Текст книги "Дочь фортуны"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

В три дня Джек кое-как восстановил свои силы, но ввиду собственной недальновидности на двух пальцах руки пошла гангрена. И даже после этого не удалось убедить человека в необходимости обратиться к врачу; напротив, предпочитал мало-помалу гнить, нежели умереть на виселице, как он сам говорил. Джо Ромпеуэсос собрала свой народ на другом крае барака, где, шушукаясь, все начали рассуждать о том, какие меры стоит предпринять, и, наконец, пришли к выводу: необходимо отрезать ему пальцы. Спустя какое-то время взор всех вновь обратился на Вавилонянина, Злого.

– Я? Да ни за что!

– Вавилонянин, дитя ошибки, быстро прекрати эти женоподобные штучки! – воскликнула разъяренная Джо.

– Вот и делай сама, Джо, я же для этого не гожусь.

– Если можешь разделать оленя, и с этим справишься за милую душу. Что тебе какая-то пара несчастных пальцев?

– Одно дело – животное, и совершенно другое – христианин.

– Ой, я не могу в это поверить! И это еще сын шлюхи хоть куда, с вашего позволения, девушки, будь сказано, да не способен оказать мне столь незначительную любезность! Да после всего того, что я для тебя сделала, несчастный такой!

– Извини, Джо. Я никогда не причинял вреда человеческому организму…

– Ай, ну о чем ты говоришь! А не убийца ли ты случайно? Может, сидел в тюрьме?

– Бывал и там за кражу скота, – признался великан, вот-вот начав плакать от унижения.

– Этим займусь я, – прервала, вся побледнев, Элиза, однако ж, твердым голосом.

Все недоверчиво на нее уставились. И даже Том Без Племени показался им куда более способным провести операцию, нежели такой нежный Чиленито.

– Мне потребуется хороший острый нож, молоток, игла, нить и несколько чистых тряпок.

Вавилонянин, полный ужаса, сидел на полу, зажав руками свою головищу, пока женщины занимались необходимыми приготовлениями в благоговейной тишине. Элизе пришло на память все ею выученное, когда присутствовала при работе Тао Чьена в Сакраменто, помогая тому извлекать пули и зашивать раны. Если тогда была способна выполнять все, не моргнув глазом, значит, то же самое сможет проделать и теперь, – решила она про себя. Согласно сказанному ее другом, самым главным была необходимость избегать кровотечений и заражений. Девушка не видела, как проходили ампутации, но когда удавалось вылечить несчастных, приходивших без ушей, всегда упоминал, что есть места, где за подобное преступление отрезают руки и ноги. «Топор палача скор на расправу, к тому же вовсе не оставляет ткани, которая могла бы покрыть культю кости», – говорил Тао Чьен. И многое ей объяснял, основываясь на лекциях доктора Эбанисера Хоббса, у которого была немалая практика, касающаяся полученных на войне ран, и кто научил его, как должно поступать в подобных случаях. Наименьший их вариант всего лишь пальцы, – заключила Элиза.

Мадам Ромпеуэсос как следует напаивала пациента ликером, напрочь лишая того сознания, в то время как Элиза обеззараживала нож, разогревая его до красноты. Затем заставила Джека сесть на стул, смочила его руку в большой тарелке с виски, после чего положила ее на край стола, предварительно отделив зараженные пальцы. Пробормотала одну из волшебных молитв Мамы Фрезии и, когда внутренне была готова, дала женщинам молчаливый сигнал, чтобы те крепче держали пациента. Затем прислонила нож к пальцам и метко ударила по нему молотком, одновременно вдавив в плоть его лезвие, четко отсекшее кости и оставшееся вбитым в стол. При этом Джек издал такой глубины вопль, вышедший из самого что ни на есть нутра, но все же продолжал находиться в настолько одурманенном состоянии, что ровным счетом не отдавал себе никакого отчета даже тогда, когда она принялась зашивать рану, а Эстер его бинтовала. Таким образом, пытка закончилась в считанные минуты. Элиза уставилась на только что ампутированные пальцы, пытаясь справиться с позывом к рвоте, в то время как женщины укладывали Джека на один из плетеных ковриков Вавилонянина, Злого, который, предпочитая как можно дальше оставаться от зрелища, хотя и робко, но все-таки приблизился, держа в руке свою шапочку малыша.

– Ты – настоящий мужчина, – только и прошептал он в полном восхищении.

В марте Элизе незаметно исполнилось восемнадцать лет, и она все еще ждала, что рано или поздно в дверях появится ее Хоакин, точно так же, как и любой другой мужчина в сотнях милях кругом, о чем продолжал твердить Вавилонянин. Джек, мексиканец, пришел в себя в считанные дни, и в одну прекрасную ночь тайно ускользнул прочь, ни с кем не прощаясь и не дожидаясь, пока заживут пальцы. Он оказался весьма порочным типом, и поэтому все только радовались уходу человека. Разговаривал крайне мало, вечно был как на иголках, то и дело бросал вызов, готовый реально напасть, завидев лишь малейшую тень воображаемой провокации. Никогда не выказывал благодарности за полученные милости, напротив, когда по окончании опьянения проснулся и узнал, что ему ампутировали пальцы, которыми когда-то неплохо стрелял, разразился чередой проклятий и угроз о том, что дитя суки, осмелившееся покуситься на его руку, еще расплатится за содеянное собственной жизнью. Вот тогда у Вавилонянина и иссякло терпение. После чего схватил его, точно куклу, быстро поднял до своего уровня, вперился в человека взглядом и сказал тому мягким голосом, что прибегнуть к подобному еще успеет, когда сам вот-вот был готов выйти из себя.

– Это я и был: Вавилонянин, Злой. Есть какие-то проблемы?

Едва прошла лихорадка, как Джек захотел воспользоваться услугами голубок в свое удовольствие. Те же разом оттолкнули клиента: ведь совсем не собирались давать тому что-либо даром. Все его карманы оказались пустыми, как девушки уже успели убедиться, раздевая мужчину, чтобы затем погрузить в ванну той ночью, когда заявился в заведение совершенно обмороженным. Джо Ромпеуэсос удостоила себя труда объяснить человеку, что если бы ему сейчас не отрезали больные пальцы, возможно, когда-нибудь потеряет руку целиком или вообще жизнь, так что лучше бы возблагодарил небо за то, что оказался под их крышей. Элиза не разрешала Тому Без Племени приближаться к этому типу, и сама старалась кормить раненого и менять тому повязки, потому что запах низости беспокоил ее столь сильно, что даже кожей ощущала чье-то нежелательное присутствие. Также не мог его выносить и Вавилонянин, и, пока тот находился в доме, всячески воздерживался от каких-либо разговоров с данным типом. Ведь всех этих женщин принимал за своих сестер и становился неистовым, видя, как Джек втирается в доверие, пуская в ход непристойные комментарии. И даже в случае крайней необходимости человеку не пришло бы в голову прибегнуть к профессиональным услугам своих товарищей. Ведь для него подобное было равнозначно совершению инцеста, хотя сама природа и вынуждала посещать спорные заведения, почему и говорил Чиленито делать то же самое в случаях, когда уже невозможно излечиться от своих дурных нравов, свойственных, пожалуй, лишь сеньоритам.

Ставя перед Джеком тарелку с супом, Элиза, наконец-то, осмелилась расспросить того о Хоакине Андьета.

– Мурьета? – спросил он, чувствуя некую подозрительность.

– Андьета.

– Я с ним не знаком.

– Возможно, речь идет о том же самом человеке, – подсказала Элиза.

– А что ты от него хочешь?

– Он мой брат. Я и приехала из Чили, чтобы разыскать его.

– Как это он твой брат?

– Да, такой же, не слишком высокий, черноволосый и с такого же цвета глазами, белой кожей, в общем, как и у меня, однако ж, мы не похожи друг на друга. На вид этот человек худощав, мускулист, храбр и пылок. Стоит тому заговорить, как окружающие тут же умолкают.

– Вот такой и есть Хоакин Мурьета, разве только не чилиец, а, скорее всего, мексиканец.

– Уверены?

– Я ни в чем не уверен, но если все-таки и увижу Мурьета, скажу, что ты его ищешь.

Этот человек ушел следующим вечером, и более о нем ничего не было известно, однако ж, спустя две недели у дверей барака случайно обнаружили сумку с парой фунтов кофе. Некоторое время спустя Элиза открыла ее, чтобы приготовить завтрак, но вместо кофе увидела лишь золотой порошок. По словам Джо Ромпеуэсос получалось, что человек вполне мог приходиться родственником любому из шахтеров, которых им удалось вылечить за это время, но у Элизы возникло предчувствие, будто Джек оставил вещь в качестве оплаты. Этот мужчина ни с кем не собирался любезничать. В воскресенье стало известно, что «шериф» набирал группу полицейских агентов, чтобы разыскать убийцу одного несчастного шахтера: виновного удалось найти в его же хижине, где тот всего лишь проводил зиму, когда-то успев получить девять ударов кинжалом в грудь, отчего глядел на все и вся окочуренными глазами. От якобы имевшегося у человека золота не было и следа, а вина за преступление, учитывая зверство последнего, легла на индейцев. Джо Ромпеуэсос не хотела запутываться еще больше, почему и спрятала два фунта золота под дубом и дала своему народу безапелляционный наказ держать язык за зубами и даже в шутку не упоминать ни о мексиканце с отрубленными пальцами, ни, тем более, о мешке с кофе. В два последующих месяца полицейские агенты поубивали полдюжины индейцев и на том забыли о деле, потому что занимались куда более безотлагательными вещами. Когда же достойно собственной персоной объявился предводитель племени с просьбой объяснить происходящее, живо отправили на тот свет и его. Индейцы, китайцы, негры и даже мулаты не могли доказать в суде неправомочность действий белого человека. Джеймс Мортон с еще тремя деревенскими квакерами были единственными людьми, осмелившимися противостоять толпе, намеревающейся приступить к линчеванию. Без оружия, они стояли как вкопанные, образуя собой круг, в центре которого находился осужденный. И по очереди читали наизусть отрывки из Библии, запрещающие убивать себе подобных; но орава, однако, грубо их отогнала.

О дне рождении Элизы никто не знал, стало быть, его и не отмечали, однако ж, в любом случае эта ночь на 15-ое марта осталась как в памяти девушки, так и остальных. Клиенты вернулись в барак, у голубок появилась постоянная занятость, Чиленито взялась стучать по клавишам фортепиано с искренним энтузиазмом, а Джо, не прерываясь, рассказывала оптимистические истории. Зима оказалась не такой уж и плохой после того, как миновали худшие последствия эпидемии, а плетеные коврики освободились от больных. Этим вечером целая дюжина шахтеров напилась на совесть, меж тем как снаружи ветер жестоко вырывал из земли сосны. Около одиннадцати часов настал полный ад. И никто не мог объяснить, каким образом начался пожар; мало того, Джо всегда подозревала другую мадам, свою конкурентку. Дерево загорелось, точно петарды, и спустя мгновение заполыхали занавески, шелковые шали и лоскуты постельного белья. Все убежали абсолютно невредимыми, кому-то даже удалось набросить поверх себя несколько накидок, а Элиза проворно схватила жестянку, в которой хранились столь драгоценные для нее письма. Пламя с дымом быстро окутали собой помещение, и, не прошло и десяти минут, как все запылало, точно факел, в то время как полуодетые женщины вместе с докучливыми клиентами, охваченные сплошным бессилием, наблюдали вмиг развернувшееся зрелище. В какой-то момент Элиза обвела взглядом окружающую обстановку, одновременно считая присутствующих, и, объятая ужасом, поняла, кого недоставало – Тома Без Племени. Они делили одну кровать на двоих, в которой и по сей момент мирно спал ребенок. Девушка не отдавала себе отчета, каким образом удалось схватить с плеч Эстер короткую мантилью, покрыть ею голову и, через силу пересекая вовсю пылающий тонкий деревянный простенок, побежать вслед за Вавилонянином, пытающимся удержать ту криками, отражающими полное непонимание того, отчего же она бросилась в огонь. Чуть погодя нашла-таки мальчика, стоящего в облаке дыма с насмерть перепуганными глазами, однако ж, сохраняя совершенно безмятежный вид. Тогда набросила накидку поверх ребенка и попыталась взять на руки, но дитя оказалось практически неподъемным, к тому же у обоих заметно усилились приступы кашля. Девушка упала на колени, одновременно толкая Тома ближе к выходу из помещения. Но ребенок так и не двинулся со своего места, почему оба превратились бы в пепел, не появись здесь в это мгновение сам Вавилонянин, и не схвати их каждого одной своей рукой, словно какие-нибудь пакеты, и не выйди все они на большую дорогу под аплодисменты тех счастливчиков, кто уже ждал снаружи.

– Проклятый мальчишка! Что же можно было делать там, внутри! – упрекнула Джо этого маленького индейца, одновременно обнимая и целуя ребенка, давая вместе с тем легкие пощечины, чтобы задышал и, наконец, пришел в себя.

Благодаря тому, что барак располагался на приличном расстоянии, удалось сохранить от пожара полдеревни, как впоследствии заметил сам «шериф», знавший о пожарах, к сожалению, слишком часто случающихся в этих краях, не понаслышке. Узнав о возгорании, прибежала дюжина возглавляемая кузнецом добровольцев, чтобы бороться с пламенем, хотя все это случилось с некоторым опозданием. Почему и удалось вызволить из пожара одну лишь лошадь Элизы, о которой в первые минуты перепалки никто и не вспоминал, от того привязанное животное, в конец помешавшись от ужаса, и стояло до сих пор в ангаре. Джо Ромпеуэсос потеряла за нынешнюю ночь все, чем только обладала в этом мире, и поникшей, пожалуй, люди увидели ее впервые. С ребенком на руках созерцала неизбежную гибель того, что удалось нажить, не в силах сдержать слезы, а когда остались лишь одни дымящиеся головешки, спрятала лицо на огромной груди Вавилонянина, кому обожгло брови и ресницы. Ощутив слабость этой сердобольной мамаши, которую все считали человеком неуязвимым, четыре женщины тоже заплакали хором, правда, стараясь скрыть плач ворохом нижних юбок, взлохмаченной шевелюрой и дрожащими телами. Но дух солидарности начал приносить свои плоды еще до того, как потухло пламя. Менее чем за час для всех нашлось свободное жилье в нескольких деревенских домах и в одном доме того шахтера, кого Джо в свое время спасла от дизентерии, тем самым, положив начало сбору средств. Чиленито, Вавилонянин и ребенок – трое мужчин, составлявших маскарадную группу – провели эту ночь в кузнице. Джеймс Мортон устроил два матраса, кинув на них толстые одеяла прямо рядом с всегда теплой кузницей, и накрыл для своих гостей великолепный завтрак, старательно приготовленный супругой проповедника, которая по воскресениям в открытую оглашала дерзкое влияние порока, под чем подразумевала все происходящее в двух борделях.

– Жеманничать сейчас совсем не время, этим бедным христианам недолго осталось, – сказала супруга преподобного, когда сама пришла в кузницу, принеся кушанье из зайца, кувшин с шоколадом и ванильные лепешки.

Она лично обежала деревню, прося хоть какую-нибудь одежду для голубок, все еще находящихся в одних нижних юбках, на что хозяйки других заведений не скупясь и отвечали. Люди избегали проходить перед заведением другой мадам, и все же во время эпидемии были вынуждены поддерживать отношения с Джо Ромпеуэсос и даже ее уважали. Похожим образом все складывалось и в те добрые времена, когда четыре уличные женщины ходили одетые настоящими сеньорами и закутанными с ног до головы, вплоть до того, пока не смогли сменить свои пышные наряды. В ночь пожара супруга пастора выказала желание забрать Тома Без Племени к себе в дом, но ребенок так вцепился в шею Вавилонянина, что его было невозможно оторвать оттуда никакой человеческой силой. Великан проводил бессонные часы со свернувшимся в одной руке Чиленито, а в другой ребенком, слегка задетый удивленным взглядом кузнеца.

– Выкинете эту мысль из головы, дружище. Никакой я не женоподобный мужчина, – возмущаясь, пробормотал он невнятно, но все же не выпуская из своих рук никого из двух спящих.

Устроенный шахтерами сбор средств вместе с закопанной под дубом сумкой с кофе весьма пригодились для того, чтобы разместить всех пострадавших в таком удобном и порядочном доме, что Джо Ромпеуэсос пришло на ум собрать свою бродячую компанию и всем вместе заново там обосноваться. Тогда как прочие деревни просто исчезали, стоило шахтерам продвинуться к новым местам промывки золота, эта, напротив, лишь росла и крепла, утверждалась сама по себе, и люди даже подумывали сменить ее название на какое-то более достойное. Зима подходила к своему концу, и по складчатым склонам горной цепи опять начали свое движение иные, новые потоки искателей приключений, почему другая мадам уже была во всеоружии. Джо Ромпеуэсос приходилось рассчитывать лишь на трех девочек, потому как всем было очевидно, что кузнец подумывает похитить у нее Эстер; тем не менее, поразмыслив, поняла, каким образом можно их устроить. У многих женщина уже успела завоевать определенное уважение и терять его совсем не желала: ведь впервые, пережив немало волнений, ощутила себя принятой этим обществом. И подобное было намного больше того, что чувствовала женщина, находясь среди голландок в Пенсильвании. Помимо прочего, обосноваться там представляло собой далеко не плохую мысль, принимая во внимание ее возраст. Узнав обо всех этих планах, Элиза решила для себя, что, мол, если Хоакин Андьета – или Мурьета – не объявится весной собственной персоной, тогда уже самой придется распрощаться со своими друзьями и продолжить поиски человека.

Пора разочарований

Под конец осени Тао Чьен получил последнее письмо от Элизы, которыми они, буквально передавая из рук в руки, нередко обменивались в течение нескольких месяцев, не прерывая традицию вплоть до Сан-Франциско. Сакраменто пришлось оставить где-то в апреле. Для него в этом городе слишком затянулась зима, и единственную моральную поддержку оказывали письма от Элизы, хотя и случайно, но все же приходившие и дающие надежду, что ему по-прежнему благоволит дух Лин и в ближайшем будущем даже сулит дружбу с еще одним «чжун и». Так, где-то удалось добыть книги по западной медицине и взяться за терпеливый труд по их практически построчному переводу для своего друга; подобным образом обоим предоставлялась возможность одновременно обогатиться столь отличающимися от собственных познаниями. Со временем удалось выяснить, что на Западе не так много было известно об основных растениях, способных предотвращать заболевания, и даже о «ки», энергии тела, совершенно не упоминаемой в этих трудах, благодаря которым, однако, сумели глубже понять другие аспекты данной области. Вместе с другом они и проводили эти дни, постоянно что-то сравнивая и обсуждая. И все же обучение не принесло молодому человеку ожидаемого и желаемого утешения. Напротив, на него так давила замкнутость, что даже пришлось оставить свою дощатую, окруженную садом с лекарственными растениями, хижину и переехать жить в населенную, в основном, китайцами гостиницу. По крайней мере, там была возможность слышать родной язык, а также употреблять привычную пищу. Несмотря на то, что его клиенты были очень бедными людьми, которых часто принимал бесплатно, удалось-таки скопить некоторую сумму. Если бы только вернулась Элиза, расположились бы в приличном доме, так размышлял молодой человек, а пока одному вполне хватало и гостиницы. Другой «чжун и» планировал выписать себе молодую супругу из Китая и решительно обосноваться с ней в Соединенных Штатах, потому что, несмотря на свое положение иностранца, именно там оба могли жить гораздо лучше, нежели в родной стране. Тао Чьен предупредил его о тщетности поиска так называемых «золотистых ирисов», особенно в Америке, где все дороги были давно пройдены и не раз, а простачки не упускали случая подтрунить над женщиной с кукольными ногами. «Обратитесь к агенту, чтобы тот привез вам улыбающуюся и здоровую супругу, а все остальное не так уж и важно», – советовал ему между делом. А сам старался быстрее сообразить, где сейчас в этом мире может находиться дух его незабываемой Лин, и насколько был бы счастливее, если бы к ее маленьким ножкам добавить и выносливые, как у Элизы, легкие. Его жена все еще бродила неприкаянной, не понимая своего места на этой далекой и чужой земле. Тем временем молодой человек продолжал взывать к любимой во время длительной медитации и в своих стихотворениях, однако, женщина так и не появлялась не то что наяву, но и в самых сокровенных сновидениях. Последний раз, когда удалось побыть вместе, был именно тот, проведенный в винном погребе день. Тогда она пришла навестить своего любимого в таком знакомом платье из зеленого шелка и с украшающими прическу пионами, одновременно обратившись с просьбой спасти Элизу. Подобное случилось, когда судно шло мимо Перу. С тех пор позади осталось столько воды, огромное количество суши, а, главное, прошло немало времени, поэтому Лин вне всяких сомнений блуждала смущенная и непонятно где. И, скорее всего, являла собой нежный дух, ищущий своего любимого по всему безвестному пустому континенту и лишенный какого-либо спокойствия. Повинуясь внушенной «чжун и» мысли, отдал распоряжение написать ее портрет некоему недавно прибывшему из Шанхая художнику, настоящему гению татуировок и непревзойденному мастеру рисунка, который, несмотря на следование известным ему точным инструкциям, не оправдал надежды заказчика увидеть ожидаемое и столь очевидное великолепие Лин. Тао Чьен оборудовал небольшой алтарь с этой картиной, перед которым подолгу сидел, взывая к своей любимой. И не понимал, почему одиночество, ранее принимаемое им же за благословение и роскошь, оказалось теперь столь невыносимым. Самым, пожалуй, худшим недостатком в ныне ушедшей в прошлое работе моряка было отсутствие личного пространства, которое бы позволяло предаваться безмолвию или тишине; теперь же, сполна получив последнее, напротив, желал общества. Тем не менее, идея выписать невесту казалась человеку полной бессмыслицей. Лишь раз перед этим духи предков указали было ему на идеальную супругу, хотя даже за мнимой удачей чувствовалось приближающееся бедствие. Как-то раз молодой человек познал взаимную любовь, и, честно говоря, не вернуть уже те времена невинности, когда казалось, что вполне устроит любая женщина, лишь бы была с маленькими ножками и доброго нрава. Полагал, что приговорен и дальше жить воспоминанием о Лин, потому что никакая другая не могла занять ее место с подобающим достоинством. Служанке либо сожительнице также не отдавалось предпочтения. И даже не служила стимулом нарушить одиночество необходимость обзавестись детьми, чтобы в будущем те чтили его имя и заботились о могиле. Молодой человек попытался объяснить все это своему другу, однако ж, запутался в выражении своих мыслей за неимением нужных слов, способных наиболее точно описать испытываемое страдание. Женщина – некий организм, могущий осуществлять работу, посвятить себя материнству и удовольствиям, но ни один умный и образованный мужчина не выказал бы намерения взять такую в компаньонки, – вот что однажды сказал ему друг после того, как Тао поделился с человеком своими чувствами. В Китае оказалось вполне достаточным оглядеться вокруг, чтобы прийти к подобному умозаключению, а вот в Америке супружеские отношения казались несколько другими. Испокон века сожительниц там не было ни у кого, по крайней мере, в столь явной манере. Немногочисленные семьи недалеких людей, с которыми познакомился Тао Чьен среди здешних холостяков, не удалось понять даже по прошествии времени. И невозможно было себе представить близкие отношения между ними ввиду того, что мужчины, вероятно, принимали собственных жен за равных себе людей. Здесь и крылась загадка, понять которую было бы крайне интересно, как и немало других, часто встречающихся в этой необычной стране.

Поначалу письма Элизы приходили, разумеется, в ресторан, и так как китайские служащие знали Тао Чьена, то немедля вручали адресату его корреспонденцию. Вот эти длинные, полные подробностей, письма и составляли человеку лучшую компанию. Вспоминал удивлявшуюся его печали Элизу, потому что никогда не думал даже о самой как таковой возможности дружить с женщиной, и еще менее считал нужным завязывать ее с некой носительницей совершенно другой культуры. Ведь почти всегда видел девушку в мужской одежде, которая, впрочем, не скрывала женскую природу; вдобавок, немало удивляло и то, что остальные принимали вид этого человека как должное, не задавая вопросов. «Здесь мужчины не смотрят на мужчин, женщины же принимают меня за женоподобного юношу», – писала она в одном из своих писем. Для него, напротив, Элиза представляла собой одетую в белое женщину, с которой снимал корсет еще в рыбацкой хижине в Вальпараисо. Также видел в этом человеке и больную, кого без всяких оговорок передал своим же подопечным, веля отнести в винный погреб судна; вспоминал теплое, прилипшее к собственному, тело теми жутко холодными ночами, проведенными лишь под брезентовой крышей. Нередко слышал веселый мурлыкавший голос, звучавший во время приготовления пищи, и перед глазами невольно всплывало серьезное выражение лица, когда та старательно помогала залечивать многочисленные раны пациентов. Смотрел на нее уже не как на девочку, но как на вполне зрелую женщину, несмотря на все еще хрупкие косточки и детское личико. Размышлял о том, как же изменится подруга, если подстричь волосы. И горько раскаивался, что не заставил себя сберечь косу. Все же подобная мысль пришла лишь после того, как расстался с волосами, считая их неким опьяненным проявлением сентиментальности. Теперь, по крайней мере, была возможность взять в руки свою косу, взывая таким способом к присутствию своей поистине необыкновенной подруги. Занимаясь медитацией, никогда не переставал посылать своей любимой защитную энергию. Другими словами, своеобразный оберег, чтобы хоть как-то помочь пережить множество смертей и всевозможных несчастий, которые старался не формулировать даже мысленно, потому что знал: если человек смакует свои мысли о чем-то нехорошем, подобное всегда заканчивается соответствующим образом. Порой, мечтал и о ней, просыпаясь на рассвете весь в поту; тогда бросал жребий своими специальными палочками первого китайского императора – ведь лишь так и мог заглянуть в невидимое. В далеко не однозначных посланиях Элиза всегда появлялась идущей куда-то по направлению к горе, что, впрочем, приносило молодому человеку некоторое успокоение.

В сентябре 1850 года ему удалось поучаствовать в некоем шумном празднестве патриотического характера, ознаменовавшим собой превращение Калифорнии в очередной Соединенный Штат. Теперь американцы охватили континент целиком – с Атлантического до Тихого океанов. На ту пору золотую лихорадку постепенно начинали принимать за некое всеобщее разочарование необъятных размеров, и Тао собственными глазами удалось увидеть эти шахтерские массы, уже обедневшие и напрочь лишенные сил, старающиеся не потерять своей очереди, чтобы сесть на судно и отправиться обратно в свои деревни. Таковых, кто возвращался, пресса тогда насчитала более девяноста тысяч. Матросов уже никаких не осталось, напротив, страшно не хватало судов, чтобы отвезти людей туда, куда они желали попасть. Каждый пятый шахтер умирал, то утонув в реке, то от болезней либо от холода; многие гибли, будучи злодейски убитыми или же от полученного в висок выстрела. Но иностранцы сюда все же прибывали, даже после того как специально отправились в эти края, причем далеко не за один месяц. Тем не менее, золото попадалось в руки отнюдь не любому смельчаку, снабженному корытом, палкой и парой сапог. Время героев-одиночек давно кануло в лету, место которого ныне заняли мощные компании, имеющие в своем распоряжении различные механизмы, которым было под силу разрушать потоками воды целые горы. Шахтеры работали за зарплату, и кому удавалось разбогатеть, становились предпринимателями, такими же жадными до скорого и неожиданного капитала, как и известные искатели приключений памятного сорок девятого года. Хотя были они куда пронырливее последних, скорее этим напоминая незабвенного еврея-портного по фамилии Леви. Этот человек выпускал брюки из толстой ткани с крепкими боковыми швами и металлическими заклепками, ставшие впоследствии необходимой униформой для рабочих. Тогда как многие все куда-то и уходили, китайцы же, напротив, продолжали прибывать и прибывать, напоминая собой молчаливых муравьев. Часто Тао Чьен переводил прессу на английский язык для своего друга, еще одного «чжун и», которому особенно нравились статьи некоего Джекоба Фримонта, потому что написанное там, в основном, совпадало с его собственной точкой зрения.

«Множество аргонавтов возвращаются в свои разоренные дома, так и не достигнув Золотого Руна, к тому же, вся так называемая Одиссея обернулась трагедией, и вместе с этим многие другие, хотя, может, и беднее, все же остаются, потому что не могут теперь жить где-либо еще. Два года проведенные на этой дикой и прекрасной земле сделали из них настоящих мужчин. Об опасностях, приключении, здоровье и жизненной силе – все то, что в Калифорнии считалось в порядке вещей, – здесь не было и речи. Золото свою задачу выполняло весьма неплохо: только, знай, привлекало людей, которые эту территорию сами и завоевывали, чтобы создать так называемую Обетованную Землю. Все это непреложно…», – писал Фримонт.

Для Тао Чьена, тем не менее, в раю, скорее, для скряг и жадных, жили люди порядком нетерпеливые и сплошь материалисты, навязчивой идеей которых было лишь как можно быстрее обогатиться. О духовной пище излишне и говорить, скорее, наоборот, насилие и невежество, пожалуй, единственные вещи, что здесь процветали. Вот из подобных отрицательных явлений человеческой жизни и вытекали все прочие, по крайней мере, в этом молодой человек был убежден. В свои двадцать семь лет немало повидал и не относил себя к лицемерам, однако ж, испытал поражение не из легких, столкнувшись с обычаями местных преступников и безнаказанностью их деяний. Уже давно распрощался с надеждой обрести в Америке столь желанное спокойствие, которая, очевидно, не считалась подходящим местом для ученика мудреца. Почему же тогда его так привлекала сама страна? Мужчина должен был всячески избегать очарования этой землей, что уже раннее случалось со многими, кто оставлял здесь свои следы; более того, предпочел бы вернуться в Гонконг или навестить в Англии своего друга Эбанисера Хоббса, вместе с которым продолжили бы обучение и практические занятия. За время, прошедшее с тех пор, как был насильно погружен на борт судна «Либерти» и увезен в далекие края, написал английскому доктору всего лишь несколько писем, но ввиду того, что плыли без остановок, ответ все не приходил и не приходил. Какая-то неизвестность была вплоть до того, пока, наконец, в Вальпараисо, в феврале 1849 года, капитан Джон Соммерс не получил для него письмо и, соответственно, не вручил адресату. На бумаге друг рассказывал о том, что находится в Лондоне и посвятил себя хирургии, несмотря на истинное призвание все-таки к душевным расстройствам, новейшему полю деятельности, едва ли изученному людьми, движимыми научной любознательностью.