Текст книги "Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время"

Автор книги: Исаак Розенталь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Меньшевики же расценили поведение Данского однозначно как политическое двурушничество. Единственное, что могли противопоставить обвинениям правдисты, – это указание на то, что многие известные «ликвидаторы» тоже небезгрешны. Но Мартов и другие публицисты-меньшевики сотрудничали все же не в «хозяйских», а в провинциальных леволиберальных газетах»[497]497
   Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 393–394.


[Закрыть].

Претензии морального плана предъявлялись и Демьяну Бедному. Ставился вопрос об исключении его из числа сотрудников «Правды». Ленин взял его под защиту; членам редакции «Правда» он советовал не придираться к «человеческим слабостям» и не отталкивать талантливого сотрудника[498]498
   Там же. Т. 48. С. 182.


[Закрыть]. Демьяна Ленин ценил за готовность клеймить, не выбирая выражений, меньшевиков, а среди «слабостей» его было и уменье держать нос по ветру: он предугадал, например, будущее Сталина, надолго обеспечив себе карьеру первого кремлевского поэта.

В ноябре 1913 г. петербургская газета ликвидаторов в статье Мартова «Со ступеньки на ступеньку» намекнула на возможность еще более предосудительного «двуручия» (то есть двоедушия, двурушничества) в стане правдистов, чем в случае с Данским. Намек разгадали тогда немногие. Подразумевался Малиновский[499]499
   Из эпистолярного наследия Н.И.Бухарина // Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 206.


[Закрыть].

С момента ухода Малиновского из Думы накал газетной перепалки возрастал день ото дня. Ни та, ни другая сторона не верила в добросовестность и искренность побуждений противника. Ликвидаторы обвиняли большевиков в утаивании известной им информации, в том, что члены большевистской фракции сознательно отпустили Малиновского из Петербурга без объяснений и т. д. Первое время газета ликвидаторов еще осуждала попутно черносотенную прессу за «злостную и гнусную клевету», но вскоре огонь стал направляться только против правдистов. «В объединенной социал-демократии, – писала «Наша рабочая газета» 14 мая, – Малиновский не мог бы играть той исключительной роли, какую он играл в социал-демократии расколовшейся», ибо для «ленинского кружка» «все средства и все люди хороши».

Газета допускала, что насчет Малиновского рапространяются, «может быть, даже злостные сплетни», но требовала от большевистского руководства «полного ручательства» в том, что он не провокатор. Главным же требованием газеты стало требование организации партийного суда, гарантирующего беспристрастность, тщательность и конспиративность расследования. Предлагалось возложить такое расследование на комиссию, которая могла бы состоять даже из правдистов, но при условии, что она будет независимой от большевистского ЦК как «заинтересованного» учреждения. А поскольку, утверждали ликвидаторы, правдисты от независимого суда увиливают, то, стало быть, они не рассчитывают, что суд признает политическую честность Малиновского и несостоятельность возводимых на него обвинений[500]500
   ГАРФ. Ф. 1167. Оп. 5. Д. 125.


[Закрыть].

В переписке ликвидаторские лидеры были еще категоричнее. «…Наши дела все подошли вплотную к одному – делу Малиновского… Мы все уверены, без малейшего сомнения, что Малиновский провокатор, и почти все также уверены теперь, что весь «правдизм» руководился из охранки», – писал Мартов Аксельроду. Только выражаемая «своими» и «союзниками» боязнь «ужасов новой драки с правдистами», продолжал Мартов, мешают показать это наглядно[501]501
   Письма П.Б.Аксельрода и Ю.О.Мартова. Берлин, 1924. С. 291–292.


[Закрыть].

Какие же доказательства имелись в виду? Возможно, это были все те же смутные сомнения, возникшие в начале 1913 г., после ареста П.Л.Лапинского и анонимных писем, о чем вспоминала впоследствии Л.О.Дан. По ее словам, некоторые меньшевики находили тогда странным, что у Малиновского карманы всегда полны нелегальщины, и он легкомысленно оставляет ее в помещении фракции, но другие считали, что все это дело рук полиции: путем инсинуаций она хочет устранить яркого человека[502]502
   Из архива Л.О. Дан. Амстердам, 1987. С. 103–104.


[Закрыть]. Как будет показано ниже, всеобщей уверенности в предательстве Малиновского не было среди меньшевиков и в 1914 г.

Когда 25 мая Ленин назвал публично Мартова и Дана «грязными клеветниками» и потребовал от них «прямого обвинения за подписями»[503]503
   Рабочий. 1914. 25 мая.


[Закрыть], те ушли от ответа и свели все к «доносу» Ленина на них как на фактических редакторов «Нашей рабочей газеты» (официально ответственность за содержание газеты несли подставные лица). Лишь 30 мая редакция газеты сообщила, что о Малиновском ей известно «только то, что отдельные правдисты считают возможным передавать товарищам из другого лагеря», и что «этого недостаточно для предъявления прямого обвинения, но достаточно для начатия расследования»[504]504
   Наша рабочая газета. 1914. 28, 30 мая.


[Закрыть].

Реальных доказательств вины Малиновского у «Нашей рабочей газеты», таким образом, не оказалось. Но большевики не верили и тому, что «ликвидаторы» хотят установить истину. Слишком уж выпирало желание извлечь выгоду из замешательства, вызванного внезапным уходом председателя большевистской фракции. Казалась несомненной сугубая их заинтересованность в раздувании этого дела. Ленин был, конечно, прав, когда писал, что ликвидаторы посадили бы Малиновского «под образа», если бы он солидаризировался с ними, но поскольку он перешел к большевикам и не оправдал надежд, возлагавшихся на него как на кандидата «единства», он стал для них «политическим флюгером»[505]505
   Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 61.


[Закрыть]. Перевес правдизма в рабочем движении побуждал их искать подходящий повод для дискредитации противника, как это уже было с «делом Данского», – на этот раз повод шел сам собой в их руки.

Вследствие всего этого, кампания, которую развернули «ликвидаторы», воспринималась правдистскими лидерами как нечистоплотная попытка группы, утратившей былое влияние, поправить во что бы то ни стало свои дела. «Намеки ликвидаторов – гнуснейший Прием, – писала, выражая эту точку зрения, Н.К.Крупская. – Сами они не могут выдвинуть ни одного факта или даже чего-либо похожего на факт, а пускать слухи – ведь это так легко… Когда люди теряют почву под ногами, то хватаются за всякое средство»[506]506
   Переписка ЦК РСДРП с местными организациями в годы нового революционного подъема // Исторический архив. 1957. № 1. С. 37.


[Закрыть]. «Мы все, – вспоминал Н.И.Бухарин, – очень возмущались той кампанией, которая велась против нас в связи с делом Малиновского со стороны наших фракционных противников, говоривших исключительно намеками»[507]507
   Дело провокатора Малиновского, С. 87.,


[Закрыть].

Поляризация взглядов вокруг дела Малиновского не совпала полностью с делением на большевиков и меньшевиков. Мартова и Дана поддержали не все меньшевики. Считала уязвимой их позицию А.М.Коллонтай, тогда еще находившаяся в их рядах. Обращаясь к рабочему-меньшевику А.К.Каменеву, знавшему Малиновского по петербургскому союзу металлистов, она писала: «…Мы оказались с Вами единомышленниками по делу Малиновского. Если бы Вы знали, как меня мучает, тяготит это дело!.. Не могу я согласиться с позицией, занятой нашей газетой. Не верная, не правильная она!.. Нет у них, по-видимому, никаких «улик», а просто «слухи», подлые слухи, и они хотели «использовать» дело Малиновского с тем, чтобы поднять поход на большевиков. Но разве это допустимо?! Должна же быть простая честность, порядочность в таких делах!.. Когда я спорю, говорю – мне кидают в ответ, что это бабьи сантименты… Вообразите даже, что у наших были бы «подозрения». Разве о подозрениях против товарища – лидеры кричат?

Ведь это же вредит всему делу, нашему большому делу! Ведь это же даст в руки против нас оружие черносотенцам, врагам!»

Подозрения, полагала Коллонтай, следовало разобрать «в собственном закрытом заседании», и только если будут обнаружены неопровержимые факты, обращаться к товарищам, «и то не публично сначала». Из письма видно, что она хотела выступить с протестом против кампании «Нашей рабочей газеты», но ее удержали ссылкой на вред, который это причинит всем меньшевикам. «…Неужели они правы? – спрашивала она. – Неужели ради интересов группы нельзя высказываться по совести?»[508]508
   Голоса истории. (Выл. 1.]. М., 1990. С. 28.


[Закрыть].

«Возмутительными» и «отвратительными» назвал статьи «Нашей рабочей газеты» Г. В. Плеханов[509]509
   Единство. 1914. № 2. С. 7.


[Закрыть]. Пытался взывать к сдержанности Н.С. Чхеидзе[510]510
   Падение царского режима. Т. 3. С. 500.


[Закрыть], чем навлек на себя гнев некоторых работников редакции. Секретарь ее Я.Герке именовал меньшевистскую думскую фракцию «сплошными гнуснецами» – за то, в частности, что у ее членов «хватило бесстыдства уклониться от дела Романа, отказаться от поддержки газеты против ленинцев…»[511]511
   Володарская А.М Из истории борьбы большевиков за единство пролетариата (1913–1914 гг.) // История СССР. 1967. М» 4. С. 72.


[Закрыть]. Различия между позициями газеты и фракции действительно были, но Герке их сильно преувеличил. 18 мая меньшевики в Думе образовали комиссию для выяснения причин ухода Малиновского, 2 июня они поручили Чхеидзе запросить Родзянко и Геловани относительно имевшихся у них сведений. В воззвании фракции к рабочим, однако, утверждалось – в полном согласии с ликвидаторской газетой, что крах Малиновского «есть вместе с тем крах и банкротство правдистского, раскольнического движения»[512]512
   Кочетов Ю.И. Деятельность большевистской фракции IV Государственной думы (1912–1914 гг.). С. 179.


[Закрыть]. -

Игнорируя все эти нюансы, Ленин расценил выступления Плеханова, Чхеидзе, подобные же выступления лидеров Августовского блока Троцкого и Шера как попытку прикрыть ненавистное ему «ликвидаторство». В вину Шеру вменялось то, что он, как и Троцкий, распространял слухи, но не обращался ни в какую руководящую партийную инстанцию. Таким образом, не признавалось возможным, что пассивность в этом отношении Шера, Троцкого, московских рабочих-меньшевиков вызывалась той же причиной, что недоверие к слухам со стороны большевиков, – «презумпцией невиновности» Малиновского. Действия их Ленин объявил не менее злостными, чем действия Мартова и Дана[513]513
   Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 344–349.


[Закрыть].

Все это нельзя отнести на счет только ленинской запальчивости и раздражения. Письма Ленина Л.Б.Каменеву буквально перенасыщены ругательствами в адрес «ликвидаторов». Точно так же не выбирать выражений предлагалось и «Правде», но необходимость такого стиля полемики вождь большевиков четко мотивировал, хотя главное оставалось в подтексте. Оно состояло в том, что после всех успехов правдистов, достигнутых с 1912 г., после Пражской конференции, впервые возникла угроза утратить завоеванные позиции. Поэтому комплименты рабочим, предназначенные для публикации, Ленин сопровождал указаниями на их неопытность, рассматривая рабочих исключительно как объект воздействия извне. Надо клеймить «ликвидаторов», писал он Л.Б.Каменеву, – «иначе великий грех на душе: позволять им соблазнять малых сих»; «надо научить наших (они наивны, неопытны, не знают), как бороться с вонючками Мартовыми». Цель ликвидаторов, утверждал Ленин, держать рабочую среду в «ажитации», чтобы дезорганизовать рабочую партию (то есть организацию большевиков), и, следовательно, единственно возможная тактика – ни в чем не соглашаться с «шантажистами» и «клеветниками»[514]514
   Куранты. 1993. 13 авг. С. 11 (РЦХИДНИ. Ф. 2. On. 1. Д. 23822).


[Закрыть].

Оттенки в отношении к делу Малиновского внутри меньшевизма не могли устранить основных расхождений в РСДРП – между правдистами и «ликвидаторами». Полемика вокруг этого дела не способствовала их смягчению, – напротив, втянувшись в нее, сторонники двух течений расходились еще больше. На этом фоне усилия восстановить единство РСДРП, предпринимавшиеся с конца 1913 г. лидерами Второго Интернационала, были обречены на провал – и не только из-за «неуступчивости» Ленина. Тот же Герке замечал по поводу этих усилий: «Да надо ли нам единство с ними (с большевиками. – И.Р.), и возможно ли оно при наличности данщины-малиновщины и пр.»[515]515
   Володарская А.М. Из истории борьбы большевков за единство пролетариата. С. 73.


[Закрыть].

Несомненно, повлияло на ход расследования мнение В.Л.Бурцева – и потому, что большевики по-прежнему признавали его авторитет, и потому, что не так давно он встречался с Малиновским. В мае 1914 г. к нему обратились с запросами и большевики и меньшевики. Сохранились две телеграммы Ленина Бурцеву, направленные сразу после сложения Малиновским депутатских полномочий. Первая – от 11(24) мая – гласила: «Имеются невероятные свидетельства персонального кризиса. Ждем информации». На следующий день Ленин передал Бурцеву известие, только что полученное от Петровского («клеветнические слухи рассеяны»), но просил тем не менее телеграфировать, какие газеты обвиняют и какие имеются улики[516]516
   ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 2. Д. 378. Л. 4, 5.


[Закрыть].

Что же конкретно предпринял Бурцев? По его словам, он потребовал, чтобы Малиновский приехал в Париж, а так как тот, будучи уже за границей после ухода из Думы, не явился, он написал руководству большевиков, что Малиновский «негодяй», «грязный человек» и подлежит устранению от всех дел[517]517
  Падение царского режима. М; Л., 1924. Т. 1. С. 314; Дело провокатора Малиновского. С. 58.


[Закрыть]. Из показаний Бурцева не вполне ясно, информировал ли он ЦК РСДРП о том, что Малиновский еще раньше, до ухода из Думы стал ему казаться «несколько подозрительным», ввиду нарушения договоренности по вопросу о Житомирском. Возможно, и здесь налицо попытка преувеличить задним числом свою проницательность. Во всяком случае остается фактом: публично Бурцев высказался в 1914 г. за безоговорочное доверие бывшему депутату и дал ему чрезвычайно высокую оценку как политическому деятелю. На запрос газеты «Русское слово», что он думает о Малиновском в связи с обвинениями его в провокации, Бурцев ответил, что ни о каких обвинениях не слыхал и протестует против таких обвинений, а после повторных запросов послал в русские газеты телеграмму еще более недвусмысленного содержания. В ней, в частности, говорилось: «…Никаких расследований относительно Малиновского я никогда не делал по двум причинам: 1) потому что никогда не имел ни малейшего повода для них и 2) потому что, зная лично Малиновского, не могу допустить даже возможности, чтобы такие обвинения Малиновского имели какие-либо основания»[518]518
   Трудовая правда. 1914. 10 июня.


[Закрыть].

Что сумела установить комиссия ЦК в ходе следствия? Допрошен был прежде всего сам Малиновский, от которого потребовали рассказать во всех подробностях свою биографию (после он изложил ее и письменно). «В яркой, сильной, местами прямо потрясающей форме (и казалось, абсолютно искренней) Малиновский нарисовал нам картину своей жизни, – вспоминал Зиновьев. – … Он – жертва, он несчастен, над ним тяготеет трагическое прошлое. Отсюда и невозможность нести то бремя политической ответственности, которое пало на него… В основе этой версии мы поверили. Может быть, он чего-нибудь не договаривает, но ходит около правды, – примерно так формулировал впечатление Ильич…»[519]519
   Зиновьев Г.Е. Указ. соч. С. 198–199.


[Закрыть].

Малиновский продолжал, таким образом, играть роль страдающего, измученного и изломанного тяжелой жизнью человека. Потрясение, действительно испытанное им, когда он узнал, что больше не нужен своим тайным хозяевам, он преподнес как душевный кризис, сначала приведший к уходу из Думы, а затем усилившийся от сознания непоправимости содеянного. Члены комиссии объясняли для себя это так: Малиновского выбивала из колеи, ускорив этот кризис, необходимость вести работу, к которой он был органически неспособен, имея все данные крупного агитатора и никаких данных организатора. Этим, считали они, объясняются постоянные переходы от бодрости к унынию, отсюда неуравновешенность, наживавшая ему врагов[520]520
   Социал-демократ. 1914. 1 ноября.


[Закрыть].

Малиновский – жертва условий, в которых приходится работать партии, – такой напрашивается вывод. Он диктовал сочувствие к «жертве». Несомненно, на это Малиновский и рассчитывал, спекулируя на чувствах, унаследованных социал-демократической интеллигенцией от народников. Вдобавок ко всему Малиновский рассказал о личной истории, связанной с женской честью, что, якобы, ускорило его уход из Думы. И здесь была видимость правдоподобия, бурный темперамент Малиновского придавал этой истории, как писал Ленин, «обличие вероятности»[521]521
   Дело провокатора Малиновского. С. 52.


[Закрыть]. Наконец, не могла не показаться впечатляющей детальная хроника его партийной и профсоюзной работы, которую изложил Малиновский. На фоне этой хроники, из которой складывалась картина многолетнего служения делу рабочего класса, показания подозревавших его свидетелей явно проигрывали.

В 1918 г. Малиновский, будучи уже разоблаченным, так и не дал однозначного объяснения своей лжи во время первого расследования. Сначала он заявил, что ему было тогда все равно, поверят ему или нет, но тут же добавил, что и «не думал сознаться, зачем, ведь я уж покончил, уйду от всякой работы, ну, поругают, что я не оправдал доверия, но не назовут ни вором, ни провокатором». Когда его снова допросили, он возлагал уже вину за свою ложь на доверявших ему членов следственной комиссии: «…Они мне вполне доверяли. Если бы они исходили не из этого доверия ко мне, а недоверия, то, может быть, я и сознался бы. Но они не доверяли именно тем, кто меня обвинял». В конце концов он признал едва ли не главное: в департаменте полиции его убедили в том, что не останется никаких следов его провокаторства, «ни одна бумажка не останется»[522]522
   Там же. С. 147, 152, 217–218.


[Закрыть].

Материалы следствия подтверждают эту характеристику отношения комиссии к Малиновскому и к свидетелям. Комиссия допросила Н. И.Бухарина, он повторил то, что сообщал раньше, но в этих сведениях не содержалось, по мнению Ленина, «ни одного факта, хоть сколько-нибудь допускавшего проверку», они обесценивались в его глазах также тем, что «относились ко времени, когда «шпиономания» доходила до кульминационного пункта»[523]523
   Там же. С. 52.


[Закрыть]. Бухарин ссылался, кроме того, на письма из России, полученные им после отъезда за границу. Одно из них – от оставшейся в Москве жены – затерялось, и Бухарин изложил Ленину его содержание, но там речь шла о тех же самых слухах. Приехав 3 июля в Вену, Н.М.Бухарина-Лукина подтвердила, что знает только то, что рассказывал ей муж со слов рабочих, сидевших с ним в Сущевском полицейском доме, а письмо ее он не совсем правильно понял[524]524
   Материалы следственной комиссии… // Вопросы истории. 1993. №> 10. С. 100–101.


[Закрыть].

Неизвестно, передал ли Бухарин комиссии письмо И.Осинского от 16 мая 1914 г., присланное из Харькова (до нас оно дошло в перлюстрации). Осинский напоминал о борьбе московских социал-демократов «против той многообразной сволочи, которая в 1908/9 гг. лезла изо всех щелей в наше изрядно продырявленное здание. Несомненными и яркими наследниками этой сволочи являются такие персоны, как А.Лобов, его жена Валентина Николаевна, Р.Малиновский и т. п. Обвинять кого-либо из них в провокации невозможно, ибо для этого недостаточно данных. Но все они – образцовая дрянь»[525]525
  : ГАРФ. Ф. 111. Оп. 5. Д. 519. Л. 239 и об.


[Закрыть]. При всей категоричности суждений Осинского опереться и здесь в фактическом отношении было не на что. Бухарин предлагал также запросить Шера, чтобы установить, не он ли информировал Мартова[526]526
   Из эпистолярного наследия Н.И.Бухарина. С. 213, 214.


[Закрыть]. Ленин это предложение отклонил. Члены следственной комиссии не хотели создавать прецедент обращения к свидетелям-меньшевикам, да и состав комиссии держался в тайне, а сведения Шера были уже известны в передаче Бухарина.

Поскольку все, что сообщил Бухарин, исходило от других, все это было квалифицировано как сплетни («доверчив к сплетням», – резко напишет Ленин в 1915 г., выразив тем самым еще раз свое отношение к его сведениям[527]527
   Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 194.


[Закрыть]). Но и сам Бухарин, нисколько не симпатизировавший Малиновскому, не считал свою позицию 1914 г. позицией «прямого обвинителя», ввиду неопределенного характера подозрений и шпиономании 1910–1911 гг. в Москве, о которой он же и рассказал Ленину[528]528
   Дело провокатора Малиновского. С. 86. Неверно, таким образом, что Бухарин «решительно поддерживал версию о провокаторстве» (Ваксберг А. Царица доказательств: Вышинский и его жертвы. М, 1992. С. 39).


[Закрыть]. Поэтому выраженное Бухариным несогласие с окончательным заключением следственной комиссии не касалось существа выводов, к которым она пришла. Он принял и ее определение дела («дело о клевете на Малиновского»). Возражал он только против того, чтобы большевики прибегали к аналогичным приемам (имелось в виду объявление сознательными клеветниками Виноградова, Шера и Троцкого на основе извращенных комиссией показаний Бухарина). Такое расхождение с комиссией, писал Бухарин Ленину и Зиновьеву, не означает его оппозиции большевизму[529]529
   РЦХИДНИ. Ф. 2. Оп. 5. Д. 506; Материалы следственной комиссии… // Вопросы истории. 1993. М» 11–12. С. 83–84.


[Закрыть].

Позже других комиссия допросила Елену Розмирович. После ареста 18 февраля 1914 г. и двухмесячного заключения ее выслали из Петербурга под гласный надзор полиции временно в Киев, а затем в Харьков[530]530
   Большевики… С. 305.


[Закрыть]. 14 мая она писала Зиновьеву: «…Ужасно, до боли тяжко переживать то, что сделал Р., переживать здесь одной. Иногда, когда вдумаешься глубоко, страшно становится. Такой удар для дела»[531]531
   РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 1. Д. 1480.


[Закрыть]. Подозрения ее усилились, когда она обнаружила в своих вещах, которые перед ее отъездом из Петербурга укладывала С.А.Малиновская, распечатанный пакет с объяснениями Черномазова. Между тем Малиновский говорил ей, будто пакет пропал, и долго выспрашивал ее, не затеряла ли она этот документ; получить его она, однако, никак не могла, так как находилась в Доме предварительного заключения. Ясно было, что Стефа подложила пакет по поручению мужа. Скрывая факт получения от Мирона объяснений, Малиновский, во-первых, снова усиливал против него подозрения и отводил их тем самым от себя; во-вторых, если бы Розмирович обыскали по приезде в Киев и обнаружили «пропавший» документ, она невольно провалила бы многих упомянутых там лиц, не говоря уже о себе, что также было выгодно Малиновскому. В свете этого эпизода ей представлялись теперь безусловно провокационными и его призывы накануне ухода из Думы к организации революционного выступления[532]532
   Дело провокатора Малиновского. С. 97–98; Материалы следственной комиссии… // Вопросы истории. 1993. № 10. С. 98. № 11–12. С. 54–57, 58, 60, 86-88.


[Закрыть].

Розмирович предложила прислать в Поронин свои письменные показания. Но Ленин и Зиновьев настаивали на ее приезде и снова повторили это требование, поскольку она никак не решалась совершить побег. Наконец, в ночь на 20 июня она тайно покинула дачу в селе Песочин близ Харькова и вскоре вместе с Николаем Крыленко и Максом Савельевым, также высланными из Петербурга, перешла австрийскую границу (перед этим она обращалась с прошением разрешить ей легальный выезд на три месяца, но ответа не дождалась, зная наверняка, что он будет отрицательным, – так и случилось[533]533
   ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. 1914. Д. 5. Ч. 88. Л. 60 и об.; Д. 5. Ч. 46. Лит. Б., прод. 2. Л, 32; Деятели СССР и революционного движения России Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989. С. 629.


[Закрыть]).

Допрос Розмирович в Норонине проходил несколько дней. Всю сложную историю появления, исчезновения и снова появления у нее подозрений она подробно изложила 4(17) и 5(18) июля. Обращает на себя внимание начало первого протокола: допрашиваемой было указано, что «комиссия не считает возможным даже выслушивать от отдельных свидетелей какие-либо заявления по поводу ее состава», и если Розмирович откажется давать показания, комиссия доведет об этом до сведения ЦК РСДРП(?). Допросы других свидетелей подобным образом не начинались, да и странно было предполагать, что Розмирович откажется от показаний, если именно для этого она и явилась в Поронин. Вероятно, причиной особой строгости, проявленной в данном случае, явилось содержание письма Розмирович из Харькова от 1 июня, в котором она объясняла, почему ей кажется нецелесообразным немедленный приезд: поездка за границу без разрешения властей будет означать переход ее па нелегальное положение, что не в интересах партии; вместе с тем ЦК уже вынес резолюцию по делу Малиновского (постановление, опубликованное в «Правде» 31 мая), и чтобы этому делу «снова был дан ход», было бы лучше создать по решению ЦК новую следственную комиссию в России, где показания Розмирович могли бы подтвердить другие свидетели. Вот эта идея, вероятнее всего, и привела Ленина и Зиновьева в раздражение, переросшее, когда Розмирович прибыла в Поронин, в плохо скрываемую предубежденность к ней лично и недоверие ко всему, что она сообщила[534]534
   Материалы следственной комиссии… // Вопросы истории. 1993. № 10. С. 98.


[Закрыть].

10(23) и 11(24) июля она повторила свои показания в присутствии Малиновского, но тот сумел отвести большинство ее доводов. Понимая всю опасность для него истории с пакетом, Малиновский вел себя агрессивно, чутко улавливая настроение комиссии. «Я убежден, что письмо Мирона получила Елена Федоровна. Я готов ее привлечь к суду за кражу документа», – заявил он. Кроме того, он ловко использовал против нее, как выразился Зиновьев, «переплет личных отношений, в которых разбираться было и трудно и неприятно»[535]535
   Зиновьев Г.Е. Указ. соч. С. 198.


[Закрыть]. Он сообщил, что Розмирович была осведомлена о всех его любовных делах и сама рассказывала ему о своих многочисленных связях, просила даже Малиновского устроить ей свидание наедине с Каменевым. Свои отношения с Розмирович он характеризовал как «тесную дружбу», «прекрасные личные товарищеские отношения», исключавшие какое-либо недоверие к нему. Доказательством таких отношений, утверждал Малиновский, служат и письма, которые Розмирович присылала ему из Дома предварительного заключения (они были переданы комиссии и приобщены к протоколам)[536]536
   Материалы следственной комиссии… // Вопросы истории. 1993. № 11–12. С. 62–69.


[Закрыть].

Малиновский старался, таким образом, подвести членов комиссии к мысли, что все свои подозрения Розмирович придумала задним числом, после его ухода из Думы, что это не что иное, как месть влюбчивой женщины за то, что он не пошел в отношениях с ней дальше «тесной дружбы». Судя по всему, ему удалось убедить членов комиссии, что дело обстояло именно так. В результате очной ставки подозрения Розмирович не были восприняты как сколько-нибудь веские; не убедили и попытки Розмирович опровергнуть трактовку Малиновским ее поведения. Еще менее серьезными показались сведения Савельева и Крыленко, во всем поддержавших Розмирович: личный мотив поддержки был слишком прозрачен. Способствовала невыгодному впечатлению о Розмирович Крупская, заявившая, что та крайне неконспиративно вела переписку в Заграничным бюро ЦК, то есть относилась легкомысленно к важнейшему партийному поручению[537]537
   Там же. С. 68–69.


[Закрыть].

Письма Ленина Инессе Арманд в период следствия преисполнены сочувствия Малиновскому, который предстает в них, как и в статьях Ленина о его деле, воплощением пролетарских добродетелей. «По обыкновению он очень добр, в высшей степени любезен, но, как исключение, у него бывает время от времени перелом в настроении…» Вся история с уходом из Думы – следствие «перенапряжения»[538]538
   РЦХИДНИ Ф. 2. On. 1. Д. 23823.


[Закрыть], он «наказан достаточно», исключать его из партии «означало бы только проявлять жестокость к надломленному человеку»[539]539
   Там же. Д. 23822.


[Закрыть], он «сам сознал свою вину». Рассказывая И.Арманд об очной ставке Малиновского с Розмирович, Ленин обрушился на Розмирович, именуя ее «солдатской женкой», которая «поругана – она смешала личные интересы, «интимности» с политикой»[540]540
   Там же. Д. 3341.


[Закрыть], но ни словом не обмолвился о роли сводника, какую играл Малиновский. Очевидно, в такой реакции на очную ставку нет ничего похожего на осуждение Лениным Малиновского «по этическим причинам», за попытку «облить помоями недавнюю сотрудницу», как пишет об этом А.И.Ваксберг[541]541
   Ваксберг А. Указ. соч. С. 40.


[Закрыть]. К этической стороне дела Ленин по обыкновению оставался глух.

Больше же всего доставалось, как и прежде, «ликвидаторам», которых Ленин даже в личной переписке именовал «буржуазной интеллигенцией»: «До чего довели подлецы-ликвидаторы Малиновского!… Да, предела нет мерзости, на которую идет буржуазная интеллигенция из ненависти к рабочему движению!»[542]542
   РЦХИДНИ Ф. 2. On. 1. Д. 3290.


[Закрыть] Часть статей Ленина, наиболее апологетичных по отношению к Малиновскому, редакция «Правды» не решилась опубликовать, а Петровский упрекал членов Заграничного бюро в том, что они слишком много пишут о Малиновском, почти прекратив присылать статьи на другие темы[543]543
   Там же. Ф. 17. On 1. Д. 1488. Л. 2 об.


[Закрыть].

Вслед за Бухариным хотел приехать в Поронин из Вены А.А.Трояновский. Нов этом случае комиссия решила, что вполне достаточно его письменных показаний, так как с 1910 г. он жил в эмиграции, а в России Малиновского не знал; никакими данными по делу, кроме тех, которые ему сообщали Розмирович и Бухарин, он не располагал. Возможно, сыграло роль и наметившееся охлаждение в его отношениях с Лениным и Зиновьевым, связанное отчасти с разногласиями между ними по национальному вопросу[544]544
   ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. 1914. Д. 5. Ч. 1. Лит Б. Л. 7.


[Закрыть] и усугубленное характером и результатами расследования. В одном из писем Трояновский с горечью констатировал, что дело Малиновского превращено в дело о распространении оскорбительных слухов[545]545
   Najdus W. Op. cit. S. 310.


[Закрыть].

В политической биографии Трояновского несколько лет тесного общения с Лениным и Зиновьевым оставили, по его признанию, глубокий след. Последующий разрыв с большевиками во время первой мировой войны, активная борьба с ними в рядах меньшевиков (в 1917–1921 гг. он член меньшевистского ЦК) и затем возвращение блудного сына в РКП(б) – все эти повороты были запрограммированы эволюцией Трояновского от революционного романтизма к– политическому прагматизму, эволюцией, которую проделали многие большевики. Был в его жизни и элемент везения: в 1912 г. он познакомился в Вене со Сталиным и помог ему, как и Бухарин, в сочинении статьи «Марксизм и национальный вопрос», что было Сталиным, по-видимому, учтено, когда Трояновского вызвали в период «большого террора» в Москву из Вашингтона, где он занимал должность советского посла; в отличие от большинства дипломатов, которых таким же образом выманили из-за границы, Трояновского пощадили (как и нескольких других видных дипломатов из числа бывших меньшевиков).

Еще до возникновения дела Малиновского, в феврале 1914 г. Трояновский писал Розмирович: «Оглядываясь назад, я прихожу к заключению, что пребывание там мне принесло большую пользу… Моя общественная деятельность сопровождалась постоянными разбиваниями иллюзий. Там, в Кракове, и собственным примером и разоблачением других они заставили меня трезво смотреть на людей, по крайней мере высокопоставленных. В жизни у меня остались еще две, вернее три иллюзии: ты и твоя любовь, я сам и рабочая масса. Когда и эти иллюзии будут разбиты, тогда я буду совершенно трезвым и рассудительным человеком. Когда это будет? Вот вопрос. Это не значит, конечно, что тогда изменятся мои взгляды, но тогда я буду настоящим политиком»[546]546
   ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. 1914. Д. 5. Ч. 1. Лит. Б. Л. 33.


[Закрыть].

Реабилитация Малиновского членами большевистского ЦК должна была поразить Трояновского явным расхождением с теми уроками трезвости и рассудительности, какие он получал от них же. Но, кроме того, временный отход от большевиков позволил ему сказать о разбирательстве 1914 г. то, что не решился сказать ни один из других свидетелей, в том числе имевшие некоторые юридические познания Бухарин и Крыленко. Он первый оспорил организацию расследования и состав следственной комиссии.

После Февральской революции Трояновский – к тому времени уже не-большевик, а меньшевик и уже не муж Розмирович, ушедшей к Крыленко, – заявил в печати и повторил это в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии, что в 1914 г. комиссия ЦК РСДРП допустила ряд «неправильностей», вела допросы свидетелей пристрастно и пренебрегла показаниями Розмирович, сообщившей «особенно много данных»; вообще ни Ленин, ни Зиновьев, ни Ганецкий, тесно связанные с Малиновским по работе, были не вправе брать на себя разбирательство, так как это означает «быть судьями в своем собственном деле». Между тем имелось «обилие обвинявших Малиновского данных»[547]547
   Дело провокатора Малиновского. С. 79–80; Единство. Пг., 1917. 27 алр.


[Закрыть].

Розмирович на это отвечала (как и Трояновский, в печати и в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии), что выводы комиссии ЦК лично ее не удовлетворили, но у нее не было и нет никаких оснований упрекать членов комиссии в отсутствии беспристрастия: они, утверждала Розмирович, действовали во всем правильно, ими «были приняты всевозможные меры для полного освещения картины деятельности Малиновского, по крайней мере, поскольку дело касалось фактов, о которых показывала я»[548]548
   Правда. 1917. 28 июня.


[Закрыть].

Понятно молчание Розмирович в 1917 г. насчет правомочности членов большевистского ЦК разбирать это дело, но в 1914 г. ее настроение было иным: после окончания следствия она заявила, что ввиду несогласия с выводами комиссии, поставит вопрос о Малиновском перед партийным съездом[549]549
   Дело провокатора Малиновского. С. 99.


[Закрыть], который должен был собраться в августе, в Кракове или в Поронине (но не состоялся из-за начавшейся войны).