Текст книги "Дочь фортуны"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Не трогайте его, и понадобится не так много времени, как из человека получится самый высокооплачиваемый тенор во всей Европе, – предвещала красавица. И не ошиблась.

Несмотря на огромную разницу в возрасте, между ней и маленьким Карлом развивалась необычная связь. Женщина восхищалась чистотой чувств и таким рвением ребенка к музыке; а он видел в прекрасной особе музу, которая не только берегла мужество молодого человека, но также и обучала искусно пользоваться этим качеством. На тот момент, когда решительно изменился голос, и настала пора начинать бриться, в обществе развилась известная привычка евнухов удовлетворять женщину не предусмотренными природой и традициями способами, но с Розой Соммерс ему ничто не угрожало. Она совсем не набрасывалась на юношу с жаром слишком непочтительных материнских ласк, а тот, в свою очередь, не прибегал к уловкам посетителей притона, по крайней мере, так решил, совершенно не подозревая, что менее чем за три практических занятия ученица превзойдет его в изобретательности. В деталях этот мужчина был осторожен и прекрасно знал очаровательную силу нужных слов во время занятий любовью. Левой рукой расстегнул ей одну за другой жемчужные пуговки на спине, а правой одновременно снял шпильки с прически, и при этом успевал еще в определенном ритме целовать, шепча скучные слова. Та рассказывала о своих невеликих формах, первозданной белизне кожи, о классической окружности шеи и плеч, что разжигали в мужчине страсть и совершенно необузданное возбуждение.

– Ты сводишь меня с ума…. Не знаю, что со мной происходит, ведь никогда не любила и не полюблю никого так, как тебя. Эта встреча произошла по воле самого Проведения, мы просто созданы, чтобы любить друг друга, – шептала женщина вновь и вновь.

Он читал даме наизусть весь свой репертуар, и делал это не на зло, а с глубокой убежденностью в своей порядочности и в чувстве слепой любви к Розе. Развязал шнуровку корсета и снял все нижние юбки, оставив женщину лишь в нижнем батистовом белье и почти прозрачной сорочке, сквозь которую виднелись маленькие ягодки земляники ее сосков. Но не стал снимать сафьяновых ботиночек с чуть скошенными каблуками, а также белые чулки, закрепленные на коленях вышитыми резинками. В этот момент мужчина слегка приостановился, задыхаясь, издавая грудью глухой шум, полностью убежденный в том, что Роза Соммерс была самой красивой женщиной во всем мире, просто ангелом, и что сердце так и разорвется, если сейчас не упокоится. Совершенно без усилий приподнял ее на руках, пересек комнату и опустил на ноги прямо перед большим зеркалом в золоченой рамке. Мерцающий свет свечей и висящий на стенах театральный гардероб – все там было вперемешку: и парча, и перья, и вельвет с выцветшими кружевами – вот что придавало данной сцене почти нереальный, если не сказочный, вид.

Беззащитная, опьяненная эмоциями, Роза смотрелась в зеркало и никак не могла узнать эту женщину в нижнем белье, с растрепанными волосами и зардевшимися щеками, которую целовал в шею и ласкал грудь обеими руками какой-то также неизвестный мужчина. Эта страстная пауза и дала время тенору, чтобы восстановить дыхание и слегка потерянный в первоначальных нападках лоск. Мужчина начал раздеваться перед зеркалом, ничего не стыдясь, и нужно сказать, что куда лучше он смотрелся обнаженным, нежели одетым. Здесь необходим хороший портной, подумала тогда Роза, никогда прежде не видевшая обнаженного мужчину, считая и своих братьев в детстве. А информация, что она знала, проистекала из преувеличенных описаний, данных в пикантных книгах и некоторых японских почтовых открытках, что удалось обнаружить в вещах Джона, и на них мужские органы были изображены явно оптимистических размеров. Украшение в форме груши, негнущееся и розового цвета, что появилось перед глазами, совсем не испугало ее, как того боялся Карл Брецнер, а, наоборот, вызвало безудержный и веселый хохот. Что и задало тон всему, случившемуся после. Вместо торжественной и достаточно болезненной церемонии, чем обычно славится любое бесчестие, оба наслаждались шаловливыми играми. Гонялись друг за другом по меблированной комнате, прыгая, точно дети, по верхушкам предметов мебели, допили остатки шампанского и открыли еще бутылку, со струящейся из нее пеной. А еще несли чушь, прерываемую смешками и даваемыми шепотом клятвами в любви, кусались и лизались. Также подстрекали себя говорить дерзости, к которым подталкивала недавно зародившаяся любовь, и занимались подобным весь вечер и далеко за полночь, забыв напрочь о времени и обо всех вокруг. Существовали лишь они вдвоем. Венский тенор вел Розу в мир высот эпических поэм, а она, прилежная ученица, следовала за ним, ни капли не колеблясь. Однажды, достигнув вершины, женщина отправилась в свободное плавание, обладая удивительно естественным талантом, ведомая куда-то знаками и намеками, заодно спрашивая своего учителя о том, о чем не получалось догадаться, сбивавшаяся им же с толку, и под конец победив этого человека своей импровизированной ловкостью и преподнеся в качестве молчаливого подарка свою любовь. Когда обоим удалось отделиться друг от друга и спуститься на землю, часы показывали десять вечера. Театр был пуст, снаружи царила темнота, и в довершение всего город словно нежился в густом тумане.

Между влюбленными начался на ту пору неистовый взаимный обмен посланиями, букетами цветов, конфетами, переписанными стихами и небольшими сентиментальными реликвиями, и все это происходило в романтико-поэтический период в Лондоне. Чтобы как-то выиграть время, молодые люди искали номер гостиницы неподалеку от театра, и было неважно, что окружающие могли их узнать. Роза сбежала из дома под совершенно нелепые извинения, а ее мать, подавленная подобным поступком, так ничего и не сказала Джереми о своих подозрениях, и все молилась, чтобы дочь наконец-то образумилась, и от распущенности не осталось и следа. Карл Брецнер приходил на свои репетиции позже и настолько раздетым, что мог схватить насморк в любое время, который бы помешал спеть в двух представлениях. Однако жалеть его было бы крайне неуместно, так, напротив, выигрывалось время для восторженных занятий любовью, что проходили вперемешку с лихорадочным ознобом. Показал снятую для Розы украшенную цветами комнату, где на столе уже было шампанское, что пили за здоровье, и сливочные пирожные. Были там и написанные в мгновение ока стихи, которые читали в кровати, ароматические масла, чтобы натирать одним им известные точки друг друга, эротические книги, пролистываемые в поисках самых вдохновляющих сцен, страусиные перья для щекотания тел и несметное количество прочих причиндалов, нужных для любовных развлечений. Молодая женщина чувствовала, будто сама раскрывается, точно пожирающий насекомых цветок, источала запах фривольных духов, чтобы привлечь к себе, как насекомое, этого мужчину, затем мучить, пожирать и терпеть его же и, наконец, оттолкнуть от себя того, кто стал выжитым лимоном. Ее подавляла невыносимая энергия, и просто душила женщину, которая ни на секунду не могла успокоиться. Меж тем Карла Брецнера охватило смущение буквально на мгновение вплоть до бреда и другого рода бессилия, когда пытался выполнить свои мужские обязательства. Однако под критическим взглядом этих глаз, таких противоречивых, было невозможно не погибнуть, которые говорили, что, должно быть, сам Моцарт перевернулся бы в могиле, лишь заслышав исполнение венским тенором – и буквально – его сочинений.

Любовники в панике приближались к моменту разлуки, входя в стадию распаленной страстью любви. Оба предполагали сбежать в Бразилию либо покончить с собой заодно, но все же никогда не заходила речь о возможности вступить в брак. В конце концов, жажда жизни победила трагически было окончившееся искушение, и после последнего представления взяли экипаж и отправились в отпуск на север Англии, где остановились в одном из постоялых дворов. Будучи не узнанными, твердо решили наслаждаться этими днями, прежде чем Карл Брецнер уедет в Италию, где будет должен отработать согласно другим подписанным контрактам. Роза встретилась бы с ним в Вене, как только мужчине удастся найти подходящее жилье, уладить остальные вопросы и выслать женщине деньги на дорогу.

Они завтракали под навесом над террасой небольшой гостиницы, укутав ноги шерстяной накидкой, потому что воздух с побережья был довольно холодным и колючим, и как раз в этот момент общение парочки прервал Джереми Соммерс, возмущенный и высокопарный, словно пророк. Роза оставила такой след на дороге позади себя, что для ее старшего брата оказалось совсем не трудно устроить неподалеку собственный привал и следовать за женщиной вплоть до этой, расположенной на окраине, водолечебницы. Увидев своего родственника, она вскрикнула более от удивления, нежели от испуга, поддавшись ободрению от любовного ликования. В это мгновение впервые осознала то, что совершила, и тяжесть возникших последствий во всем своем величии была на лицо. Женщина встала на ноги, готовая было защищать свое право на подаренную прихоть, но брат даже не дал времени открыть рта и направился прямо к самому тенору.

– Объясните все моей сестре. Полагаю, вы ей не сказали, что состоите в браке и имеете двоих детей, – уколол мужчина обольстителя.

Это было единственной деталью, которую Карл Брецнер в разговоре с Розой обошел молчанием. Говорили они тогда до полного изнеможения, брат узнал даже самые интимные подробности о его предыдущих увлечениях. Не забыли и о сумасбродстве маркиза де Сада, о котором подсказывало воспоминание о француженке с глазами тигрицы. Ведь именно она и выказывала нездоровое любопытство, пытаясь узнать, когда, с кем и особенно как проходили занятия любовью с десяти лет и вплоть до предыдущего дня их знакомства. И тогда рассказал ему все без колебаний, догадываясь, насколько тому было приятно все слышать и как подобное сочеталось с его собственной теорией и практикой. Но о супруге с малышами так ничего упомянуто и не было из чувства жалости к этой прелестной девственнице, что предложила себя без всяких условий. Так не хотелось нарушать волшебство этой встречи. Роза Соммерс заслужила наслаждение своими первыми занятиями любовью в полной мере.

– Вы должны мне все это возместить, – Джереми Соммерс бросил вызов мужчине, ударяя того по лицу.

Карл Брецнер был известным в свете человеком и отнюдь не намеревался совершать такую дикость, как сражение на дуэли. Он прекрасно понял, что настал момент отступления. Оставалось лишь сожалеть о том, что не представилось несколько минут, в которые, находясь наедине с Розой, все бы объяснил даме. Мужчине так не хотелось покидать женщину с разбитым сердцем и с той мыслью, что будто совратил ее лишь из злого умысла, чтобы затем просто бросить. Артист хоть раз в жизни обязан был признаться, что любил даму по-настоящему и выразить сожаление о своей несвободе в личной жизни, которая и мешала осуществлению мечтаний их обоих, но по лицу Джереми Соммерса стало понятно, что задуманное так и не сбудется. Джереми взял за руку свою, казавшуюся одуревшей, сестру и настойчиво отвел обратно в экипаж, даже не предоставив возможности попрощаться с любовником или наскоро собрать какие-то небольшие свои вещи. Мужчина отвез ее в дом некой женщины в Шотландии, где та и должна была пребывать, пока не решится вопрос с общественным статусом. Если произойдет худшее несчастье, каковым Джереми считал беременность, можно считать, что жизнь и честь семьи загублены навсегда.

– Никому не слова о случившемся, включая маму или Джона, ты меня поняла? – эта была единственная, произнесенная за время путешествия, фраза.

Роза провела несколько недель в неуверенности, пока не убедилась в том, что не была беременной. Новость стала для нее существенным облегчением, таким, будто получила прощение от Самого Провидения. Провела более трех месяцев совершенно ужасно, вынужденная вязать для бедных, читать и писать приходилось тайком, не пролив при этом ни единой слезы. Время шло своим чередом и отражалось на ее судьбе, таким способом что-то меняя буквально изнутри, потому что, когда подошло к концу ее затворничество в доме тети, женщина стала совершенно другим человеком. В этой перемене только она и отдавала себе отчет. Появилась в Лондоне такой же, какой и уезжала из него, улыбчивой, уравновешенной, проявляющей интерес к пению и чтению. Абсолютно не испытывала какую-либо злость по отношению к Джереми за то, что вырвал ее из рук любовника, и жила совершенно без всякой ностальгии по мужчине, который когда-то обманул, с полной победой в своем намерении игнорировать чужое злословие и траурные лица членов своей семьи. По внешнему виду женщина казалась прежней, и даже мать не смогла найти изъяна в ее безупречной аккуратности, что дал бы повод к упреку либо совету. С другой стороны, вдова была не в том состоянии, чтобы помочь своей дочери либо защитить молодую женщину; рак пожирал ее невиданными темпами. Единственным изменением в поведении Розы стал каприз проводить часы, делая какие-то записи, затворившись в комнате. Заполняла дюжины тетрадей микроскопическим почерком, которые хранила под замком. Так как никогда даже не пыталась отправлять письма, то Джереми Соммерс, который ничего так не боялся, как различных издевательств, перестал беспокоиться насчет данного пристрастия к писанию, и просто полагал, будто у его сестры хватило здравого смысла забыть о злосчастном венском теноре. Однако в действительности женщина не только не забыла этого мужчину, но и, напротив, с отчетливой ясностью помнила каждую подробность произошедшего и каждое сказанное либо нашептанное слово. Единственное, что стерлось из памяти, было разочарование от чувства обмана. Жена и дети Карла Брецнера просто взяли и исчезли, потому что им никогда и не было места в огромном пространстве еще свежих воспоминаний о занятиях любовью.

Уединение в доме тети в Шотландии никак не помогло избежать скандала, но так как слухи требовали подтверждения, никто не осмеливался обижать открытым отказом эту семью. Один за другим возвращались назад многочисленные поклонники, что и раньше увивались за Розой, но она держалась на расстоянии и в качестве предлога говорила о болезни матери. О чем женщина умолчала, будто данного и не было, как утверждал Джереми, это о намерении напрочь стереть из памяти недавний эпизод. Позорное бегство Розы дало повод всплыть на поверхность всему тому, чему и не было названия, хотя иногда брат с сестрой касались намеков на недавно вспыхнувшую злость, которые также объединялись в тайну, что знали только они. Годами позже, когда уже никто не придавал значения случившемуся, Роза осмелилась все рассказать своему брату Джону, для которого была и оставалась избалованной невинной девочкой. Немного спустя после смерти матери, Джереми Соммерсу предложили занять должность в офисе «Британской компании по импорту и экспорту» в Чили. Мужчина отправился туда, взяв свою сестру Розу, увозя с собой на другой конец света большой секрет.

Прибыли в страну в конце зимы 1830 года, когда на месте Вальпараисо все еще была деревня, но уже в которой были различные фирмы и несколько семей европейцев. Роза полагала окончательно раскаяться в Чили и заняла позицию стоика, уже готовая смиренно оплатить свою ошибку этим неизбежным изгнанием, не разрешая никому, а уж тем более своему брату Джереми, подозревать себя в каком-то отчаянии. Ее правило не жаловаться и помалкивать о мечтах потерянного ныне любовника поддерживало женщину, когда, бывало, докучали другие жизненные неудобства. Как можно лучше расположилась тогда в гостинице, намереваясь с особой тщательностью беречься от сильных порывов ветра и влажности, потому что там разражалась эпидемия дифтерии, с которой местные мужские парикмахеры боролись, применяя жестокие, но бесполезные хирургические методы, заключающиеся в нанесении ножевых ран. Весна, а затем и лето чуть смягчили первое, не радужное впечатление об этой стране. Женщина решила забыть о Лондоне и извлечь выгоду из новой ситуации, несмотря на провинциальное окружение и южные морские ветры, от которых мерзла насквозь. Убедила своего брата, а тот и контору в необходимости приобрести опрятный дом, записать жилье на фирму и перевезти мебель из Англии. Все это планировалось как вопрос власти и престижа: ведь даже не представлялось, чтобы представитель важного учреждения поселился в какой-то ничтожной гостинице. Восемнадцать месяцев спустя, когда в их жизни появилась маленькая Элиза, брат с сестрой уже жили в довольно просторном доме в Серо Алегре. В то время бывший любовник мисс Розы остался разве что в дальнем уголке ее памяти. Сама же женщина полностью посвятила себя тому, чтобы занять приличное положение в обществе, где она продолжала жить. В последующие годы город рос и преобразовывался с такой скоростью, с какой удалось оставить позади себя все прошлое и, наконец, стать роскошной, счастливой на вид, женщиной, которую по прошествии одиннадцати лет был бы не прочь покорить сам Джекоб Тодд. Ложный миссионер далеко не первым получил свою «отставку», просто на тот момент брак не представлял для нее интереса. Тогда же и открыла для себя странный расчет, который помог сохранить с Карлом Брецнером идеальные романтические отношения и оживить хотя бы в памяти каждый момент той зажигательной страсти и прочего надуманного вздора, что посещал ее в тишине проводимых в одиночестве ночей.

Любовь

Никто лучше мисс Розы не мог и знать, что творилось в нездоровой от любви душе Элизы. Женщина немедленно догадалась о личности этого мужчины, потому что лишь слепой мог перестать видеть связь между бреднями молодой девушки и посещением их дома служащего ее брата с полными сокровищ коробками для Фелисиано Родригеса де Санта Крус. Первым ее порывом было отделаться от молодого человека в мгновение ока, из-за его бедноты и отсутствия порядочного места в обществе, но вскоре поняла, что самой тоже стоило опасаться подпасть под очарование привлекательного мужчины, и уже долго не смочь выбросить его из головы. Разумеется, первым делом обратила внимание на залатанную одежду и печальную бледность юноши, но второго взгляда было достаточно, чтобы проникнуться несчастной судьбой проклятого поэта. Вышивая с диким увлечением в своей швейной мастерской, тысячи раз ходила вокруг да около всяческих превратностей собственной судьбы, что портила все планы, согласно которым надо было заполучить для Элизы мужа, человека нетребовательного и состоятельного. Ее размышления представляли собой сплошные ловушки и козни, способные разрушить еще не начавшуюся было любовь. Эти мысли начинались с отправки Элизы в школу-интернат для сеньорит в Англии или в Шотландию, чтобы та жила в доме престарелой тети, и заканчивались тем, чтобы поспешно скрыть правду от своего брата, который впоследствии порвал бы всякие отношения со своим служащим. Однако, в глубине самого сердца, к большому сожалению женщины, рождалось тайное желание того, чтобы Элиза в своей жизни испытала полноценную, доводящую до изнеможения, страсть, которой бы и заполнила ту огромную пустоту, что оставил в ее жизни тенор восемнадцать лет назад.

Меж тем Элиза проводила мучительно долго тянущееся время, пребывая в вихре далеко не однозначных чувств. Девушка не отдавала себе отчет в том, день ли наступил за окном либо все еще длится ночь, был ли вторник или уже подошла пятница, прошло всего лишь несколько часов, а, может, и несколько лет с тех пор, как она познакомилась с этим молодым человеком. Внезапно ощутила, как внутри закипает кровь и вся кожа покрывается шишками, что совершенно необъяснимо исчезали в миг, равно как и появлялись. Мысленно видела своего любовника буквально повсюду: в тени углов, в очертаниях облаков, в чашке чая, и с особенной ясностью в своих сновидениях. Женщина не знала объяснения тому, что с ней происходит, и не осмеливалась спрашивать о подобном Джереми Соммерса. И, несмотря на нежелание вызвать волну подозрений, все-таки проводила целые часы, представляя рядом с собой подходящего человека, который бы вполне устроил ее брата. Женщине до отчаяния нужно было с кем-то поговорить о своей любви, проанализировать мельчайшие подробности визита молодого человека. А еще испытывала потребность размышлять о том, о чем молчали они оба, что именно должны были сказать друг другу и о том, что значили взгляды, взаимные смущения и намерения, но доверить все эти мысли и чувства было абсолютно некому. Ей было скучно принимать в своем доме капитана Джона Соммерса, этакого дядю со склонностью к пиратству, что был самым обворожительным персонажем детства молодой женщины, единственным человеком, способным выручить кого угодно попавшего в подобную переделку. Она и не сомневалась, что Джереми Соммерс, если и окажется в курсе дела, то, скорее всего, объявит непрекращающуюся войну скромному служащему своей фирмы и не сможет предсказать поведение в данной ситуации мисс Розы. Решила тогда, что, чем меньше будут знать о подобном дома, тем больше свободы действий будет у нее самой и у будущего жениха. Никогда не предполагала, что когда-либо еще переживет прежний наплыв чувств, но для женщины оказалось просто невозможным, чтобы любовь такой силы ошеломила лишь ее одну. Логика и самый элементарный здравый смысл подсказывали, что где-то в городе подобная прелестная мука также не оставляла в покое и определенного мужчину.

Элиза спряталась и стала трогать свое тело в тайных, никогда ранее не изучавшихся, местах. Закрыла глаза и представляла себе, будто его рука ласкала тело с птичьей нежностью, будто его губы целовала она в зеркале, и все обнимала подушку, считая последнюю талией этого человека, и происходило все под шепот слов любви, который приносил ветер. Во снах также не получалось избежать очарования Хоакина Андьета. Видела этого мужчину, появлявшегося, словно огромная тень, что налетала на нее и пожирала множество раз каким-то совершенно чудовищным и будоражащим способом. То ли влюбленный, то ли демон, быть может, архангел, женщина этого не знала. Ей не хотелось просыпаться и заниматься фанатически определением той, перенятой от Мамы Фрезии привычки, с помощью которой можно было входить в мир сновидений и выходить из него по своему усмотрению. У молодой женщины появилась такая сноровка в этом искусстве, что ее обманчивый любовник возникал в настоящем теле, которое удавалось и трогать, и нюхать и реально слушать его замечательный чистый голос. Если только получалось бы спать вечно, то не было бы необходимости ни в чем-либо еще: можно было бы продолжать любить этого человека всю жизнь, не вставая с постели, так, по крайней мере, думала женщина. Так бы и погибла от бредней подобной страсти, если бы Хоакин Андьета появился бы в доме неделей позже, и не вытащил бы тюки с сокровищами, чтобы отправить их на север к клиенту.

Предыдущей ночью женщина уже знала, что он придет, но отнюдь не интуитивно или из-за предчувствия, которое незаметно, но все-таки пришло к ней годами позже, когда рассказывала об этом Тао Чьену. Скорее, из-за того, что ближе к ужину услышала, как Джереми Соммерс давал указания своей сестре и Маме Фрезии.

– Пойди поищи должность такого же служащего, которую занимал у меня, – прибавил мужчина мимоходом, не подозревая о буре эмоций, которую его слова ввиду различных поводов вызвали сразу в трех женщинах.

Девушка провела утро на террасе, наблюдая за дорогой, которая поднималась по холму к их дому. Где-то около полудня увидела подъезжающую, запряженную шестью самками мула, повозку и следовавших за ней на лошадях вооруженных людей. И немедля ощутила ледяное спокойствие, будто кто-то уже умер, и не отдавала себе отчета в том, что за ней наблюдали из дома мисс Роза и Мама Фрезия.

– Столько усилий было приложено, чтобы дать ей образование, и вот влюбилась-таки в первого встречного, который перешел девушке дорогу! – невнятно проговорила мисс Роза сквозь зубы.

И тогда женщина решила сделать все возможное, чтобы предотвратить беду, однако без особой убежденности, потому что знала о том, насколько сильное впечатление оставляет в душе первая любовь.

– Я возьму на себя эту ответственность. Скажи Элизе, чтобы та пришла домой и никуда более не выходила ни под каким предлогом, – приказала женщина.

– И как вы хотите, чтобы я это сделала? – спросила Мама Фрезия безучастно.

– Заприте ее, если возникнет необходимость.

– Заприте ее сами, если можете. А меня не впутывайте в это дело, – возразила она и вышла, шаркая шлепанцами.

Было невозможно помешать молодой девушке сблизиться с Хоакином Андьета и вручить тому письмо. Она сделала это без утайки, смотря прямо ему в глаза и с такой свирепой решимостью, что ни у мисс Розы не хватило хитрости перехватить его, ни у Мамы Фрезии опередить данное событие. Тогда женщины поняли, что колдовство было куда сильнее, нежели представлялось, и не хватило бы даже запертых дверей с освященными свечами, чтобы произвести заклинание. Молодой человек провел эту неделю, также одержимый воспоминаниями о девушке, которая, полагал, и есть дочь его хозяина, Джереми Соммерса, и, стало быть, совершенно недоступная. И даже не подозревал о том впечатлении, что произвел на юную особу. Тем более ему не приходило на ум, что, предложив тот знаменательный стакан с соком в свой предыдущий визит, объявил подобным образом о своей любви, и именно поэтому не на шутку испугался, когда она вручила обратно нераспечатанный конверт.

Рассеянный, мужчина сунул его в карман и продолжил наблюдать за бригадой, грузившей коробки в повозку, а между тем уши его горели, одежда вымокла от пота, и по спине пробегал лихорадочный озноб. Стоя, неподвижная и молчаливая, Элиза пристально за ним наблюдала на расстоянии в несколько шагов, не давая понять, что в курсе яростного выражения лица мисс Розы и расстроенного вида Мамы Фрезии. Когда последний ящик прикрепили к экипажу, и самки мула, сделав полуоборот, начали спуск с горы, Хоакин Андьета извинился перед мисс Розой за причиненные беспокойства, поприветствовал Элизу небольшим наклоном головы и ушел так спешно, как только мог.

Записка Элизы была всего лишь в две строки, чтобы дать понять молодому человеку, где и как они встретятся. Вся хитрость заключалась в таких искренности и смелости, что любой мог бы спутать ее с высшем проявлением наглости. Хоакин должен был появиться через три дня в девять вечера в скиту Пресвятой Девы Вечно помогающей, в возвышающейся часовне в Серо Алегре, служащей защитой для путников и находящейся на весьма малом расстоянии от дома семьи Соммерс. Элиза выбрала место поблизости и установила дату по средам. Мисс Роза, Мама Фрезия и слуги были заняты процессом приготовления ужина, и никто бы не заметил, если бы девушка вышла на чуток. С самого прибытия отчаявшегося Микаэля Стюарда не было повода для танцев, и даже преждевременно наступившая зима не предоставила им больше возможностей, но мисс Роза сохранила тот же обычай, чтобы развенчать ходившие о ней и об адмирале морского флота слухи. Отменить музыкальные вечера лишь в присутствии Стюарда было бы то же самое, что и признать, будто он сам и спровоцировал подобное с собою поведение.

В семь часов Хоакин Андьета был уже охвачен нетерпеливым ожиданием. Издалека он видел великолепие освещенного дома, линию экипажей с приглашенными и зажженные фонари в руках кучеров, что ждали при дороге. По пути ему приходилось прятаться пару раз от ночных сторожей, которые могли заметить молодого человека и не раз под освещающими скит лампами, что то и дело гасил ветер. Речь шла о небольшой прямоугольной конструкции из необожженного кирпича, увенчанной крестом из красного дерева, чуть возвышавшимся над исповедальней, которая служила пристанищем гипсовому образу Пресвятой Девы. Также был поднос с рядом погашенных к заказной мессе свечей и амфора с неживыми цветами. В эту ночь с полной луной небо оказалось затянутым тяжелыми большими и черными тучами, которые временами совершенно закрывали собой яркий лунный свет. Ровно в девять часов мужчина ощутил присутствие девушки, точнее, ее фигуры, завернутой с головы до ног в темную накидку.

– Я вас ждал, сеньорита, – это было единственным, что пришло ему в голову произнести, страшно заикаясь и чувствуя себя полным идиотом.

– Я тебя всегда ждала, – возразила она, ни капли не колеблясь.

Тогда девушка сняла накидку, и Хоакин увидел праздничный наряд, состоящий из подоткнутого подола юбки и шлепанец на ногах. В руках несла свои белые чулки и замшевые туфли, чтобы не запачкать их по дороге. Черные волосы с пробором по середине были собраны по обеим сторонам головы в косы с вплетенными в них простыми лентами. Они расположились в глубине скита на одеяле, что девушка расстелила на земле, спрятавшись за статую, и сидели в полной тишине очень близко, однако же, не касаясь друг друга. Довольно долго так и не осмеливались взглянуть в глаза в нежном полумраке, потрясенные этой взаимной близостью, дыша одним и тем же воздухом и ощущая жар, несмотря на вспыхивающие молнии, что то и дело угрожали оставить их в полной темноте.

– Меня зовут Элиза Соммерс, – наконец, произнесла она.

– А я Хоакин Андьета, – ответил молодой человек.

– А мне почему-то пришло в голову, что тебя зовут Себастьяном.

– Почему?

– Потому что ты так похож на святого Себастьяна, мученика. Я не хожу в папистскую церковь, ведь я протестантка, однако Мама Фрезия водила меня туда несколько раз, чтобы выполнить свои обещания.

На том беседа и закончилась, потому что оба не знали, что еще сказать друг другу, а лишь бросали взгляды украдкой, смущаясь одновременно. Элиза ощутила его запах мыла и пота. Ведь так и не осмелилась приблизить свой нос, хотя и очень хотела. Единственными звуками в скиту были лишь шепот ветра и взволнованное дыхание обоих. Через несколько минут молодая девушка объявила, что должна вернуться к себе домой до того, как там заметят ее отсутствие. И они попрощались, сжимая руки друг друга. Таковыми были встречи и в последующие среды, всегда краткие и в разное время. На каждом из этих радостных свиданий удавалось сделать просто непомерный шаг в безумствах и любовных страданиях, что можно было наблюдать между ними. Поспешно рассказывали друг другу все необходимое, потому что слова казались пустой тратой времени. А вскоре уже стали браться за руки, продолжая говорить без умолку, и их тела с каждым разом становились все ближе по мере того, как ближе становились и души. Так продолжалось вплоть до ночи на пятнадцатую среду, когда они поцеловались в губы, сначала как бы пробуя, затем исследуя и, наконец, подпав под наслаждение и вплоть до выпуска наружу накопившегося пыла, что их и истощил. На ту пору уже обменялись скупыми краткими выводами, сделанными шестнадцатилетней Элизой и двадцатиоднолетним Хоакином. Обсуждали различные темы, лежа в невероятной корзине с батистовыми простынями и фантастически короткой мантильей, такой же, какая и устилала ящик от мыла Марселы. Для Андьета был облегчением тот факт, что она не приходилась дочерью никому из членов семьи Соммерс, и имела неопределенное происхождение, как, впрочем, и он сам, хотя в любом случае их разделяла пропасть, имевшаяся в социальном и экономическом положении обоих. Элиза узнала, что Хоакин был плодом мимолетной любви, отцу удалось обосноваться с тем же проворством, с каким выбрасывал свое семя, и, не зная имени, ребенок рос под фамилией своей матери, отмеченный обществом как ублюдок, что существенно ограничивало всякое, предпринимаемое на жизненном пути, действие. Семья выпустила из своего лона обесчещенную дочь и, соответственно, игнорировала незаконного ребенка. Дедушки, бабушки, дяди, тети, торговцы и чиновники среднего класса, погрязшие в предрассудках, жили в том же городе на расстоянии в несколько квадратных километров, однако же, никогда друг с другом не пересекались. Ходили по воскресениям в одну церковь, посещая ее в разное время, потому что бедным было не место на полуденной мессе. Отмеченный позором, Хоакин не играл в тех же парках, а также не учился в школах, куда ходили его двоюродные братья, хотя мальчик носил костюмы и пользовался игрушками, что от тех перепадали и которые сострадательная тетушка привозила своей сестре, прибегая к услугам криводушных посредников. Мать Хоакина Андьета была менее благополучной по сравнению с мисс Розой и платила гораздо дороже за такое свое неуспешное положение в обществе. Обе женщины были почти того же возраста, но в то время как англичанка блистала молодостью, другая была полностью несчастна, истощена и занималась печальным занятием, состоящем в вышивании приданого невесты при свете свечи. Неудача не уменьшала ее достоинство, и женщина смогла воспитать своего сына в соответствии с нерушимыми принципами чести. Хоакин с очень раннего возраста выучился держать голову поверху, уничтожая на корню любой знак издевательства либо жалости.