Текст книги "Дочь фортуны"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

– Это грязное ремесло, девочки. Лучше бы с ним завязать, выучиться на преподавателей, в общем, сделать что-то со своей жизнью и более мне не надоедать! – грустно прошептала мадам.

Вавилонянин, Злой, кстати, порядком устал выполнять обязанности представителей народных кварталов и телохранителей. Ему наскучила оседло-пассивная жизнь, к тому же сама Ромпеуэсос заметно изменилась, почему в дальнейшей совместной работе видела все меньше и меньше смысла. Если женщина утратила воодушевление к своей профессии, что же остается на его долю? В моменты отчаяния откровенно разговаривал с Чиленито, и оба развлекались тем, что строили фантастические планы, помогающие им обрести настоящую свободу. Так, налаживали то тут то там передвижные зрелища, поговаривали о покупке медведя и обучении того драке, чтобы впоследствии ходить всем вместе из деревни в деревню, бросая вызов храбрецам сразиться с животным в кулачном бою. Вавилонянин всячески поддерживал затею, а Элиза находила ее неплохим предлогом к последующему путешествию, одновременно соединяя его с поисками Хоакина Андьета. Особых занятий, за исключением приготовления пищи и игры на пианино, у мадам Ромпеуэсос не было, вдобавок всякого рода досуг лишь портил настроение. Та сильно желала вернуться к прежней необъятной свободе дорог, хотя, с другой стороны, уже порядком привыкла к своему окружению, а сама мысль навсегда расстаться с Томом Без Племени раздирала ей сердце. Ребенок уже бегло читал и прилежно писал, и все благодаря убеждениям Элизы в том, что, мол, когда вырастет, непременно должен выучиться на адвоката и защищать права индейцев, вместо мщения за покойников путем раздачи направо и налево пулевых ранений, как к подобному стремилась Джо. «Таким образом, ты будешь самым могущественным воином, а, значит, сможешь держать в страхе англичан», – говорила она мальчику. Хотя ребенок и не смеялся, однако в паре случаев, когда пристраивалась рядом, чтобы почесать тому голову, на раздраженном личике маленького индейца все же отмечалась некая тень улыбки.

Тао Чьен появился в доме Джо Ромпеуэсос в очередную декабрьскую среду в три часа пополудни. Дверь открыл Том Без Племени, незамедлительно пригласил пройти в гостиную, совершенно свободную в это время, сам же удалился, чтобы позвать голубок. Спустя некоторое время красавица-мексиканка появилась на кухне, где Чиленито замешивала хлеб, чтобы объявить, будто один китаец все продолжает спрашивать насчет Элиаса Андьета. Девушка не удостоила услышанное своим вниманием, трудилась как-то рассеянно, все терзая себя воспоминаниями о сновидениях предыдущей ночи, в которых мелькали вперемешку то столы с лотереей, то чьи-то замученные глаза.

– Да я же тебе говорю, что здесь тебя ждет один китаец, – повторила мексиканка, и от этих слов сердце Элизы екнуло так, будто всю ее лягнула сама ослица.

– Тао! – только и успела крикнуть, рванувшись с места.

Но войдя в гостиную, девушка оказалась лицом к лицу с совершенно другим человеком, почему пришлось помедлить несколько секунд и только затем признать в нем своего друга. У того уже не было прежней косицы, носил коротко остриженные волосы, густо напомаженные и зачесанные назад. Теперь пользовался круглыми очками в металлической оправе и одевался в темный костюм, состоявший из сюртука, жилета с тремя пуговицами и отлично подогнанных брюк. К тому же, на руке висели пальто с зонтиком, а в другой молодой человек держал шляпу-цилиндр.

– Бог ты мой, Тао! Что с тобой произошло?

– В Америке следует одеваться американцем, – улыбнулся он.

В Сан-Франциско на него напали трое драчунов, и не успел тот отстегнуть от своего пояса нож, как был оглушен ударом палкой, причем такое издевательство над «небожителем» немало их развлекло. Чуть пошевельнувшись, понял, что лежит в каком-то переулке, весь в нечистотах, с перемятой косицей, обернутой вокруг шеи. Это и вынудило принять решение сделать стрижку и одеваться как остальные простачки. Такой новый облик выделялся в толпе китайского квартала, но вскоре понял, что человека в подобном виде принимают за его пределами гораздо лучше, к тому же открывают двери мест, куда ранее было просто не попасть. Возможно, он был единственным китайцем, кто разгуливал по городу в данном обличье. Коса считалась священной, и решение с ней распрощаться было обусловлено намерением не возвращаться более в Китай и твердо обосноваться в Америке, тем самым, совершив непростительное предательство императора, родины и всех предков. И все же костюм с прической определенно изумляли, указывая собой явную принадлежность к американцам. Более того, Элиза просто не могла оторвать от него глаз: перед ней словно стоял незнакомец, которого нужно было узнавать заново, причем с самого начала. В качестве обычного приветствия Тао Чьен наклонился несколько раз, но девушка подавила в себе сильный, обжигающий тело, порыв его обнять. А ведь когда-то они неоднократно спали бок о бок, ни разу сознательно друг друга не касаясь, разве подобное могло произойти лишь во сне.

– Думаю, что когда ты был китайцем сверху донизу, то нравился мне больше, Тао. Теперь же я тебя совершенно не знаю. Позволь мне почувствовать твой запах, – попросила девушка.

Смутившись, молодой человек застыл на месте, пока она, словно собака свою добычу, обнюхивала друга, заново учуяв еле заметное благоухание моря, тот же самый бодрящий запах прошлого. С такой стрижкой и в строгом костюме он выглядел гораздо старше, оставив далеко в прошлом свой изящный молодой облик. Теперь как-то даже похудел и казался еще выше, а на бесхитростном лице стали заметнее выступать скулы. Элиза с удовольствием осмотрела очертания рта, ведь отлично помнила его заразительную улыбку и идеальные зубы, однако подзабыла пленительную форму знакомых губ. Не ускользнула из внимания девушки и некая тень во взгляде молодого человека, хотя и подумала, что последняя являлась результатом ношения линз.

– Как же было здорово тебя увидеть, Тао! – и ее глаза застелили слезы.

– Я не мог приехать раньше, у меня просто не было твоего адреса.

– Сейчас ты мне тоже нравишься: хотя и похож на могильщика, но все же красивый.

– Именно этому делу я теперь себя и посвящаю, я могильщик, – улыбнулся он.

– Когда я узнала, что ты живешь здесь, подумала, что вот и сбылись предсказания Асусены Пласерес. Та говорила, что рано или поздно ты закончишь, как и она.

– Я объясняла тебе в письме, что зарабатываю на жизнь, играя на фортепиано.

– Это просто невероятно!

– Почему же? Ты никогда меня не слышал, я играю вовсе неплохо. И если могла сойти за глухонемого китайца, в равной степени мне под силу стать и чилийским пианистом.

Тао Чьен удивленно засмеялся, ведь впервые за долгие месяцы почувствовал себя довольным человеком.

– Ты нашла своего возлюбленного?

– Нет. Уже прямо и не знаю, где и искать.

– Возможно, тот не заслуживает, чтобы его нашли. Поехали со мной в Сан-Франциско.

– В Сан-Франциско мне совершенно нечего делать…

– А здесь? Смотри, уже зима на подходе, за пару недель дороги станут совершенно непроходимыми, и эта деревенька потеряет всякую связь с миром.

– До чего же скучно выдавать себя за твоего глупенького младшего брата, Тао.

– Много чем можно заняться в Сан-Франциско, и ты уже в этом убедилась, и даже вовсе не нужно одеваться как мужчина, женщины теперь ходят, куда захотят.

– В чем состояли твои планы по возвращении в Китай?

– А вот это пока откладывается. У меня пока что никак не получается туда уехать.

:::::::::::

«Зазывающие клиентов песнями» – китайские куртизанки

Летом 1851 года Джекоб Фримонт решил взять интервью у Хоакина Мурьета. Разбойники и пожары – вот что было модно обсуждать в Калифорнии, что угнетало людей и занимало прессу. Преступления совершались только так, и буквально любой знал о коррупции, творящейся в полиции, в своем большинстве состоящей из злоумышленников, куда сильнее заинтересованных в оказании покровительства своим дружкам, нежели населению в целом. После очередного яростного пожара, разрушившего добрую часть города Сан-Франциско, в нем создали Комитет полицейских агентов, сформированный из ярых горожан и возглавляемый исключительным человеком Сэмом Брэнноном, многоженцем, который в 1848 году распространил новость об обнаружении мест добычи золота. Сбежались группы пожарных, в гору и под гору таща за собой на веревках телеги с водой, но, прежде чем те добрались до здания, ветер уже сильно раскачал пламя из стороны в сторону. Пожар начался, когда австралийцы, прохвосты еще те, подмочили керосином лавку торговца, отказавшемуся тех приютить, после чего и сам был избит факелом. Видя совершенное безразличие властей к подобной ситуации, Комитет решил действовать по собственному разумению. Газеты взывали наперебой: «Сколько преступлений совершается в этом городе всего лишь за год? И разве за подобные деяния кого-нибудь уже повесили, а, может, наказали? Никто не несет ответственности! У стольких людей имеются пулевые ранения или следы от ударов кинжалами, немало кого оглушают ни за что ни про что и просто бьют, и кого, скажите пожалуйста, уже за это приговорили? Да, мы не одобряем линчевание, однако ж, кто может знать, на что еще, пытаясь защититься, решится возмущенная публика?» Линчевание, именно оно и стало для народа выходом из ситуации. Полицейские агенты немедленно бросались выполнять задание и тут же вешали первого, хоть в чем-то подозреваемого. Количество членов Комитета росло день ото дня, и все они работали с таким неистовым энтузиазмом, что первое время разбойники остерегались действовать в полную силу. Вот в подобной обстановке насилия и мести образ Хоакина Мурьета постепенно стал неким символом. Джекоб Фримонт взял на себя задачу еще сильнее привлечь внимание общества к этой знаменитости; в сенсационных статьях журналиста о человеке говорилось как о герое для испаноязычных граждан и как о некоем демоне, каковым считался среди американцев. Ему приписывали организацию многочисленной группы и талант военного гения, говорили и то, что смело бился в такой перестрелке, против которой оказались бессильными действия самих властей. Вместе с соратниками, прибегая к хитрости и быстроте, нападал на людей, обрушиваясь, точно проклятие, на своих жертв. После чего, не оставляя следов, сразу же исчезал, чтобы спустя некоторое время появиться вновь, но уже за сотни миль, где и нанести очередной удар с такой небывалой отвагой, которую можно было объяснить разве что волшебной силой. Фримонт подозревал, что мужчина действовал не столько в одиночку, сколько поручал выполнение операций отдельным индивидам, хотя и остерегался говорить подобное вслух, ведь такие вещи разрушили бы вмиг всю легенду. Напротив, будучи вдохновленным, журналист называл этого человека «калифорнийский Робин Гуд», с которым немедленно ассоциировалась волна прений на расовой почве. Для американцев-янки Мурьета считался воплощением самого отвратительного из проходимцев, как неласково называли всех латиноамериканцев, и в то же время полагал, что может прятаться у мексиканцев, которые также предоставляли оружие и снабжали провизией, потому что сами были не прочь ограбить первых и таким способом помочь своим же. Ведь, воюя, уже потеряли территории Техаса, Аризоны, Нью-Мексико, Невады, штат Юта, половину Колорадо и Калифорнии, поэтому любое посягательство на англичан считали проявлением патриотизма. В газетах правительство неустанно обращало внимание на бестактность делать какого-то преступника настоящим героем, хотя одно его имя уже давно начало распалять воображение простого народа. Фримонту дюжинами приходили письма, среди которых было одно от некой молодой девушки из Вашингтона, намеревавшейся переплыть полмира лишь бы выйти замуж за бандита. А на улицах его часто останавливали прохожие, чтобы расспросить подробности о ставшем таким знаменитым Хоакине Мурьета. Никогда не видя Мурьета собственными глазами, журналист описывал его молодым человеком возмужалого сложения с чертами лица благородного испанца и наделял смелостью тореро. Совершенно случайно он наткнулся на куда более продуктивный источник заработка, чем имеющиеся многие другие вдоль всей Вета Мадре. Затем ему пришло в голову взять интервью у некоего Хоакина, если, конечно, такой человек где-то еще, на самом деле, жил, чтобы написать биографию, и, если выйдет приличная фабула, эта тема послужит основой романа. Его работа в качестве автора состояла лишь в написании романа в геройском духе, что как раз отвечал вкусу многочисленной черни. Калифорнии были нужны собственные мифы с легендами, – так утверждал Фримонт, – она была сравнительно новым очередным штатом для самих американцев, которые стремились одним махом начисто стереть всю существующую до этого момента историю индейцев, мексиканцев и даже коренных жителей. Для этой земли бесконечных пространств и одиноких мужчин, земли, готовой, чтобы ее завоевали и чтобы творили здесь насилие, какого еще лучшего героя, кроме бандита, можно себе представить? И вот, положив в чемодан самое необходимое, он обеспечил себя достаточным количеством тетрадей и карандашей и отправился на поиски своего персонажа. Различные риски и страх надвигающейся опасности не покидали мысли молодого человека, но, обладая чрезмерным высокомерием как для англичанина, так и для журналиста, все же верил, что защищен от всего дурного. Впрочем, путешествия в определенной степени были удобны. Ведь теперь существовали дороги, к тому же имелась возможность прибегнуть к регулярным услугам дилижансов, курсирующих между деревнями. Там он и намеревался осуществить свое расследование. Хотя уже далеко не как ранее, когда совсем было недавно начал работать в качестве репортера, разъезжая на хребте ослицы и таким способом прокладывая себе путь среди беспорядочных холмов и лесов. Тогда путеводителем служили лишь несколько совершенно умопомрачительных карт, с помощью которых можно было вечно ходить кругами. И все же за это короткое время изменения территории в целом были налицо. Немногим удалось разбогатеть на золоте, но благодаря прибывавшему множеству искателей приключений, Калифорния постепенно приобщалась к цивилизации. Не будь золотой лихорадки, подобное завоевание и освоение Запада случилось бы на пару веков позже, – как отметил в своей тетради журналист.

Ему остро не хватало таких тем, как, например, история о том молодом шахтере, восемнадцатилетнем юноше, который, испытывая нужду бесконечно тянущийся долгий год, сумел скопить десять тысяч долларов, нужных ему для того, чтобы вернуться в Оклахому, где затем приобрести ферму для своих родителей. Одним лучезарным днем решил отправиться дальше и продвигался вниз к Сакраменто по складчатым склонам гор Сьерра Невада, неся за спиной сумку с сокровищами, но когда, удивившись, увидел группу бессердечных мексиканцев и чилийцев, разом потерял всю уверенность в предпринимаемом пути. Определенно знал лишь то, что люди говорили на испанском, потому что имели наглость оставить после себя надпись на этом языке, выцарапанную ножом на подвернувшейся под руку деревяшке: «смерть американцам». Они не довольствовались тем, что устроили несчастному взбучку и обокрали; более того, привязали его обнаженным к дереву и вымазали медом. Два дня спустя, когда человека обнаружил патруль, тот уже галлюцинировал. Москиты не оставили на его теле ни одного живого места.

Фримонт стал доказывать свое пристрастие к нездоровой журналистике, взявшись за описание трагического конца Хосефы, красавицы-мексиканки, нанятой работать в салон танцев. Журналист приехал в населенный пункт Даунвиль, отмечавший День независимости, и оказался прямо посреди возглавляемого неким кандидатом на должность сенатора празднества, где рекой лились спиртные напитки. Какой-то пьяный шахтер силой проник в комнату Хосефы, но та его оттолкнула, вонзив целиком свой охотничий нож прямо в сердце человеку. Когда подоспел Джекоб Фримонт, бездыханное тело, покрытое американским флагом, покоилось на столе, и двухтысячная толпа фанатов, разжигаемая расовой ненавистью, шумно требовала вздернуть Хосефу на виселицу. Невозмутимая, женщина покуривала сигарету, словно весь этот гвалт совершенно ее не касался. Одетая в белую, выпачканную кровью, блузку, пробежалась по лицам людей глазами, в которых читалось глубинное презрение, постепенно приходя в сознание от ужасающего по своей сути соединения агрессии и сексуального желания, что сама в людях и вызывала. Доктор, встав на ее сторону, осмелился заговорить, объясняя действия женщины стремлением защитить собственную персону. И добавил, что при ее последующей казни также убьют и живущего во чреве ребенка, однако возбужденная толпа заставила того замолчать, угрожая за компанию повесить и самого доктора. Троих подавленных врачей силой увели с места события, чтобы осмотреть также удалившуюся оттуда Хосефу, и некоторое время спустя они в один голос высказали мнение, что женщина не была беременна, учитывая вынесенный ей в считанные минуты приговор быстро собравшимся здесь же военным судом. «Убивать этих проходимцев с расстояния выстрела не есть хорошо, напротив, их необходимо предавать справедливому суду, а уж далее и вешать согласно всей строгости существующих законов», – высказал свое мнение один из представителей суда присяжных. Фримонту так и не удалось увидеть линчевание собственными глазами, ввиду чего мог лишь описать события несколькими восторженными фразами. Мол, будто в четыре часа пополудни хотели протащить Хосефу к мосту, где заранее и как положено все было приготовлено для казни, но та ловко избавилась от известного сопровождения и в гордом одиночестве собственной персоной направилась к эшафоту. Поднялась туда красавица без посторонней помощи, ловко обвязала свои юбки вокруг щиколоток, надела веревку на шею, удобнее поправила свои черные косы и сказала публике своим храбрым голосом «прощайте, дамы и господа», отчего журналист полностью растерялся, а все остальные не знали, куда деться от стыда. «Хосефа умерла не потому, что была преступницей, а потому что она мексиканка. Это первый случай линчевания женщины во всей Калифорнии. Какая глупая расточительность, когда женщин здесь и так не хватает!» – писал Фримонт в своей статье.

Идя вслед за Хоакином Мурьета, он описывал населенные пункты, в которых уже были школа, библиотека, храм, кладбище, и другие, не слишком говорящие о культуре местных жителей, здания, как-то: бордель и тюрьма. В каждом из них были свои «салоны», считавшиеся центрами общественной жизни. Там, все детально исследуя, и устроился Джекоб Фримонт. Со временем благодаря его труду, появилось с кое-какой правдивой информацией, а, в основном же, преисполненной кучей лжи, что-то запутанное – или, если хотите, легенда – о Хоакине Мурьета. Завсегдатаи таверн изображали его этаким проклятым испанцем, одетым в кожу и черный вельвет, с большими серебряными шпорами и кинжалом за поясом в седле гнедого коня, самого сильного и мощного, которого, впрочем, никто никогда не видел. Поговаривали, что въезжал безнаказанно, куда только ни пожелает, сопровождаемый звоном шпор и свитой разбойников, резким движением клал деньги на стол в постоялом дворе и приказывал раздавать выпивку каждому посетителю. Никто не осмеливался отказываться от стакана до тех пор, пока под сверкающим взглядом этого мужлана не допивали свое самые отважные из собравшихся. Для градоначальников же, напротив, в этом персонаже не было ничего удивительного; речь, скорее, шла лишь о некоем пошлом, способном на самые худшие зверства, убийце, которому удалось улизнуть от правосудия, потому что того активно защищали прочие бандиты. Чилийцы считали его своим, человеком, родившемся в местечке под названием Кийота, говорили о том, что ни разу не предавал друзей и никогда не забывал благодарить за полученные в свой адрес любезности. Вот почему оказание ему помощи считалось делом хорошим. Мексиканцы все же клялись, что он вел свое происхождение из штата Сонора и представлялся этаким образованным молодым человеком из древней и благородной семьи, впоследствии ставший преступником, движимый лишь желанием отомстить. Шулеры считали его мастером в игре «монте», хотя и избегали этого человека, зная о безумной удаче последнего в карточных играх и об игривом кинжале, тут же появлявшимся в руке, стоило возникнуть даже малейшему недоразумению. Все светлокожие проститутки умирали от любопытства, ведь в воздухе витали такие слухи, будто тот симпатичный и благородный юноша – настоящий неутомимый шалун, словно игривый жеребенок; а вот кто его совсем не ожидал, так это уроженки испаноязычных стран: как правило, Хоакин Мурьета давал им незаслуженные чаевые, пусть даже тот ни разу в жизни не прибегал к их услугам, потому что по уверению женщин, оставался верным своей невесте. Его описывали человеком среднего роста, с черными волосами и горящими, точно головешки, глазами, которого обожала вся банда. Отвергал всякое проявление враждебности, был свиреп с врагами и обходителен с прекрасным полом. Другие утверждали, что на вид мужчина самый что ни на есть прирожденный преступник; к тому же, все лицо пересекал ужасающий шрам, и от добропорядочного юноши, а тем более от дворянина или щеголя, не было и следа. Джекоб Фримонт отобрал лишь те мнения, что лучшим образом соответствовали образу бандита, и, основываясь на них, описал в своих работах личность этого человека, хотя и достаточно двусмысленно, чтобы суметь отречься, в случае если когда-нибудь придется столкнуться со своим героем лицом к лицу. Исходил всю территорию вдоль и поперек за летние месяцы, так нигде его и не встретив, и, тем не менее, основываясь на различных версиях, удалось-таки создать биографию этого человека, фантастическую и геройскую по своей сути. Так как никоим образом не хотел допустить того, что собьется с определенного курса, в своих статьях описывал вымышленные краткие собрания, проводимые между полуночью и первыми петухами в горных пещерах и лесных прогалинах. И мало кому бы пришло в голову опровергать подобное. Люди в масках везли его с завязанными глазами на лошади, почему и было невозможно их распознать, хотя те говорили по-испански, – так говорил журналист. То же самое пылкое красноречие, к которому годами ранее прибегал в Чили, чтобы описать патагонцев Огненной Земли, куда еще никогда не ступала нога человека, теперь пригодилось ему для того, чтобы воззвать к жизни воображаемого разбойника. Журналист был влюблен в персонаж и только-только убедился, что его узнал, что тайные встречи в пещерах – никакая не выдумка. А также и то, что беглец ему лично поручил задание описать свои героические поступки, потому что самого считали мстителем всех притесненных испанцев. Кто-то просто был обязан взять на себя ответственность все ему объявить, причем подобное должно занять соответствующее место в зарождающейся истории Калифорнии. Все дело было не столько журналистики, сколько литературного произведения, которого оказалось вполне достаточно, и каковое Джекоб Фримонт планировал написать этой зимой.

Прибыв в Сан-Франциско годом ранее, Тао Чьен посвятил время тому, что стал налаживать необходимые связи, чтобы несколько последующих месяцев спокойно работать в качестве чжун и. Уже были некоторые деньги, но молодой человек все размышлял, как их утроить, и причем быстро. В Сакраменто китайцев насчитывалось примерно семьсот тысяч мужчин и тысяч девять-десять проституток, а вот в Сан-Франциско в то же время жило целое множество потенциальных клиентов. Вдобавок по океану постоянно курсировало немало судов. Среди них попадались и такие, кто отправлял свои рубашки на стирку в Гавайи или в Китай, потому что в городе не было проточной воды, и этот факт позволял молодому человеку без особых трудностей заказывать в Кантоне необходимые мате и другие средства. Здесь, в городе, гораздо меньше ощущалась отдаленность, нежели в Сакраменто, где практиковали несколько китайских врачей, с которыми вполне бы смог обмениваться как пациентами, так и познаниями. Ведь пока не планировал открывать свою собственную консультацию, потому что сейчас было гораздо важнее накопить средства, но уже вполне мог примкнуть к еще одному, давно и прочно здесь обосновавшемуся, «чжун и». Как только удалось расположиться в гостинице, отправился бродить по кварталу, разросшемуся во всех направлениях, точно огромный осьминог. Ныне здесь располагалась одна большая цитадель с выстроенными солидными зданиями, гостиницами, ресторанами, прачечными, местами, где можно было побаловаться опиумом, борделями, рынками и фабриками. Где раннее предлагались лишь низкосортные товары, теперь появились магазины, торгующие уругвайским антиквариатом, фарфоровыми и эмалевыми изделиями, драгоценностями, шелками и сделанными из слоновой кости товарами. Эти места часто посещали богатые торговцы, причем попадались как китайцы, так и американцы, которые делали покупки, намереваясь бóльшую их часть продать в других городах. Товар был выложен практически повсюду и без какого-либо порядка, хотя лучших предметов, всячески достойных разбирающихся в деле людей и различных коллекционеров, на виду не было; такие показывались лишь в подсобном помещении и непременно серьезно настроенным покупателям. В темных комнатах некоторых помещений были игорные заведения, где любили встречаться самые отважные игроки. За этими исключительными, наперечет, столами, вдали от любопытства простого народа и глаз власть предержащих, клиенты обделывали туманные дела, явно ощущая свое собственное могущество. Американское правительство никак не вмешивалось в китайскую общину, которая жила здесь же, но своим собственным миром, со своими языком, обычаями и древнейшими законами. Эти «из Поднебесной» нигде не были желанными людьми, англичане считали таковых самыми гнусными типами среди всего множества захвативших Калифорнию нежелательных иностранцев, а того, что последним удается процветать, никак им не прощали. Наоборот, старались эксплуатировать, как только могли; вдобавок совершали нападения на улицах, нещадно грабили китайцев, поджигали их магазины и дома, злодейски убивали, но как ни странно все эти действия нисколько не устрашали тех, на кого были направлены. Повсюду действовала пятерка «одноруких», членов тайной преступной организации китайцев, которые не давали населению объединяться; все китайцы по прибытии становились членами одного из этих обществ, являющихся единственным способом защиты, средством получить работу и гарантией того, что по смерти тело вернут в родной Китай. Тао Чьен, который избегал присоединяться к каким бы то ни было «одноруким», теперь был вынужден поступить подобным образом, почему и отдал свое предпочтение самой многочисленной группе, куда вступало большинство жителей Кантона. Вскоре наладил связь с еще одним «чжун и», который раскрыл тому основные понятия здешней жизни или так называемые правила игры. Прежде всего, ценились тишина и надежность: все произошедшее в квартале списывалось на деятельность его улиц. Не было никаких обращений в полицию, даже когда речь шла о жизни и смерти, все конфликтные ситуации разрешались в пределах китайского общества, чему очень способствовали уже упоминаемые «однорукие». А вот простачки всегда были и будут общим врагом. Тао Чьен понял, что здесь он стал пленником традиций, иерархии, а также почувствовал некие ограничения, уже испытанные им в Кантоне. Через пару дней уже все знали молодого человека по имени, и к нему начало приходить гораздо больше клиентов, нежели мог принять за свой рабочий день. И тогда сам с собой решил, что более не нужно искать никакого компаньона, ведь вполне было по силам открыть собственную консультацию и заработать деньги гораздо быстрее, нежели то предполагалось. Снял две комнаты в верхнем этаже некоего ресторана – одну для жилья, а другую для работы, повесил на окно соответствующую вывеску и нанял молодого помощника, чтобы тот не только принимал пациентов, но и повсюду рекламировал их услуги. Здесь он впервые прибег к системе доктора Эбанисера Хоббса, чтобы следить за состоянием своих больных. Тогда как до этого случая доктор полностью полагался лишь на свою память и интуицию. Но видя, как клиенты все идут и идут, вскоре завел некий архив, где отмечал лекарства и лечение, назначенные буквально каждому человеку.

Однажды вечером в самом начале осени в кабинет зашел его помощник с записанным на клочке бумаги адресом и просьбой явиться в указанное место как можно раньше. Как обычно приняв всех пациентов текущего дня, под вечер молодой человек решил туда отправиться. По адресу оказалось деревянное двухэтажное здание, украшенное изображениями драконов и бумажными фонариками и располагающееся в самом центре этого квартала. Не взглянув и дважды, уже твердо знал, что речь шла о некоем борделе. По обе стороны двери виднелись оконца с запорами, откуда изредка появлялись детские личики, произносившие на кантонском наречии китайского языка следующие слова: «Входите-входите сюда и делайте все, что только пожелаете с нашей красавицей китайской девчушкой». А затем подобная фраза звучала и на ломанном английском, чтобы привлечь также белокожих и моряков любых рас. «Две монетки просто посмотреть, за четыре уже потрогать, и за шесть довести дело до конца», вовремя при этом демонстрируя свои жалкие грудки и искушая практикантов непристойными жестами, которые в исполнении этих созданий более напоминали лишь трагическую пантомиму. Тао Чьен видел их уже не раз, ведь по этой улице проходил ежедневно, и его то и дело преследовало мяуканье китайских куртизанок, чем-то напоминая родную сестру. Что же с ней теперь стало? Должно быть, девушке уже исполнилось двадцать три года, хотя и маловероятно, что та еще жива, – размышлял он на досуге. Наиболее бедные проститутки из всех бедных граждан вообще начинали работать в очень раннем возрасте и редко когда доживали до восемнадцати-двадцати лет, а если все-таки кое-как и доживали, то считались старухами. Воспоминания о потерянной сестре не давали ему посещать подобные китайские заведения, а если желание никак не оставляло в покое, то отправлялся на поиски женщин других рас. Ему открыла дверь какая-то злая старуха с иссиня-черными волосами и нарисованными углем, точно две линии, бровями, и поздоровалась на кантонском наречии китайского языка. Как только поняла, что посетитель принадлежит к известным «одноруким», позволила тому пройти внутрь. Проходя по дурно пахнущему коридору, по обеим его сторонам заметил находившиеся там спальни девушек, где некоторые из них были прикованы к своим кроватям закрепленными на щиколотках цепями. В полумраке прохода случайно столкнулся с двумя мужчинами, выходившими из комнат, придерживая брюки. Женщина вела его за собой по лабиринту различных проходов и лестниц, из которых и состоял весь этот квартал, и только затем они спустились в полную темноту по изрядно подточенным жуками ступенькам. Сделала жест, чтобы тот подождал, и спустя мгновение, показавшееся посетителю нескончаемым, приспособился к мраку настоящей дыры и стал прислушиваться к приглушенному шуму ближайшей улицы. Еле уловил слабый крик и почувствовал, будто что-то царапает щиколотку. Пнув, подумал, что наверняка попал по животному, возможно, по крысе. Тут вернулась со свечой сама старуха и повела его уже по другим извилистым проходам до самой двери с висячим на ней замком. Вынула из кармана ключ и, прежде чем открыть, основательно налегла на замок. Подняла свечу, которой и осветила комнату без окон, где единственной мебелью была дощатая полка, расположенная в нескольких дюймах от пола. В лицо обоим хлынула волна зловония, отчего пришлось входить внутрь, зажав рукой нос и рот. На полке лежало небольшое съеженное тельце, а рядом внизу стояла пустая пиала около тускло светившей масляной лампы.