Текст книги "Вторая попытка (СИ)"
Автор книги: Ирина Шайлина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
– Ну все, завязываем с пробежками, – распорядился доктор. – Сейчас будем рожать.
А дальше все смешалось в один клубок боли. Он смотан с моими стонами, короткими, отрывистыми словами доктора, с взглядами Адама, в которых, как бы он от меня не прятал, плещется страх. Смотан крепко-накрепко, не размотать.
– Не тужься, – говорит доктор.
Я недоумеваю. Как можно не тужиться, если тело делает это само? Нисколько не интересуясь моим мнением?
– Теперь тужься. Давай!
Накатывает схватка, я старательно тужусь, сжимая руку Адама в своей так, что, кажется, вот-вот затрещат кости. Схватка скручивает моё тело и отпускает, но я не чувствую облегчения, я чувствую огонь, который растекается от моего живота по всему телу. Это нормально? Мои глаза застилает пот, который кто-то вытирает, кто-то убирает с моего лица упавшие на него пряди волос. Я не вижу. Я сосредоточена на своей миссии и на боли, что терзает моё тело. Вновь схватка.
– Давай, давай, – азартно выкрикивает Анатолий Васильевич. Словно он на скачках, и у кобылы, на которую он поставил, есть все шансы выиграть забег. – Головка показалась.
– У неё тёмные волосики, – шепчет Адам на моё ухо.
– Какого хрена, – пытаюсь возмутиться тем, что он смотрит в мою промежность, когда оттуда совершенно не романтично и абсолютно асексуально вылазит ребёнок. Но у меня не хватает сил, и я вновь стискиваю зубы и тужусь.
– Все! – кричит Адам не менее азартно, чем доктор. – Все, ты сделала это!
– Поздравляю, – шепчу я и откидываюсь на спину. Во всем теле какое-то звонкое опустошение.
Адам бросил меня, он отошёл туда, где все, где сейчас мой ребёнок. Я прислушиваюсь – почему он не кричит? Случилось что-то страшное? Я пытаюсь подняться, встать, подойти к ним. Каждая секунда растягивается в вечность. И тогда я слышу писк. Да, это даже не плач. Просто тонкий писк, чуть громче комариного. И снова плачу. Адам несёт мне ребёнка, небрежно завернутого в пеленку, и я вижу торчащую крошечную пяточку.
– Смотри, какая принцесса.
– Девочка! – я смеюсь и принимаю ребёнка на руки.
– Прости за заминку. Её осматривали.
Ребёнок невероятно маленький. У девочки – мне нужно привыкнуть к тому, что это девочка – невероятно маленькое личико, крохотные плотно сжатые кулачки, кожа на них сморщена.
– Тридцать восемь сантиметров, килограмм четыреста пятьдесят. Дюймовочка!
– И правда.
Адам уносит ребенка, без малышки становится холодно и одиноко. Я переживаю ещё несколько отвратительных манипуляций, знаменующих собой то, что моя беременность окончена, мой живот пуст. Дико. Дико и одиноко. Когда все заканчивается и меня везут в палату, я уже почти сплю. Палата рассчитана на мать и дитя, но сегодня мне мою малышку не отдадут, она слишком мала и на всякий случай побудет в реанимации. Кроме меня в палате никого нет, это и хорошо и плохо одновременно. Я ложусь в постель, матрас прогибается, кровать протяжно скрипит. Сон наплывает, топит меня, уносит с собой моё разбитое родами тело. А когда я уже засыпаю, чувствую знакомый запах, руки, тепло.
– Адам? – удивляюсь я.
– Тссс, этой ночью я побуду тут.
Ложится, прижимает меня к себе, в кольце его рук так спокойно, так надежно, и спать жалко, когда можно просто лежать и слушать его дыхание. Но своевольное тело слишком устало, оно слишком измучено, глаза мои закрываются, и я проваливаюсь в сон.
Двадцать четвёртая глава
Знобило. На рассвете, когда Адам оставил меня, я сквозь сон ощутила холод и проснулась. Встала, игнорируя боль в теле, подошла к окну. На улице шёл дождь. Первый по-настоящему сильный в этом году дождь. Упругие струи били в асфальт, впитывались в землю, стекались в лужицы. Царила настоящая, первая этим летом прохлада. Я коснулась живота – он был пуст. Это было невероятно. Невозможно. И это было правдой. Часы показывали лишь начало шестого. Постель, казалось, ещё хранила тепло Адама, но вернуться в неё не было сил. Сейчас я хотела пойти к ребёнку. К моей девочке, у которой ещё не было имени.
Роддом уже проснулся. Где-то гремела ведром санитарка, на посту было пусто, но разбросанные на столе бумаги говорили о том, что медсестра скоро вернётся. Коридор был мне незнаком, я привыкла к своему, с беременяшками. Впрочем, он полностью его копировал. Я шла и вглядывалась в надписи на дверях. Замерла перед очередной и потом, решившись, толкнула дверь. В комнате тонко пищала аппаратура, никого из персонала не было видно, я шагнула вперед, затаив дыхание.
Рядами стояли кювезы. Большая часть из них была пуста. Я отчего-то точно знала, что мне нужно к тому, что стоит ближе к окну. И не ошиблась.
Девочка спала, раскинув согнутые ножки и ручки. Подгузник казался огромным на её крошечными тельце, а голову закрывал смешной чепчик. Она была такой беззащитной. Её хотелось коснуться. Забрать и никогда никому не отдавать. Но нас разделяло стекло. Мне казалось, что я могла бы простоять так целый день, только бы не гнали прочь.
– Да что же ты будешь делать с этими мамочками! – громко возмутился кто-то над моим ухом.
Так громко, что моя девочка поморщилась сквозь сон недовольно. Я обернулась – очередная медсестра.
– Так я же не видела её почти, – попыталась оправдаться я.
– Ладно, – сменила гнев на милость она. – Тебе все равно кормить разрешили, если получится, конечно.
Кювез открыли, ловкие руки туго запеленали девочку в белую с зелеными слониками пеленку. Девочка даже не проснулась. А потом дали мне. Я приняла ребёнка и замерла. Дальше-то что?
– А что делать?
– Титьку доставай, – заливисто рассмеялась тётка.
Я отвернулась, присела на стул у окна. Пусть я и не знала, что и как, спрашивать вновь у неё не хотелось. Так же, как и делить с ней сокровенный момент. Девочка все спала.
– Эй, – позвала её я. – Привет.
Коснулась тихонько её щеки. Кожа была такой нежной, такой тонкой, словно лепесток цветка. Казалось, нажми самую чуточку сильнее, и порвется, и от этого было страшно. Малышка зачмокала губками и глаза открыла. Она смотрела на меня, возможно, даже не видя, я на неё.
– Я твоя мама, – сказала я зачем-то. – Это в моём животике ты жила.
Ребёнок закряхтел, завозился недовольно в своём коконе. Я решилась, расстегнула верхние пуговицы своего халата, устроилась удобнее и коснулась соском щеки ребёнка. Удивительно, но она поняла, что ей нужно делать. А я смотрела на ребёнка, который неумело, впервые в жизни сосёт материнскую – мою! – грудь, и мне было и смешно, и щекотно, и приходило понимание того, что все, что случилось, оно правильно, если я сейчас держу девочку на руках.
Малышка быстро утомилась и уснула. Не знаю, досталось ли ей что на завтрак. Я осторожно положила её обратно. А через три дня девочка уже переехала в мою палату и спала возле моей кровати.
– Немного вес наберем, – сказал мне Анатолий Васильевич. – И можно домой. Все у вас хорошо, все замечательно.
Вечером четвертого дня, когда девочка спала, впрочем, она спала большую часть своего времени, даже не верится, что это именно она с таким азартом барахталась в моём животе, мой телефон тренькнул. Я было испугалась, что это мама – я так и не сказала ей ничего. Но это была Эльза.
«Поздравляю!»
И все. Я надеялась, что этим все и обойдётся. Но тогда, пожалуй, следовало бы признать, что Эльза изменилась, а это, наверное, в принципе невозможно. На следующий день, воскресный, когда все, кому было позволено, сбежали со своими младенцами домой, когда тихий час сморил сном всех оставшихся, лишь только жужжала одиноко застрявшая меж рам муха, Эльза пришла. Я подняла голову, увидела её в дверях. С букетом, на лице улыбка в тридцать два зуба, в глазах неуверенность. Как её вообще только сюда пропустили? А впрочем, когда ей мешали запреты?
– Можно? – нарочито робко спросила она.
– Заходи уж, – хмыкнула я.
Я уже чувствовала себя увереннее. Ко мне возвращалась уверенность в силе и крепости своего тела. Мой живот, так и не ставший таким же гигантским, как у Вики, стремительно втягивался. Мне нравилась лёгкость, с которой я могу передвигаться, что я могу спокойно сходить в душ, пока малышка спит, нравилось быть лёгкой, да, такой я себя и чувствовала – воздушной, как пушинка.
Эльза прошла, положила на тумбу букет цветов, на соседнюю, так и оставшуюся пустой постель ворох пакетов.
– Девочка? – спросила вновь, склоняясь над ребенком.
– Можно подумать, ты не знаешь.
– Смотри, – Эльза бросилась к своим пакетам и вывалила их содержимое на постель. – Я, конечно, думала, что будет мальчик. Но девочки это здорово, они же, как куклы. Смотри, какие платья! Я все постирала и погладила. Сама.
Она раскладывала прекраснейшие, нежнейшие принцесскины платья, а я смотрела на неё и не знала, как сказать, как донести до неё, что в нашей жизни ей места нет. Эльза замерла с очередным микроскопическим платьицем в руках, словно услышав мои мысли.
– Можно я её подержу?
Я, вздохнув, встала, взяла спящую девочку на руки и подала её Эльзе, а сама осталась стоять рядом, не в силах сделать и шагу назад.
– Вот она какая, мечта, – прошептала Эльза и коснулась щечки девочки. – Когда я забеременела, мне семнадцать было. Адама забрали в армию, а у меня задержка. Я написала ему. Он своей бабушке. Уговаривал. Говорил, что служить-то осталось меньше двух лет. А у меня денег не было даже на проезд, представляешь? А как ребёнка от него хотелось… Никогда и ничего я так не хотела, как этого ребёнка. Пошла к бабушке его, а она мне денег на аборт дала. И велела больше не возвращаться. Я слабая, да? Всегда была слабой. Адам сказал, что он заработает мне все деньги. Все деньги мира. Украдет, убьет. Но бог мой, ему было только восемнадцать, и он был так далеко. Он даже убежать не смог, поймали его…Я три дня плакала. Плакала, вспоминала мамкины висящие ноги, слушала, как сам с собой спорит на кухне пьяный отчим, а потом пошла и сделала аборт. И сказала себе, что больше никогда не буду без денег.
Я молчала. А что я могла сказать? Эльза тоже на некоторое время замолчала, вглядываясь в лицо моего ребёнка.
– У неё уже есть имя? – я отрицательно показала головой. – Я сделала все, что бы больше никогда не быть без денег. Адам, как и обещал…и убил, и украл, и заработал…Только понимаешь, не вернуть было ничего. Как не вернуть жизни того ребёнка, которого я убила, заплатив за это деньгами его бабушки. Так и живём теперь. И вместе тошно, и без друг друга никак…
Она тихо заплакала. Её голова была склонена, я не догадывалась, что она плачет, пока не увидела каплю сорвавшуюся с её ресниц и упавшую на хлопок распашонки малышки. Отвернулась, чтобы не смотреть, неловко.
– Знала бы ты, как мне тебя убить хочется, – протянула между тем Эльза, возвращая себе былую уверенность. – Да только не можется. Ты же сама как ребёнок, как убогая, со своими мечтами и верой в сказки. Ну как такую обидеть?
Вернула мне ребёнка и поднялась. Помялась ещё несколько минут. Словно хотела ещё сказать что-то и не находила в себе сил.
– Зато ты сильная, – наконец сказала она. – Если он…Если вдруг…ты сможешь.
И ушла. Я пожала плечами. Эльзу невозможно было анализировать, делать выводы, основываясь на её словах и поведении. Её надо было принимать такой, какая она есть. Я посмотрела на ребёнка, так же внимательно, как доселе смотрела Эльза. Что она хотела увидеть? Сходство с Адамом? В этом маленьком личике с сосредоточенно насупленными крошечными бровками не было ничего знакомого. По крайней мере, пока. Малышка была сама собой, вовсе не продолжением кого-либо из родителей.
Эльза ушла, но оставила после себя гнетущее беспокойство. На небе под стать моему настроению собирались тучи, где-то вдалеке чуть слышно грохотал дождь. Девочка, чувствуя мою тревогу, ерзала и кряхтела, отказываясь брать грудь. К вечеру моё волнение достигло апогея. Я ждала. Стемнело, благодаря тучам, в разы раньше. К нам дважды заглянула, проведывая малышку, медсестра. Ребёнок уснул, я подошла к окну. Небосклон перерезала молния. Я стиснула пальцы, прижала их к горящему лицу. Чего я жду? Словно в ответ на мои мысли, коротко завибрировал телефон. СМС. Снова от Эльзы.
«Он его убьёт. Сегодня».
Во мне вспыхнуло, мгновенно разгорелось раздражение. Сколько можно? Я отбросила телефон на постель. Нет, я в эти игры не играю.
Однако продержалась я недолго. Взяла телефон, покрутила в руках. Набрала номер Эльзы. Вновь и вновь. Лишь гудки. Боже, кто бы знал, как я от неё устала. Но откинуть беспокойство так просто не выходило.
«Кто, кого? Ты мне надоела».
И долгие-долгие минуты ожидания. Хотя циферблат говорил, что их было всего три.
«Адам умрёт сегодня».
Верила ли я ей? Нет. Но страх не проходил. Я вновь ей позвонила. И вновь тишина.
«Приезжай».
«Ты с ума сошла».
И вновь гудки. А потом СМС с адресом. Конечно же, я туда не поеду. Что я смогу сделать? Ничего. Я смотрю на спящего ребёнка и стараюсь успокоиться. Эльза любит играть. Причём, чужими жизнями. И любит лгать.
Но уговоры не помогли. Хватило меня всего на пятнадцать минут. К тому времени тьма сгустилась. Не отдавая отчёта в действиях, я начала одеваться. Выходить на улицу в халате было бы глупо. В моём шкафчике из приемлемой одежды лишь лёгкий полуспортивный костюм и белые тенниски. Плевать. В конверте, который лежал в моих документах уже которую неделю, приличная сумма. Деньги я взяла с собой. Остановилась в нерешительности, глядя на спящего ребёнка.
– Мама дура, – сказала я ей. – И Эльзе верить нельзя. Но ты понимаешь, если я сейчас не пойду, то никогда себя не прощу.
Девочка не понимала, она спала. Я вышла из палаты, оставив дверь широко открытой – если малышка заплачет, её услышит медсестра. Спустилась по полутемной лестнице, на которой едва уловимо пахло сигаретным дымом. Свободное от беременности тело шагало лёгким, пружинистым шагом, если бы не осознание того, что в палате остался ребёнок, а впереди, кроме проблем, меня ничего не ждет, я бы наслаждалась. На посту первого этажа было пусто. Двери в зал, в котором мне устраивали несанкционированные свидания, заперты. Дальше по коридору приемное отделение скорой помощи. Я приоткрыла в него дверь – пусто. Лишь слышится хриплый голос откуда-то из анфилады комнат. На улицу я вышла незамеченной. На стоянке по мне мазнул взглядом шофер скорой помощи, но интереса моя персона не вызвала. Вскоре я шагала прочь от роддома. Дойдя до ближайшего жилого дома, посмотрела на табличку с адресом и вызвала такси. После прошедшего недавно дождя было сыро и зябко, я присела на вкопанное наполовину колесо, ограждающее большую клумбу, и задумалась. А потом решилась и достала телефон. Неторопливо потекли гудки. Ночь, она, наверное, спит уже…
– Алло? – голос мамы казался встревоженным. Ещё бы, я обычно звонками её не баловала, а сейчас ночью звоню… – Женя, что-то случилось?
– Мам… – Я замялась, не зная, как продолжить. – Мама, если со мной что-нибудь случится, ты забери мою девочку, хорошо?
– Какую девочку, Женя? Алло? Не молчи!
– Мама, я дочку родила.
Я буквально чувствовала, как ошарашена мама.
– Ты…Ты не шутишь?
– Нет, мама. Я тебе адрес роддома напишу. Самойлова, на мою фамилию. Имени у малышки ещё нет.
– Ты с ума сошла. Постой! Ты куда собралась? Жди, я утром приеду!
Я сбросила звонок, отправила маме адрес и данные ребёнка и выключила телефон. Теперь стало немного спокойнее. Вскоре подъехало такси, я села в машину, стараясь не смотреть на свои дрожащие пальцы, не думать о том, какую ошибку совершаю, назвала адрес, и все, теперь назад пути точно нет. Ночной, вымытый дождём начисто город летел за окнами. Я прислонилась лицом к стеклу и думала, думала, но…все без толку.
Признаюсь, когда автомобиль выехал за город и углубился в лес, я даже не удивилась. Словно ожидала. И когда показались знакомые ворота тоже. Такси остановилось.
– Такая глушь, – пробормотал водитель. – Дамочка, вы уверены, что вам сюда?
– Ага, с билетом в один конец, – истерически хохотнула я, передавая деньги.
Таксист замялся, но деньги взял. Я вышла, остановилась перед открытыми нараспашку воротами. Автомобиль попятился назад, развернулся и уехал, а я все стояла и не понимала, зачем приехала и что мне делать. Наконец решилась и вошла. Еле заметно, пробиваясь сквозь прорехи в тучах, светила луна. Сад был тих и темен. Я шла по траве, под ногами похрустывала яблочная падалица, которую никто не убирал. Она пьяно и беззаботно пахла, в воздухе звенели комары, и казалось, что никого, кроме меня, в мире нет. Я шагала, слушала своё прерывистое, испуганное дыхание и ждала, когда впереди покажется громада дома. Я суеверно боялась обернуться назад, в тишине мне чудились чужие шаги, а за плечом некто или даже нечто, порождённое моим трусливым сознанием. Незнание было легче, если бы могла, я бы и вовсе шла с закрытыми глазами. Наконец я увидела дом. Ни в одном окне не горел свет. Что меня там ждало? Я поднялась на террасу, остановилась у дверей, прислушалась. Тишина, одна лишь тишина. Похоже, моя поездка сюда очередной фарс, устроенный Эльзой, не желающей дать мне жить своей жизнью. Впрочем, повелась я на него добровольно, следовательно, сама дура.
Вот сейчас я могла бы развернуться и уйти. Но рука сама поднялась, легла на ручку двери, толкнула. Впереди – темнота коридора. Я вдруг подумала, что там до сих пор может лежать мертвец, так и брошенный поперёк, и нет Адама – меня через него перенести. Стало страшно, как в детстве, когда просыпаешься ночью и боишься ступить на пол, потому что под кроватью монстр. Но невозможно же всю жизнь просидеть, поджав ножки? Я вошла. Пошарила по стене, пытаясь включить свет, но коридор был огромным, мои ладошки маленькими, и шарить, ничего не обнаружив, я могла до самого рассвета. Крохотными шажками пошла вперёд. Высокие окна давали тусклый свет, вскоре я уже смогла различать предметы в темноте.
– Эльза! – позвала я.
Но позвала шепотом. Нарушать тишину затаившегося дома тоже было страшно. Я пошла вдоль стены, касаясь её кончиками пальцев. Фактурная штукатурка и покрывающая её бархатистая на ощупь краска щекотали кожу. Стена привела меня на кухню. Здесь окно было огромным и давало не в пример больше света. Оно было открыто, в комнату вливалась ночная прохлада, слышался беззаботный стрекот сверчков. Как будто ничего не происходит. А что собственно происходит? Быть может, в самом деле, ничего… свет фар подъезжающего автомобиля мазнул по стенам. Я вздрогнула. Кто бы это ни был, было приятно осознавать, что в этом склепе я не одна. Но несмотря на радость от наличия поблизости живых и, надеюсь, разумных существ, я метнулась к шкафам, выдвигала все полки одну за другой, пока не нашла ножи. Выбрала себе самый большой и почувствовала себя спокойнее. Скользнула в коридор и замерла у стены. Где гость, пожаловавший, как и я, в ночи? Где Эльза? Где, чёрт подери, Игоречек со своими мальчиками? Куда мне идти, что искать?
Передо мной был широкий холл, впереди лестница, ведущая на второй ненавистный этаж, тишина, тени по углам и марашки по коже. Я вслушивалась в тишину до звона в ушах. И когда накрутила себя до предела, когда уже готова была скулить от страха, услышала шорох сзади. Обернулась резко, уткнулась в чьё-то тело, взвизгнула от страха, выронила нож, который, по сути, должен был защищать мою жизнь.
– Тише, тише, все хорошо.
Руки обняли меня, прижали, я уткнулась лицом в его грудь, вдыхая знакомый, родной уже запах, испытывая неимоверно облегчение.
– Эльза сказала, тебя убьют, – пожаловалась, всхлипнув, я.
– Эльза не может без театральщины. А ты понеслась меня спасать?
Я кивнула.
– А что же ножик выронила?
– Я надеюсь, в планы Эльзы не входило, что я тебя зарежу.
– Что входит в её планы, даже она сама не всегда знает. Иди, подожди меня в машине. Закройся, садись за руль, если что, давай по газам и вали отсюда. Хотя нет, давай я лучше провожу тебя.
– Нет, я с тобой.
Он взял меня за руку. С ним было удивительно спокойно. Словно мы не в доме-склепе ночью, а в воскресный полдень гуляем в парке. Мы пошли к лестнице, в руках у Адама появился фонарик.
– Что мы ищем?
– Если бы я знал.
Мы поднялись наверх. Было все так же темно и тихо. Адам шёл уверенно, будто точно знает, куда идёт. А может, и правда знает…их с Эльзой связывала давняя дружба. Мы вошли в одну из комнат, Адам оставил меня в дверях, шагнул вперёд, чертыхнулся.
– Что там?
– Игоречек. Не стоит смотреть. Подожди в коридоре.
Адам, уже не скрываясь, включил свет в комнате. Ни в какой коридор я, конечно, не вышла. Зря. За что и получила. Увиденное давало по мозгам, подкатывало желчью к горлу. На кровати, на скомканных простынях лежал Игорь. В одних трусах в целомудренную серую полоску, впрочем, он же в своей постели…Игорь был мёртв, окончательно и бесповоротно. Это было видно и по оскалу на его лице, и по позе. Крови не было. Но в то, что он умер сам, не верилось. Я отвернулась.
– Задушили, – констатировал Адам. – Насмотрелась? Может, в машину?
Я затрясла головой. С ним спокойнее. Адам посмотрел мне в глаза пристально, словно пытаясь прочесть мысли. Улыбнулся короткой, отнюдь не весёлой улыбкой. Вышел в коридор, я за ним. Толкнул противоположную дверь, щелкнул выключателем, вспыхнул ярко свет. Я шагнула в комнату, закричала, Адам дёрнул меня назад.
– Она…она…она..
– Мертвая, – сказал Адам.
Я закрыла глаза. Но перед ними все равно была та сама картинка, что несколько секунд назад. Наверное, она впечаталась в мой мозг навечно. Адам вошёл в комнату, я встала в дверях, не знаю, зачем, лучше бы бежать. Подняла взгляд. Никуда не делись, никуда не исчезли. Босые ноги с ярко алыми, словно капли свежей крови ноготками. Я не могла поднять взгляд выше. Но и от ног отвести не могла. Красивые ступни с изящным изгибом, аккуратные пальчики. Вся красивая, даже в такой мелочи. Красивая и мертвая. Я усилием воли оторвала взгляд, посмотрела на стену. На ней большими буквами, губной помадой всех оттенков красного было выведено: «Я дарю тебе свою мечту».
Меня затрясло. На столике лежал запечатанный конверт, я знала, что он мне, взяла, засунула, свернув в карман, и вышла из комнаты. Спустилась по лестнице на улицу, на воздух, села на террасе и уткнулась лицом в колени. Через несколько минут ко мне присоединился Адам, тяжело опустился рядом. Остро пахло яблоками и сырой землёй, все так же оглушающе стрекотали кузнечики, мы сидели и молчали. Не было слов.
– Даже умереть не могла без оваций, – сказал зачем-то Адам. – Прости.
Я поежилась. Внутри меня было пусто и холодно. Слова, которые можно было сказать, так и не появились. Я посмотрела вниз, на белеющие в темноте тенниски. На земле возле них стояла спортивная сумка.
– Представляешь, – сказал Адам. В его голосе буквально булькал истеричный смех, тот, который перетекает в рыдание, стоит только дать ему воли. – Эти хреновы документы всегда были здесь. И бабки тоже. В тот вечер я ждал её. Здесь, Игорь должен был быть в Москве. У меня были деньги, у меня был очередной сумасшедший план. Все должно было получиться, все, понимаешь? Но она, блять, не приехала. Я оставил сумку в подвале, туда, кроме как за вином, никто не спускается. А когда уходил, приехал он, муж её. Как в анекдоте. А потом все. Точнее ничего. А самое смешное, они же, блять, все время здесь были, ты понимаешь?
Адам закрыл лицо ладонями. Мне хотелось пожалеть его, прижать к себе, коснуться волос, но руки словно свинцом налились. А перед глазами ноги Эльзы. Интересно, забуду ли я их когда-нибудь?
– А знаешь, что самое хреновое? – спросил Адам.
– Что? – послушно переспросила я.
– То, что я чувствую облегчение.
Адам открыл сумку, достал из неё бумаги, бросил на землю.
– Пусть ей достанутся. Посмертно. Она ради них все на кон поставила. И меня, и тебя. И себя.
Я подумала – а как это, жить без Эльзы? Как я раньше жила без неё, без ожидания того, что она свалится в любой момент, как снег на голову? И тут же подумала – не надо вот только её идеализировать. И спорила мысленно сама с собой, а на глазах закипали слёзы, закипали, но не желали литься. Я вспомнила про девочку, что лежит одна в больничной палате, а вдруг она проснулась? О доме за нашими плечами, который забрал уже так много жизней. Но отчего-то не пугал уже, высится равнодушной мёртвой громадой, и только. Я почувствовала себя ребёнком. Обиженным, брошенным, как моя девочка. Скользнула ближе к Адаму, уткнулась носом в его плечо. Он словно ждал этого, обнял одной рукой, прижал к себе. Где-то далеко чуть слышно загремел гром, на самом краю небосвода, у горизонта, очерченного лесом, мелькнула молния. Потом мелькнула ближе. Начался дождь. Первые капли падали робко, шелестели листвой яблонь, шлепали по мощеными камнем тропинками. Одна из них забралась мне за пазуху, прокатилась, очертив холодную линию. Дождь был кстати. Он отрезвлял. Плакал теми слезами, которых не могла позволить себе я. Словно грустил по Эльзе. Каждый человек, уходя, должен знать, что хоть кто-то будет о нем грустить. Даже…даже Эльза. И снова стало невыносимо щекотно внутри от непролитых слез. Наверное, нужно спрятаться в самую глубокую норку, и там дать им волю, и поплакать по человеку, которого было так мало в моей жизни, но который при этом умудрился всю эту жизнь с ног на голову поставить. И сломать, и подарить надежду, и убить её, чтобы потом воскресить снова.
– И что теперь будем делать? – спросила я.
– Пойдём и заберём нашу дочку.
