Текст книги "Дочь фортуны"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Человек их уже поджидал. Тут же взял чемодан из рук Мамы Фрезии и указал Элизе следовать за собой. Девушка с няней слились в долгие объятия. У женщин была уверенность, что больше они не увидят друг друга, однако же, ни одна из двух так и не пролила слез.

– Что же ты скажешь мисс Розе, мамочка?

– Да ничего. Я сейчас же уеду на юг к своему народу, где никто и никогда меня не найдет.

– Спасибо, мамочка. Я всегда буду о тебе помнить…

– А я стану молиться, чтобы у тебя все было хорошо, моя девочка, – вот те последние слова, что услышала Элиза от самой Мамы Фрезии, перед тем как войти в хижину рыбаков, след в след за китайским поваром.

В затененной деревянной комнате без окон, пахнущей влажными рыболовными сетями, единственную вентиляцию которой обеспечивала лишь дверь, Тао Чьен вручил Элизе несколько мужских брюк и поношенную длинную блузу с тем, чтобы она все это надела. Молодая женщина не сделала жеста, чтобы тот отступил либо отвернулся из скромности. Элиза колебалась, ведь никогда прежде не приходилось раздеваться перед мужчиной, за исключением Хоакина Андьета, однако сам Тао Чьен не ощутил никакого смущения, за исключением недостатка личного пространства; тело со своими функциями оказалось совершенно естественным, а целомудрие представляло собой препятствие посильнее какой-либо добродетели. Она поняла, что теперь для брезгливости далеко не лучший момент, судно отчаливает этим же самым утром, и последние лодки довозили отстающий экипаж. Сняла соломенную шляпку, расстегнула сафьяновые ботинки и платье, развязала ленты нижних юбок и, умирая от стыда, дала знак китайцу, чтобы тот расшнуровал корсет. По мере того как наряды англичанки скапливались на полу, сама она утрачивала одну за другой связь с известным реальным миром и неумолимо входила в ту странную иллюзию, которая, в основном, и составляла ее жизнь в последующие годы. У молодой женщины было ясное осознание того, что начинается уже другая история, в которой она сама выступает как в роли главной героини, так и рассказчика.

Четвертый сын

У Тао Чьена не всегда было такое имя. По правде говоря, у него не было никакого имени вплоть до одиннадцати лет, для подобного занятия родители оказались слишком бедны: и звали его просто – Четвертый сын. Родился на девять лет раньше Элизы, в одной деревушке провинции Гуандун, в полутора днях ходу от административного центра, города Кантона, известного большинству европейцев именно под этим названием. Происходил из семьи знахарей. По бесчисленным поколениям людей его рода от родителей детям передавались познания о лекарственных растениях, искусство справляться с дурным настроением, волшебство, с помощью которого удавалось пугать демонов, и способность распределять энергию «ки». В год появления на свет Четвертого сына семья пребывала в крайней нищете, потеряв всю землю из-за происков ростовщиков и шулеров. Чиновники империи взимали налоги, таким способом хранили деньги, а затем налагали новые подати, чтобы покрыть ими свои кражи, и, кроме того, получить возможность взимать нелегальные комиссии и брать взятки. Семья Четвертого сына, как и большинство крестьян, просто не могла все это оплатить. Если и удавалось спасти от лап китайских чиновников несколько монет из своих скудных доходов, то буквально сразу теряли деньги в игре, одном из немногих развлечений, что были доступны бедным людям. Можно было ставить деньги на бега жаб и кузнечиков, тараканьи бои либо в «фан-тан», помимо многих других, популярных среди народа, игр.

Четвертый сын был ребенком жизнерадостным, который мог смеяться просто так, хотя также обладал потрясающей способностью к вниманию и любознательностью к учению. В семь лет мальчик узнал, что талант настоящего знахаря состоит в поддержании равновесия между «инь» и «ян». В девять ознакомился со свойствами местных растений и уже мог помогать своему отцу и старшим братьям в хлопотных приготовлениях пластырей, мазей, тоников, бальзамов, сиропов, порошков и пилюль, нужных для деревенской фармакопеи. Его отец вместе с Первым сыном путешествовал пешим ходом из деревни в деревню, предлагая жителям лечение и различные средства, в то время как сыновья Второй и Третий возделывали жалкий кусок земли, единственное состояние их семьи. Четвертому сыну поручали собирать растения, и ему нравилось этим заниматься, потому что было разрешено бродяжничать по окрестностям без присмотра, на ходу придумывать игры и подражать голосам птиц. Иногда, если у мальчика оставались силы после выполнения нескончаемых домашних поручений, приходилось сопровождать мать, которая, будучи женщиной, не могла обрабатывать землю без насмешек и издевок со стороны соседей. Семья выживала с грехом пополам, к тому же ее долги все увеличивались и увеличивались вплоть до этого рокового 1834 года, когда худшие из бед, точно камни, обрушились на этих людей. Все началось с опрокинутого котелка с кипятком на младшую сестру, которой едва исполнилось два года, что ошпарил ее с головы до ног. Тогда девочке приложили яичный белок на полученные ожоги и вылечили с помощью предназначенных для таких случаев трав, но не прошло и трех дней, как ребенок совершенно выдохся от страданий и умер. Мать все не приходила в себя. Других детей она лишилась еще в их детстве, и каждая потеря не проходила бесследно для души, оставляя там незаживающие раны, но несчастный случай с малышкой стал той последней каплей, что переполнил всю чашу. Зрение у женщины начало слабеть, с каждым днем становилась все худее, кожа все зеленела и увеличивалась хрупкость костей. И без особого пойла, что давал ей муж, так бы и не удалось оттянуть неумолимое продвижение загадочной болезни этой женщины. Все длилось до тех пор, пока однажды утром не обнаружили застывшую мать с облегченной улыбкой на лице и спокойствием во взгляде, потому что, наконец-то, она уже встала на путь воссоединения со своими умершими детьми. Что касается женщины, то никаких сложностей с похоронными обрядами здесь не было. Они не могли нанять монахиню, равно как и у семьи не было риса, который во время церемонии стоило бы предложить родственникам и соседям. Хотя, по крайней мере, все удостоверились, что ее дух уже не на крыше, не в колодце и уж тем более не в пещере с крысами, откуда спокойно мог бы появиться позднее, чтобы воздать остальным. Без матери, которая изо всех сил и с невероятным терпением объединяла семью, оказалось совершенно невозможным сдержать наступление бедствий. Тогда выдался год тайфунов, не было практически никакого урожая, и люди испытывали сильнейший голод; к тому же, на опустошенной территории Китая становилось все больше нищих и бандитов. Оставшуюся в семье девочку семи лет продали посреднику, и больше о ней ничего не было известно. Первого сына, которого готовили заменить отца в ремесле нетрадиционной медицины, покусала больная собака, и немного спустя тот скончался, выгнувшись напоминавшим дугу телом и брызгая слюной изо рта. Сыновья Второй и Третий были уже в том возрасте, когда положено приступать к работе, и им поручили заботиться о живом отце, исполнить все похоронные обряды по его смерти и чтить память того и других своих предков по мужской линии, ограничиваясь пятью поколениями. Четвертый сын оказался не особо годным, которого к тому же нужно было еще и кормить, поэтому отец продал мальчика в рабство неким торговцам на десять лет, которые проходили своим караваном по окрестностям деревни. Самому ребенку было тогда одиннадцать лет.

Благодаря одному из этих непредвиденных событий, которые часто вынуждали менять направление, данный период рабства, который для мальчика мог стать настоящим адом, на самом деле, оказался гораздо лучшим временем, нежели проведенные под родительским кровом годы. Две самки мула тащили нагруженную больше остальных, составляющих караван, повозку. Изнуренное стенание слышалось с каждым оборотом колес, которые не смазывали специально, чтобы таким способом намеренно отпугивать всякую нечистую силу. Чтобы избежать побега, животных, от каждого по одной веревке, привязывали к Четвертому сыну, который все безутешно плакал с тех самых пор, как мальчика забрали у отца и братьев. Разутый и жаждущий, с содержащей скудные принадлежности сумкой за спиной, мальчик шел все дальше, видя, как исчезают крыши родной деревни и очертания знакомого пейзажа. Единственное, что ему было известно, – жизнь в этой хибаре, которая была и не такой плохой, родители с ребенком обращались мягко, мать рассказывала сыну различные истории, а любой предлог мог послужить причиной смеха и небольшого празднества даже во времена наибольшей нищеты. Рысил за самкой мула, убежденный, что с каждым шагом он все более и более углублялся в территорию коварных духов и боялся, что скрипа колес и звона подвешенных к повозке колокольчиков для обеспечения безопасности или хотя бы какой-то защиты было далеко недостаточно. К тому же, едва удавалось понимать диалект путешественников, но даже некоторые, схваченные на лету, слова нагоняли на мальчика ужасающий страх, пробирающий до самых костей. Толковали многие непонятные мысли, что бродили по области, были и слова, касаемые потерянных душ мертвецов, над которыми в свое время не провели надлежащего обряда погребения. Сильный голод, тиф и холера разносились по этой территории с мертвецами, где не оставалось достаточного количества живых людей, способных должным образом чествовать покойников. К счастью, призраков и демонов принимали за глупцов: те не умели сновать по углам и с легкостью разбрасывались предложенными дарами, состоящими из еды либо подарков из бумаги. И все же иногда ничем не удавалось их разъединить. Сами, к тому же, могли материализоваться, намереваясь завоевать свою свободу, убивая чужаков или проникая в их тела. Так пытались обязать последних осуществлять невероятные проделки. Уже прошло несколько часов ходу, летняя жара и жажда только лишь увеличивались, мальчик спотыкался через каждые два шага, а его новые нетерпеливые хозяева все подгоняли ребенка ударами дубинкой по ногам совершенно без злого умысла. С восходом солнца люди решили задержаться и расположиться лагерем. Облегчили ношу животным, развели огонь, приготовили чай и разделились на небольшие группы, чтобы сыграть в «фан-тан» и «маджонг». Наконец, кто-то вспомнил о Четвертом сыне и передал тому плошку с рисом и стакан чая, к которым мальчик и приступил, выказывая ввиду голодных месяцев накопленную прожорливость. В этой обстановке людей удивил стон завываний, и впоследствии они увидели себя в окружении тучи пыли. Гвалт налетчиков примкнул к путешественникам, а малыш, испугавшись, залез под повозку, насколько позволяла веревка, за которую тот был привязан. Речь шла не о неисчислимом множестве, как можно было догадаться сразу, а о банде разбойников, одной из многих, что издевались над никчемными солдатами империи, обрушиваясь на людей прямо средь дороги в это время сплошного отчаяния. Едва торговцы оправились от первого поражения, как тут же собрали свое оружие и оказали сопротивление беглым в окружении гвалта криков, угроз и выстрелов, что длились всего лишь несколько минут. Как только пыль слегка осела, один из бандитов сбежал, а двое других, тяжелораненые, упокоились в земле. Их оставили с тряпками на лице и удостоверились, что люди на самом деле были юношами в лохмотьях, к тому же вооруженные дубинками и примитивными копьями. Затем, уже в спешке, продолжили обезглавливать и всех прочих, чтобы те страдали от унижения, что оставили этот мир, будучи разделанными в куски, а не теми целыми, которыми когда-то в нем появились, а головы насаживали на позорные столбы, что стояли по обе стороны дороги. Когда духи чуть успокоились, было видно, как член каравана катался по земле со зверской от копья раны в бедре. Четвертый сын, кто, находясь под повозкой, от ужаса все еще не мог шевелиться, все же вышел, пресмыкаясь, из своего потайного места и уважительно попросил разрешение у достопочтенных торговцев внимательно отнестись к ране, и за неимением альтернативы люди разрешили ему приступить к делу. Попросил тогда чая, чтобы промыть кровь, затем открыл свою сумку и извлек оттуда флакон «баи яо». Приложил к ране эту белую мазь, туго перевязал ногу и без малейшего колебания объявил, что менее чем за три дня порез закроется. Данный случай спас его от проведения последующих десяти лет работы на положении раба и худшего, чем с собакой, обращения с собой. Ведь узнав о такой способности, торговцы продали его в Кантон знаменитому медику, занимающемуся традиционной медициной, и мастеру иглотерапии – так называемому чжун и, – ведь сам он тоже нуждался в подмастерье. Обладая такой мудростью, Четвертый сын приобрел познания, которых так бы никогда и не получил от своего неотесанного отца.

Старик-учитель был человеком невозмутимым, с совершенно бесхитростным, напоминавшем луну, лицом, медленным голосом, костлявыми и очень чувствительными руками – наилучшим средством в его ремесле. Первое, что он сделал по отношению к своему слуге, – дал юноше имя. Справился по астрологическим и содержащим пророчества книгам, чтобы, наконец, выяснить подходящее для мальчика имя: Тао. Слово это имело далеко не одно значение, среди которых были, например, путь, направление, смысл и взаимопонимание, но особенный акцент ставился на путешествие длиною в жизнь.

– Тебя зовут Тао Чьен. Это имя укажет тебе дорогу в медицину. Твое предназначение будет облегчать чужую боль и постигать житейскую мудрость. Будешь «чжун и», как и я сам.

Тао Чьен… Молодой подмастерье с благодарностью получил свое новое имя. Поцеловал руки своего наставника и улыбнулся – впервые с тех пор, как покинул домашний очаг. Порыв радости, что прежде заставлял его танцевать в свое удовольствие без всякой на то видимой причины, вновь побудил сердце трепетать в груди, а улыбка не сходила с лица целую неделю. Ходил по дому вприпрыжку, смакуя с наслаждением собственное имя, точно карамельку за щекой, повторяя слово вслух и в мечтах до тех пор, пока оно полностью не соотнеслось с его личностью. Учитель, последователь Конфуция в практической части и приверженец Будды в вопросах идеологии, учил мальчика довольно строго, и в то же время проявляя наибольшую мягкость и дисциплину в поведении, чтобы из него получился неплохой доктор.

– Если мне удастся обучить тебя всему тому, к чему стремлюсь сам, то однажды ты станешь настоящим просвещенным человеком, – сказал ему учитель.

Утверждал, что обряды и церемонии столь же необходимы, как и нормы хорошего воспитания и уважение к высокопоставленным лицам. Говорил, что познанию без мудрости невелика цена, а мудрость не приходит без одухотворенности, тогда как истинная одухотворенность всегда и непременно включает в себя помощь остальным и окружающим человека людям. Так как подобное объяснялось юноше неоднократно, получается, что суть порядочного врача состоит в способности быть милосердным и в постоянном руководстве чувством этики, без чего священное искусство ставить пациентов на ноги становится элементарным шарлатанством. Учителю симпатизировала добродушная улыбка своего подмастерья.

– Ты заслуженно и честно прошел часть пути к мудрости, Тао. Мудрец – вечно веселый человек, – утверждал мастер.

Целый год Тао Чьен вставал на рассвете, как и любой другой студент, чтобы посвятить час медитации, песнопениям и молитвам. Рассчитывал лишь на день отдыха, чтобы отпраздновать Новый год, ведь, в основном, его единственные занятия составляла работа и учеба. Прежде всего, нужно было овладеть в совершенстве китайской письменностью, считающейся официальным средством общения на этой огромной, состоящей из множества деревень, причем каждая со своим языком, территории. Его учитель оставался непреклонным в том, что касалось красоты и правильности каллиграфии, ведь это, в основном, и отличало утонченного человека от любого мошенника. Также настаивал на развитии в Тао Чьене художественной впечатлительности, которая, по мнению учителя, была свойственно существу наивысшего уровня. Как и все цивилизованные китайцы, мужчина ощущал в себе безудержное пренебрежение к войне, и, напротив, более склонялся к таким видам искусства, как музыка, живопись и литература. В свою очередь Тао Чьен научился ценить изящное кружево, созданное из перламутровой нити в виде капель росы, особенно поблескивающих при свете утренней зари, и выражать свое наслаждение, выплескивая на бумагу вдохновленные, написанные изящным каллиграфическим почерком, стихотворения. По разумению наставника, единственное, что могло быть хуже сочинения самой поэзии, – сочинение плохой поэзии. В этом доме мальчик помогал на частых собраниях, на которых приглашенные, побуждаемые мгновенным вдохновением, творили свои стихотворения и восхищались садом, пока сам он подавал чай и, изумленный, вслушивался в происходящее. Можно было обрести бессмертие, написав книгу, а особенно книгу стихотворений, – сказал учитель, который сам уже написал несколько. К деревенским практическим познаниям, что приобрел Тао Чьен, наблюдая своего отца за работой, добавился и впечатляющий объем теории по китайской медицине, идущей из глубины веков. Молодой человек узнал, что в человеческом теле присутствуют пять составляющих – дерево, огонь, земля, металл и вода, каждая из которых символизирует пять планет, пять атмосферных состояний, пять цветов и пять нот. Посредством надлежащего использования лекарственных растений, иглоукалывания и лечебных банок, порядочный врач мог предотвратить и вылечить различные болезни. Также тот обладал способностью управлять мужской, активной и легкой, энергией и энергией женской, пассивной и темной – «инь» и «ян». Тем не менее, задача этого искусства была не только устранять заболевания, но и поддерживать гармонию в целом. «Ты должен выбрать свою систему питания, определить направление кровати и проводить занятия медитацией согласно времени года и направлению ветра. Так ты никогда не утратишь связь с вселенной», – советовал ему учитель.

«Чжун и» был вполне доволен своей судьбой, хотя факт отсутствия потомков немного, словно тень, омрачал его дух. У мастера не было детей. И это несмотря на принимаемое внутрь чудодейственное мате в течение всей жизни с целью очистить кровь и укрепить член. Также употреблял различные средства и всякого рода колдовства по совету его двух умерших в молодости супруг, как, впрочем, и многочисленных, последовавших за ними, любовниц. Должен был покорно смириться с тем, что эти самоотверженные женщины не были ни в чем виноваты, а причина, скорее, состояла в вялости, возникавшей от употребления любимого крепкого ликера. Ни одно из подобных средств, решающих проблемы бесплодия, которые неплохо служили ему в помощи другим людям, так и не дало нужного результата самому учителю, и последний, наконец, смирился с очевидным фактом, говорящим о наличии почечной недостаточности. Тогда окончательно прекратил мучить своих женщин бесполезными требованиями и стал наслаждаться ими в полную силу в соответствии с правилами прекрасного «интимного дневника» из собственной коллекции. Тем не менее, старик отдалился от подобных удовольствий довольно давно, более теперь заинтересованный в приобретении новых познаний и исследовании узкой тропы мудрости, чье присутствие немного развлекало человека в интеллектуальных стремлениях. И вовсе не нужно было держать перед глазами девушку, чтобы описывать ту в возвышенных стихотворениях, учителю было достаточно всего лишь воспоминания. Также и отказывался от собственных детей, зато стоял перед необходимостью задумываться о своем будущем. Кто бы ему помог на последнем этапе и в самый смертный час? Кто бы стал чистить его могилу и чтить его память? Ранее мастер обучал своих учеников, и с каждым из них все крепло тайное тщеславие усыновить мальчика, но никто так и не удостоился подобной чести. Тао Чьен не был ни самым умным, ни с наиболее развитой по сравнению с другими интуицией, но глубоко внутри вынашивал навязчивую идею запомнить все то, что только-только узнал от наставника, потому что внутренне соотносил себя с ним. Кроме того, сам был мальчиком приятным и жизнерадостным, поэтому и оказалось совсем нетрудно привязаться к мастеру. В годы совместного сосуществования столь сильно им дорожил, поэтому часто спрашивал себя, как это возможно, чтобы у такого человека не было родного сына. Однако уважение к своему ученику вовсе не ослепило наставника, ведь, судя по опыту, происходящие в отрочестве перемены обычно бывают самыми значимыми, потому и не мог предсказать, каким в дальнейшем человеком станет этот юноша. Как гласит китайская пословица: «Если ты выдающийся молодой человек, то неважно, кто из взрослых тебе в чем-либо прислуживает». Боялся ошибиться снова, как подобное уже случалось с ним прежде, и предпочел бы выждать с тем терпением, которым природа щедро наделила мальчика. Меж тем все продолжал его направлять, делать то же, что и с молодыми деревьями в собственном саду и, тем самым, помогая юноше развиваться в правильном направлении. По меньшей мере, этот всему учился быстро, – так полагал опытный медик, подсчитывая, сколько лет жизни тому еще осталось. Согласно астральным знакам и исходя из старательного наблюдения за своим телом, у него вряд ли еще было бы время для того, чтобы обучить какого-то другого ученика. Вскоре Тао Чьен уже умел выбирать нужные материалы на рынке и в магазинах с лекарственными травами – при этом как следует торгуясь – и вполне был способен готовить различные средства без посторонней помощи. Наблюдая за работой врача, молодой человек узнал о непростом функционировании человеческого организма, о средствах для снятия жара при лихорадке и о том, как справляться со страстным темпераментом. И еще научился возвращать человеческое тепло тем, кто страдал от предваряющего смерть холода, вызывать течение биологических соков в пустотах и убирать их там, где те струились довольно сильно. Предпринимал длительные экскурсии по полям, ища лучшие растения, дающие максимальный эффект, которые издалека приносил обратно, завернутыми во влажные тряпки, чтобы сохранить травы свежими по дороге в город. Когда юноше исполнилось четырнадцать лет, учитель счел того вполне зрелым для практических занятий, а потому и регулярно отправлял поджидать проституток с определенным наказом ни в коем случае не торговаться с ними, потому что, осматривая их, по собственному опыту мог доказать, что те приносили лишь смерть.

– Болезни, полученные в борделях, убивают большее количество людей, нежели опиум и тиф. Хотя если справишься со своими обязанностями и научишься во всем соблюдать умеренность, в надлежащий момент я куплю тебе какую-нибудь девственницу, – обещал ему учитель.

У Тао Чьена было голодное детство, но, несмотря на это, тело вытянулось и достигло достаточно большого роста по сравнению с любым другим членом его семьи. В четырнадцать лет еще совершенно не чувствовал тягу к девушкам, которых можно было спокойно снять на время, наоборот, проявлял к таким лишь научную любознательность. Все эти создания настолько от него отличались, жили в таком далеком и непостижимом мире, что сам юноша даже не мог всерьез воспринимать их человеческими существами. Уже позже, когда внезапная атака мужской природы исказила юношу как следует, и все ходил, точно пьяный, спотыкаясь о собственную тень, его наставник сожалел о том, что в свое время не должен был препятствовать общению ученика с женщинами легкого поведения. Ничто так не отвлекает порядочного студента от его ответственных занятий, как рвущиеся наружу мужские потребности. Женщина его бы успокоила, и сама заодно стала бы полезной во всем том, что касается практических познаний, но так как мысль купить одну оказалась для учителя обременительной – совершенно комфортно было жить в исключительно мужском мире – то заставлял и Тао принимать настой, способный унять пыл. «Чжун и» не помнил за собой урагана плотских страстей и из лучших побуждений давал своему ученику «интимный дневник» из собственной библиотеки в качестве части образования юноши, не задумываясь о том изнуряющем эффекте, который последние оказывали на беднягу. Так он заставлял запоминать каждую из двухсот двадцати двух любовных поз со своими поэтическими названиями, к тому же, должен был без всяких колебаний определять их на чудесных иллюстрациях в книгах, что заметно занимало молодого человека.

Тао Чьен ознакомился с городом Кантон так же хорошо, насколько прежде тому была известна его небольшая деревня. Юноше нравился этот древний, окруженный стеной, город, со своей хаотичной жизнью, извилистыми улицами и каналами. Там совершенно перемешивались дворцы и неказистые хижины, объединенные людьми обоего пола, и также в нем был народ, живший и умиравший исключительно на лодках в реке, так ни разу в жизни и не вступивший на сушу. Молодой человек привык к влажному и теплому климату подвергнутого смерчам лета, но все же приятнее находиться в нем было зимой – с октября по март. Кантон был совершенно закрыт для чужаков, хотя, как правило, неожиданно встречались пираты под флагами различных наций. Существовало несколько торговых ларьков, где иностранцы могли обменять товар исключительно с ноября по май, однако налоги, различные постановления и препоны были такими, что международные торговцы предпочитали обосновываться в Макао. Рано по утрам, когда Тао Чьен отправлялся на рынок, по дороге нередко попадались новорожденные девочки, выброшенные на улицу либо плавающие в каналах, зачастую с болью в выражении лица от покусов собак или крыс. Таких никто не любил, считались ни кем иным, как напрочь отвергнутыми членами общества. Зачем кормить пусть даже и одну дочь, цена которой даже не будет и гроша и чья судьба прислуживать в семье мужа? «Лучше отдавать предпочтение безобразному сыну, нежели дюжине дочерей, пусть и мудрых, точно Будда», – гласила народная пословица. В любом случае детей в городе было – хоть отбавляй, к тому же, все рождались и рождались, точно мыши. И повсюду то и дело распространялись бордели и курительные комнаты, в которых особенно популярным был опиум. Кантон был густонаселенным городом, богатым и веселого нрава, с многочисленными храмами, ресторанами и игорными домами, где шумно и с размахом отмечались календарные праздники. И даже наказания с казнями являлись поводом к празднованию. Объединяли собой толпу, которая бурно аплодировала палачам, носившим испачканные кровью фартуки и целые коллекции заточенных ножей, отсекая головы своими меткими ударами. Правосудие свершалось довольно простым и относительно вольным способом, без каких-либо апелляций и без лишнего зверства. Лишь за исключением случаев предательства императора, худшего из возможных преступлений, расплата за которое была непременно медленная смерть и изгнание из общества всех членов семьи и родственников, которых в дальнейшем обращали в рабство. Незначительные проступки наказывались бичеванием либо шеи виновных на несколько дней заковывались в точно подходящие по размеру деревянные платформы, таким способом лишая людей полноценного отдыха и возможности прикоснуться к голове руками хотя бы для того, чтобы поесть или почесать. На площадях и рынках выделялись среди прочих рассказчики историй, которые, как и нищенствующие монахи, путешествовали по стране, строго блюдя тысячелетнюю устную традицию. Жонглеры, акробаты, волшебники со змеями, трансвеститы, бродяги-музыканты, колдуны и гимнасты встречались на улицах. Тут же, в подобном окружении, кипела торговля шелком, чаем, нефритом, специями, золотом, черепашьими панцирями, фарфором, изделиями из слоновой кости и драгоценными камнями. Овощи, фрукты и мясо предлагались в беспорядочной мешанине: кочаны капусты и нежные, слабые побеги бамбука располагались прямо вплотную с клетками, где содержались коты, собаки и еноты, которых убивал мясник и очень ловко, буквально одним движением, снимал с них шкуру в угоду покупателям. Были и длинные переулки исключительно из птиц. Ведь ни в одном из домов не было недостатка в птицах и клетках, начиная с самых простеньких и вплоть до из утонченного дерева с встречающимися вкраплениями серебра и перламутра. Другие отделы рынка выделялись под экзотических рыб, которые привлекали удачу к их приобретшим людям. Вечно любопытный Тао Чьен немного отвлекся, желая познакомиться и понаблюдать за рыбами. А после юноша должен был бежать выполнять свою обязанность и приобретать нужное в отделе, где продавались различные материалы по его ремеслу. Мог определить действительно необходимое с закрытыми глазами по резкому запаху специй, растений и лечебной коры с разных деревьев. Высушенные змеи лежали вповалку, напоминая какую-то пыльную неразбериху; жабы, саламандры и странные морские животные висели, нанизанные на веревки, точно ожерелье, сверчки и большие жуки с тяжелыми светящимися раковинами чахли в ящиках; обезьяны всех видов ждали смерти своим чередом; лапы медведей и обезьян, рога антилоп и носорогов, глаза тигра, плавники акулы и лапы загадочных ночных птиц – все это продавалось и покупалось в развес.

Первые годы в городе Кантон прошли для Тао Чьена за обучением, работой и служением своему престарелому наставнику, которого, в конце концов, стал чтить и уважать, будто родного деда. Воспоминания о собственной семье постепенно рассеялись, и почти что начали забываться лица отца и братьев, однако ж, не лицо матери, которое, напротив, часто ему являлось. Вскоре обучение перестало быть каким-то заданием и обернулось страстным увлечением. Каждый раз, узнав что-то новое, тут же летел к учителю, где бы тот ни был, и второпях делился полученными сведениями. «Чем больше ты выучишь, тем скорее поймешь, как мало на самом деле ты знаешь» – посмеивался этот пожилой человек. По своей собственной инициативе Тао Чьен решил овладеть такими китайскими наречиями, как мандарин и ходившее в городе Кантон, потому что уж очень ограниченным оказался диалект его родной деревни. Впитывал знания от своего учителя столь быстрыми темпами, что старик, как правило, шутя, обвинял юношу в краже личных мечтаний, хотя эта страсть к обучению, в конце концов, облагораживала последнего. Делился с молодым человеком ровно стольким, сколько он сам хотел выяснить, и не только по медицинским вопросам, но также и по другим аспектам из своего далеко не полного запаса познаний и утонченной культуры. Добродушный от природы, наставник, однако, был способен к строгой критике. И в том, что касалось силы, отличался требовательностью, потому что, как сам любил говорить, «у меня уже нет достаточного количества времени, и в другой мир я не могу унести с собой все то, что знаю сам, кто-то и здесь должен найти соответствующее применение сведениям после моей смерти». Тем не менее, что касается познаний, также предупреждал ученика и о ненасытности, которая способна взять вверх над человеком, равно как и обжорство или похоть. «Мудрец ничего не желает, не судит, не строит планов, его разум всегда открыт, а на сердце покой», – утверждал учитель. Когда подмастерье своим поведением не оправдывал эти слова, то бранил его с таким выражением печали на лице, что Тао Чьен лучше бы предпочел наказание плетью, но подобная практика шла вразрез с темпераментом «чжун и», ведь старался никогда не допускать ситуаций, в которых его поступками и действиями руководил бы гнев. Единственные случаи, в которых церемонно ударял юношу бамбуковой палочкой, без раздражения, хотя и со всей твердостью поучительного духа, бывали тогда, когда без малейшего сомнения был способен доказать, что его подмастерье подвергся искушению игрой либо провел время с женщиной за деньги. Обычно Тао Чьен запутанно рассказывал произошедшие на рынке истории, вместо чего, по правде говоря, делал ставки в игорных домах, противостоять притягательности которых оказывалось совершенно невозможно, либо прибегал к краткому утешению, что только и мог получить студент на руках некой дамы во многих борделях. Его хозяин не замедлил разоблачить молодого человека, потому что, если бы проигрался, то не смог бы объяснить, из какой суммы вернул деньги, а если бы выиграл, то вряд ли сумел бы скрыть свою эйфорию. И даже женщины все бы поняли, лишь уловив запах кожи этого юноши.