Текст книги "Черное с белым не берите (СИ)"

Автор книги: Ирина Седова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

   – Готовить негде. Русскую печку с подтопком видела?

   – А если я переложу? Тогда можно будет сюда переселиться?

   – Да пожалуйста!

   – А как быть с дровами? Нам, вроде бы, положено, по закону.

   – Будут дрова. Как только начнут развозить по домам, вам – в первую очередь Только их все равно не хватит, придется докупать к весне, уже за свой счет.

   Марина кивнула.

   А во второй половине дня ее ждал еще один сюрприз: второй учительницей оказалась не кто иная, как Нелька. Точнее, Нинель Валентиновна – только так полагалось ее именовать отныне, чтобы не смущать учащихся.

   – Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть, – не сдержала Марина своего удивления, увидев подругу.

   – Я сама не ожидала, – скривилась Нелька.

   – Ты же собиралась замуж?

   – Собиралась, да не вышло. Муж, фигурально выражаясь, объелся груш. Морочил мне голову, подонок, изображая городского. Думал, я клюну и растаю. Только время на него потратила! Ничего, прорвемся. Завтра собрание, будут распределять часы, попрошу побольше. А ты уже знаешь свою нагрузку?

   – Нет еще. Я тоже все узнаю завтра.

   Однако «завтра» не получилось. Вечером позвонила бабушка и сообщила о смерти матери, зовя на похороны. Пришлось немедленно отпрашиваться и выезжать. На похоронах было полсела, все очень жалели оставшихся сиротами детишек, а Марина так места себе не находила. Как же она проклинала себя, что вместо помощи матери по хозяйству ошивалась в городе, думая только о себе!

   – Ты не переживай, – сразу же сказала ей бабушка, чуть она переступила порог. – Лешку с Аленой и Борьку я беру к себе. Оформлю над ними опекунство, и проживем. А ты иди своей дорогой, о нас голову не суши.

   Но Марина способна был в этот момент лишь плакать. Еще одно ее желание сбылось – сбросить с себя ярмо и обрести желанную свободу – но какую жестокую цену взяла с нее за это судьба!

   – Бабушка, – спросила она после поминок, когда все люди разошлись. – может быть так, что твои желания сбывались, но не так, как ты того хотела?

   – Конечно, – отвечала бабушка, чуток подумав. – Сильные желания вообще штука очень опасная – они всегда сбываются не тогда, когда ты хочешь, и не так, как ты предполагаешь.

   – А когда?

   – Когда от них тебе нет никакого прока.

   – А если наоборот, тебе прок есть, но от этого страдают близкие тебе люди?

   – Что ты имеешь в виду? – сурово спросила старушка.

   – Ну, вот находишь ты к примеру какой-то предмет, и после этого твои желания начинают сбываться, – осторожно произнесла Марина.

   – И ты пожелала смерти родной матери? – ахнула старушка.

   – Ну что ты, конечно же нет! – торопливо произнесла Марина, даже испугавшись подобного предположения. – Как ты могла обо мне так подумать! Я хотела, чтобы мама выздоровела, конечно же! Но желания сбываются, только если я захотела что-то себе, а не другим.

   – И что же ты нашла? – сурово молвила старушка.

   – Вот, – Марина достала из сумочки кожаное портмоне с карточкой и сувенирной монеткой.

   Бабушка достала монетку, рассмотрела ее со всех сторон и озабоченно произнесла:

   – Исполняются желания, говоришь? А у тебя нет, случайно, соседки, у которой твои желания исполняются в двойном размере?

   – Откуда ты знаешь? – удивилась Марина. – Ну да, есть у меня одна подружка, у нее всегда всего бывает больше ровно в два раза. А что?

   – А то, что вещица эта от Дьявола, людей ссорить и на грех наводить. Было в нашем роду уже такое. Грамотку моя прабабка однажды получила, по которой три желания она могла загадать, только ее злейший враг при этом получал в два раза больше. Ну, первые два желания прабабка загадала на пробу, а над третьим долго думала, как бы соседку, у которой любовь была с ее мужем, извести. Загадала в конце-концов лишиться одного глаза – и ослепла на оба, потому как оказалось, что злейшим своим врагом была она сама.

   – И что же с ней было дальше? – спросила Марина испуганно.

   – А ничего. Померла вскоре, на свое счастье. А ты свои три желания уже произносила?

   – Да я уже десять раз по три загадывала, и все с тем же эффектом. К Нельке приходило в два раза больше. От любых моих хотелок выигрывает она!

   – А если тебе пожелать найти клад?

   – Можно. Я почти уверена, что найдем. Только куда мы его денем, а, бабуль? Чтобы в тюрьму попасть или, еще хуже, нас за него грохнут? Я же тебе уже сказала: выгоду от моих желаний получает Нелька. А я только способ начинаю видеть, каким образом мое желание можно осуществить. Путь, и по этому пути как завороженная идти. Тяжело и с надрывом! Боюсь я загадывать большие деньги – наверняка какая-нибудь пакость объявится, в которую я попаду, как муха в варенье.

   – Ну так выбрось ты эту штуковину – опасная это находка, не приведи господь, что-нибудь случайно произнесешь не то – и все, готовь гроб.

   – Пыталась я. Только без толку. Она ко мне возвращается, как заколдованная.

   – А если в печи попробовать сжечь?

   – А если она тебе печь разворошит? Мы ведь не знаем, из чего оно сделано. Может, какой-нето атомный металл.

   – А мы давай в баньке. Сегодня же затопим и бросим туда, прямо в топку. Банька старая, все равно ремонтировать надо.

   Марина подумала – и согласилась. Хотя ей и было жалко сувенира (портмоне она пользовалась), но собственную жизнь было еще жальче. И вот тут-то их с бабусей и пробрало по-настоящему! Ну и кого бы не пробрало, если то, что они увидели, противоречило и здравому смыслу, и каким-либо расчетам.

   Итак, разложили они в топке печи дрова, настрогали перед ними растопку, и когда дрова разгорелись, подбросили в топку портмоне. Закрыв дверцу, они предусмотрительно отошли, и стали ждать результата. Результат был – портмоне вместе с содержимым они обнаружили в поддувале, когда выгребали оттуда золу.

   – Наверное, этот бумажник сделан из асбеста, – предположил Петька, увидев целехонький кожаный кошелек в груде золы.

   – Ты когда-нибудь видел асбест, настолько похожий на кожу, что не отличить? – Ехидненько спросила Аленка, потому что все трое младших уже вертелись рядом.

   – Не видел, но это ничего не значит. Сейчас много чего есть, не похожего на то, из чего сделано. Видишь – не сгорело же и даже не запачкалось.

   – Через колосник выпало, вот и все чудо, – упрямо сказала Аленка. – Большие, а верите во всяких дедов-морозов.

   – В асбест, – гнул свое Петька. – Марин, если он тебе не нужен, отдай мне.

   – Нужен, – быстренько произнесла Марина, сунув портмоне в карман. – У тебя зажигалка есть?

   – А то! Вот, держи! А зачем тебе?

   – Мы с бабусей проводим опыты. Сейчас будет опыт N 2... Достав из бумажника карточку с монеткой, Марина щелкнула зажигалкой, и поднесла эту карточку к загоревшемуся огоньку. Как и следовало ожидать, пластик даже не нагрелся.

   Бабушка испуганно перекрестилась и сказала:

   – А ну кыш отсюда, посторонние. Первая очередь бабья мыться. Забыли?

   А утром, собирая внучку в дорогу, печально сказала:

   – Боюсь, ты права. Уж что я только не пыталась с ней сделать – ничего ее не берет, проклятую. Видать, испытание это тебе, за грехи твоей матери посланное.

   – Я буду очень осторожна в желаниях, бабуль, – произнесла Марина в ответ. – И не ждите меня скоро. До конца этого года я точно не приеду...

   Про свое намерение не приезжать никогда она предусмотрительно промолчала. Бабушке и без того приходилось нелегко, и незачем было лишать ее надежды на будущие радости.

   А вот у Марины надежды больше не было. Как и будущего. Впереди ее ждал только вечный страх «какбыначтоненапороться» и беды, которые она может навлечь на близких ей людей. Так стоило ли продолжать? Ясно, что не стоило! Но говорить об этом бабушке нельзя было тем более. Можно было только улыбнуться на прощанье и сказать: «До встречи...» о продолжении «...на том свете» лучше было промолчать, однозначно.

   Да и умереть следовало так, чтобы о заключительном мазке в картине ее жизни не узнал никто из знакомых, а еще лучше -

   вообще никто.

   "Хорошо, что электричка приходит на конечную станцию так поздно, – подумала Марина с грустным удовлетворением и улыбнулась сама себе сквозь слезы.

   Она снова сидела в центральном вагоне возле окна, но только на этот раз путь до областного центра показался ей слишком коротким. Ведь она едва успела придумать способ, которым лучше всего было покинуть этот мир без проблем и без возможности пойти на попятную в последний момент.

   Все. Конечная станция. Выйдя в город с толпой остальных пассажиров (на этот раз билет был ей куплен какой положено, ведь деньги можно было теперь не экономить), Марина задумалась. Следовало сделать так, чтобы на трупе, если его все же найдут, не было примет ее личности, а для этого в первую очередь избавиться от рюкзака с провизией. Лучше всего его можно было оставить возле какого-нибудь мусорного бака, а еще лучше туда бросить, но вся Маринина душа запротестовала против возможности так поступить со снедью, любовно собранной бабушкой ей в дорогу. Лучше было отыскать кого-либо из привокзальных бомжей, и всучить рюкзак ему.

   Еще лучше было бы встретить бомжиху, той можно было бы отдать не только рюкзак, но и куртку: старую, но еще добротную, даже молния еще работала...

   С бомжихами Марину на этот раз ждала неудача: ни единой не попалось, но вот один из привокзальных бомжей сидел на ящике возле торговых рядов с бутылкой в руке и словно кого-то поджидал.

   – Вам, наверное, нужна закуска, – сказала Марина, подойдя к нему. – Вот, здесь целая сумка всего съедобного.

   – С чего это вдруг так щедро? – с подозрительностью в голосе поинтересовался другой бомж, выныривая из-за прилавка.

   – Это за упокой души моей матери, – прошептала Марина.

   «И моей», – едва не добавила она, но сжала зубы и удержалась. Слез удержать она не смогла – они так и покатились по ее лицу.

   – Вчера... были похороны.

   И развернувшись, она ринулась от торговых рядов в сторону Волги, до которой от вокзала было рукой подать – всего каких-то 20 минут быстрого хода. Еще 15 было до моста: бросаться в воду с набережной смысла не имело.

   Впрочем, и по мосту еще необходимо было сколько-то пройти. Оказавшись над фарватером, Марина замерла, собираясь с духом, и на несколько секунд прикрыла глаза.

   – Я хочу умереть, – сказала она громко и четко, чтобы потусторонние силы, курировавшие загадочный талисман, услышали ее наверняка.

   – В глубокой старости, – раздалось почти над самым ее ухом, и крепкие пальцы сжали ее плечо. – «Черное с белым не берите». Забыла главное правило?

   Марина рванулась, силясь вырваться, но цепкие пальцы держали крепко.

   – Ну, рассказывай, – сказал привокзальный бомж, потому как это был не кто иной как он. А если говорить еще конкретнее, то именно тот, к которому она 50 минут тому назад подходила, чтобы оставить на потрошение свой рюкзак.

   – Мне... нельзя больше...жить, – громко прошептала Марина. – Я... я великая грешница. Я... убила свою родную мать...

   – Так... А ты исповедовалась перед смертью? – строго спросил бомж, и глаза его мягко блеснули, отразив свет ближайшего фонаря.

   Марина вынуждена была отрицательно покачать головой.

   – Во-от, – укоризненно протянул странный бомж, подняв вверх указательный палец второй, то есть свободной руки. – Поэтому присаживайся здесь, рядом со мной и повествуй.

   Он извлек, опять же свободной левой рукой (правой он продолжал держать Марину) из необъятного кармана плаща кусок сложенной вчетверо тонкой подложки под ламинат и, буквально силой опустив на него корпус Марины, сам уселся рядышком на газете. Помолчав, странный бомж произнес:

   – Так каким же способом ты сократила жизнь своей матери? Довела до инфаркта грубым словом или подсыпала ей яда в суп?

   – Я захотела больше никогда ее не видеть – и она умерла.

   – От одного твоего желания?

   – Да, – буркнула Марина, отводя взгляд.

   – И поэтому ты подписала себе смертный приговор?

   – Да. Вам не понять.

   – Куды уж нам с грыжей! – мрачно засмеялся бомж. – Тебе не кажется, что ты никем не уполномочена брать на себя роль прокурора или палача?

   – А если я еще что-нибудь такое же пожелаю? И кто-то снова умрет? Не хочу! Пусть лучше я! Сразу!

   Бомж пару секунд помолчал.

   – Так вот оно в чем дело! – произнес он, наконец. – Давай тогда разберемся. Медленно и не торопясь. Отчего все же умерла твоя матушка? Что написано в медицинском заключении?

   – От язвы, – тихо проговорила Марина.

   – Вот так внезапно?

   – Нет, она долго болела. Ей нельзя было пить. Совсем! Но она пила. Запоями.

   – А когда ты приезжала, она пить переставала...

   – Нет, она все равно пила.

   – И даже не подозревала о своей язве?

   – Конечно же знала! Она ведь так мучилась!

   – И никто ее не предупреждал, что все это плохо закончится?

   – Смеетесь? Да все ей вокруг хором твердили, что если она не бросит пить, то не сможет довести детей до совершеннолетия.

   – Тогда в чем ты себя винишь? Случилось то, что и должно было случиться.

   – Я должна была ее убедить! Я должна была пожелать что-нибудь такое, чтобы она излечилась от алкоголизма и стала снова нормальной! А вместо этого...

   И Марина всхлипнула. Бомж немного помолчал и молвил:

   – Ну вот перед тобой я, тоже алконавт со стажем, и мне тоже пообещали, что до пенсии я не до живу. – Найди такие слова, чтобы они меня убедили и сделали трезвенником. Я не тороплю тебя, нет – поищи, подумай, включи все имеющееся у тебя красноречие. Ты ведь будущая учительница, разве не так?

   – Я не сумею! – возразила Марина несколько удивленно. – Это же невозможно, разве не так?

   – Невозможно, – согласился бомж. – Я не брошу пить, как ни старайся. Твоя мать отмучилась, и ей было бы очень грустно, если бы она тебя сегодня увидела рядышком с собой на небесах.

   – Или в аду, – молвила Марина, содрогнувшись.

   – Тем более там... Да, кстати, насчет желаний... У тебя случайно нет подруги, которая все получает в два раза больше, чего бы ты ни захотела поиметь?

   Марина содрогнулась. Только теперь до нее дошло, что Нельку она сегодня тоже приговорила, одновременно с собой.

   – А откуда Вы знаете? – вымолвила она испуганно. – Вы тоже...

   – Да, получил монетку достоинством в 25 рублей, на которые ничего нельзя купить. Целых 9 месяцев тому назад. И что, ты рекомендуешь мне прыгнуть с моста на пару с тобой? Ну так я даже утонуть не сумею, поскольку слишком хорошо плаваю, а вода еще не достаточно холодна.

   – И как же Вы с этим справляетесь?

   – Да никак. Одно только понял: слишком плохие желания не исполняются, как и слишком хорошие. Пожелать всеобщего мира на земле не получится. Так что к смерти своей матери ты не причастна никаким боком... Идем, получишь назад свой рюкзак, и езжай куда ехала. Бери от жизни свой кусок пирога, и вкушай его, стараясь не обжигаться. Желания – они не только у тебя есть!

15.

Янек и смерть

   Тем летом Янек действительно заметил странную закономерность: стоило ему пожелать, чтобы у него что-то было, как у кого-нибудь из его соседей по подвалу оказывалось примерно то же самое, только в два раза больше или такое же, но гораздо лучшего качества.

   Например, штиблеты – стоит сказать, что для любого бомжа именно обувка являлась самой проблемной частью экипировки. Правда, в последние годы в продаже появились легкие дешевые шлепанцы, цельнолитые из какого-то материла типа пластмассы. Именовались они пляжной обувью, и без носков натирали ноги, но потом Янек догадался смазывать натертые места кремом для рук (в подвале он носков не носил – берег «на выход» – и о чудо! – шлепанцы волшебным образом размягчились, приняли форму его ступней и натирать перестали. Ну так что же? Стоило ему это заметить, как Лукич, его сосед слева, приволок таких целых две пары – одну «подогнали», а вторую он нашел на улице в оброненном кем-то пакете.

   И это был только один из примеров, когда Янек покупал по дешевке, а Лукич подбирал возле мусорных ящиков бесплатно. Лукича слишком часто начали угощать, причем именно в тот день, когда Янек чего-то хотел, и ему отрубалось.

   Самое же поразительное совпадением произошло в середине августа. Янеку как раз пообещали выплатить гонорар за тексты к музыкальным номерам одного из спектаклей – спектакль имел оглушительный успех, театр собирал аншлаги, ну и Янеку раз в месяц отстегивалась какая-то стопка рублей – не сильно много, но Янек и тому бывал рад. Однако цимес был не в этом – ему пообещали заплатить сразу два театра одновременно, то есть это было уже ощутимо.

   А только что же? Именно в тот день Лукич подобрал на улице полиэтиленовый пакет, в котором лежали, завернутые в газетку, купюры, общей суммой ровно в два раза большей, чем Янеку пообещали оба театра чохом.

   Тут уж Янек заподозрил неладное. И он решил произвести несколько опытов, чтобы удостовериться, кажется ему или действительно злые силы играют с ним в некую игру.

   Так, через пару дней он подобрал на улице ключ – Лукич принес два. Потом пуговицу от пиджака – Лукич где-то надыбал две. Еще через несколько дней Янек выцыганил у коллег по редакции мелочи на два рубля – и снова Лукич был в выигрыше – тот наткнулся возле ларька на россыпь монеток общим количеством в 4 единицы российской валюты.

   Сказать, чтобы Янека это слегка шокировало – это не сказать ничего. Он начал побаиваться, чтобы и с Лукичом не произошло того же, что и с Петровичем. Потому как заиметь на совести два трупа Янека не вдохновляло совершенно. Ведь если в первый раз он ни о чем таком не подозревал, то сейчас-то ему было ясно, что смерть Петровича не просто так совпала с попойкой, которую Янек устроил по случаю получения пачки купюр за выступление на корпоративе.

   В общем, Янек держался долго, но в конце августа его пригласили на поминки одной современной художницы из модных в определенных кругах богемы. Художницу эту он хорошо знал, даже некоторое время жил у нее в мастерской, пока она не завела любовника. Оставаться там стало неловко, и Янек съехал. И вот теперь она умерла – причем погибла глупо, если можно считать глупостью заплыв через Волгу наперегонки под хорошей дозой чего-то-там.

   Модное дарование было относительно молодым – лет тридцати пяти, не более. Вот Янек и накачался под самую завязку – ему подносили, и он не отказывался, пока не обнаружил, что лежит на свежей могиле именно так, как ему когда-то мечталось. То есть раннее утро, солнце восходит, птички поют и листва шелестит. Единственное неудобство – это холодная роса, выпавшая за ночь, и Янек чувствовал, что продрог, хотя с вечера было тепло.

   «Сколько же я так пролежал?» – подумал он несколько удивленно. – Как бы не простыть..."

   Очутиться в больнице ему в тот период жизни почему-то вовсе не хотелось, хотя это и обозначало чистую уютную постель и халявное питание. Но это он приберегал на крайний случай, когда дела будут обстоять совсем скверно.

   Пока же второй на очереди мыслью после того, как он припомнил все события прошлого вечера, было желание узнать, как провел вышеупомянутый день Лукич. Это не помешало Янеку сначала направить стопы в редакцию своей газеты – Лукича он в любом случае не спаивал, в рот тому ничего не заливал, причем не только водки, а и вообще ничего съестного не приносил в подвал в последнюю декаду. Даже обещанный гонорар из обоих театров должен бы поступить только завтра. Короче говоря, Лукичу Янек был не сторож – и точка.

   Не сторож-то не сторож, однако он был нисколько не рад тому, что Лукич в подвале не ночевал ни в прошлую ночь, ни в следующую. Появился он только на третий день и со смехом рассказал, как очнувшись в морге, напугал там всех, начиная с санитара.

   – В морге? – изумился третий обитатель подвала, сосед справа. – Врешь поди?

   – Не сойти мне с этого места! – перекрестился Лукич. – Они только меня резать собрались, а я как вскочу, как закричу!

   (По правде говоря, тут Лукич слегка преувеличил – он просто пошевелился и застонал).

   – Ну а чего ж ты сразу домой не выдвинулся? – спросил Янек. – Мы за тебя здорово переволновались.

   – Так это... Они меня наверх повезли, в реанимацию, проверить, все ли у меня в порядке. Взяли анализы, и только тогда отпустили.

   – Врешь ты все! – недоверчиво прокашлял четвертый обитатель их «ночлежки», занявший место Петровича. – Не может быть, чтобы нынешняя медицина, да не смогла сразу определить, труп к ним доставили, или живого.

   Но Янек сразу поверил: не врет Лукич, не все медицина определить может. И медленно-медленно страх начал заползать в его до сих пор безразличное к Гамлетовскому «быть или не быть» сердце. Страх в нем рос, и рос, чтобы к утру превратиться в ужас. Янек боялся не смерти как таковой, и даже не вскрытия в морге на железном столе – он испугался быть похороненным заживо.

   «Только не это! – думал он, содрогаясь. – Только не летаргический сон! А ведь я чуть было не пожелал себе именно его! Говорят же: „поосторожней с желаниями, они имеют моду сбываться.“ Нет, нет и еще раз нет – не хочу!!!»

   Янек отчетливо понимал, что необходимо остановиться, и что-нибудь предпринять, чтобы чужие поминки не могли превратиться в его похороны. Потому что с таким же успехом он мог очнуться не на свежей могилке, а в выкопанной для кого-то яме под поставленным на его грудь чужим гробом. (а что – пьяные могильщики очень просто могли бы не заметить валяющегося внизу тела, если бы тело не шевелилось и оказалось присыпанным землей).

   Но как остановиться-то, если мозг требовал только одного – очередной порции алкоголя, и как можно чаще? Как было удержаться, за что зацепиться, если душу грыз чудовищный страх убить кого-то из знакомых неосторожным желанием? Это противоречие казалось вообще неразрешимым, ну разве что можно было бы покончить с собой быстро и махом. Однако на это, как ни странно, Янек пойти не мог – он был отчего-то уверен, что за ним следят его враги, просто мечтая дождаться, когда же он, доведенный до отчаяния, наложит на себя руки.

   Кроме того, был еще младший сын, с которым он расстался, поругавшись вдрызг – парень (для Янека тот до сих пор оставался сопливым пацаном) не шутя мог вообразить, будто это он виноват в доведении отца до самоубийства и это чувство могло бы испортить ему всю дальнейшую биографию. А, может, это просто говорил в Янеке инстинкт самосохранения, присущий всему живому?

   Именно тогда он и встретился снова с Мариной. Встретился совершенно неожиданно, поздним вечером, возле железнодорожного вокзала. Точнее, даже не встретился, а она сама подошла к ним с Лукичом, когда они шарили по торговым рядам в поисках «неликвида», что частенько оставляли им торговцы овощами и фруктами. И фраза, которая прозвучала из ее уст, просто ввела их обоих с Лукичом в ступор.

   – Вам, наверное, нужна закуска, – произнесла девушка, подойдя к сидевшему на пустых ящиках Янеку почти впритык. Только тут Янек увидел на спине у нее большой, доверху набитый рюкзак. Который она затем аккуратно сняла с четким намерением оставить его двум бомжам.

   – С его это вдруг так щедро? – с подозрительностью в голосе поинтересовался Лукич.

   Его подозрительность была более чем понятна – полноценное угощение, упакованное в абсолютно добротные, хорошие и почти новые рюкзаки на его долю не выпадало еще ни разу. Да и на Янекову тоже. Но в отличие от Лукича он за два месяца слежки успел досконально изучить дарительницу – та никогда не превышала лимит щедрости по отношению к нищим, а если и подавала им иногда, то либо пару десятирублевых кругляшков, либо какое-то небольшое количество продуктов, купленных в магазине.

   Да и выражение лица у девушки сейчас было такое, что его словно по горлу резануло – отрешенное, неподвижное. И голос ее прозвучал совершенно безэмоционально, как у зомби. Ну, то есть если бы зомби существовали и могли бы говорить. Затем из глаз ее покатились слезы – и это было красноречивее всего. Девушка явно задумала что-то не очень хорошее... и даже наоборот, черезвычайно плохое...

   – Я боюсь это открывать, – прошептал Лукич, показывая на рюкзак, когда девушка быстрым шагом рванула в темноту по направлению к набережной.

   – И не открывай, – отвечал ему Янек, также шепотом. – Ты покарауль-ка лучше провиант, пока кто-нибудь не позарился, а я побегу ее догонять.

   – Думаешь, девка самоубиться решилась? – сказал Лукич, опускаясь на ящик, с которого только что встал Янек.

   – Почти уверен. Спрячь-ка енту сумочку под прилавок и посиди тут. Спасем – глядишь, нам это в карму и зачтется.

   – Так бы и сказал, что она твоя знакомая, – буркнул Лукич ему вслед.

   Янек включил третью скорость и успел-таки перехватить девку как раз когда та уже занесла ногу, чтобы взобраться на перила мостового ограждения.

   – Ну, рассказывай, – произнес он, схватив девчонку за плечи, потому что надо же было с чего-то начать отвлекать ее от грустного намерения любой ценой прервать цепочку страданий, в которые превратилась ее жизнь.

   «Любовь! – подумал он сочувственно. – поссорилась со своим летчиком, наверное.»

   Оказалось – ничего подобного, на этот раз Янек ошибся. Все обстояло гораздо серьезнее – и, одновременно, понятнее.

   – Мне... нельзя больше...жить, – прошептала девушка в отчаянии. – Я... я великая грешница. Я... убила свою родную мать...

   И слезы снова покатились по ее щекам. Что можно сказать в таких случаях, и надо ли вообще что-то говорить, Янек понятия не имел. Как человек нерелигиозный, о грехах он имел весьма смутное представление. То есть перечень их был ему известен, но чтобы нарушив одну из заповедей, человек побежал топиться – о таком феномене он слышал впервые.

   Зато он отлично знал, что такое совесть, и какой она может быть жестокой. Но сказал он опять же нечто иное, чтобы повернуть направление мыслей девчонки с накатанных рельс на более безопасную дорогу. Отлично зная, что приводить аргументы сейчас можно только такие, какие человек способен принять, и вспомнив, что для верующего человека может быть важным, Янек поднял вверх указательный палец и со всей укоризной, на которую был способен, произнес:

   – А ты исповедовалась перед смертью?

   Девушке необходимо было высказаться, просто облегчить душу. Вот только показывать жалость к ней было нельзя -можно было только помочь ей принять правильное решение, чтобы оно исходило не со стороны Янека, а изнутри ее самой. То есть расспросить ее о подробностях происшествия, уменьшить чувство вины и сделать ношу в подъем. К чему он и приступил.

   Каково же было изумление Янека, когда он осознал, что девушку гложет то же самое, что и его самого – страх, что будто она стала опасной для людей. То есть, что вовсе не в матери было дело – смерть матери явилась только поводом для нее обнаружить неразрешимую дилемму, которую поставила перед ней судьба. Выбирать желания так, чтобы они никому не могли навредить, либо наплевав на всех, кто был ей дорог или близок, шагать по людским спинам, плечам и головам.

   Нет, он безусловно был прав, когда едва в эту девушку не влюбился – она действительно была не совсем обыкновенной. При всем своем росте (даже без каблуков она была всего лишь на пару сантиметров ниже его, Янека) она казалась сейчас не просто хрупкой и беспомощной, но одновременно внутренне сильной и цельной. Как то и другое могло сочетаться в одном человеке, было почти непостижимо, но Янек ощутил всеми фибрами души, как в нем снова просыпаются нежность и желание во что бы то ни стало защитить эту девушку от всех опасностей и невзгод, которые могли попасться ей на поворотах ее жизненного маршрута.

   Он что-то говорил ей, о чем-то спрашивал. Он просто слушал, как она изо всех силенок пытается обвинить себя в том, что от нее никак не зависело. Обвинить с единственной целью: чтобы доказать самой себе необходимость вычеркнуть себя из списка живых таким тяжелым и неприятным способом, как пятиминутные конвульсии в не слишком теплой августовской воде.

   – Ну вот перед тобой я, тоже алконавт со стажем, – в конце-концов произнес Янек, нащупав момент, когда в железной обороне, которой девушка отгородила свой рассудок от здравого смысла, обнаружился дефект. – Найди такие слова, чтобы они меня убедили и сделали трезвенником. Поищи, подумай, включи все имеющееся у тебя красноречие...

   Он совершенно сознательно поставил перед ней новую, важную, и маловыполнимую задачу. Чтобы ее мозг воспринял эту задачу как тропинку к выходу из тупика. С удовлетворением он увидел – сработало. Как и вопрос о подруге, которой всегда доставалось все в два раза больше. И странно – получив утвердительный ответ, Янек не только не удивился, но даже испытал внутреннее удовлетворение – нет, не случайно судьба их столкнула и на новогоднем балу, и сегодня. Неужели эта юная чистая душа тоже попала в точно такую же ловушку, что и он, потрепанный жизнью бывалый грешник?

   «Проверим», – решился он, а вслух сказал как можно небрежнее:

   – Да, я тоже получил монетку достоинством в 25 рублей, на которые ничего нельзя купить...

   По испуганному взгляду девушки он постиг: все верно, он угадал, проблема у них действительно была общей.

   «Ну что ж, и выход станем искать сообща...Впрочем...»

   – Кое-что я понял: слишком плохие желания не исполняются, как и слишком хорошие... Так что к смерти своей матери ты не причастна никаким боком...

   Уже на обратном пути к вокзалу он осознал: сегодня он не только девушку пытался убедить в невиновности в чьей-то смерти, но и самого себя. То есть как ни крути, но свою родную мать она в любом случае не убивала – как и он Петровича. Никого из своих собутыльников Янек пить никогда не подначивал, и даже то, что он давал соседу по подвалу деньги в руки, вовсе не было тому сигналом к излишним возлияниям – ведь в матрасе у того была зашита сумма в два с лишним раза большая, чем они тогда совместно вчетвером прогудели.

   Кстати, Лукич в ожидании его возвращения времени даром не терял: накрыв рюкзак пустым ящиком, он допил бутылку, оставленную Янеком и все два часа, пока они с Мариной шли назад, мирно проспал, склонив голову на все тот же ящик и подставив два других себе под туловище и ноги в виде ложа. Словом, жестко, но привычно – главное, не на холодном асфальте. Рюкзак он честно не распаковывал – когда это было надо, Лукич держать себя умел.

Часть VI

Надежды и разочарования

16.

Марина и ее работа

   Марина вернулась в село Константиновку совершенно пришибленная. В голове у нее творилась полная неразбериха. С одной стороны, было ясно, что смерть матери никак не была связана с желанием Марины обрести свободу маневров – мать ей вообще-то не мешала делать, что она хотела, и сейчас в их семейном раскладе для нее лично не поменялось ничего. Бабушка взяла хлопоты о младших внуках на себя, и, оформив над ними опеку, скоро станет получать на них пособие как на полных сирот. Не богато, но прожить им хватит. Только вот как же Нелька?...