Текст книги "Портрет в коричневых тонах (ЛП)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Поколениями семья Домингес всегда жили вместе; любовь ко Христу, крепкий союз между братьями, уважение к родителям и тяжёлая работа – вот это, как говорили, и составляло главные принципы всех родственников Диего.

Сколько бы чего-то ни писала и как бы долго я ни вздыхала, читая стихи, у меня всегда оставалось время и на то, чтобы захаживать в мастерскую дона Хуана Риберо. Я ходила кругами по городу, фотографируя всё, что можно, а по вечерам усаживалась работать в отведённой для проявления снимков комнате, которую я сама и оборудовала в этом доме. Я экспериментировала, пробуя печатать фотографии на платине – эта техника считалась необычной, ведь самые красивые изображения получались только с её помощью. Данный метод довольно прост, хотя и более затратный, и всё же моя бабушка согласилась взять на себя необходимые расходы. Так, бумага разрисовывается мазками раствором на основе платины, и в результате выходят изображения, на которых видна тончайшая градуировка тона. Все они получаются яркими, ясными и глубочайшими и остаются такими даже по прошествии длительного времени. Хотя и минуло уже лет десять, но эти я по-прежнему считаю самыми необычными фотографиями из всей моей коллекции. Ведь смотря на них, передо мной тут же всплывает множество воспоминаний, причём с такой же безупречной чёткостью, какая до сих пор сохранилась и у этих, отпечатанных на платине, снимков. Так, на фотографиях я могу видеть свою бабушку Паулину, Северо, Нивею, друзей и родственников, вдобавок у меня есть возможность рассматривать и несколько автопортретов, какими их делали много ранее, ещё до тех событий, которые вынужденно изменили мою жизнь.

Когда наступил рассвет второго вторника марта, дом уже успели убрать по-праздничному. В нём было современное газовое оборудование, телефон и лифт специально для моей бабушки, а также привезённые из Нью-Йорка бумажные обои и новые, покрывающие мебель, гобелены. Паркет, казалось, только что натёрли воском, бронзу отполировали до блеска, вымыли весь хрусталь, а залы украсили коллекцией картин импрессионистов. Появился и новый штат одетых в униформу слуг под руководством аргентинского мажордома, которого Паулина дель Валье вызвала к себе в гостиницу Крильон, заплатив тому вдвое больше.

– Все будут нас критиковать, бабушка. Ведь мажордома нет ни у кого, здесь это дурной вкус, – предупредила я её.

– Да это не важно. Я не собираюсь вечно спорить с индианками из племени мапуче, что неизменно ходят в шлёпанцах и то и дело бросают волосы в суп, а ещё не подают, а как-то крайне небрежно кидают мне на стол свои блюда, – возразила она. Таким способом женщина решила произвести впечатление на столичное общество в целом и на семью Диего Домингеса в частности.

Так как новая прислуга примкнула к бывшему персоналу, что годами пребывал в этом доме, ни с одним человеком, разумеется, прощаться не собирались. Практически сразу появилось крайне много нанятых людей, праздно прогуливающихся где только можно и спотыкающихся друг о друга. Это дало повод к стольким слухам и низостям, что, в конце концов, Фредерик Вильямс всё-таки вмешался, пытаясь навести порядок, раз уж недавно нанятый аргентинец никак не догадывался, откуда стоит начать разруливать ныне сложившуюся ситуацию. Всё это вызвало настоящее волнение, ведь ещё никто никогда не видел, чтобы хозяин дома унижался до уровня простой прислуги, хотя, стоит отметить, повёл себя превосходно – чему-то да послужил его долгий опыт в данном ремесле. Я не считаю, что Диего Домингес вместе со своей семьёй, наши первые гости, оценили изысканность обслуживания вообще, напротив, те, скорее, чувствовали себя несколько скованными, очутившись среди подобного великолепия. Ведь сами принадлежали древней династии землевладельцев с юга, хотя в отличие от большинства хозяев чилийских поместий, проводящих в них много пару месяцев, в основном же, проживая на свои доходы в Сантьяго или в Европе, они рождались, росли и умирали здесь – в деревне. Эти люди чтили крепкие семейные традиции, были католиками до глубины души и простых нравов, лишённые различных утончённых манер, раз и навсегда установленных моей бабушкой для своего окружения. Вот почему на первый взгляд семья Домингес казалась несколько упаднической и практически ничем не походившей на христиан. Моё внимание привлекло то, что у всех были голубые глаза, за исключением Сюзанны, невестки Диего, этой подавленной на вид смуглой красавицы, напоминавшей собой испанскую живопись. Сев за стол, все разом смутились, увидев перед собой ряд находившихся на нём приборов и шесть бокалов. Никто так и не попробовал утку в апельсинах, а когда с пылу с жару подали десерт, то вся семья даже немного испугалась. Увидев торжественно идущий ряд прислуги в униформе, мать Диего, донья Эльвира, спросила, а зачем, мол, в доме присутствует столько военных. Очутившись перед картинами импрессионистов, гости просто замерли в изумлении, убеждённые в том, что настоящую мазню рисовала именно я, и что моя бабушка, впрочем, движимая лишь чистым маразмом, повесила их на стену. И всё же они по достоинству оценили недолгий концерт, прозвучавший на арфе и фортепиано, который мы им и предложили, сопроводив в музыкальный зал. Беседа пресеклась уже на второй фразе, пока не завели речь о чистокровных быках, что подтолкнуло к разговору о воспроизводстве скота, которое как раз крайне заинтересовало Паулину дель Валье. Она в свою очередь, нисколько не сомневаясь, планировала совместно с ними положить начало сырному делу, учитывая численность находившихся в их собственности коров. Если у меня и были некоторые сомнения относительно собственной будущей жизни в деревне вместе с родственниками своего жениха, настоящий визит развеял их окончательно. Я просто влюбилась в этих крестьян старой закалки, людей добродушных и совершенно нетребовательных. Мне оказались так близки и отец, сангвиник и неумолкаемый хохотун, и столь наивная мать, и старший брат, крайне любезный и мужественный человек. Мне стали симпатичны загадочная невестка и младшая сестра, жизнерадостная и весёлая, точно кенар. А главное, мне польстило, что все они вместе предприняли это, занимающее несколько дней, путешествие только для того, чтобы познакомиться со мной. Хозяева проявили по отношению ко мне своё врождённое гостеприимство, отчего я лишний раз убедилась, что их несколько смутил наш стиль жизни, хотя те вовсе его и не критиковали, потому что казались людьми неспособными допустить какую-либо дурную мысль вообще. Поскольку Диего выбрал именно меня, его семья сразу же сочла меня своей, и этого, впрочем, всем им было вполне достаточно. Простота её нравов позволила мне почувствовать себя раскованной, а ведь при общении с чужими людьми подобное случалось со мной крайне редко. Практически сразу я поймала себя на мысли, что достаточно свободно беседую с каждым из них, рассказывая всем о путешествии по Европе и о своей склонности к фотографии. «Покажите мне ваши снимки, Аврора», – попросила меня донья Эльвира, и когда я выполнила её просьбу, женщина не смогла скрыть своего разочарования. Полагаю, она ожидала увидеть нечто более ободряющее, нежели пикеты устроивших забастовку рабочих, какие-то жилые дома, одетых в лохмотья и играющих в канавах детей, охваченные беспорядками людские массы, бордели, страдающие лица эмигрантов, сидящих на своих тюках в трюме корабля. «Но, доченька, отчего же ты не делаешь красивые фотографии? Зачем тебе непременно так углубляться в эту глушь? В Чили ведь есть и прекрасные пейзажи, причём таковых, надо сказать, немало….», – прошептала эта святая сеньора. Я собралась было объяснить женщине, что на данном этапе меня интересует не красота, а именно эти, закалённые усилием и страданием, лица, но как-то вовремя поняла, что подходящий момент для подобной мысли пока ещё не наступил. Чуть впереди у меня, конечно же, будет время рассказать подробнее о себе будущей свекрови и остальным членам семьи.

– Вот зачем ты только показывала им эти фотографии? Семья Домингес – люди старомодные, и тебе не следовало пугать их своими современными идеями, Аврора, – стала упрекать меня Паулина дель Валье, когда гости уже ушли.

– В любом случае их уже испугала роскошь этого дома и картины импрессионистов, вы так не считаете, бабушка? К тому же, Диего и вся его семья должны знать, к какому классу женщин принадлежу я, – возразила я.

– Да никакая ты не женщина, ты всего лишь ещё девочка. Вот когда ты немного изменишься и обзаведёшься своими детьми, тогда тебе придётся и приноровиться к окружению мужа.

– Я никогда не изменюсь, и совершенно не хочу отказываться от своего увлечения фотографией. Ведь оно далеко не то же самое, что рисование акварелью, чем в своё удовольствие занимается сестра Диего, и вышивание, за которым проводит свободное время его невестка, фотография – это основная часть моей жизни.

– Ладно-ладно, вот сперва выйди замуж, – заключила моя бабушка.

Мы не стали ждать сентября, как то было запланировано, а вынуждено сочетались браком уже в середине апреля, потому что донья Эльвира Домингес страдала, хоть и не сильно, от сердечного приступа. Неделю спустя, когда та пришла в себя настолько, что смогла самостоятельно сделать несколько шагов, она твёрдо выказала своё желание увидеть меня супругой сына, прежде чем сама отойдёт в мир иной. Оставшиеся члены семьи незамедлительно согласились – ведь если сеньора и сыграет в ящик в ближайшее время, то, разумеется, стоило отложить брак, по крайней мере, на год, чтобы соблюсти положенный траур. Моя бабушка смирилась с тем, что больше не надо торопить события и всё же лучше забыть о роскошной церемонии, которую сама и запланировала, да и я, наконец-то, вздохнула с облегчением. Ведь мысль, согласно которой половина населения Сантьяго увидела бы меня входящей в собор под руку с Фредериком Вильямсом либо же с Северо дель Валье непременно под копной из белого органди, к чему изначально так стремилась бабушка, честно говоря, не покидала меня ни на секунду.

Что же я могу сказать о своём первом любовном свидании с Диего Домингесом? Да практически ничего, потому что человеческая память запечатлевает события в чёрно-белом варианте, теряя со временем различные оттенки серого. Возможно, наша с ним встреча и не была столь несчастной, как я её себе помню, хотя теперь малейшие нюансы, конечно же, забыты, а от события у меня осталось лишь общее ощущение полного краха и необъяснимых приступов ярости. После частной свадебной церемонии в доме на улице Армии Освободителей, мы поехали в гостиницу, чтобы провести там оставшуюся ночь, а потом отправились на пару недель в Буэнос-Айрес, где решили устроить себе медовый месяц. Наш выбор пал на этот замечательный город ввиду того, что пошатнувшееся здоровье доньи Элвиры не позволяло уезжать от дома слишком далеко. Когда я попрощалась с бабушкой, то сразу же почувствовала, как какая-то часть моей жизни закончилась раз и навсегда. Обняв её, я сама лишний раз убедилась, как сильно любила дорогого мне человека, и до чего та теперь уменьшилась в размерах. Одежда на женщине скорее висела, а не сидела, я же была выше её всего лишь на полголовы. Так, во мне зародилась мысль, что женщине осталось жить не слишком долго. Она уже стала небольшого роста, превратясь в ранимое создание и представляя собой настоящую старушенцию с дрожащим голосом и ослабевшими, чересчур мягкими, коленями. Мало что осталось от прежней замечательной матроны, которая более семидесяти лет жила по принципу – своя рука владыка – и манипулировала судьбами всех своих домочадцев как только ей заблагорассудится. На фоне этой сеньоры Фредерик Вильямс казался вечным сыном, ведь годы на нём практически не отражались, словно обыденная суматоха смертных обходила мужчину стороной. Вплоть до предыдущего дня добрый дядя Фредерик умолял меня, делая то за бабушкиной спиной, что, мол, если я всё ещё не уверена, то и не стоит выходить замуж. И каждый раз ему в ответ я лишь возражала, что я ни в чём другом и никогда не чувствовала себя столь уверенной. В любви Диего ко мне ни у кого не было никаких сомнений. По мере того, как приближался сам момент свадьбы, росла и моя нетерпеливость. Я смотрела на себя в зеркало, полностью обнажившись либо же едва прикрывшись тончайшими кружевными ночными рубашками, что купила мне бабушка ещё во Франции и, сильно переживая, то и дело спрашивала себя, а что если я вдруг показалась бы ему весьма и весьма симпатичной. Родинку на шее или же тёмные соски я считала своими ужасными недостатками. А желал ли молодой человек меня так, как хотела его я? Именно это я и выяснила в первую, проведённую в гостинице, ночь. Тогда мы оба очень устали, помню, что плотно поели: он выпил куда больше положенного, да и во мне со временем оказались три бокала шампанского. Войдя в гостиницу, мы с ним изобразили некоторое безразличие, и лишь след от риса, что ненарочно появился на полу, явно сказал всем окружающим о том, что перед ними молодожёны. Мне было так стыдно остаться с Диего наедине и постоянно думать, будто за дверями есть тот, кто непременно себе воображает, как мы занимаемся любовью. Вот почему, мучимая тошнотой, я заперлась в ванне, где и сидела до тех пор, пока по прошествии немалого времени в дверь тактично не постучал мой новоявленный супруг, чтобы выяснить, жива ли я ещё. Тот взял меня за руку и отвёл в комнату, где помог снять замысловатую шляпу, а также вынул шпильки из моего пучка и освободил меня от короткого замшевого жакета. Затем молодой человек расстегнул множество жемчужных пуговок на моей блузке, избавил меня от тяжёлой юбки и находившихся под ней множества коротких, пока, наконец, я не осталась одетой лишь в изящную батистовую рубашку, которую носила под корсетом. По мере того, как он сбрасывал с меня одежду, я чувствовала, будто куда-то утекаю, точно вода, будто я постепенно исчезаю и уменьшаюсь в размерах аж до самого скелета, чуть ли не превращаясь в воздух. Диего целовал меня в губы, хотя и несколько иначе, нежели я не раз ещё за месяцы до самих поцелуев себе те представляла. Мужчина делал это с силой и крайне быстро; и чем далее, тем его поцелуи становились всё более властными, а руки же в то время постоянно теребили ночную сорочку. Невесомую вещицу я крепко пыталась удержать на себе, потому что мысль предстать перед ним обнажённой в ближайшем будущем наводила на меня неподдельный ужас. Поспешные ласки и явное преобладание его тела над моим никак не давали мне расслабиться, напротив, я постоянно держалась начеку и от чрезмерного напряжения дрожала так, будто испытывала жуткий холод. Он то и дело спрашивал, что же со мной происходит и, чувствуя, что причиняет мне неудобство, приказывал пытаться расслабиться. Когда же молодой человек увидел, что данный метод лишь ухудшает дело, он, сменив тон, добавил, что мне нечего бояться, и что впредь обещает быть более внимательным. Вскоре Диего потушил свет и неведомым образом устроил всё так, что без всяких проблем проводил меня до кровати, где крайне быстро уже случилось всё остальное. Я, в свою очередь, совершенно ничего не сделала, чтобы хоть как-то ему помочь. Более того, всё время я лежала, замерев, точно загипнотизированная курица, напрасно пытаясь лихорадочно вспомнить советы Нивеи. В какой-то момент в меня проник его меч – тогда мне просто чудом удалось сдержать крик, и я тут же почувствовала во рту вкус крови. Разочарование – вот, пожалуй, как можно назвать самое яркое воспоминание, которое осталось у меня от этой ночи. И это ли страсть, на которую поэты тратят невообразимое количество чернил? Диего, стараясь меня утешить, говорил, что в первый раз всё всегда происходит именно так, и что со временем мы непременно приноровимся друг к другу, а наши отношения значительно улучшатся. Затем я почувствовала лишь целомудренный поцелуй в лоб и его обычное проникновение в меня в полной тишине. После него молодой человек заснул, точно ребёнок, а я же, напротив, не сомкнула глаза, лёжа в темноте с куском ткани между ног и жгучей болью, одинаково пронизывающей как живот, так и душу. На ту пору я была слишком невежественна, чтобы угадать причину собственного поражения, и даже сейчас мне ни о чём не говорило слово оргазм. Однако ж, я и ранее исследовала своё тело и прекрасно знала, где именно спрятано то сейсмическое удовольствие, способное выбить жизнь из привычной колеи. Диего, разумеется, почувствовал всё это, находясь во мне, ведь иначе просто и быть не могло, а вот я, пожалуй, ощутила от произошедшего одно лишь смятение. Сама для себя я вмиг стала жертвой огромной биологической несправедливости: для мужчины секс – плёвое дело, тот может добиться его даже насильно -, тогда как для нас, женщин, близость с мужчиной зачастую лишена какого-либо наслаждения и, как правило, приводит к серьёзным последствиям. Стоит ли здесь добавлять к божественному проклятию, обрёкшему каждую женщину на роды в боли, то проклятие, которым опутана любовь, не знающая удовольствия?

Когда на следующее утро Диего, наконец-то, проснулся, я уже была полностью одета и твёрдо решила вернуться к себе домой, где тут же зарыться в надёжные объятия бабушки. И лишь свежему воздуху да долгой пешей прогулке по центральным улицам города, практически пустым в этот воскресный час, удалось меня тогда успокоить. У меня до сих пор зудело влагалище, в котором я всё ещё ощущала присутствие Диего, однако ж, пусть и постепенно, весь гнев куда-то улетучился, и я была намерена встретить грядущее уже не как невоспитанная соплячка, а, скорее, как настоящая зрелая женщина. Я осознала, что все девятнадцать лет моей жизни меня лишь нежили да баловали. И вот данный период кончился раз и навсегда, что чётко обозначила предыдущая ночь, после которой я стала полноправной замужней женщиной и отныне была обязана действовать и думать, как подобает человеку зрелому, – вот к какому выводу пришла я тогда, глотая прорывающиеся слёзы. Ответственность за своё счастье лежала исключительно на мне. Мой супруг не принёс бы мне вечного счастья в виде подарка, обёрнутого в шёлковую упаковку, наоборот, мне и только мне пришлось бы ковать его изо дня в день, прилагая ум и немалое усилие. К счастью, я любила этого человека и верила, впрочем, как он сам меня и убеждал, что со временем всё между нами наладится к лучшему. Бедный Диего, думала на это я, он, должно быть, разочарован не меньше меня. Я вернулась в гостиницу лишь для того, чтобы окончательно собрать чемоданы и отправиться в свадебное путешествие.

Земельное владение Калефý, расположенное в самом красивом районе Чили, представляло собой дикий рай, оформленный вечно прохладным тропическим лесом, вулканами и озёрами. Оно принадлежало семье Домингес ещё с колониальных времён, когда произошла известная делёжка земель среди выдающихся дворян эпохи Конкисты. Семья увеличивала своё богатство за счёт покупки у индейцев всё большего количества земельных участков, платя за них лишь несколькими бутылками водки, и поступала так до сих пор, пока не приобрела одну из самых процветающих и находящуюся здесь же латифундий. Собственность никогда не делили; чтя традиции, она извечно и целиком наследовалась старшим сыном, кто был обязан обеспечить работой либо как-то иначе помогать своим братьям, беречь и своевременно отдать приданое сёстрам, а также всячески заботиться о жильцах поместья. Мой свёкор, дон Себастьян Домингес, один из тех, кто всегда выполнял то, что от них ожидали, старился, пребывая в умиротворённом состоянии духа и неизменно благодарный за всё то хорошее, что дала ему сама жизнь, в особенности же, ценя ласки своей супруги, доньи Элвиры. В молодости этот человек был настоящим бабником и склочником, о чём, подсмеиваясь над собой, он говорил лично. Доказательством же этому были несколько, ныне живущих в его земельном владении, крестьян с голубыми глазами. Правда, со временем нежная и одновременно твёрдая рука доньи Элвиры обуздала его, да так, что сам он ничего и не заметил. Мужчина взял на себя роль патриарха, не утратив при этом присущего ему добродушия, которым и пользовались жильцы, приходя со своими проблемами и вопросами чаще к хозяину, нежели к кому-либо другому. Ведь его двое сыновей, Эдуардо и Диего, были куда строже, а донья Эльвира вне стен этого дома и вовсе не раскрывала рта. Терпение, которое дон Себастьян проявлял по отношению к жильцам и с коими общался, точно с немного отстающими в развитии детьми, со временем сменилось строгостью, стоило лишь тому столкнуться лицом к лицу с собственными сыновьями, уже давно ставшими настоящими мужчинами. «Мы, как никто другой, люди исключительные, и, стало быть, на нас лежит больше ответственности. Для нашей семьи нет ни каких-либо извинений, ни предлогов; наш долг состоит лишь в том, чтобы выполнять все дела с Божией помощью и помогать нашему народу, ведь в конечном итоге за это с нас спросят на небесах», – говорил он. Мужчина, должно быть, подходил к пятидесятилетнему возрасту, хотя и выглядел куда младше, потому что вёл крайне здоровый образ жизни. Так, днём, как правило, он объезжал свои земли верхом на лошади, по утрам неизменно вставал первым, а ложился всегда последним. Окружающие видели его и за молотьбой, и за выездкой лошадей, и в загонах для скота, где он лично помогал клеймить и кастрировать животных. Хозяин поместья начинал свой день с чашки тёмно-коричневого кофе с шестью кубиками сахара и приличной дозы бренди. Только так и хватало ему сил для физической работы в деревне, продолжающейся аж до двух часов пополудни, когда этот человек шёл на обед, состоящий из четырёх блюд и трёх десертов, поданных вместе с неограниченным количеством вина, что съедалось и выпивалось в окружении членов своей семьи.

Нас было крайне мало в этом огромном домище; более всего мои свёкор со свекровью страдали от того, что у них родилось только трое сыновей. Так было угодно воле Господа, – говорили они в один голос. К ужину семья собиралась вместе, члены которой весь день рассеянно бродили кто где, занятые самой разнообразной работой, но, несмотря на свой труд, никто и никогда не пропускал вечернего приёма пищи. Эдуардо и Сюзанна жили со своими детьми в другом доме, построенном для них в двухстах метрах от главного, отцова дома. У себя молодые лишь завтракали, остальные же приёмы пищи, как правило, происходили за столом у свёкра и свекрови. Принимая во внимание то, что браку предстояло длиться немало лет, предназначенный для Диего и меня, дом был ещё не готов, отчего временно мы занимали лишь крыло дома моих свёкра и свекрови. Дон Себастьян всегда сидел на почётном месте в своём высоком, резном и расписном, кресле. Напротив, на другом конце стола, располагалась донья Эльвира, а по обеим его сторонам рассаживались сыновья со своими жёнами, две тётушки-вдовы, несколько двоюродных братьев или же близких родственников. Среди них была и какая-то бабуля столь преклонного возраста, что её приходилось кормить при помощи бутылочки с соской, а также прочий люд, которого всегда набиралось с избытком. При этом за столом ещё оставалось порядочное количество мест для гостей, как правило, заявлявшихся без предупреждения и, порой, задерживающихся в доме не на одну неделю. Посетители здесь всегда были желанными, ведь гости представляли собой главное развлечение в непреходящем деревенском уединении. Скажем более, на юге проживали несколько чилийских семей, вклинивавшихся на территорию как индейцев, так и немецких поселенцев, без которых данное место так бы и оставалось практически диким. Не один день требовался для того, чтобы объехать верхом личные владения семьи Домингес, простиравшиеся вплоть до границы с Аргентиной. По вечерам люди молились, и их календарь на весь год был расписан по датам религиозных праздников, которые непреклонно и с должными почтением и радостью всеми соблюдались. Мои свёкор со свекровью отдавали себе отчёт в том, что я выросла практически без католического образования, хотя проблем по этому поводу у нас не возникало. Да я и сама крайне уважительно относилась к вероисповеданию членов семьи, а они, в свою очередь, никоим образом мне его не навязывали. Донья Эльвира объяснила мне, что вера – это чудеснейший дар: «Бог сам называет твоё имя, сам выбирает тебя», – говорила она. Именно это и освобождало меня от чувства вины, читаемое в их глазах, – получалось так, что Господь ещё не произнёс моего имени, хотя если я и стала жить в такой христианской семье, то только потому, что вскоре подобное должно было случиться. Моё воодушевление, с которым я содействовала различной благотворительности, чем, как правило, занималась бóльшая часть местных жильцов, уравновешивало мой недостаточно религиозный пыл. Я полагала, что речь шла о живущем во мне сострадательном духе, являющимся определённым знаком моего доброго нрава. Тогда я даже не догадывалась, что всё совершающееся представляет собой своеобразную подготовку к дальнейшему вступлению в Дамский клуб моей бабушки, а также обыденный интерес, заключающийся в знакомстве с простыми деревенскими рабочими и последующем их фотографировании.

Помимо дона Себастьяна, Эдуардо и Диего, которые воспитывались в стенах закрытого учебного заведения и осуществили своё обязательное путешествие по Европе, никто в этих краях даже не задумывался об истинных размерах окружающего мира. В этой семье не приветствовались какие-либо романы, и я осмелюсь предположить, что дону Себастьяну просто не хватало духу подвергать цензуре чуть ли не каждый и не допускать того, чтобы кто-то прочёл хотя бы одно произведение из утверждённого церковью чёрного списка. Скорее, тот выбрал бы более решительные действия и избавился бы разом от всех этих книг. Газеты доходили сюда с такой задержкой, что приносили людям не новости, а информацию, успевшую стать историей. Донья Эльвира читала свои молитвы, а Адела, младшая сестра Диего, имела в своём распоряжении несколько томиков стихов, некоторые биографии исторических персонажей и заметки путешествующих – книги, которые она перечитывала снова и снова. Позже я поняла, что совершенно случайно наткнулась на непонятные романы, под обложками которых была лишь разрешённая её отцом литература. Когда из Сантьяго привезли мои баулы и сундуки, донья Эльвира попросила меня своим привычным ласковым голосом, чтобы я тщательно спрятала их от остальных членов семьи. Как правило, каждую неделю бабушка либо же Нивея посылали мне что-нибудь почитать, и все эти книги я хранила строго в своей комнате. Мои свёкор со свекровью вообще ничего не говорили, а лишь, полагаю, обнадёживали себя тем, что подобная дурная привычка сразу пройдёт, как только у меня появятся собственные дети. Ведь тогда уже не останется столько досужего времени, сколько до сих пор имеется в распоряжении моей невестки Сюзанны, пусть и матери троих прелестных, хотя и крайне невоспитанных, малышей. Никто, однако, не воспринимал в штыки моё увлечение фотографией; те, возможно, догадались сами, что было бы чрезвычайно трудно сбить меня с толку в этом деле. Хотя семья никогда не выказывала любопытства, пытаясь увидеть мою работу. И всё же мне определили комнату в глубине дома, где я, никому не мешая, могла оборудовать собственную лабораторию.

Я выросла в городе, в полностью устраиваемой меня космополитической среде бабушкиного дома, и, насколько я помню, всегда вела себя куда свободнее любой чилийки тех лет и даже нынешнего времени. Надо сказать, что, хотя мы и подходим к концу первого десятилетия двадцатого века, положение же вещей для девушек этих мест практически никак не осовременилось. Смена стиля, происходящая по мере того, как я обживалась в лоне семьи Домингес, показалась мне несколько грубой и простецкой, несмотря на то, что они сделали всё возможное, дабы помочь мне почувствовать себя в этом доме ещё удобнее. Со мной люди держались мило и вежливо, отчего полюбить их представлялось делом лёгким. Ласка всех членов семьи, несомненно, брала вверх над сдержанным и часто нелюдимым характером Диего, кто при посторонних обращался со мной, как с сестрой, и практически со мной не разговаривал, стоило нам остаться наедине друг с другом. Первые несколько недель моих попыток как-то приспособиться к сложившейся обстановке прошли крайне интересно. Дон Себастьян подарил мне красивую чёрную кобылицу с белой звездой во лбу, а Диего, представив мне приказчика, поручил объехать поместье и познакомиться с рабочими и соседями, жившими друг от друга на таком расстоянии, что на каждое их посещение уходило три-четыре дня. После этого меня, наконец-то, оставили в покое и представили свободу. Мой супруг вместе со своими отцом и братом ходили работать в поле и на охоту, из-за чего, порой, отсутствовали дома по несколько дней. Я с трудом выносила домашнюю тоску, заключавшуюся в нескончаемом баловании детей Сюзанны, в приготовлении сладостей и различных запасов, уборке и проветривании помещений, шитье и вязании. И тогда я поняла, что по завершении моей работы в школе или в фармакопее земельного владения можно спокойно надеть брюки Диего и отправиться скакать галопом. Свекровь меня предупреждала, чтобы я не скакала верхом, как мужчина, потому что в дальнейшем так можно нажить себе «женские проблемы». Этот её эвфемизм я никогда не могла разъяснить себе полностью, однако ж, вряд ли кто бы осмелился ехать верхом по местности, в основном, состоящей из гор и больших утёсов, на какое-то время при этом не прекратив соображать.

Я то и дело замирала не дыша от окружавшего меня пейзажа, что не переставал удивлять буквально на каждом повороте дороги, поражая собой моё воображение. Я продвигалась верхом в гору и спускалась по долине вплоть до густых лесов, настоящего рая из лиственниц, лавровых и коричных деревьев, маниока, мирта и тысячелетних араукарий, одним словом, всей той изысканной древесины, которую семья Домингес применяла на своих лесопилках. Меня пьянило благоухание влажного тропического леса, этот чувственный аромат красноватой земли, сока растений и корней, спокойствие густых зарослей, охраняемых молчаливыми зелёными великанами. Нельзя не отметить и загадочного шелеста леса, вбирающего в себя песню невидимых вод, танец заблудившегося в ветвях воздуха, неясный шум всё тех же корней и насекомых, нежные трели лесных голубей и крики хищных птиц, этих беспокойных каракар. Все тропинки вели к лесопилке, а дальше я должна была самостоятельно прокладывать дорогу среди густых зарослей, полностью доверившись инстинкту моей кобылицы, чьи лапы утопали в здешнем болоте цвета нефти, густом и ароматном, напоминающим собой живительные соки растений. Свет попадал сюда сквозь огромный свод деревьев в виде чётко очерченных лучей, но также по пути можно было встретить и обледеневшие зоны, где, затаившись, и незаметные людскому взору находились пумы и шпионили за мной своими горящими глазами. Прикрепив к седлу, я везла с собой ружьё. Однако ж при непредвиденных обстоятельствах у меня так и не хватило времени его вынуть, да и в любом случае я бы попросту не смогла выстрелить.