Текст книги "Чужие лица (СИ)"
Автор книги: Ирина Рэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
20
– 20 -
Мы просыпаемся и засыпаем,
Вместе об одном мечтаем:
Любить – чтобы раз и навсегда.
Мы просыпаемся и засыпаем,
Честно мы в любовь играем.
Пойми, на двоих одна душа.
М. Марвин – История
Это происходит на самом деле – то, чего Мирон так долго и терпеливо ждал. Все сложилось наилучшим образом – Пашка запросился переночевать у друга, а у Олеси выпало два выходных дня. Первый из них сейчас настойчиво подходит к своему логическому завершению – после походов по магазинам, обеда у Антона и Настасьи, а затем и ужина в уютном ресторане они едут к нему домой. Поводом служит любопытство Олеси, которая еще ни разу здесь не была, но оба знают истинную причину. Еще одно испытание на совместимость, будто запуск ракеты, требует от Мирона сосредоточенности и контроля. Он не боится напугать своими действиями, но отчаянно желает сделать все красиво, так, как того заслуживает его любимая женщина. И пусть кто-то скажет, что в физической близости нет ничего экстраординарного, что это естественный процесс, существующий веками, способ не дать человечеству погибнуть, Мирона это не волнует. У него есть задача, здесь и сейчас. Если не поразить своими способностями, то хотя бы сделать приятно, перебить новыми ощущениями те, что были с другим мужчиной. Он хочет окончательно стереть того из памяти Войтович, камня на камне не оставить от уже и так разрушенного дома.
– Жаль, что сейчас зима, и я не могу прокатить тебя на своем мотоцикле, – просто чтобы что-то сказать, перестать думать о том, что волнуется, как мальчишка.
– У тебя еще будет шанс проявить свой бунтарский характер, – Олеся чуть улыбается, что никак не может скрыть волнение. Какой мотоцикл, если ее и так чуть потряхивает, несмотря на плавный ход автомобиля?
– Бунтарь? Нет. Возможно, был в юности, но сейчас я очень спокойный, тихий, даже домашний рядом с тобой. – Не услышав возражений, поворачивает голову вправо, любуется профилем пассажирки. – Тебе не стоит волноваться, я не сделаю ничего, что бы ты не захотела сама, – чувствует ее. Удивительно, но на подсознательном уровне ловит импульсы неуверенности и пытается словами подарить спокойствие, которого у самого не так много.
Олеся прикрывает глаза, чуть приподнимается, чтобы поправить полы купленной сегодня шубки, передергивает плечами. Он так просто понимает ее без слов, что это удивительно. Кажется, что ей никуда не деться от этого внимательного взгляда, и дело не в том, что они заперты в машине и одном из городских заторов. Ей хочется сказать, что она не нуждается в чем-то особенном, запросы не особо большие. Ей не столько важен результат, сколько сам процесс – возможность быть рядом, максимально близко. Слова остаются невысказанными, вместо них она произносит другое.
– Если бы я тебе не доверяла, то сейчас меня бы здесь не было, – она думает, что это правильно. Это то, что должно успокоить ее взвинченные нервы. То, что он хочет услышать. Она ошибается.
Мирон молчит какое-то время, пока сменившаяся песня по радио вырывает его из собственных мыслей.
– Я просто предлагаю тебе перестать думать и анализировать то, что происходит. Я хочу, чтобы ты немного расслабилась и продолжила получать удовольствие от этого дня. Ты говоришь мне о доверии, но я никогда не сомневался в нем. Без него здесь не было бы не только тебя, но и меня. Вообще бы ничего не было… Посмотри в зеркало, в твоих глазах нет лжи, но я вижу страх, а не просто волнение, как у меня, и это расстраивает. Если бы не необходимость следить за дорогой, я мог бы сделать так, чтобы ты перестала бояться. Я бы хотел все время смотреть на тебя, трогать, чувствовать твое тепло. Если это не любовь, то я не знаю тогда, что это…
Олеся прячет лицо в воротнике, окунается в мягкий мех, щекочущий ноздри. Дышит.
– Я не могу не бояться, я столько времени была одна…
Мирон возвращает взгляд на дорогу. Ему хочется съехать на обочину, обнять Олесю и поделиться с ней своей уверенностью, но автомобиль, как назло, тащится в крайнем левом ряду – хотел как можно быстрее оказаться дома.
– Лесь, я только что признался тебе в любви, а ты вместо того, чтобы смотреть вперед, снова оборачиваешься к прошлому… Ты делаешь это, чтобы меня разозлить?
Она пугается, отрицательно вертит головой, хотя Мирон на нее не смотрит, сжимает губы и не произносит ни слова, будто если начнет говорить, то сможет снова сделать что-то не то.
Автомобиль, наконец, начинает набирать скорость. Водитель нажимает педаль газа и молится всем богам, чтобы скорее доехать до места назначения. Что лучше всего сделать с Олесей – отшлепать или залюбить, он решит по пути.
***
Она осторожно переступает через порог, оглядывается, по привычке смотрит под ноги, а потом вспоминает, что Мишки здесь нет, и не может быть. По крайней мере, пока.
– Ванная слева, а гостиная справа. Устраивайся, я принесу нам чего-нибудь выпить.
Оценив чистоту квартиры, ее современный, явно дизайнерский интерьер, Олеся садится на диван, стараясь почувствовать себя здесь комфортно. Злится на себя, что не получается – слишком непривычная атмосфера. Все меняется, когда возвращается Мирон. Она чуть заметно кивает головой в знак благодарности за бокал вина, который он принес.
– Французское, отец привез из путешествия, – поясняет хозяин дома, на секунду прислонив свой бокал к чужому, – за тебя.
– За нас, – поправляет Олеся и отпивает. Вино сладковатое, терпкое, с богатой палитрой вкуса. Оно приятно греет горло и остается на языке, раздражая рецепторы.
Мирон садится рядом, молчит, затем отставляет бокал и забирает второй у гостьи, ставит их на столик, прижимается к губам, пахнущим виноградом. Поцелуй, который они так долго не могли себе позволить, обжигает изнутри пламенем костра. Губы приоткрыты, языки трутся друг о друга в замысловатом танце под ритм сбившегося дыхания и учащенного сердцебиения.
– Скажи это еще раз, – оторвавшись, шепчет Олеся, прижимаясь лбом к щеке Мирона.
– Люблю тебя, лисенок, ты – самый дорогой для меня человек. Все для тебя сделаю, чтобы ты стала счастливой…
– Я уже… – вцепившись в плечи мужчины, как в спасательный круг. Напряжение сковывает ее тело, движения будто заторможенные. Не алкоголь делает ее такой, а близость желанного мужчины.
– Пока нет, но скоро будешь, – Мирон снова вовлекает Олесю в поцелуй, не думая о том, что так и не услышал ответного признания. Эта женщина сейчас с ним, что является лучшим доказательством ее чувств, а слова… Он прекрасно понимает, что их порой не так уж просто произнести.
Молния на платье расстегнута до уровня лопаток, Олеся выгибается, чтобы мужские руки смогли потянуть бегунок ниже. Ей хочется освободиться от мешающей одежды, почувствовать Мирона без приятной на ощупь, но уже раздражающей ткани. Она лихорадочно пытается расстегнуть маленькие пуговицы на его рубашке, но те так и норовят выскользнуть из пальцев, проваливая незапланированное испытание на мелкую моторику.
– Позволь, я сам, – Мирон убирает подрагивающие в нетерпении руки, расстегивает молнию до конца и спускает платье, обнажая полную грудь в черном кружевном бюстгальтере. – Убить меня хочешь…
– Согласна только на маленькую смерть, – сама заводит руки за спину и справляется с крючками. Какими-то непонятно откуда взявшимися силами и ловкостью справляется. Снимает с себя уже ненужную деталь одежды, не столько демонстрируя себя, сколько наслаждаясь реакцией своего партнера, который жадным взглядом скользит по белоснежной коже и ярким бордовым вершинкам. Если бы взглядом можно было трогать, то она бы сейчас почувствовала его прикосновение.
– Ты прекрасна, – смотрит несколько долгих секунд, а затем все же дотрагивается, гладит ее грудь, чуть взвешивая на ладони, проводит коротким царапающим движением по соску.
– Ну, она… слишком большая, на мой взгляд, и неидеальной формы, я ведь кормила Пашу… – стеснение в ее голосе перемешивается с получаемым удовольствием.
Мирон поднимает взгляд на Олесю, мысленно прося разрешения, не видит сопротивления и наклоняется к ее груди, вбирая в себя сосок, обхватывая его губами, отрываясь, проводит языком, а затем обдает своим дыханием. Снова приникает, посасывая, играя, заставляя женщину, сидящую перед ним, тяжело дышать, смотреть затуманенным взглядом. Ее пальцы на коротко стриженом затылке вторят его движениям. Мирон отстраняется лишь для того, чтобы приникнуть к другой груди, не переставая гладить плечи, руки, шею Олеси.
– Ты такая сладкая… Как домашний яблочный пирог…
– Боже… – смеется.
– Это мой любимый десерт, между прочим, так что ты зря смеешься. Я готов тебя целиком съесть. И начал бы я с плеч. Больше всего люблю твои плечи…
– Плечи? Никогда бы не подумала…
– Да, твои хрупкие и в то же время сильные плечи, на которые ты все взвалила и несла… Я не мог налюбоваться твоими ключицами, которые иногда проглядывали в вырезе, и шеей… Помнишь, как мы курили одну сигарету на двоих? Тогда я влюбился в твою шею, с ума сходил от невозможности ее поцеловать и приласкать языком. Как сейчас…
Череда коротких поцелуев вдоль ключицы, широкий мазок языком по плечу и шее до самого уха, прикусывание мочки, вырывание короткого стона, снова губы, уже припухшие от поцелуев – Мирон не сдерживает своих желаний. Больше нет.
Еще никто не касался ее так: с обожанием, трепетом, желанием, любовью. Это обескураживает, обезоруживает и вызывает ответную реакцию. Возбуждение прокатывается по всему телу теплыми волнами, делает кожу до невозможности чувствительной, забирает все связные мысли, кроме одной.
– Мне… мне нужно в ванную, – слова даются тяжело, не хочется прекращать прелюдию, то волшебство, что происходит, но Олеся не может расслабиться окончательно, думая о том, как мокро внизу живота.
Полунин не понимает, при чем здесь ванна. Вообще перестает думать о чем-то, кроме женщины перед собой и уже болезненной эрекции в брюках. Ширинку хочется вырвать с нитками.
– Ванная? – переспрашивает.
– Да, мне нужно…
Ему ничего не остается, как отпустить Олесю, которая тут же встает и натягивает на себя верх платья. Это действие вызывает у него немой протест. Чтобы перестать смотреть и вернуть былое спокойствие, Мирон снова берет свой бокал и залпом выпивает остатки вина. Олеся идет в ванную комнату, закрывает за собой дверь и прислоняется голой спиной к ее поверхности, выдыхает. Это похоже на какое-то безумие. Надо взять себя в руки, умыться, не жалея о том, что без косметики она будет выглядеть по-другому. Мужчина, который остался в комнате, хочет ее. Он признался ей в любви, ждет ее возвращения и продолжения того, что они начали. Гладкая поверхность зеркала отражает ее большие глаза, розовые щеки и в беспорядке лежащие на плечах волосы.
– Ты как в первый раз, Олеся. Просто сделай это уже.
***
В гостиной пусто, из чего следует, что Мирон перебрался в спальню. Ей сложно переступить порог его комнаты, но она делает шаг за шагом, пока не оказывается рядом с большой кроватью, на которой сидит хозяин дома. Не видит ничего, кроме него – ни большого плоского телевизора, ни бра на стенах, ни шкафа-купе.
– Я решил, что здесь будет гораздо комфортнее. Да и обещал, что ты окажешься в моей постели, – притягивая Олесю к себе, заставляя ее лечь на спину, устраиваясь между ее ног. – Я говорил тебе, что уже ненавижу это платье и эти колготы?
Она тихо смеется, поднимая руки и позволяя ему стянуть с себя одежду, оставляя лишь треугольник кружевной ткани внизу.
– Не говорил, зато теперь на тебе больше одежды, чем на мне, и это нечестно.
Мирон ухмыляется, расстегивает пуговицы и стаскивает с себя рубашку. Ремень, брюки и носки присоединяются к вороху на полу. Их дальнейшая судьба ему неинтересна.
– Я хочу знать историю каждой твоей татуировки, – проводя ладонью по его рукам, груди и спине.
– У нас еще будет время, потом… – выцеловывая узоры на ее теле, обжигая каждым прикосновением, заставляя изгибаться навстречу, закатывать глаза и шумно дышать. – Мои наколки – это напоминание о переходном периоде, твой шрам значит гораздо больше, чем они все вместе взятые, – проводит кончиком пальца по розовой полосе внизу живота.
– Сложные роды, – ей не нужно оправдываться, но хочется пояснить.
– Ничто не может тебя испортить. Даже это, – не хочет, чтобы она снова переживала ту ситуацию, ведь сейчас время не для воспоминаний, а для любви.
– Мирон…
– М-м? – не отрываясь от своего увлекательного занятия.
– Сделай уже что-нибудь…
– Я делаю, – приподнимая голову, хитро улыбаясь.
Олеся трется о внушительный бугор в его черных боксерах, тоже улыбается, когда слышит вырвавшееся матерное слово.
– Прости… Ты не представляешь, что со мной делаешь, я и так еле сдерживаюсь, чтобы не кончить до того, как начнется самая важная часть…
– Не сдерживайся, – просит она, выдыхая.
– Бл*ть…
Мирон снимает нижнее белье с себя и Олеси, вновь накрывает ее своим телом и жадно целует в губы. Он берет ее языком. Его член трется о ее бритый лобок, возвращая немного контроля своему владельцу. На ее груди расцветают несколько засосов, ее ноги раздвигаются, позволяя партнеру скользить по мягким влажным складкам. Ему необходимо в их тепло, иначе он просто взорвется. Но сначала ему нужно убедиться, что она готова его принять. Ее тело сигнализирует об этом, однако надо быть полностью уверенным, что ему это не кажется. Слишком много поставлено на карту.
Пальцы Мирона – полноправные хозяева ее естества, они гладят, размазывают естественную смазку по клитору, вторгаются внутрь, выходят, и снова скользят в глубину. Олеся двигается навстречу каждому движению, ей хочется прекратить эту сладкую муку и достичь оргазма, унять напряжение в теле. Все меняется, когда к пальцам внутри нее присоединяется язык. Посылая миллионы импульсов, он кружит вокруг клитора, властвуя, сдаваясь, заставляя Олесю кричать в судорогах удовольствия.
Мирон пьет ее наслаждение, кайфует не меньше, чем она. Знает, что это только начало, но уже сейчас готов повторять свои действия снова и снова, лишь бы опять видеть ее такой: открытой, беззащитной, честной и настоящей. Он поднимается выше и обнимает любимую женщину, стирает с ее глаз слезинки.
– Не сдержался…
Она смеется и прячет свое лицо у него на плече, чувствуя себя в безопасности, под защитой, ощущая себя женщиной, которую любят.
– Я тоже тебя… люблю.
Он целует ее губы, прикусывая, зализывая и снова прикусывая.
– Женщина… Если бы я знал раньше, что для твоего признания нужно всего лишь…
– Замолчи, – смеется она, ударяя по его плечу кулачком. – Ты слишком много болтаешь, Полунин.
– Ты права, лисенок, потом поговорим, – вновь принимаясь за облизывание солоноватой кожи.
Она снова чувствует возбуждение, и это пугает. С Мироном реакция ее тела слишком сильная, ей не поспеть за его действиями, хотя она и пытается отвечать так же страстно. Она смотрит на него, на то, как он натягивает презерватив, забыв о стеснении. Чувствует, как головка, а потом и все остальное до основания вторгается в ее тело, заставляя захлебнуться восторгом от ощущения единства, обхватить собой, тесно сжать внутри. Его движения, медленные и осторожные в начале, быстро перерастают в резкие и быстрые. Он тратит все силы на то, чтобы балансировать на границе собственного оргазма, который уже зарождается внизу спины, прошибает до затылка, не дает себе ни малейшего шанса завершить начатое без Олеси. Мирон снова и снова завоевывает ее, каждая мышца на его теле напряжена до предела. Выступивший пот застилает глаза, которые неотрывно смотрят на женщину перед ним, под ним, на ее открытый рот, покрасневшие щеки, затуманенные глаза. Он слушает ее стоны, тяжелое дыхание, пьянеет от того, что наконец-то берет ее и отдает ей себя. Меняет угол проникновения, позволяя пальцам снова нащупать клитор, чувствует, как ее ногти впиваются в его спину, звереет, с ума сходит. Он знал, что это будет сумасшествием, но не думал, что до такой степени. Чистая страсть, не прикрытая никакими словами и обстоятельствами. Есть только они – единый комок переплетенных нервных окончаний, движущихся к одной цели, срывающихся в бездну и не жалеющих об этом.
– Не могу больше терпеть, – сквозь зубы.
– Давай я встану на колени и локти?
Этот ее вопрос отбросил назад его надвигающийся оргазм, будто кипятком ошпарил. Мирон понял, что ее предложение – всего лишь повторение сценария с бывшим мужем, когда она жертвовала своим наслаждением ради чужого. Он зло стиснул челюсти, отрицательно качая головой не в силах что-либо сказать и меняя скорость движения бедрами. Он себе никогда не простит, если позволит ей думать о нем, как о Сергее.
– Ты кончишь. Здесь и сейчас. Глядя мне в глаза.
Констатация факта, а не угроза. Просто слова, которые помогают ему собраться с силами, снова и снова толкаться в узкое тепло. Дышит часто, чтобы не сбиться с ритма, считает в уме, складывает двузначные числа, вспоминает даты, пункты подписанных недавно договоров, что угодно, лишь бы отсрочить свой собственный оргазм. Удается спустя какое-то время исполнить задуманное, чувствует, как Олеся двигается навстречу ему все быстрее и быстрее, дышит, как после марафона, не отпускает от себя ни на миллиметр, а потом сжимает его своими внутренними мышцами, дрожью по телу вбирает в себя удовольствие, громким стоном разрушает молчание. Мирон чувствует, что больше никакие силы в мире не заставят его уйти от сокрушительного оргазма, толкается еще несколько раз, а затем выплескивается глубоко внутри, жалея, что не может ощутить партнершу на сто процентов, мешает защита в виде тонкого слоя латекса. Думает, что потом обязательно восполнит этот пробел, когда она будет готова. Он же для себя уже все давно решил.
Лежат рядом, не желая разъединяться, только ему все равно приходится отстраниться и снять презерватив, завязав его, бросить в корзину для мусора. Проводит рукой вдоль тела Олеси, чтобы снова ощутить, что это ему не снится, что все правда, она с ним. Останавливает рвущееся: тебе было хорошо со мной? Потому что видит ответ в ее прикрытых опущенных веках, приподнятых уголках губ и новой слезинке в уголке глаза.
– Не плачь, – стирает кончиком пальца, целует в висок.
Олеся вздыхает, поворачивается на бок и крепко обнимает мужчину, который только что сделал невозможное – дал ей снова почувствовать себя женщиной, подарил счастье близости, заставил забыть об остальном мире.
– Не буду, – обещает, – это просто…
Мирон понимает. Он сам испытывает подобное. То, что не высказать словами, что не увидеть в мягком свечении бра, но различить в глазах напротив, услышать в биении чужого сердца, прочувствовать.
– Кажется, мне снова нужно в ванную, – шепчет Олеся.
– Сейчас все будет…
Мирон зовет ее спустя пять минут, в наполненной ароматной пеной ванне помещаются без проблем. На бортике свечи, фрукты, закуски и напитки. Звучит приятная музыка. Олеся кладет голову на плечо любовнику. Ей давно не было так хорошо, наверное, никогда.
– Я сейчас усну…
– Спи…
– Страшно. Вдруг это окажется сном.
Мирон тихо смеется.
– Не волнуйся об этом. Отдохни немного, а потом я снова докажу тебе, что все происходит в реальности.
Он сдерживает свое слово, доказывает еще не один раз за ночь и утром. До самого вечера следующего дня, когда Олесе приходится возвращаться к сыну. Он доказывает им обоим, что теперь они – не чужие люди.
21
– 21 -
В этом мире встречаются хорошие мужья и любовники, друзья или интересные собеседники… куда сложнее найти человека, с которым тебе нравится молчать, а не говорить! И если вдруг отыщешь такого, никогда не отпускай.
Ирина Сахарова – Ноктюрн. Забытая мелодия любви
Утро, как начало нового дня, далеко не всегда желанно, но необратимо и беспощадно. Пашка приоткрывает левый глаз, находит в темноте светящийся и орущий телефон, жмет на отсрочку будильника. Черт бы побрал эту школу с ее уроками! Долгожданные выходные в разы короче будних дней. Что за несправедливость?
– Паааш… – доносится как сквозь вату.
– М-м-м? – стараясь не растерять полусонное состояние, не шевелясь и дыша через раз.
– Вставать пора, опоздаешь, – Олеся прячет постельные принадлежности внутри дивана, снова оборачивается, чтобы взглянуть на спящего сына.
– Угу… – обещание, которое грозит остаться невыполненным.
Спустя пять минут подросток все так же бессовестно дрыхнет и даже не пытается выключить повторно заработавший будильник. Его матери приходится сделать это самой, слишком раздражает новая песня на сигнале. Полуденный залп пушки на Петропавловке не разбудит этого юношу!
– Павел Сергеевич, если вы не соблаговолите подняться в ближайшие две минуты, то останетесь без завтрака, – грозит как можно более строгим голосом, через который все-таки просачивается улыбка.
– Если ты снова вспомнишь моего отца, то я останусь не только без завтрака, но и без настроения, – предупреждение звучит хрипло. Пашка поворачивается на спину, морщится, трет глаза, зевает, широко раскрыв рот и даже не пытаясь спрятать его под ладонью. – Мне вот интересно, я смогу взять только фамилию Мирона, когда вы поженитесь?
Олеся бросает на Пашку удивленный и красноречивый взгляд. Только ее сыну в голову может прийти подобный вопрос.
– О какой свадьбе ты говоришь? Мне, вообще-то, никаких предложений не поступало…
Войтович-младший отмахивается от последней фразы, как от ерунды, натягивает одеяло на лоб. Ему хочется подтянуть его еще выше, но дышать будет нечем. В голове проносится строчка из песни «Поменяю воздух на сигареты».
– Это он тебя просто торопить не хочет. Боится, что ты испугаешься и сбежишь из-под венца, как эта… как ее… Джулия Робертс.
– Пашка! – снова строго.
– Ну, что? – открывает лицо, смотрит на мать, которая стоит посреди комнаты в полной растерянности.
– Хватит бредить, и вставай уже, – наконец-то находит слова, а по сути, попросту уходит от темы. Сын поднял ее слишком рано, да и не ему о ней говорить. После неудачного брака Олеся не стремится вступать в новый, пусть и с другим человеком. Сейчас ей хорошо с ним, а что будет завтра, может показать лишь время.
Тяжело вздохнув, подросток поднимается с постели, мысленно прощаясь с ее мягкостью и теплом и громко декламируя стихи собственного сочинения:
Верните мне ночь обратно.
Ее было слишком мало.
Ушла без надежды возврата,
Забрав сладкий сон с одеялом.
Мне утро забилось в ресницы,
Подняв тяжеленные веки.
А может быть, это все снится?
И ночь совершает камбэки?
Олеся подходит к сыну и щипает его за бок.
– Ай! – потирая больное место, с обидой смотрит на смеющуюся маму.
– Это чтобы ты поторопился, – уже копаясь в сумочке в поисках туши для ресниц. – Мирон обещал забрать меня с работы, вечером киномарафон супергероев.
– Круто! – забыв про обиду, бежит в ванную, перехватив по пути бутерброд и отпив из кружки уже остывший чай. За несколько минут совершает привычные действия, на которые тратит обычно не менее получаса. Натянув на себя одежду, погладив Мишку и чмокнув маму в щеку, Пашка спешит на выход.
– Эй, ты куда так рано? – выйдя в коридор, Олеся прислоняется к косяку, смотрит на то, как сын застегивает пуховик и натягивает шапку.
– Мне надо сегодня, все, пока! – без объяснения снова целует в щеку мать, подхватывает рюкзак и выходит за дверь. Не хочет пока рассказывать про свою новую девочку, которую обещал проводить до школы. Это Мирона можно будет посвятить в свои тайны вечером, он и посоветовать может дельное, и денег дать на развлечения, если не будет хватать. А мама… Ну, она начнет расспрашивать, кто такая, и как все серьезно, а Пашка пока и сам не знает, на сколько его хватит. Девчонки порой такие сложные. Из примерно восьмидесяти тысяч человек, которых люди встречают на протяжении своей жизни, очень трудно выбрать одного – самого подходящего.
Олеся вздыхает, идет в кухню, закуривает и допивает кофе. Она думает о том, как быстро повзрослел сын, как хорошо, что он принял Мирона, и о том, что сегодня приедут дети Светы и Славы. Ей хочется, чтобы у них осталось положительное впечатление от посещения парикмахерской. Вылив остатки чая и кофе, вымыв чашки, она отвечает на сообщение своего мужчины, улыбается от того, что теперь может так его называть, и заканчивает сборы. Да, о браке с ним говорить слишком рано, Олесе нужно, чтобы не только ее окружение приняло Полунина, но и она сама смогла окончательно убедиться в правильности серьезного шага. Она больше не хочет повторения неудачных отношений. Никогда.
На полке у выхода лежит связка ключей сына. Вырасти-то вырос, но иногда ещё удивляет своей несобранностью. Забрав ключи, закрывает дверь и идет к подземке. По дороге радуется тому, что надела старый пуховик, а не подаренную Мироном шубу. Та больше подходит для езды в автомобиле, а не в метро, среди таких же не выспавшихся людей. Курит, отмечая про себя, что стала делать это гораздо реже, скорее, по привычке, чем по необходимости. Может, получится бросить?
***
Несколько дней прошло с той ночи наедине. Мирон сидит за компьютером и смотрит на монитор, но мысли его далеки от финансового отчета. Он думает об Олесе, о том, что его чувства не пройдут со временем, потому что к физическому аспекту прибавился ингредиент, которого раньше не хватало – любовь. Именно она делает желание быть ближе острым, значимым, она не дает забыть, выкинуть из головы мысли о женщине, которая стала не только любимой, но и родной. Теперь жизнь до нее кажется пресной, сейчас же у нее есть вкус, цвета, запахи и грани, которые, если и были видны раньше, не удавалось выцепить, вычленить и прочувствовать в полной мере.
Мирон снова тянется к телефону и перечитывает последнее сообщение от Олеси – она не пишет ничего особенного, только то, что Пашка оставил ключи дома и поэтому едет к ней после уроков. Это означает, что у них не будет даже нескольких минут в машине, чтобы остаться наедине. Данный факт не то, что огорчает, нет, он рад тому, что Паша есть в их жизни, просто наталкивает на мысль снова забрать Олесю и отвезти ее к себе домой или впервые остаться в съемной квартире Войтович. Он успеет утром заехать к себе, чтобы переодеться, главное, что спать будет не один. Представляя, как они засыпают, тесно прижавшись друг к другу, он понимает, что будет тяжело сдерживаться и ограничиться объятиями, но ведь это лучше, чем совсем ничего. Он слишком сильно скучает, чтобы лишить себя возможности уснуть и проснуться вместе.
Вернувшись к работе, Мирон проводит еще полчаса в своем кабинете, а после идет к отцу. Сегодня в офис приезжала Оля – протеже Белого, как бы ни хотелось, но нужно поговорить с начальником о новом сотруднике.
Отец, услышав последние новости, не выглядит слишком довольным, что и понятно. Он помнит, что собой представляет Гор, не хочет иметь с ним никаких дел и искренне не понимает, зачем это все сыну.
– Почему ты не рассказал об этом раньше? Может быть, нам бы не пришлось устраивать эту девушку к себе.
В кабинете отца Полунин снова чувствует себя не слишком уютно, пора бы уже забыть прошлое, но оно остается частью его самого. Ему не хочется оправдываться, но при этом им нужно объясниться. Только другой, тоже любящий человек, может понять, на что можно пойти ради своей половины.
– Я уже обещал, поэтому все равно бы сделал это. Услуга за услугу. Тем более, что наша служба безопасности проверила девушку, – протягивает собранное досье, – Сиренко Ольга Валерьевна, восемнадцать лет, прописана в комнате на Марата, по факту там проживает ее отец-алкоголик, мать давно умерла. Его лишили родительских прав, когда Оле было десять, до недавнего времени воспитанница детского дома. Какое-то время работала в кафе при придорожном отеле певицей, жила там же в одном из номеров. Удивительное совпадение, но именно сегодня ночью в заведении случился пожар, подозреваю, что поджог, она осталась без жилья и работы. Белый, как я понял, взял над ней шефство, поселил в квартире, которая раньше принадлежала родственнице Олеси, а теперь, видимо, хочет, чтобы девушка не сидела без дела.
Андрей Львович становится еще более недовольным. Та информация, которой делится с ним сын, совершенно не вяжется с характером Белого.
– Это нетипичное поведение для Святогора, тебе так не кажется? Ты уверен, что между ними нет связи?
Мирон был готов к этому вопросу.
– За ней следили больше недели – Гор не приезжал ни разу, к ней вообще никто не приходил, кроме соседки-пенсионерки. По какой причине он решил, что ей лучше работать у нас, я не знаю. Могу лишь догадываться, что к себе он ее не устроил, чтобы не светить, а про нашу фирму вряд ли кто-то подумает, зная, что мы, мягко говоря, не общаемся.
Андрей Львович нервно стучит ручкой по поверхности стола. Все равно ему не нравится эту ситуация.
– Образование у девушки есть?
– Обещала с осени поступить на заочное, – пожимает плечами Мирон. – Я посоветовал ей присмотреться к факультету экономики, но выбор делать ей. Она уверяла меня, что петь больше не собирается, что это была вынужденная мера. Сейчас ей нужна стабильность, а это – работа в нашей фирме. Вообще, девушка произвела на меня неплохое впечатление: взрослая для своих лет и вежливая. Думаю, что она быстро освоится.
Полунин-старший тяжело вздыхает и трет шею.
– Надеюсь, что мы не попадем с ней в неприятности. В любом случае, пусть за ней присматривают работники зала и, если что, докладывают тебе или мне. Не хочу, чтобы из-за девицы Белого у нас возникли проблемы.
Мирону и хотелось бы успокоить отца и пообещать, что их не будет, но он и сам не знает, что их ждет в будущем. Пока же его греет мысль, что он помог Олесе наладить ее финансовое состояние, что в квартире на Наличной улице уже полным ходом идет ремонт, а сама женщина уже начинает просматривать объявления о продаже автомобилей. Пашка тоже стал более спокойным и уверенным в завтрашнем дне. Даже если по каким-либо причинам Мирона с ними не станет, чего никогда нельзя исключать, он может не переживать за их дальнейшую судьбу.
– Ладно, тогда я пойду…
– Сын, – останавливает его в дверях Полунин-старший. – Ты не думал по поводу Нового года? Отметишь его с нами?
Мирон уже все решил, точнее, за него решила Олеся, предложившая поехать на зимние каникулы в Смоленскую область. Знакомство с Валентиной Эдуардовной случилось бы рано или поздно, поэтому Полунин согласился, ему было интересно посмотреть, где жила его любимая женщина, провести с ее семьей несколько дней.
– Спасибо за предложение, но я уже пообещал Олесе, что мы поедем к ее матери до Рождества.
Андрей Львович не говорит о том, что тоже пользовался услугами службы безопасности: в его столе лежит папка с информацией на Войтович и ее сына. Не делает этого, чтобы не объяснять то, что очевидно. Он пошел на такой шаг не потому, что не доверяет сыну, а потому что продолжает переживать за его судьбу и желает ему счастья. Дети никогда не перестают быть родными, с возрастом они отдаляются, начинают жить своей жизнью, но для родителей остаются детьми.
