Текст книги "Мифы и легенды народов мира. Том 6. Северная и Западная Европа"

Автор книги: Ирина Токмакова

Соавторы: Ольга Петерсон,Е. Балабанова,Петр Полевой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Тут он простился с молодою девушкой, потребовал свое оружие и собрался в путь.

– Сэр Персиваль, – сказала она ему на прощание, – переночуйте еще одну ночь у меня в замке!

Но Персиваль отвечал:

– Я нарушил бы свой обет.

И она ничего больше не могла сделать и поручила его Богу.

Персиваль поехал рысью и до самой ночи все ехал лесом. Целых семь лет странствовал он потом по всей стране, имел множество приключений и совершил много подвигов, и не осталось ни одного приключения, ни одного подвига, подобного которому не совершил бы он в течение этих семи лет. Более ста пленников послал он ко двору короля Артура, и от множества виденных им чудес, а также оттого, что не мог он найти дома своего деда, впал он в такое горе, что совсем потерял память, забыл о Боге и никогда не входил в церковь. Дело дошло до того, что в Страстную Пятницу ехал он на коне в полном вооружении, как бы готовый к бою. Но вот вдруг встретил он рыцаря и несколько дам с четками в руках, шедших от исповеди. Остановились они, поклонились ему и спросили, какое безумие овладело им, если в такой день, когда Господь наш пригвожден был к кресту, мог он вооружиться, чтобы убивать людей и искать приключений.

Но как только заговорили они о Боге, вернулась к Персивалю память, глубоко раскаялся он в безрассудной жизни, которую вел все это время, снял с себя доспехи и по воле Божией постучался у дверей своего дяди отшельника, исповедался перед ним, выполнил епитимью, которую тот наложил на него, и сказал, что хочет поехать навестить сестру.

– Никогда уж не увидишь ты ее, – сказал ему дядя, – вот уже более двух лет, как она умерла.

Сильно огорчился Персиваль и заплакал; отшельник же дал ему отпущение всех содеянных им грехов и всего причиненного им зла и не отходил от него целых два дня и две ночи.

Но об этом ничего не говорят труверы, которые воспользовались этой историею для своих стихов, служащих одною лишь пустою забавою. Мы же рассказываем вам все по порядку, так, как Мерлин велел записать это Блезу, своему учителю, на память достойным и почтенным людям.

Итак, Персиваль, покинув своего дядю утром в восьмой день Пятидесятницы, долго ехал лесом и слушал пение птиц; дубовые ветви весело хлестали его по шлему и щиту, и это доставляло ему большое удовольствие. Так ехал он весь день вплоть до девятого часа, и не случилось с ним на пути никакого приключения, пока наконец не заметил он впереди на дороге семь человек.

С пением несли они за спиною щиты и вели на поводу лошадей, за ними следовала целая телега копий. Персиваль нагнал их и спросил, кто они такие и куда везут они все эти доспехи. И они отвечали:

– Мы принадлежим Меллианцу де Лизу и отправляемся на турнир, который готовится в Белом Замке. Дочь владельца Белого Замка – одна из прекраснейших молодых девушек в мире, и все видевшие ее говорят, что если бы собрать вместе всю красоту женщин на свете, то она все–таки не сравнялась бы с ее красотою. И так как она еще и богата, то многие рыцари просили ее руки, но она и слышать не хочет о замужестве. Наконец мать ее объявила о турнире, на котором тот, кто получит первый приз, получит и руку ее дочери, хотя бы был он совсем бедный рыцарь. Между тем знайте, что отец молодой девушки самый состоятельный человек во всей Бретонской земле, за исключением лишь короля Артура.

Тогда спросил их Персиваль, когда должен был бы состояться турнир, и они отвечали:

– Через три дня.

И спросил еще Персиваль, ожидается ли к тому времени большое стечение рыцарей.

– Прекрасный рыцарь, – отвечали ему слуги, – об этом не стоит и спрашивать, потому что о турнире было объявлено при дворе короля Артура и, разумеется, на него съедутся все рыцари Круглого Стола, потому что все они должны были вернуться ко дню Пятидесятницы после бесплодных поисков Грааля. На этом–то празднестве при дворе Артура и было объявлено о турнире, причем сенешаль Кэй стал похваляться, что непременно получит руку молодой девушки благодаря своей ловкости и отваге. Но все рыцари, конечно, сочли это большим безумством.

«Вот если бы до Персиваля дошла весть о турнире, – сказал король, – то весьма возможно, что он взял бы приз, потому что прислал он мне уже около сотни пленников». Очень огорчен был король, что не явился Персиваль ко двору к этому празднику, и уже считал его мертвым.

– Итак, мы рассказали вам все, о чем вы нас спрашивали, – закончили слуги Меллианца, – теперь вы скажите нам, поедете ли вы с нами в Белый Замок или нет.

Персиваль отвечал, что не поедет, и те продолжали:

– По чести, вы правы – будет там довольно народу и без вас, а нам не верится, чтобы вы могли справиться с таким делом.

На том они и расстались. Персиваль поскакал во всю прыть и не останавливался, пока не увидал Белого Замка, владелец которого с шестью слугами сидел на стене над самым мостом и рассматривал всех приезжавших на турнир.

Как только увидал он Персиваля, сейчас же сошел к нему и пригласил его в свой замок, и Персиваль, обрадованный приглашением, проворно соскочил с лошади.

Выбежали слуги и стали помогать ему разоружаться: одни повели его лошадь в конюшню и ходили за ней, как могли лучше, другие понесли в комнату его оружие. Затем они надели на него короткий пурпурный плащ, принадлежавший их господину, и хозяин усадил своего гостя в самой большой парадной зале.

– А жаль, если такой красивый рыцарь не обладает достаточной ловкостью и отвагой, – проговорил владелец замка.

Персиваль тем временем стал расспрашивать, много ли народу собралось в Белом Замке.

– Никто не припомнит еще такого множества рыцарей, как приехало сюда прямо от двора короля Артура: съехались сюда почти все рыцари Круглого Стола, а за ними следовало еще более пяти сотен рыцарей, они везли с собою богатейшее вооружение, которое я когда–либо видал.

Услыхав это, обрадовался Персиваль.

Между тем совсем уже стемнело, и хозяин замка спросил, нельзя ли им поужинать, и слуги отвечали:

– Да, господин, уже время.

Тогда пошел хозяин замка в залу, ведя за руку Персиваля и оказывая ему величайший почет, и приказал готовить столы. Кроме хозяина замка и Персиваля, за столом с ними сидели еще дочь хозяина и его жена. За ужином молодая девушка не раз смотрела на Персиваля, а также и ее мать, и обе они сказали в сердце своем, что никогда еще не видали они такого прекрасного рыцаря.

После ужина хозяин позвал к себе Персиваля и спросил:

– Явитесь ли вы завтра утром на турнир?

И Персиваль отвечал, что он совсем и не думал об этом, что он в первый раз услыхал о турнире только утром от пажей, везших доспехи Меллианца де Лиза.

Тогда хозяин дома сказал:

– Это тот, что принял вызов и явится сюда завтра во время вечерни, – и стал просить Персиваля отправиться вместе с ним на турнир.

– Государь, я охотно пойду из любви к вам, – отвечал Персиваль, – но ни за что не надену завтра оружия.

– Я не стану настаивать, если это вам неугодно.

Тем временем постели были готовы, и слуги увели Персиваля спать.

Видя, что уже рассвело, Персиваль встал. Хозяин дома, как оказалось, тоже встал; пошли они к обедне, а потом вернулись в залу и позавтракали. После завтрака владелец замка спустился во двор и приказал седлать лошадей, а когда лошади были готовы, он пристегнул оружие и вместе с Персивалем поехал в свой укрепленный замок смотреть турнир. Однако, как ни рано выехали они, значки в полях были уже расставлены. Подъехав к замку, увидали они множество великолепных доспехов и оружия, потому что никогда еще во времена короля Артура не собиралось на турнир столько доблестных рыцарей. Меллианц де Лиз выехал уже в поле; на нем было прекрасное вооружение и золотой щит с изображением двух львов. На руке у него был повязан рукав, принадлежавший молодой хозяйке Белого Замка, ибо в те времена рукава шились отдельно и могли привязываться к разным платьям. Меллианц разъезжал по полю на великолепном коне в богатой сбруе, и его сопровождало более пятидесяти рыцарей.

Но вот герольд крикнул: «К шлемам!» – и все пришло в движение. Меллианц де Лиз впереди всех своих спутников поскакал быстрее стрелы, пущенной из лука, потому что он охотно готов был сделать все, что могло быть угодно молодой хозяйке замка. Увидал его Гавейн и стремительно понесся ему навстречу, и, съехавшись, они с такою силою скрестили пики и столкнулись щитами, что пики их переломились; но ни тот ни другой не был выбит из седла. Тем временем съехались и их спутники и тоже столкнулись щитами и шлемами. Так начался этот громадный турнир. Много раз возобновлял битву Меллианц, и много забрал он в плен лошадей и рыцарей и отослал их в город. На стенах же Белого Замка собралось более трехсот дам и молодых девушек, смотревших на рыцарей и указывавших друг другу наиболее отличившихся из них. Лучшие рыцари Круглого Стола – Гавейн, Ланселот и Бедивер – не встретили ни одного рыцаря, которого они не выбили бы из седла. Но и Меллианц со своими спутниками тоже совершали чудеса ловкости и храбрости, так что дамы, смотревшие со стен замка на турнир, не знали, кому отдать предпочтение. Но дочь владельца замка находила, что всех больше отличился Меллианц, хотя ни мать ее, ни другие дамы не могли согласиться с нею. Турнир продолжался весь день, и только ночь разлучила бойцов.

По окончании турнира владелец замка вернулся с Персивалем домой и приказал поставить столы. Когда кушанье было подано, все уселись по своим местам, и хозяин замка, сэр Персиваль и хозяйка дома с дочерью много говорили о турнире. Хозяин спросил Персиваля, кто, по его мнению, наиболее отличился в турнире. И Персиваль отвечал, что хорош был рыцарь с золотым щитом и двумя львами, но и рыцарь с белым щитом бился не хуже. Тогда господин замка сказал ему, что рыцарь с золотым щитом и двумя львами был сэр Меллианц, а с белым щитом – сэр Гавейн. И Персиваль продолжал:

– Эти два рыцаря, по моему мнению, одержали верх над всеми другими. Но теперь, после того как я видел все это, ни за какую цену не соглашусь я завтра отсутствовать на турнире.

Услыхали это хозяин замка и его жена и порадовались в душе.

– Знайте, что из любви к вам я завтра сам вооружусь и поеду, чтобы помогать вам, – сказал хозяин, и Персиваль поблагодарил его за это.

Так весело провели они вечер и потом разошлись спать. С рассветом они поднялись, отслушали обедню, потом закусили хлебом и вином, и дочь владельца замка подошла к Персивалю и просила его из любви к ней носить на турнире ее рукав. Персиваль поблагодарил ее и сказал, что из любви к ней он желал бы превзойти всех в умении владеть оружием, и господин замка с удовольствием слушал эти речи. Затем они сели на коней, и слуги понесли впереди их доспехи. В замке рыцари вооружались, а дамы толпились у окон и на стенах. Персиваль надел военные доспехи, но не свои, а те, что одолжил ему чей–то чужой вассал, потому что не хотел он, чтобы его узнали.

Как только все было готово и герольд крикнул: «К шлемам!», со всех сторон стали спускаться в долину рыцари, и первым выехал Меллианц. Увидя его, Персиваль гордо поскакал ему навстречу, и на шее у него развевался рукав молодой хозяйки замка. Когда молодые девушки увидали его со стен замка, все они сказали в один голос: «Теперь мы видим самого прекрасного рыцаря, когда–либо жившего на свете!» И одна говорила другой: «Подобного ему нет во всем мире».

На всем скаку ударили они друг друга копьями, прямо в середину щитов, и древки их переломились на несколько частей. Но Персиваль был так силен, что, толкнув Меллианца сбоку, выбил его из седла, и тот при падении сломал себе правую руку и три раза терял сознание. Затем Персиваль выбил из седла сенешаля Кэя и поскакал далее. Немало отличались в этот день и сэр Гавейн, и сэр Ланселот, но больше всех отличался Персиваль, потому что не было рыцаря, которого не сбросил бы он на землю. Все, смотревшие на них со стен замка, удивлялись ему и говорили, что хорошо послужил он даме, давшей ему свой рукав. По окончании турнира Персиваль подвел к хозяину замка трех лучших коней изо всех, взятых им в плен, и сказал, что просит дочь его принять их в дар за рукав от ее платья, который носил он во время турнира. Отец поблагодарил его за свою дочь, и Персиваль хотел было отойти, но владелец замка окликнул его и сказал:

– Прекрасный рыцарь, разве не пойдете вы к молодой хозяйке Белого Замка просить ее руки?

– Нет, – отвечал ему Персиваль, – потому что дал я обет никогда не брать себе жены.

В то время как они так говорили, встретился им престарелый уже человек, с косою в руках и обутый в большие сапоги. Подойдя к Персивалю, он сказал:

– Легкомысленный ты человек! Ты совсем не должен был участвовать в турнире, и уже этим одним нарушил ты свой обет.

Стыдно стало Персивалю перед хозяином замка, и сказал он старику:

– Болтливый старик! Тебе–то какое дело?

– Верно говорю тебе, – отвечал ему старик, – большая часть твоего дела лежит на мне.

И стал тогда Персиваль упрашивать старика открыть ему хотя бы втайне значение этих слов. Отвел его в сторону старик и сказал ему:

– Персиваль, ты нарушил обет, данный Богу в том, что ни разу не переночуешь в одном месте более одной ночи, пока не найдешь Грааля.

– А кто же сказал это тебе? – спросил его Персиваль.

– Кто сказал, тот знал, что говорил, – отвечал старик.

– Скажи же мне, кто ты такой? – спросил опять Персиваль, и тот отвечал:

– Я – Мерлин и нарочно пришел сюда, чтобы предостеречь тебя: знай, что по молитве дяди твоего простился тебе грех твой. Дед твой, король Рыболов, очень болен и скоро умрет, но он не может умереть, пока не переговорит с тобою и не передаст тебе на хранение чудодейственного сосуда Грааля. Отправляйся же в путь, и с помощью Божиею на этот раз ты благополучно достигнешь цели.

– Скажите же мне, Мерлин, когда достигну я дома деда моего?

– Через год.

– Это очень долгий срок, – заметил Персиваль.

И Мерлин отвечал:

– Другого нет и не может быть, и я больше ничего не скажу тебе.

После беседы с Мерлином Персиваль вернулся к владельцу замка, у которого он гостил, простился с ним и пустился в путь.

Ровно через год ночью приехал он в дом своего деда. Слуги поспешили принять его как можно лучше, сняли с него вооружение, поставили коня его в роскошное стойло, а самого Персиваля повели в залу, где находился король Рыболов. Увидя Персиваля, он поднялся к нему навстречу, и Персиваль сел рядом с ним, и они стали говорить о различных вещах. Тогда приказал господин накрыть стол; вместе умылись они и вместе сели за еду. И когда было принесено первое кушанье, из соседней комнаты вынесли чашу Грааля, а за ним и остальные реликвии. И как только увидал все это Персиваль, то почувствовал сильнейшее желание проникнуть в тайну того, что видел перед собою, и сказал:

– Государь, прошу вас, скажите мне, для чего служит этот сосуд, перед которым вы так преклоняетесь?

Не успел Персиваль произнести эти слова, как король Рыболов стал здоров и освободился от недуга. Обрадовался король, бросился ему на шею и сказал:

– Прекрасный друг, знай, что ты спрашиваешь меня о величайшей тайне, но, прежде чем я открою ее тебе, ради Бога, скажи мне, кто ты такой, потому что, вероятно, хороший ты человек, если имел власть излечить меня от болезни, которою я так долго страдал!

– Зовут меня Персивалем, – отвечал ему его внук, – я сын Алена Толстого и прекрасно знаю, что вы отец моего отца.

Услыхав это, опустился король Рыболов на колени и возблагодарил Бога, а потом, взяв Персиваля за руку, подвел его к Граалю и сказал:

– Прекрасный внук, знай, что эта чаша – источник всех благ и всякой благодати и вместе с тем величайшая святыня, не допускающая в присутствии своем никакого греха, а потому обладателем ее может быть только истинно доблестный и беспорочный рыцарь. И теперь я молю Бога лишь о том, чтобы он сделал тебя достойным хранителем этой святыни.

Затем, уединившись с Персивалем, Брон долго поучал его, наставляя на путь добродетельной и беспорочной жизни, и наконец открыл тайное значение чудодейственной чаши, передав таинственные слова, дошедшие от его предков и передававшиеся в роду их из поколения в поколение.

Престарелый Брон, жизнь которого давно уже клонилась к концу, прожил еще три дня и без всякой болезни отдал Богу душу.

Персиваль же, став вместо него хранителем чудодейственного сосуда, повел строгую и беспорочную жизнь, отличался большою мудростью и навсегда отказался от военных забав и рыцарских подвигов.

В день смерти Брона король Артур, сидя со своими рыцарями за Круглым Столом, основанным когда–то Мерлином, вдруг услыхал страшный грохот и треск, напутавший всех, бывших в то время в замке, и затем камень, провалившийся в землю, когда Персиваль неопытным еще юношей попробовал было сесть на него, снова появился рядом со столом. Это было величайшее чудо, и все, видевшие его, не знали, что думать.

В тот же день пришел к Блезу Мерлин и сказал, что труд его жизни окончен и исполнилось наконец заветное желание его сердца. Потом повел он Блеза к Персивалю, и Персиваль так был рад видеть этого разумного и мудрого человека, что никогда уж не расставался с ним.

Покончив это дело, Мерлин отправился ко двору Артура, и король очень обрадовался ему.

– Государь, – сказали тогда Артуру его бароны, – спросите у Мерлина, что значит, что камень опять поднялся на свое место у Круглого Стола.

И король настоятельно просил Мерлина разъяснить им это.

– Король Артур, – заговорил наконец Мерлин, – знайте, что в эту минуту моей жизни исполнилось величайшее пророчество в мире: король Рыболов выздоровел от своей болезни; Персиваль стал обладателем чудодейственного сосуда и вместе с тем Великая Бретань освободилась от тяготевших над нею чар. Потому–то и появился вновь на поверхность камень, провалившийся под Персивалем. И знайте вы все, рыцари Круглого Стола, что это Персиваль победил вас на турнире в Белом Замке, но знайте также, что навсегда простился он с рыцарскими подвигами.

Услыхав это, заплакали король и бароны, Мерлин же, простившись с ними, пошел к Блезу и Персивалю и заставил их записать и это последнее чудо.

Беовульф
Пересказ И. ТокмаковойГлава I
ЗЛЫЕ ВЕСТИ ИЗ–ЗА МОРЯ

В обширном пиршественном зале короля геатов Хигеляка чадили смоляные факелы и жарко пылали толстые поленья в очаге. В зале было душно. На дворе растеплело, снег сделался рыхлым, а из–под него уже пробивались тоненькие, тихо звенящие ручейки. Однако дрова подбрасывать в очаг не переставали, и лбы сидящих за трапезой воинов покрывались испариной. Хмельной медовый напиток беспрестанно подливался в оправленные серебром рога. В дальнем углу четыре огромных пса не сводили глаз с пирующих и напряженно ждали, когда кто–нибудь бросит им недоглоданный мосол. Трапеза подходила к концу. Король откинулся на резную спинку своего высокого кресла.

– Уж не заснул ли наш королевский бард Ангельм? – вопросил он зычным голосом. – Так разбудите его, а он пусть разбудит звуки своей лютни да потешит нас песнопениями!

В это самое мгновение высокий и тонкий Ангельм как раз и вошел в зал, держа в руках неразлучную лютню, поклонился королю, но не униженно, а с достоинством. Вторым поклоном бард приветствовал всех остальных сидевших за столом. Его ясный взор взметнулся к небу, голос зазвучал звонко и чисто: Ангельм запел один из гимнов, принятых в первые века христианства:

 
Вспомним про наше начало начал,
Как Великий Творец всего сущего
Создал землю, и эти поля и леса,
И воды просторных морей…
И подарил небесам
Гордое солнце и ясный месяц,
И земные просторы
Украсил лесной бахромой,
И наградил все древесные листья
Трепетом жизни.
 

Этот взлетающий к небесам голос, эти новые, еще малознакомые, но такие привлекательно–таинственные слова как бы очищали души слушателей, освобождали их от груза грубого, примитивного и жестокого язычества.

Но прежние представления оставляли умы и души медленно, сопротивлялись, как вросшие в землю корни столетних дубов…

Вдруг неожиданно песня прервалась, послышался какой–то шум у дверей, слуги ввели гостей. Они явно были чужеземцами, приплывшими в страну геатов сразу же после того, как море очистилось ото льда. Тот, что постарше, был, скорее всего, их капитаном, его сопровождали еще полдюжины моряков. Нахмурившийся было Хигеляк, готовый наказать того, кто помешал ему слушать барда, гостеприимно поднялся со своего сиденья навстречу пришельцам. Он усадил их рядом с собой, движением руки приказав освободить место за столом. Рога были вновь наполнены медом, слуги внесли круглые подносы, на которых горой высились огромные куски дичины, зажаренной на углях.

А Ангельм все перебирал и перебирал тонкими пальцами струны своей лютни. И песня его все звучала и звучала под то стихающий, то вновь нарастающий шум застольной беседы.

 
…И Всемогущий изгнал демонов,
Наказывая их за смерть Авеля.
И не все они, каиново отродье,
Поселились в аду,
А часть из них осела на земле,
Попряталась в лесах и болотах,
Приняв разные формы зла,
Сделавшись чудищами,
И гоблинами, и злобными великанами
Вопреки светлой воле Господа…
 

– О! – воскликнул, прерывая певца, тот, что казался капитаном прибывших моряков. – Хигеляк, славный король геатов! Твой мудрый бард коснулся в своем песнопении именно того, с чем мы прибыли в твою страну. Выслушай наш странный и печальный рассказ.

Говоривший устремил свой пристальный, зоркий взгляд бывалого моряка на Хигеляка и голосом грустным и взволнованным начал свое повествование.

– Слушайте меня, великий Хигеляк и все доблестное воинство! Вы, конечно, знаете о могущественных королях датчан, что в былые времена добывали победу всего несколькими взмахами своих острых мечей! А в недавние времена Хродгар, взойдя на датский престол, покрыл славой свое королевство. И молодые парни все захотели служить в его войске, и так велика сделалась королевская рать, что решил он построить невиданный доселе пиршественный зал, чтобы мог этот зал вместить все доблестное воинство. Чтобы они, все вместе, могли праздновать свои победы, наполнив оправленные в серебро и золото рога, вспоминать свои ратные подвиги и привечать гостей, сколько бы их ни приплыло к датским берегам. И так огромен и великолепен этот зал, что нет ему в мире равных. Он даже, осмелюсь сказать, богаче и роскошнее, чем тот, где принимает нас сегодня радушный хозяин, господин наш, король Хигеляк. Король Хродгар над парадным входом прибил позолоченные рога могучего оленя, и свой пиршественный зал назвал Хеорот, что на нашем языке означает «Олень».

Сопровождавшие капитана мореплаватели согласно покивали головами, а тот продолжал свой рассказ, и невыразимая печаль звучала в его голосе:

– Но увы! Лучше бы крышей ему послужила раскидистая сосна, а столом пень от старого дуба, лучше бы стены, которые защищали бы его от морских ветров, были бы сплетены из простых ивовых прутьев…

В это время предупредительный слуга подошел и вновь наполнил рог говорившего медовым вином. Капитан отхлебнул из рога, но, не допив, глубоко задумался, продолжая держать его в руках.

– Почему же это? – спросил Хигеляк. – Разве обрушилась крыша этого прекрасного сооружения, или случился пожар?

– Ничего этого не случилось, король Хигеляк, – покачав головой, ответил капитан.

– Ну и слава Всевышнему! – отозвался король.

– Ты слышал, о чем пел твой бард? – отозвался капитан. – Зло прячется по темным углам и оврагам, в лесной глухомани и на дне зыбких болот.

– Ну и… – поторопил его Хигеляк, перестав улыбаться и устремив пристальный взор на капитана.

– И вот что скажу я тебе, славный король геатов. Даже королю в его веселье надо об этом помнить и остеречься того, кто может в ночной черноте услышать радостный смех и победные гимны пирующих.

– Кто может услышать? – переспросил Хигеляк, и все сидящие за столом примолкли, словно прислушиваясь.

Однако снаружи не доносилось никаких звуков, кроме рокота разбуженных теплым весенним ветром волн.

Ты хочешь знать, кто услышал? – вскочив с места, чуть ли не прокричал капитан. – Грендель! Грендель – ночное чудище, человек–волк, Грендель– приносящий смерть. Таится он в самых глубинах прибрежных болот. Там он дремлет в зловонной гнилой темноте И смотрит свои темные, злые сны. Но звуки лютни, радостный смех и заздравные песни потревожили его сон. Нет для него ничего досаднее человеческой радости. Потому что убийца радости он по сути своей. Побрел он туда, откуда доносились ненавистные ему звуки. Шел по болотам, по бесплодной земле, поросшей бесполезным, сорным кустарником, и оказался у дверей прекрасного Хеорота. Двери стояли настежь, король Хродгар не привык осторожничать, да и зачем бы?

Примолкшие слушатели невольно стали кидать настороженные взгляды по темным углам, как бы вдруг испугавшись, не затаился ли там тролль, или гоблин, или еще какой–нибудь дух зла…

– И Грендель двинулся прямо в зал, – устало продолжал рассказчик. – Он был полон ненависти к людям, к их радости и веселью. К тому времени пир уже затих, и люди Хродгара безмятежно спали, устроившись на мягких звериных шкурах. Грендель жаждал человеческой крови. Он напал на людей с такой быстротой, что никто не успел даже вскрикнуть.

Но, когда оставшиеся в живых проснулись на рассвете, Хродгар недосчитался тридцати своих танов, и только кровь на стенах да безобразные гренделевы следы в кровавых лужах поведали им страшную ночную повесть…

Слушатели сидели потрясенные, безгласные, безмолвные от ужаса.

– Злые вести приплыли к нашим брегам, – нарушил молчание Хигеляк. – О страшных делах поведал ты нам, капитан!

– И конца этим страшным делам не видно, – отозвался тот, залпом допив остаток хмельного меда и отложив в сторону рог. – Этот дух зла и смерти не знает утоления своей жажде злодеяний. Ни уговорить, ни умолить его нельзя, нет возможности купить его золотом или богатыми угодьями. Злобный и кровожадный, бродит он, не зная ни сна, ни покоя. Жажда крови и мести людям за то, что они познали истинного Бога, владеет им безраздельно. Он убивает, кого только может, поэтому Хеорот опустел, и лишь таясь и прячась от Гренделя злополучные даны могут спасти свою жизнь.

– О, отважный Хродгар тоже должен прятаться? Никогда не поверю я в это! – воскликнул Хигеляк.

– О нет, – отвечал ему капитан. – Его защищает сам Господь, которого Гренделю не дано познать. Но Хродгар стареет, и сердце его не может превозмочь печали.

Из груди воинов, сидевших на длинных скамьях и, затаив дыхание, слушавших страшную повесть, вырвался печальный и сочувственный вздох. Охватившее их невольное оцепенение отпустило, они разом зашевелились, заговорили, зашумели.

Один из танов короля Хигеляка, высокий, мускулистый, светловолосый, устремил твердый взгляд своих серых внимательных глаз на капитана датчан пристальнее других слушателей. Точно рассказ моряка взволновал его душу сильнее, чем прочих. Это был сын сестры короля геатов, первый и лучший из его воинов, Бео вульф.

Он стремительно поднялся со своего места и решительными шагами направился к высокому резному трону, на котором восседал Хигеляк.

– Господин мой, – сказал он, прямо глядя в глаза королю Хигеляку, – я прошу твоего разрешения отправиться в плавание.

Он кинул быстрый взгляд на некоторых своих друзей: Вэгмунда, юного Хондсио, на Скаэфа; ему показалось, что при пляшущем свете факелов он читает одобрение в их глазах.

Хигеляк пристально посмотрел на блестящего воина и любимого племянника и, помедлив всего лишь одно мгновение, ответил:

– Я, может, и отпущу тебя, только прежде поведай, что ты задумал.

– Задолго до того, как я родился на свет, – отвечал ему Беовульф, – отец мой, Эдгето, убил одного человека из племени Вюльфингов. Опасаясь кровной мести этого могучего племени, он отправился вместе со своей молодой женой и немногочисленной дружиной бороздить моря и даже вынужден был заняться морским разбоем. Однажды шторм прибил его корабль к датским берегам, и при дворе Хродгара этот невольный пират нашел приют, а в лице самого короля обрел такого друга, какого редко можно встретить в беде. Хродгар не просто приютил моих родителей и меня, когда я появился на свет. Он заплатил Вюльфингам вергельд – выкуп – и помирил отца с этим воинственным племенем, а когда мне исполнилось шесть лет, помог нам вернуться к родным берегам. А теперь, как я вижу, Хродгар сам нуждается в надежном друге, и пришло мне время заплатить долги.

Хигеляк глубоко задумался. Тревога пробежала по его лицу.

– Беовульф, – наконец произнес он, – сын сестры моей, ты мне ближе и роднее всех, сидящих за этим столом. Сердце мое обливается кровью от одной мысли, что ты отправишься в это далекое и опасное плаванье. Кто знает, не грозит ли оно тебе гибелью. Но благородному тану надлежит платить долги. Что ж, собирайся в путь. Но помни, отсюда, с высокого утеса, пара нетерпеливых глаз будет вглядываться в горизонт, ожидая, когда там мелькнет парус твоего корабля, возвращающегося на родину.