, и кроме объятий просто не знала иного способа утешения или отдыха. Увидев меня, Паулина дель Валье тут же отпрянула чуть ли не со скандалом, после чего я начала тихонько выть на пару с несчастной собакой, и такое жалкое состояние нас обоих невольно нас же и сблизило. Я прыгала в кровать и зарывалась в простыни с головой. Полагаю, что засыпала сразу же, ведь рассвет неизменно встречала, съёжившись рядом с её большими и надушенными ароматом гардений грудями и с устроившимся у меня в ногах щенком.

Проснувшись среди дельфинов и флорентийских наяд, первым делом я спросила о своих бабушке и дедушке, Элизе и Тао. Их я тщательно искала по всему дому и саду, а потом устроилась у двери и стала ждать, пока они сами ко мне не придут. Всё то же самое повторялось до конца недели, несмотря на прогулки, подарки и нежности со стороны Паулины. В субботу я сбежала. Я ещё не оказывалась на улице в одиночестве и была не способна там ориентироваться, однако ж, инстинкт подсказал, что нужно было спуститься с холма. Таким способом я и добралась до центра Сан-Франциско, по которому, напуганная, бродила несколько часов, пока смутно не разглядела в толпе двоих китайцев с небольшой повозкой, полной одежды, что надо было постирать. Я решила последовать за ними, держась на благоразумном расстоянии, потому что люди уж очень походили на моего дядю Лаки. Те направлялись в Чайна-таун – именно там располагались все прачечные города – и вскоре я вошла на территорию столь знакомого мне квартала, где почувствовала себя гораздо увереннее, хотя по-прежнему не обращала внимания на названия улиц, а также и не припоминала адреса моих бабушки и дедушки. Для того чтобы попросить о помощи, я была застенчивой и слишком испуганной, поэтому всё ходила и ходила без определённого направления, ведомая лишь запахами еды, звуком языка и видом множества небольших торговых палаток, которые уже не раз обегала раньше, держась за руку моего деда Тао Чьена. В какой-то момент меня одолела усталость, из-за чего и пристроилась на пороге ветхого здания, где меня тут же стало клонить в сон. Спустя некоторое время я проснулась от встряски и ворчания некой пожилой женщины с тонкими, нарисованными углём посередине лба, бровями, благодаря которым лицо становилось похожим на маску. Я издала крик ужаса, хотя вырываться было поздно, потому что она уже сжимала меня двумя руками. Затем женщина отвела меня, брыкающуюся, в какую-то зловонную каморку, где и заперла. В помещении, куда я попала, очень плохо пахло, и со страха и голода я предположила, что заболеваю, потому что меня начало тошнить. Я совершенно не знала, где находилась. Едва оправившись от тошноты, я во всё горло стала звать своего деда, после чего вернулась та же женщина и залепила мне несколько пощёчин, от которых у меня перехватило дыхание; ведь раньше меня никогда не били и думаю, что от подобного было больше удивления, нежели боли. Она мне приказала на кантонском наречии китайского языка, чтобы я замолчала, или та выпорет меня бамбуковым прутом. Затем женщина меня раздела, осмотрела целиком и полностью, обращая особое внимание на рот, уши и половые органы, после чего одела меня в чистую рубашку и унесла мою перепачканную одежду. Я снова осталась одна в комнатёнке, которую окутывал полумрак, становящийся всё больше по мере того, как уменьшался свет в единственной пустóте, где была вентиляция. Думаю, что подобное приключение все-таки оставило на мне клеймо, потому что прошло уже двадцать пять лет, а я всё ещё содрогаюсь от ужаса, когда вспоминаю те нескончаемые часы. Тогда дети не гуляли по Чайна-тауну в одиночестве, семьи их ревниво оберегали, потому что из-за малейшей невнимательности со стороны взрослых те запросто могли исчезнуть в дебрях детской проституции. Для этого я была слишком молода, однако ж нередко похищали или, совершенно того не скрывая, покупали малолеток и моего возраста, чтобы уже с детства обучить несчастных девочек всему разнообразию развращённости. Женщина вернулась спустя несколько часов, когда уже полностью стемнело, и пришла та в сопровождении мужчины, бывшем гораздо моложе. Оба осмотрели меня при свете лампы и начали что-то горячо обсуждать на известном мне языке. Тогда я мало что поняла, потому что была слишком истощена и вдобавок умирала от страха. Пару раз мне вроде послышалось имя моего деда Тао Чьена. Затем люди куда-то ушли, и я вновь осталась одна, дрожа от холода и ужаса неизвестно сколько времени. Когда же дверь открылась вновь, меня ослепил свет лампы, и я услышала своё имя Лай-Минг на китайском языке и тотчас узнала своеобразный голос дяди Лаки. Его крепкие руки подняли меня, а дальше я уже ничего не знала, потому как полученное облегчение меня разом ошеломило. Также я не помню ни обратного путешествия в экипаже, ни того, как я снова оказалась в особняке Ноб Хилл прямо перед своей бабушкой Паулиной. В моей памяти ничего не сохранилось и о том, что произошло в последующие недели, потому что я подцепила ветряную оспу и была очень больна – одним словом, тогда в моей жизни наступило далеко не однозначное время, полное различных изменений и многих противоречий.

Теперь, увязывая между собой непредвиденные обстоятельства своего прошлого, могу, нисколько не сомневаясь, утверждать, что меня спасла удача дяди Лаки, которую я получила от него ещё в глубоком детстве. Женщина, что похитила меня на улице, прибегла к помощи представителя своей банды одноруких, потому что в Чайна-тауне ничего не происходило без их ведома и одобрения. Влияние различных банд одноруких распространялось на всё остальное население. Это были закрытые и ревностные ассоциации, которые объединяли своих членов, требуя от них преданности и взносов, взамен чего обеспечивали безопасную жизнь, помогающие найти работу связи и давали обещание вернуть тела оставшимся в Китае членам семьи, если те умрут на американской земле. Человек не раз видел меня идущей за руку с моим дедом, и по счастливой случайности сам принадлежал к той же банде одноруких, что и Тао Чьен. Именно он и позвал моего дядю. Первым порывом Лаки было отвезти меня к себе домой, чтобы его новоиспечённая супруга, недавно выписанная из Китая по каталогу, взяла бы за меня ответственность, однако потом сам с собой решил, что родительские наставления всё же необходимо уважать. Доверив меня Паулине дель Валье, моя бабушка Элиза уехала, забрав тело своего мужа, чтобы достойно похоронить любимого в Гонконге.

Она, как и Тао Чьен, никогда не выходила за пределы китайского квартала Сан-Франциско, который оба считали для меня слишком маленьким, и желали, чтобы я стала частью всех Соединённых Штатов. Несмотря на то, что я не была согласна с этим принципом, Лаки Чьен не мог ослушаться воли своих родителей, почему и заплатил моим похитителям оговорённую сумму, а затем отвёз меня обратно в дом Паулины дель Валье. А иначе бы я так и не увидела своего дядю и двадцать лет спустя, когда намеренно отправилась его искать, чтобы выяснить последние подробности моей истории.

Гордая семья моих бабушки и дедушки по отцовской линии жила в Сан-Франциско тридцать шесть лет, не оставив после себя никакой зацепки. Я же в своих поисках старалась напасть на её след. На сегодняшний день в особняке Ноб Хилл располагается гостиница, и никто, конечно же, не помнит первых хозяев данного здания. Просматривая старую прессу в библиотеке, я обнаружила многократные упоминания об этой семье на страницах общественных изданий, где также рассказывалась история о статуе Республика, и фигурировало имя моей матери. Ещё я наткнулась на краткое сообщение о смерти моего деда Тао Чьена, точнее на объявление о смерти, написанное в восхваляющем стиле неким Джекобом Фримонтом, а чуть ниже заметила и соболезнования Медицинского общества, которое благодарило чжун и Тао Чьена за сделанный вклад в западную медицину. Это и вправду чуть ли не чудо, потому что китайское население на ту пору было практически невидимым – рождалось, жило и умирало, никак не затрагивая американцев. Несмотря на это, престиж Тао Чьена вышел за границы Чайна-тауна и самой Калифорнии. Со временем доктор приобрёл известность даже в Англии, где прочёл несколько посвящённых иглоукалыванию лекций. Без этих печатных доказательств бóльшая часть главных героев настоящей истории исчезла бы навсегда, унесённая волной неприятных воспоминаний.

Моему бегству в Чайна-таун на поиски бабушки и дедушки по материнской линии поспособствовал и другой стимул, одновременно вынудивший Паулину дель Валье вернуться в Чили. Я понимала, что больше уже не будет ни пышных празднеств, ни прочей расточительности, способных несколько упорядочить то общественное положение, что занимала женщина при живом муже. Она старела в полном одиночестве, вдали от своих детей и родственников, языка и родной земли. Отныне с помощью оставшихся денег больше не получалось поддерживать роскошную жизнь в особняке из сорока пяти комнат, однако ж, у неё ещё было огромное состояние в Чили, где, в целом, жизнь оказалась значительно дешевле. Кроме того, этой женщине прямо в подол свалилась странная внучка, кого считала обязательным полностью лишить известного китайского прошлого, раз уж сама стремилась воспитать в девочке настоящую чилийскую сеньориту. Паулина никак не могла смириться с мыслью, что я опять могу убежать, и поэтому наняла няню-англичанку, чтобы та следила за мной днём и ночью. Уже предала забвению свои планы насчёт путешествия в Египет и пышных банкетов, приуроченных к Новому году, однако ж, спешила с пошивом своих новых нарядов. А затем не медля и методически приступила к делёжке денежных средств, что понадобятся на жизнь в Соединённых Штатах и Англии, отправив в Чили самое необходимое, с помощью чего можно было лишь мало-мальски устроиться, потому что политическая ситуация страны казалась ей всё ещё нестабильной. Женщина написала пространное письмо своему племяннику Северо дель Валье, надеясь восстановить с ним нормальные отношения, и попутно рассказала о случившемся с Тао Чьеном, а также упомянула о решении Элизы Соммерс передать девочку на её попечение, подробно расписав преимущества того, что вырастит малышку именно она. Северо дель Валье понял причины, толкнувшие тётю на подобный поступок, и согласился на выдвинутое ею предложение, потому как на настоящий момент у самого было двое детей, и вот-вот должен был родиться третий. И, тем не менее, молодой человек отказался взять на себя законное опекунство над девочкой, как к тому стремилась женщина.

Адвокаты помогли Паулине адекватно оценить своё материальное положение и продать особняк, а её мажордом Вильямс в это же время взял на себя ответственность за практическую сторону переезда семьи в самую южную точку мира. Более того, сам обещал упаковать всё имущество своей хозяйки, потому что она не хотела ничего продавать, боясь вполне обоснованного злословия окружающих. Согласно задуманному, Паулина помимо меня взяла бы ещё и священника, няню-англичанку и остальную надёжную прислугу, тогда как Вильямс отправил бы в Чили весь багаж и стал бы совершенно свободным человеком, предварительно получив за свои услуги щедрую оплату в фунтах стерлингах. В этом бы и заключалось его последнее поручение в качестве служащего у своей хозяйки. За неделю до её отъезда, мажордом тактично попросил разрешение поговорить с сеньорой с глазу на глаз.

– Извините, сеньора, я могу позволить себе спросить, отчего вы перестали меня уважать?

– Да о чём вы говорите, Вильямс! Вы же знаете, как я вами дорожу, и до чего я благодарна за ваши услуги.

– И всё же вы не желаете, чтобы я поехал в Чили вместе с вами…

– Дружище, ради Бога! Подобная мысль мне и в голову не приходила. Только вот чем британский мажордом занялся бы в Чили? Там его ни у кого нет. Над вами и надо мной окружающие только посмеются. Вы смотрели на карту? Эта страна находится очень далеко, в которой вдобавок никто не говорит по-английски, и в вашей тамошней жизни будет очень мало приятного. У меня нет права просить вас пойти на подобную жертву, Вильямс.

– Если только вы позволите мне сказать, сеньора, то расстаться с вами было бы ещё большей жертвой.

Паулина дель Валье уставилась на своего служащего круглыми от удивления глазами. Впервые в своей жизни женщина поняла, что Вильямс был кем-то бóльшим, нежели просто роботом в чёрном пиджаке с фалдами и белых перчатках. Только теперь она увидела в нём почти пятидесятилетнего человека, широкоплечего и с приятным лицом, обрамлённым густыми рыжеватыми волосами, на котором особенно выделялись проницательные глаза. Ещё дама мысленно отметила про себя в этом преданном служащем грубые руки грузчика и жёлтые от никотина зубы, хотя, надо сказать, никогда не видела того ни курящим, ни сплевывающим табак. Оба замолчали на, казалось, нескончаемый промежуток времени – она, вперившись в стоящего напротив мужчину, а он, не выказывая ни малейшей неловкости, лишь выдерживал её взгляд.

– Сеньора, я не мог и далее не замечать трудностей, что принесло вам вдовство, – наконец, выдавил из себя Вильямс, формулируя мысль в косвенной речи, к которой обычно и прибегал.

– Вы же подтруниваете? – улыбнулась Паулина.

– Да что вы, мне такое и в голову не приходило, сеньора.

– Ага, – откашлялась женщина ввиду долгой паузы, которая последовала за ответом её мажордома.

– Но, тем не менее, я спрашиваю, а кому всё это перейдёт, – продолжил он.

– Скажем так, что вам удалось меня заинтересовать, Вильямс.

– Мне тут пришло в голову следующее: ввиду того, что я не могу поехать в Чили в качестве вашего мажордома, возможно, не такая уж и плохая идея отправиться туда, будучи вашем мужем.

Паулина дель Валье думала, будто где-то внизу разверзлась земля, и она вместе со стулом полетела прямо до её центра. Первая мысль, сверкнувшая в голове этой женщины, была следующая: у человека просто шарики зашли за ролики, и какого-то иного объяснения здесь уже не придумаешь, но по прошествии некоторого времени убедившись в достоинстве и спокойствии мажордома, та проглотила оскорбления, что вот-вот сорвались бы с губ.

– Разрешите мне объяснить вам свою точку зрения, сеньора, – добавил Вильямс. – Я, конечно, никоим образом не стремлюсь исполнять роль супруга в чувственном, так скажем, плане. Также я не претендую и на ваше состояние, которое и впредь останется в полной безопасности, в этом вопросе вы сами примите соответствующие законные меры. Моя роль рядом с вами была бы практически та же самая: помогать вам во всём, в чём смогу, и максимально тактично. Полагаю, что в Чили, равно как и везде в мире, одинокая женщина сталкивается со многими затруднениями. Лично для меня было бы за честь оберегать вас и дальше.

– А что выигрываете вы, добровольно ввязавшись в эти любопытные шашни? – всё выспрашивала Паулина, не в силах скрыть свой язвительный тон.

– С одной стороны, я бы заслужил уважение. А с другой, предположим, что мысль больше вас не увидеть мучает меня с тех пор, как вы начали строить планы насчёт отъезда. Я провёл рядом с вами половину своей жизни и, разумеется, я уже привык.

Паулина потеряла дар речи на ещё одну нескончаемую паузу, во время которой, хотя и безрезультатно, но всё же прокручивала в голове странное предложение своего служащего. В конце концов, получилось так, как и задумала женщина, – это была хорошая сделка с определёнными выгодами для обоих. Он в ближайшем будущем наслаждался бы жизнью на достойном уровне, которого иначе никогда бы и не было, а она ходила бы под руку с человеком, кто, если взглянуть хорошенько, оказался чуть ли не самым видным мужчиной. По своей внешности он и на самом деле походил на представителя британского дворянства. Стоило женщине лишь представить себе лица родственников этого человека в Чили, а также зависть своих сестёр, как она разразилась громким смехом.

– Вы же, как пить дать, младше меня на десять лет и худее килограмм на тридцать, и разве вам не страшно оказаться в смешном положении? – спросила дама, трясясь от смеха.

– Мне нет. А вот вы не боитесь, что вас увидят вместе со мной, с человеком определённого, так скажем, социального положения?

– В этой жизни я уже ничего не боюсь, более того, могу устраивать скандалы только так. Как вас по имени, Вильямс?

– Фредерик.

– Фредерик Вильямс… Хорошее имя, самое что ни на есть аристократическое.

– Мне жаль вам это говорить, но оно, пожалуй, единственное, что у меня есть от аристократа, сеньора, – улыбнулся Вильямс.

И таким образом неделю спустя моя бабушка Паулина дель Валье со своим новоявленным мужем, парикмахером, нянькой, двумя служанками и прочим персоналом, а также и со мной поехала на поезде в Нью-Йорк со всеми необходимыми вещами, где мы на английском корабле отправились в круиз по Европе.

А ещё мы забрали с собой Карамело, который находился на таком этапе развития, когда собаки балуются буквально с любой вещью, которую только отыщут – в нашем же случае ею оказалась бабушкина дублёнка на лисьем меху. Дублёнка отличалась цельными пóлами, находившимися и спереди, и сзади, и Карамело, смущённый неожиданной лёгкостью, с которой тому досталась излюбленная добыча, растерзал её зубами. В бешенстве, Паулина дель Валье уже была готова выбросить за борт проклятую собаку и дублёнку, но тут, испугавшись, я закатила притворную истерику, благодаря которой участникам баловства удалось спасти свою шкуру. Моя бабушка занимала трёхкомнатный номер, в какой заселился и Фредерик Вильямс, правда, в другом конце коридора. В течение всего дня она развлекалась, как могла. Дама, в основном, кушала практически без перерыва, переодевалась так часто, как сменялся род деятельности. Временами же ещё и успевала обучать меня арифметике, чтобы в будущем взвалить на меня ответственность за свои книги по бухгалтерии. И вдобавок делилась со мной историей семьи, чтобы я чётко всё понимала о своём происхождении, в то же время, никогда не раскрывая личность моего отца, как будто я стала жить в клане дель Валье, свалившись к ним с небес. Если я спрашивала о своих матери и отце, бабушка отвечала, что те скончались, и подобное уже совершенно не важно, потому что иметь такую бабушку, как она, более чем достаточно. Меж тем Фредерик Вильямс играл в бридж и читал английские газеты, как, впрочем, и остальные дворяне – пассажиры первого класса. Он отпустил себе внушительные бакенбарды и густые усы с франтоватыми концами, которые, в целом, придавали мужчине важный вид, и теперь свободно покуривал трубку вперемешку с кубанскими сигарами. И признался моей бабушке как бы между делом, что всю жизнь был заядлым курильщиком, и что самым трудным в его работе оказалась необходимость воздерживаться на людях от подобного занятия. Теперь же мог, наконец, смаковать свой табак, сколько душе угодно, и выкинуть в мусор надоевшие мятные пастилки, покупаемые когда-то в большом количестве, от которых давно нажил себе прободной желудок. Во времена, когда зажиточные мужчины выставляли напоказ свои животы и двойные подбородки, в меру худая и атлетическая фигура Вильямса была в приличном обществе нечастым явлением, хотя его непогрешимые манеры оказались куда убедительнее таковых моей бабушки. По вечерам, прежде чем вместе спуститься в танцевальный зал, оба всегда заходили в отдельную каюту, чтобы попрощаться с нянькой и со мной. А дальше разворачивалось настоящее зрелище – она причёсанная и накрашенная своим парикмахером, а также одетая по-праздничному и сверкавшая драгоценностями, точно внушительного размера идол, и он, с некоторых пор ставший видным принцем-супругом. Иногда в этом салоне появлялась я и, изумлённая, шпионила за ними: Фредерик Вильямс мог вести Паулину дель Валье по танцплощадке с уверенностью того, кто в своей жизни только и привык, что носить тяжёлые тюки.

Мы прибыли в Чили лишь через год, когда шаткое состояние бабушки вновь стабилизировалось благодаря спекуляции сахара, чем та занималась в годы Тихоокеанской войны. Её теория оказалась верной: в лихолетье люди едят больше сладкого. Наше прибытие совпало с театральным представлением несравнимой Сары Бернард, исполнявшей свою самую знаменитую роль, играя в опере Дама с камелиями. Своей работой известной актрисе так и не удалось взволновать местную публику, как то произошло с остальными представителями цивилизованного мира. А всё потому, что лицемерное чилийское общество отнюдь не симпатизировало туберкулёзной куртизанке. Зрителям показалось вполне нормальным то, что она пожертвовала любовником ради будущих слухов – они просто не видели причины ни для драмы такого масштаба, ни для увядшей камелии. Знаменитую актрису убедили, что та приехала с визитом в страну непрошибаемых дурачков, высказывание, которое полностью разделяла и Паулина дель Валье. Моя бабушка прогуливалась по нескольким городам Европы в компании сопровождающих, так и не исполнив свою мечту съездить в Египет; она справедливо полагала, что там попросту нет верблюда, способного вынести её вес, отчего придётся осматривать пирамиды, ходя пешком под палящим, точно раскалённая лава, солнцем. В 1886 году мне исполнилось шесть лет, но я по-прежнему говорила на смеси китайского, английского и испанского языков. Тем не менее, уже могла производить в уме четыре основных арифметических действия и с невероятной сноровкой умела переводить французские франки в фунты стерлинги, а последние ещё и в немецкие марки или в итальянские лиры. Я перестала постоянно плакать, вспоминая дедушку Тао и бабушку Элизу, и всё же меня регулярно продолжали мучить те же самые необъяснимые ночные кошмары. В моей памяти жила какая-то чёрная пустота, что-то вечно присутствующее у меня в голове и к тому же опасное, что никогда не удаётся выяснить до конца, нечто неизвестное, наводящее на меня страх, особенно ужасающий в темноте либо же среди толпы. Мне было невыносимо видеть себя в окружении людей – я начинала кричать, точно бесноватая, отчего бабушке Паулине приходилось тут же заключать меня в свои медвежьи объятия, чтобы хоть как-то успокоить. Я привыкла сразу же прятаться в её кровати, как только просыпалась в жутком испуге – вот таким способом между нами росла и крепла тесная дружба; она-то, в чём я совершенно уверена, и спасла меня от помешательства, которое иначе непременно бы меня охватило. Побуждаемая необходимостью меня утешать, Паулина дель Валье изменила ко всем свою бесстрастную манеру поведения, за исключением, пожалуй, только Фредерика Вильямса. Со временем дама смягчилась, стала более терпеливой и нежной и даже слегка похудела, потому что, слоняясь, ходила за мной повсюду, и была столь занята, что даже забыла о сладостях. Я искренне верю, что она меня обожала. И говорю это без ложной скромности ввиду того, что с её стороны подобная мысль не раз подтверждалась. Да и, кстати сказать, бабушка всячески помогала мне расти в обстановке наибольшей свободы по тем временам, заодно возбуждая во мне нужную любознательность и как можно шире знакомя с этим миром. Однако ж, не позволяла мне ни проявлять излишний сентиментализм, ни распускать нюни, «оглядываться назад не следует» – вот какова была излюбленная фраза этой женщины. Она часто со мной шутила, порой и оскорбляя, пока я не научилась подавать бабушке руку – подобный жест лучше всего показывал характер наших отношений. Однажды я нашла во внутреннем дворике лежащую на колесе от экипажа расплющенную ящерицу, которая вот уже несколько дней находилась на солнце, отчего казалась окаменевшей и навсегда застывшей в довольно печальном виде, выпустив кишки. Я подобрала её и, не зная, зачем, стала рассматривать, пока не догадалась, каким образом смогла бы идеально применить животное. В это время я как обычно сидела за письменным столом, выполняя своё задание по математике, и как только моя бабушка, слегка рассеянная, вошла в комнату, я тут же принялась симулировать неподдающийся контролю приступ кашля, услышав который, она подошла и похлопала меня по спине. Я согнулась пополам, закрыв лицо руками, и к ужасу бедной женщины извлекла «изнутри» мелкую ящерицу, уже успевшую пригреться на моей юбке. Столь ярко выраженным был испуг моей бабушки при виде этой твари, явно выскочившей из моих лёгких, что женщина села как бы упав, однако ж, спустя некоторое время она смеялась не меньше меня и сохранила на память маленького зверька, засушив того между страницами в книге. Стоит всё же понять, почему такая сильная женщина боялась правдиво рассказывать о моём прошлом. Мне как-то пришло в голову, что, несмотря на её вызывающую позу, с которой та встречала какую-либо договорённость, внушительного вида сеньора всё же никак не могла возвыситься над предрассудками своего социального класса. И чтобы защитить меня от неодобрительных взглядов общества, она тщательно скрывала наличие во мне китайской крови, скромное окружение моей матери и тот факт, что на самом-то деле я была внебрачным ребёнком. И вот, пожалуй, единственное, в чём я могу упрекнуть подлинного гения, которым и являлась моя бабушка.