355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ирья Хиива » Из дома » Текст книги (страница 5)
Из дома
  • Текст добавлен: 6 мая 2017, 21:00

Текст книги "Из дома"


Автор книги: Ирья Хиива


Жанр:

   

Разное


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Молодая бабушка тоже как-то сказала мне, что она поила коня Николая II, когда тот выехал из леса в нашу деревню. Теперь, в конце сентября, когда еще не начались осенние дожди, вместо ручейка на дне канавы была тропинка. По этой тропинке по вечерам начали приходить красноармейцы. Они шли по дну канавы и там, где она делала изгиб, около ямы, где стоял наш сарай, они поднимались наверх. Из-за сарая их не было видно. За сарай они бросали свои винтовки и шли с поднятыми руками в плен. Я с Арво смотрела из сарая в щелку на них. В одно утро их пришло так много, что за сараем образовалась гора винтовок. Дядя Антти вышел к ним навстречу, немцев в нашей деревне тогда не было – они стояли за рекой, в Ковшове. Дядя рассказал солдатам, что немцы бьют военнопленных, загоняют их в скотные дворы и морят голодом. Некоторые все равно пошли к речке с поднятыми руками, а те, кто остались, попросили достать им любую, пусть даже самую рваную гражданскую одежду. Дядя Антти обещал поискать у себя и порасспрашивать у соседей. Они на время спрятались в сарай. Тетя Мари, у которой только что родилась двойня, принесла им старую одежду своего мужа, а дядя дал им две рваные рубахи и ватные стеганые штаны, но, когда они все это надели на себя, они стали похожи на бродяг.

Пока дядя бегал за одеждой, дедушка разговаривал с ними. Он спрашивал, из каких они мест и куда идут. Солдаты рассказали, что их места заняты немцами, и они хотят попасть домой. Дедушка советовал им идти по ночам.

– Еда сейчас на полях есть, – объяснял дедушка, – так что все будет хорошо.

Он называл им деревни, через которые надо будет пройти. Бабушка сварила картошки, дала хлеба и коробку спичек им на дорогу. Они поели и легли спать, а утром их уже в сарае не было. А я подумала, как хорошо тем, к кому они скоро придут.

Ночью мне приснилось, будто я открыла тюремную дверь, но моя мама будто не слышала, как я вошла к ней, она сидела на голубом облупившемся табурете. Я несколько раз крикнула: «Мама!», но она не повернулась ко мне, будто не узнала меня.

Утром я рассказала сон младшей бабушке. Она положила мне на голову свою теплую ладонь, заплакала и проговорила тихо:

– Молись Богу. Никто, кроме Бога, ей не поможет.

ОСЕНЬ 1941 ГОДА

Никогда раньше на наших полях не работало так много народу. Каждый хотел накопать и притащить домой, сколько мог. На поле вышла даже Танельян Хелена. Мой дядя крикнул ей:

– Ei tyw luita murjoi – eiks tottа? [17]

Все засмеялись.

Никто не мог заставить Хелену выйти на колхозную работу, она постоянно от чего-то лечилась. А моя старая бабушка считала, что она от лени разжирела.

Рядом с той дорогой, на которой дедушка попал на мину, за канавой, где раньше проходила узкая тропинка, вытопталась новая дорога. По ней с раннего утра и дотемна на тачках, на тележках, а те, у кого появились лошади, на лошадях возили домой овощи. Мужчины растолковывали, что на камни мостовой нельзя ступать – там мины. Между камнями на дороге выросла трава. Но прошли первые дожди, дорога на обочине превратилась в жидкую кашу, по ней было трудно идти даже лошади.

Пенун Хелена вместе со своей шестилетней дочкой и Антюн Анни нагрузили тележку овощей, а девочку посадили на воз. Колеса тележки стали вязнуть в грязи, и они вытащили тележку на дорогу, женщин разорвало на части, а девочку, как и нашего дедушку, выбросило за кусты. Она тоже вначале была в обмороке, и у нее было страшное распухшее и залитое кровью лицо. Муж Хелены был взят на фронт, ее дочь осталась с бабушкой. Женщин похоронили около бани, под большой яблоней. На похороны пришли все, кто только мог ходить, но у могилы никто не мог начать молитву, даже наша Юакон Анни не смогла. Она всегда говорила много и громко на всех похоронах. У женщин были черные книжечки в руках, но они только сморкались и вытирали слезы. Наконец та же Юакон Аяни выпрямилась, уголком платка вытерла глаза, открыла свою книжечку и высоко затянула:

Scc joudut joukon autuaitten kans, ystavien ja omaisten [18]

Все подхватили песню. Мужчины начали лопатами сбрасывать землю. Мать Антюн Анни упала в обморок.

Когда овощи в поле были выкопаны, во всех домах стали рыть ямы, в подвалах не хватало места, ни у кого никогда не было столько овощей. А когда кончили работы с зарыванием, начали шинковать и солить капусту. Вся деревня пропахла кислой капустой. Шинкованием занимались, как всегда, женщины. Мужчины же, пока не было больших морозов, начали ходить в лес, заготовлять на зиму дрова.

Было утро, моросило, в доме было почти темно. Я сидела на широком подоконнике и разрезала кочаны капусты. Тетя Лиза шинковала капусту в бочку. Мимо окна, волоча за собой тачку, прошел Шурка, зять тети Мари. Он махнул нам рукой. Тетя Лиза пробубнила:

– В такую погоду в лес потащился.

Скоро мы услышали взрыв, но взрывы раздавались часто, мальчишки постоянно находили что-нибудь и грохали. Они то бросали гранаты в речку и глушили рыбу, то кололи динамитом большие камни. Но было рано, и шел дождь. Прибежали тетя Мари и ее дочь Хелми с перепуганными лицами, обе они говорили, что это в лесу, в том месте, куда ушел Шурка. Дядя Антти побежал с ними в лес. Немного позади них бежал дядя Юнни, муж тети Мари. Шурка был русский и очень смешно говорил по-фински, иногда его даже трудно было понять.

Прошло много времени, они все не возвращались. Мы несколько раз выходили на берег Хуан-канавы посмотреть, не идут ли? Наконец мы увидели, что дядя Антти ведет Хельми под руку, а тетя Мари и дядя Юнни идут за ними. Они прошли мимо нашего дома, низко согнувшись и тяжело передвигая ноги.

Шурку тоже похоронили в деревне, как и Анни с Хеленой, но на его могиле не пели и ничего не говорили. Только моя младшая бабушка прочитала молитву.

* * *

Замерзла земля, и выпал первый снег, в нашу деревню приехали румыны на громадных лошадях, у которых были выстрижены гривы, а сзади у них смешно торчали коротенькие пучки хвостов. Впряжены они были по две и даже по четыре в громадные телеги. Когда эти лошади бежали, казалось, будто где-то рядом цепями молотят рожь. Поздно вечером приехали еще обозы, но теперь в телеги были впряжены не обычные лошади. У этих были длинные уши и странно длинные морды. Они были больше похожи на ослов, которых я давно видела в ленинградском зоопарке. Они были намного больше той дедушкиной лошади, которую мы съели.

Эти лошади начали так орать ночью, что наша корова в хлеву не ложилась спать, а дядя Антти сказал, что там, откуда их пригнали к нам, не бывает так холодно, они же стоят в открытом дворе, закричишь тут.

Утром, после завтрака, я с тетей пошла в большую комнату, в которой теперь жили немцы, но по утрам они уходили. Тетя растапливала круглую печку, а я подметала пол. В коридоре раздался стук сапог, вошел солдат. Он передергивал плечами, ежился – это он показывал, что холодно, потом он несколько раз проговорил:

«Kali!» [19]. Тетя Айно что-то ответила по-немецки. Он подошел к комоду, облокотился на него. Мы ходили по комнате, делая уборку, а он все старался повернуться к тете. Он так крутился, что сдернул лежавшую на комоде скатерть, упало медное распятие. Под распятием лежала сложенная вдвое советская листовка. Еще в начале войны Ройне принес несколько листовок, неизвестно, кто сунул одну из них под подставку распятия. На листовке была карикатура на Гитлера. Солдат взял листовку. Тетя выпрямилась и побледнела. Он сунул листовку в печку и о чем-то заговорил с ней, лицо у тети снова стало спокойным. Он погрел руки у печки и ушел, а она сказала:

– Это румын. Он говорит, что, может быть, ваш Сталин и очень плохой, но Гитлер не лучше.

В эту осень мы не пошли в школу, а когда наконец замерзла река, я с девочками стала ходить кататься на ногах по прозрачному хрупкому льду. Иногда мы счищали снежок со льда, ложились на животы и смотрели, как подо льдом шевелятся от течения растения и как там между растениями мелькают маленькие серебряные рыбки. Долго лежать было невозможно, животу и локтям становилось холодно. А когда на речку прибегали большие мальчишки, становилось страшно. Они старались напугать нас. В тот раз они бросили с берега какую-то круглую штуку – не то маленькую бомбу, не то гранату, но почему-то она у них не взорвалась. Я видела, как Ройне подошел и взял эту штуку в руки и еще раз бросил ее, но она опять не взорвалась, тогда они стали гонять ее по льду палками, мы побежали домой. Я рассказала все тете, а вечером она очень серьезно разговаривала с Ройне.

ЗИМА

В декабре выпало много снега. Немцы надели на колеса своих машин цепи, но машины все равно застревали на нашей дороге. Солдаты бегали вокруг них, снимали цепи, открывали капоты, иногда что-то грели внутри какими-то примусами, из носиков которых вылетал с жужжанием синий огонь. Солдатам было очень холодно.

У них не было ни фуфаек, ни шуб, ни зимних шапок, ни валенок. Они заматывали головы поверх пилоток шарфами, а у некоторых были на ушах черные клапанчики, как наушники радио, чтобы уши не отморозить.

Немцы начали ездить по домам, отбирать сено, а иногда они приходили с мешком за картошкой, но если им попадались на глаза курица или валенки, они их тоже забирали. У нас уже увезли воз сена, а когда приехали снова, дедушка вышел на крыльцо и попросил тетю Айно перевести им, что не может отдать оставшееся сено – у нас одиннадцать человек семья, мы умрем с голоду без коровы. Немцы молча выслушали тетю и спокойно начали накладывать сено на громадную телегу. Дедушка крикнул, что они грабители, и тетя тоже что-то громко говорила по-немецки, но они будто ничего не слышали. Дедушка не выдержал и бросился отталкивать немцев от сена, но он успел оттолкнуть одного, второй подбежал и сильно толкнул дедушку. Он упал и стукнулся головой о большой камень, на котором стоял опорный столб двора, по его лицу потекла кровь – мы все начали кричать и плакать, но немцы продолжали накладывать сено. Дедушку увели домой, положили на узкую железную койку, старая бабушка приложила к его лицу тряпочку, смоченную лекарством. Младшая бабушка ходила по кухне и все повторяла:

– Что же нам делать, что же нам делать?

Я оделась и вышла во двор, немецкий воз с нашим сеном выезжал со двора. Я взяла бабушкины санки с бортами и побежала за возом. Телега застревала в ямах и на кочках, я вырывала клочки сена с воза и быстро клала их в санки. С тех пор и другие ребята стали выходить на дорогу, когда ехали по деревне обозы с сеном. Мы вырывали сзади клочки, а немцы, если замечали нас, больно стегали плетками.

Поздно вечером, опять пришли к нам немцы. Они сказали тете Айно, что хотят устроить в Ковшове солдатский клуб и им нужно взять у нас пианино. Тетя ответила, что не может отдать инструмент, потому что он принадлежит не ей, а вот этим детям, показав на меня и на Ройне, у них большевики забрали родителей, и вы не посмеете их ограбить. Они ужасно кричали, а уходя, сказали, что вернуться ночью, заберут ее и пианино. Тетя испугалась и ушла ночевать к старшей тете. Но они так и не явились. Через день в нашей деревне расквартировалась новая часть, а тех отправили на Ленинградский фронт. К нам поселили трех молодых солдат. К Рождеству они получили посылки из Германии. Один из них принес всю свою посылку нам. В ней было печенье, засахарившийся мед, конфеты, орешки, мы все быстро уничтожили, пока солдат сидел и рассказывал что-то тете Айно.

По обледенелому полу коридора раздался грохот солдатских подков. Открылась дверь в большую комнату. Несколько голосов вскрикнуло: «Heil Hitler!».

В воздух взвились ракеты, они медленно спускались на парашютиках на снег – стало светло, началась стрельба. Стреляли прямо в комнате, в потолок. Дедушка выругался:

– Helvetin pakanat! [20]

Стало страшно, никто не решился пойти к ним попросить не стрелять в доме, но они скоро и сами успокоились, а через несколько дней и этих отправили на Ленинградский фронт.

После солдат к нам поселили офицера, он попросил поставить в его комнату пианино и сам настроил его. Теперь по вечерам он подолгу играл. Мы иногда подглядывали в щелку или в замочную скважину: пальцы его быстро бегали по клавишам. На одном пальце у него был большой перстень со сверкающим красным камнем. Но с ним у нас произошла тоже неприятная история. Арво утащил у него пистолет и плитку шоколада. С пистолетом он убежал к большому Юсси, и они отправились в нашу ригу и начали стрелять.

Арво еще раньше добыл где-то патроны, теперь наконец ему удалось «достать» пистолет, но пострелять им пришлось не очень долго, им стало скучно, и они придумали такую игру: один из них должен был быстро карабкаться по срубу вверх, а второй в это время должен был в него целиться, но не совсем в него, а чуть мимо. Первым стрелял Арво и сразу попал в руку Юсси. Арво прибежал домой, взял из чулана пузырек с бабушкиным лекарством и тряпочку и убежал в ригу, они перевязали руку, но кровь не останавливалась, и они оба с ревом прибежали домой. Офицер спохватился и начал искать пистолет, не найдя его у себя в комнате, он пришел к тете Айно. Он начал орать, что наши мальчики связались с партизанами и что если не найдется пистолет, он сожжет весь дом. Тетя сказала, что она ручается за наших детей и что украсть они ничего не могли. Офицер крикнул, что все здесь воры и ушел к себе. Тетя тут же пришла в комнату рядом с кухней, где сидели Арво, большой Юсси и дядя. Арво как раз рассказывал, как он вилами проткнул руку Юсси. Тетя тут же потребовала у них пистолет, иначе мы все погибнем, сказала она дяде Антти, а Арво сделал вид, будто он никакого пистолета и не видел. Дядя снял ремень, Арво быстро рассказал все, что было, побежал в ригу и принес пистолет. У Юсси было белое, как у покойника, лицо, он лежал на бабушкиной кровати с закрытыми глазами. Тетя и дядя подняли его, и тетя отправилась с ним к немецкому врачу. Врач спросил:

– Кто это тебя прострелил?

Тете пришлось рассказать всю историю, а потом врач велел принести пистолет, и тетя стала просить его помочь нам. Когда тетя отвела Юсси домой, врач уже был у нашего офицера. Тетя пыталась подслушать, о чем они говорят, но они говорили очень тихо и быстро, и она ничего не поняла, но офицер в тот же вечер переехал к нашим соседям.

Арво еще до войны таскал у старой бабушки конфеты и все, что только ему нравилось, а дядя Антти не хотел слышать ничего плохого о нем, а если и слушал – улыбался, будто ему говорили что-то забавное. Теперь и получилось, что он начал тащить у немцев.

Еще осенью Арво позвал меня покараулить у нашего сарая, в котором был немецкий склад. Днем он прорыл подкоп в сарай, но на ночь караулить склад был поставлен часовой с автоматом. Солдат ходил перед сараем, время от времени подпрыгивая и стуча одним каблуком ботинка о другой. Арво сказал:

– Видишь, он ходит только перед воротами сарая, а у меня подкоп с той стороны. Ты сиди здесь за баней и смотри, вдруг ему вздумается пойти на ту сторону, тогда иди прямо к нему, будто идешь так, куда-нибудь. Он тебе что-нибудь скажет, а ты спроси у него: «Kali?». Спроси громко, чтобы я услышал.

Но я испугалась и сказала, что не буду караулить:

– Идем лучше домой. Но он прошипел:

– Иди, если боишься, а я останусь.

Я ответила, что я вовсе не боюсь, но я не хочу ничего тащить у немцев, и вообще это воровство, и из-за этого немцы могут расстрелять нас и сжечь дом. Арво опять прошипел:

– Не ори так громко – услышат. Давай, иди отсюда!

Я быстро пробежала от бани до дома. Наши сидели на кухне возле горячей буржуйки. Я взяла маленькую скамейку и тоже подсела к ним. Дядя Антти спросил:

– Ну, Суара, где же Симо? – Они нас так дразнили. Я ответила:

– Не знаю.

Тут бабушка встала, сняла с буржуйки чугун с картошкой, слила воду, высыпала картошку в зеленый эмалированный таз, взяла толкушку и сказала мне:

– Подержи таз.

Я всегда держала таз, когда толкли картошку на пюре.

Мы уже сели ужинать, когда пришел Арво. Он сел рядом со мной и прошептал:

– Не хотела посторожить, я тебе ничего не дам.

Утром, как только мы проснулись, Арво повел меня в наш маленький детский домик, который Ройне и Арво построили еще до войны с нашим дачником Витькой в щели между нашим и Юунекслан дворами. Там у него стоял чемодан с теплым мужским бельем, колесо от велосипеда и какие-то другие велосипедные части. Он сказал мне, что соберет велосипед – надо только еще раз туда пролезть. Мне он все же дал несколько белых шелковых парашютиков. На таких парашютиках медленно спускались горящие разноцветными огнями ракеты. Ракеты у него тоже были в чемодане. Он перебирал их и тихо повторял:

– Был бы пистолет, пустили бы ракету.

Потом он эти вещи по одной начал приносить домой и каждый раз рассказывают, где он каждую из них нашел. Дядя опять слушал его с той же улыбкой и брал у него вещи.

Ройне делал дела еще страшнее: у него под верандой был склад самых разных снарядов, бомб, мин, гранат, даже ружье было у него там. Он их находил, разбирал и вывинчивал, порох он ссыпал в большие, как бидоны, медные гильзы от зенитных снарядов, а огненно-красные и ядовито-зеленые капсули клал отдельно. В алюминиевой коробке у него было какое-то вещество. Он мне сказал, что это соя, из которой делают соевые конфеты, оно действительно было бежевого цвета. Я попробовала, и, правда, оно оказалось сладковатым на вкус, но как-то странно заскрипело на зубах, и я выплюнула. Ройне засмеялся и сказал, что это динамит, если положить маленький кусочек на камень и ударить другим камнем, то камни разлетятся на кусочки.

Я попросила у него кусочек динамита, и мы с Арво решили расколоть камень, на котором стоял столб в нашей риге. Мы положили динамит на камень и из-за столба трахнули в него булыжником, но никакого взрыва не получилось, наверное, мы не попали в нужное место. Тогда мы взяли снова булыжник и опять из-за столба трахнули прямо по динамиту, сверкнул огонь и поднялся черный клубок вонючего дыма. Взвизгнули осколки, на большом камне образовалась ямка, а столб даже не поцарапало.

Ройне иногда пользовался запасами своего склада. Однажды, когда тетя Лиза отправилась растапливать баню и сунула спичку, в печи раздался грохот, вспыхнуло, дрова и камни полетели в разные стороны, тетя еле спаслась. Дядя Антти схватил веревку и изо всех сил стал стегать Ройне, он согнулся, спрятал лицо руками, но не побежал, не кричал и не плакал, как мы с Арво. У дяди покраснело лицо, вздулись вены на висках, а глаза у него выпучились, как у быка, который бежит за коровой. Он с силой бросил веревку в угол и ушел в другую комнату. Ройне вышел во двор. Все молчали. Он был отличником в школе, он с дядей делал самую тяжелую работу: пахали, косили сено, возили на тачке навоз в поле, пилили и кололи дрова, и только по вечерам в воскресенье он мог уходить гулять с мальчишками или сидеть под верандой со своим добром. Мне хотелось, чтобы взрослые узнали про склад, особенно после того, как мой одноклассник Атами Виролайнен взорвался. Говорили, что он кидал гранату, и она взорвалась у него в руке. Но я все же так и не решилась никому сказать о складе, ему опять могло влететь от дяди.

* * *

Картофельные очистки перестали выбрасывать в коровье ведро, каждый вечер бабушка аккуратно выметала золу из большой печки и тонким слоем расстилала их на полу сушиться. Когда сушеной картофельной шелухи набрался целый мешочек, на кухню принесли два больших каменных колеса. Одно колесо положили на другое, на верхнем было круглое отверстие и деревянная ручка, в отверстие бабушка насыпала горсть сушеных очисток и, сев на пол, начала крутить верхний круг за деревянную ручку. Мне тоже захотелось покрутить камни. Бабушка тяжело поднялась с пола, я села, насыпала целое отверстие шелухи и начала крутить. Вначале колесо шло довольно легко, очистки хрустели между камнями, но по мере того как очистки перемалывались в муку, камень становился все тяжелее и тяжелее. Мне пришлось встать на колени и крутить двумя руками.

Я с трудом промолола то, что насыпала в отверстие, потом села на пол тетя Лиза. У нее получалось лучше всех, мука сыпалась быстро вокруг камней, образуя светло-бежевый мягкий круг. Я спросила у бабушки:

– А что, раньше так и мололи муку на хлеб?

Бабушка ответила, что она не помнит, чтобы муку на хлеб мололи на ручных жерновах – на мельницу зерно возили.

– Изредка крупу мололи вручную, да и то давно, в моем детстве. Тогда я еще спросила, где же эти жернова нашли. Бабушка ответила, что они у нас всегда лежали под полом чулана, про них забыли, а теперь вот пришлось отыскать.

Но муки вышло мало. Кто-то из наших деревенских слышал, что у немцев есть хлеб, в который добавлены опилки. Мы тоже решили попробовать испечь хлеб с опилками. Дядя Ашти и Ройне втащили сухой березовый чурбан на кухню, содрали с него бересту и стали пилить. Дедушка для этого дела тщательно развел пилу, опилки вышли белые, совсем не похожие на муку. Бабушка подмешала их в тесто, они торчали из хлеба, застревали в зубах, а у тети Айно получилась какая-то болезнь от этих опилок, она не могла ни сидеть, ни ходить.

Корова наша почти перестала доиться, и бабушка шла в хлев не с подойником, а с кастрюлькой и выцеживала молоко в маленькую баночку для Тойни и Жени. Всю зиму мы ели картошку и кислую капусту. А однажды дядя Антти нашел в чулане бутылку с олифой. Он принес ее на кухню, велел мне начистить несколько картофелин.

– Поедим на постном масле жареной картошки, – сказал дядя, потирая раскрасневшиеся от холода руки.

Я села чистить картошку, а он принес дрова, затопил плиту и налил олифу на большую чугунную сковородку. Все вышли из кухни, пришла старая бабушка, открыла форточку и дверь, но картошка получилась настоящая, румяная, жареная. Она плохо пахла и была горькая, но дядя ел ее, и я тоже поела с ним, правда, после еды тошнило, долго казалось, что в комнате пахнет олифой.

Никто не ходил на работу, но все постоянно что-то делали, только мне и Арво было нечего делать, и мы целыми днями бегали на улице. Прибегали домой поесть и снова спрашивали у бабушки или у тети Айно:

– Можно на улицу? Нам всегда отвечали:

– Идите, потише будет.

Однажды, собираясь пойти на улицу, я сняла с печки свои валенки и обнаружила, что подошва оторвалась. Я подошла с валенком в руке к дедушке, он взял его, покрутил своими скрюченными пальцами, покачал головой и сказал:

– Куда ж я пришью тебе подошвы-то, все вокруг оборвано.

В комнате была старая бабушка, она тоже посмотрела на валенок и предложила:

– Давай я подошью твои толстые шерстяные чулки мягкой кожей от твоего портфеля.

В прошлую зиму я каталась на нем с горки, и золотые замки оторвались, правда, бабушка поставила заплаты на места замков и пришила большие черные пуговицы прямо на заплаты. Я отыскала портфель на чердаке и принесла его старой бабушке, вынула из печурки чулки, бабушка сняла мерку с моей подошвы, она пришила кожаные подошвы на толстые шерстяные чулки. Я быстро натянула чулки и выбежала на улицу, но на горке у канавы никого не было, я пошла к Вяйнен Лемпи, она тоже попросила свою маму пришить к чулкам такие же подошвы, Лемпи давно не выходила на улицу, у нее пальто тоже порвалось, и заплат не найти было. В доме у них было холодно, на печке два немецких солдата лежа пиликали на губных гармошках.

Я пошла домой, сняла чулки, сунула их в печурку сушиться, а сама забралась на печку к старой бабушке. Она рассказала, что раньше в подшитых чулках ходили по воскресеньям в церковь. Твоя мама и тетя Айно, когда учились в Гатчине, надевали такие чулки, даже дядя Тойво ходил в чулках в школу, ведь до Гатчины пятнадцать километров. Потом бабушка сказала:

– Ну, вот видишь, все выучились, а в Бога перестали верить, хотя твоя-то мать верила. В последнем письме написала: «Молитесь за меня, может, Бог поможет».

Бабушка еще сказала, что без Бога жить нельзя, а умирать совсем страшно. Безбожники перед смертью часто разума лишаются.

Было уже темно, позвали ужинать, на кухне топилась плита, ее дверца была открыта, чтобы было немного видно. За столом дядя сказал:

– Наконец-то выбрали старосту.

Оказалось, что дядя Антти и дедушка были на собрании, хотя давно уже знали, что выберут Кольку, брата нашего полицейского Пуавальян Антти. Сам Антти был назначен полицейским немцами еще с осени, они ему выдали военную форму и ружье. Дедушка сказал, что могли бы найти кого-нибудь поумнее, но дядя почему-то сердито ответил ему:

– Тебя или меня, что ли? Ты же знаешь, никто, кроме Кольки, не согласился бы, а скоро будет весна и надо делить земли. Староста нужен.

Дедушка ответил: «Что ж тут делить, все возьмут свои старые участки». Дядя начал спорить с дедом, у них часто получались споры. А вообще Колька был и раньше как бы старостой, он помогал своему брату Антти расселять по домам ночлежников. Оба брата были больны туберкулезом, они даже летом носили теплую одежду и кепки на головах.

Староста назначил десятника, десятниками по очереди были все. Они разводили по домам ночлежников, которые почти на каждую ночь приходили из Павловска, Пушкина и из деревень, которые были ближе к фронту. Шли они куда-то в сторону Пскова и Эстонии. Матин Пекко как-то привел к нам на ночь сгорбившуюся, с желтым лицом женщину, она поужинала вместе с нами, поела, как и мы, картошку с кислой капустой, и попросилась спать на печку. Я подставила ей табуретку и помогла туда забраться. Утром она ушла рано, мы все еще спали, но когда я утром вошла в кухню, там пахло уборной, бабушка сказала, что эта несчастная женщина все перепачкала, наверное, она сошла с ума.

– Я все вынесла на улицу, а пахнет, будто и не убирала, – добавила она. Старая бабушка подошла, показала пальцем на печурку:

– Отсюда пахнет.

Она вытащила мой перепачканный подшитый чулок и опустила его в ведро с водой, потом палкой достала перепачканные рукавицы и чулки и тоже утопила их в ведре. Печурку она промыла, открыла форточки и двери, только потом мы сели завтракать. После завтрака я решила поискать себе какие-нибудь другие чулки и выдвинула ящик шкафа откуда ударил мне в нос тот же запах, и я увидела лежащую сверху мою сусликовую шапочку, которую я носила в Ярославле, в нее тоже было наложено. Я ее не носила – в деревне никто не носил шапок. Я выбежала во двор, выкинула ее на навозную кучу и заплакала.

ВЕСНА

Рано по утрам еще можно было бегать в чулках по твердому насту, а днем у стен домов на солнцепеке и на дорожках появлялись лужи. Приходилось сидеть дома, к тому же по нашей деревне прошли громадные немецкие машины с цепями на колесах и превратили улицу в студенистую кашу, так что, если нужно было перебраться на сторону тети Мари, приходилось подкладывать под ноги доски. Проснувшись, я обычно выглядывала из окна. В тот день на улице был густой белый туман. Он двигался, как живой. Дом тети Мари напротив тоже будто шевелился в пару. На тонких блестящих ветках берез в нашем палисаднике висели прозрачные капельки. Я лежала в постели, смотрела из окна и думала: будет теплый день, а на улицу не выйти. Вдруг я вспомнила, что на чердаке, в большой плетеной корзине лежат высокие ботинки, со шнурками, на каблуках. Я видела такие на фотографии, на которой были сфотографированы дядя Антти с его первой женой, мамой Арво. На ней было платье, выше колена, а на ногах точно такие ботинки, может быть, даже те, которые лежат там, в корзине. Я быстро оделась и поднялась на чердак, но ботинки были, как сушеные корки, скрюченные и твердые. Я принесла их на кухню и показала дедушке. Он сказал:

– Ну, вот тебе и ботинки, их надо только смазать дегтем, они будут мягкие, я отрублю каблуки, в них можно будет ходить.

Днем туман рассеялся, стало тепло и солнечно. Я зашнуровала свои ботинки вышла на улицу, но воды было так много, что и в ботинках было не пройти, и я села на ступеньки крыльца. Вдруг на нашей улице появился, разбрызгивая мокрый снег, очень странный человек. Он шел прямо ко мне. Еще издали он прохрипел:

– Где ваша собака?

– Ее немцы пристрелили. Он нетерпеливо гаркнул:

– Ну, где же она?

Я ответила, что куда-то ее положили, чтобы весной, когда растает, похоронить. Он вынул из кармана игрушечные ручные часики и протянул их мне. Рука у него была черная со скрюченными пальцами и длинными черными ногтями. Я испугалась и проговорила:

– Подождите, я спрошу у бабушки.

Я позвала бабушку, она вышла на крыльцо и спросила:

– Зачем тебе дохлая собака?

Он что-то начал говорить про шкуру, что она ему нужна, тогда бабушка махнула за наш двор.

Уходя, бабушка велела мне тоже идти домой. Человек хотел улыбнуться, но у него вместо щек были ямы, и у него получился оскал, как у обезьяны. Он снова протянул мне часы, стало неловко, пришлось взять. Я сунула часики в карман и побежала за бабушкой.

На кухне бабушка попросила дядю Атти пойти посмотреть, что этот сумасшедший собирается сделать с собакой. Но дядя куда-то торопился, махнул рукой и ушел. А бабушка причитала: «Господи, от голода сходят с ума… что творится с людьми, что же будет?»

Был субботний день, тетя Лиза отправилась растапливать баню, но тут же вернулась со словами:

– Это черт знает что, баню теперь скоро не отмоешь. Не надо было говорить, где эта дохлая собака. Он разрезал ее на куски, под банным котлом развел огонь и бросает куски собачатины в кипяток. Нам не придется сегодня помыться.

Человек этот переночевал в теплой бане, а, уходя, сложил в свой мешок куски вареной собачатины и подошел к нашему крыльцу, но войти не решился. Бабушка вынесла ему несколько вареных картофелин. Он пробормотал что-то, но бабушка поняла только одно слово: «Ленинград». А дедушка сказал, что как только увидел его, понял, что он выбрался из Питера. У нас в деревне говорили про голод в Ленинграде, говорили, что там даже появились людоеды.

* * *

В обоих концах нашей деревни жило по семье, которые у нас считались не совсем нормальными. Теперь первыми оказались без еды обе эти семьи. Вначале они ходили по соседям, но постепенно люди перестали их впускать, они начали пухнуть от голода. Но нам неожиданно повезло. В деревне остановилась испанская «Голубая дивизия», они были веселые, кудрявые, черноволосые. В деревне стало шумно, они громко разговаривали, размахивая руками, постоянно бегали, будто куда-то торопились. В первый же вечер они сварили громадный котел мясного супа для всей деревни. Мы выстроились к полевой кухне в очередь с ведрами, а солдаты стояли и смотрели на нас. Повар, наливавший суп большой железной поварешкой, спрашивал у каждого, сколько человек в семье. Надо было показать на пальцах. Нам с Ройне он налил целое ведро – мы его несли аккуратно, чтобы не расплескать. А вечером они устроили танцы в бывшем правлении колхоза, но девушек на всех не хватило, и они танцевали друг с другом, а некоторые смешно выплясывали со своими ружьями. Мы, маленькие девчонки, толпились на лестнице, но пришел Танелиян Саку и приказал идти домой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю