Текст книги "Мифы и легенды народов мира. Том 6. Северная и Западная Европа"

Автор книги: Ирина Токмакова

МИФЫ И ЛЕГЕНДЫ НАРОДОВ МИРА
СЕВЕРНАЯ И ЗАПАДНАЯ ЕВРОПА

Художник И. E. Сайко

Мифы и легенды народов мира

М68 Северная и Западная Европа: Сборник. – М.: Литература; Мир книги, 2004. – 448 с.

ББК 63.3(0)3

ISBN 5–8405–0585–0

© ООО «РИЦ Литература» состав, оформление серии, 2004

© ООО «Мир книги», 2004

КАЛЕВАЛА
Пересказ в редакции Н. Будур

 
Эти песни пел отец мне,
Вырезая топорище,
Им и мать меня учила,
Оборачивая прялку,
Когда по полу я ползал
У колен ее ребенком.
 

Калевала, Песнь I, 37

Вяйнямёйнен, сын Калева и дочери воздуха, родился на свет уже стариком. Много лет жил он на земле, где еще не слыхать было человеческой речи, не видать было ни дерева, ни былинки. Долго думал он и передумывал, как бы засеять землю, откуда взять семена? Наконец ему вызвался помочь в этом деле великан по имени Сампса Пеллервойнен. Достал он откуда–то семян и начал щедро засевать горы и долины, песчаные равнины и болота травами, кустарниками и деревьями.

Быстро покрылась земля зеленью. Вяйнямёйнен пошел полюбоваться на работу своего помощника и надивиться не мог на это чудо. Но заметил он, что один только дуб не хотел приняться. Долго ждал Вяйнямёйнен, много ухаживал за ним, пока наконец удалось ему, при помощи другого великана, посадить желудь именно на такую почву, какую дуб любит. Дуб действительно принялся очень быстро, но зато уж превзошел все ожидания и даже желания Вяйнямёйнена: он стал расти не по дням, а по часам, и вдруг поднялся так высоко, так широко раскинул свои ветви, так гордо возвысил над землею свою могучую вершину, что ту–чам стало от него тесно на небе, ни одному облаку проходу не стало, а лучам солнечным и лунному свету – доступу к земле. Опять стал думать Вяйнямёйнен: «Как бы срубить это чудесное дерево? Оно скрывает от нас солнце и месяц, а без них ведь не то что человеку на земле, а и рыбе в воде житье плохое!» Но на этот раз не нашлось нигде такого силача и великана, который бы взялся срубить гигантский стоглавый дуб. Вяйнямёйнен, видя это, обратился к своей матери, стал просить ее, чтобы она послала ему на помощь силы всемогущей воды, и не успел еще он окончить молитвы, как вышел из моря крошечный человечек, с ног до головы закованный в тяжелую медь и с крошечным топориком в руках. Вяйнямёйнен посмотрел на него с большим недоверием и невольно покачал головою.

– Ну где тебе, крошка, – сказал он, – срубить такое дерево? Никогда не найдется в тебе на это достаточно силы!

Едва произнес он эти слова, как маленький человечек мгновенно обратился в страшного гиганта: головою упирался он в облака, а ноги волочил по земле; между глазами была у него косая сажень, и много таких саженей – от ступни до колена. Наточив свой топор о кремни и оселки, в три шага очутился он около дуба, ударил по стволу его раз, другой, третий – и рухнул стоглавый на землю, далеко раскинув свои толстые ветви, засыпав море грудою щепок. Счастлив тот, кто успел при этом завладеть какой–либо из его ветвей, – тот стал блаженнейшим из смертных; еще счастливее тот, кто захватил себе одну из его вершин, – тот усвоил знание сокровеннейших чар; хорошо даже и тому, кто успел припрятать хоть один из листиков его. Щепки и осколки его погнало ветром к далеким и туманным берегам Пойолы, где дочери Лоухи бережно собрали их и тотчас же снесли к колдунам, чтобы те обратили их в смертоносные стрелы и оружие.

Едва срублен был дуб, как все опять зацвело и задвигалось на поверхности земли; всего было на ней вдоволь: и ягод, и цветов, и трав, и всяких растений, – не было только гречихи. Мудрый Вяйнямёйнен это заметил и пошел искать семена ее на песчаном берегу моря. Там отыскал он всего шесть гречишных зернышек, бережно припрятал их и потом по совету синицы вырубил лес на огромном пространстве и решил сжечь его, чтобы удобрить землю плодородной золой. Но откуда было ему достать огня? Во время рубки оставил он только одну березу среди поля, чтобы было где небесным пташкам отдохнуть и укрыться от ненастья. Тут летит орел, смотрит на березу и спрашивает:

– Зачем бы это из целого леса уцелела одна береза?

– А затем, – отвечал ему Вяйнямёйнен, – чтобы было где пташкам приютиться, да и тебе самому иногда присесть на отдых.

Такой ответ понравился орлу, и в благодарность за такую заботу Вяйнямёйнена о птицах он достал ему с неба огня и бросил на срубленный лес. Быстро запылало пламя, дружно подхватил его северо–восточный ветер, и скоро на месте прежнего леса была уже только одна куча пепла. Тогда бережно достал Вяйнямёйнен спрятанные им шесть зерен гречихи и стал бросать их на землю, нашептывая вещие слова и прося землю не скупиться на урожай, призывая ее очнуться от долгого, векового сна.

Потом обратился он с жаркою молитвой к Укко, богу неба, и сказал:

 
Укко, ты наш бог небесный,
Ты, что небом всем владеешь,
Всеми облачками правишь!
Пораздумай, поразмысли
И пошли с Востока тучу,
Да и с Запада другую,
Да и с Юга их побольше,
Пусть скорей прольется дождик,
Пусть из тучек мед закаплет,
Чтобы стебли поднялися
И колосья зашумели!..
 

Укко исполнил просьбу премудрого, чудный хлеб созрел в одну неделю, и узнали с той поры люди, как должно его сеять и как за ним ухаживать.

А Вяйнямёйнен стал спокойно жить на плодоносных равнинах Калевалы и петь на досуге свои любимые песни. Широко и далеко на юг и север пронесся слух о его славе, мудрости и о могуществе его песен.

В то время жил на Севере, в стране бледных лапландцев, один молодой певец, по имени Йоукахайнен, который никогда еще не встречал на земле певца, подобного себе. Услышав о славе Вяйнямёйнена, загорелся он желанием помериться с ним силою вещих песен и тотчас решился ехать в Калевалу. Напрасно отговаривал его отец от этого дерзкого замысла, напрасно упрашивала его мать остаться.

– Нет, – отвечал Йоукахайнен, – я и сам не ребенок, сам сознаю свои силы и не потерплю, чтобы кто–нибудь пользовался большей, чем я, славой в песнопении. Разве не видели вы, как лучшие певцы пытались состязаться со мною и как жестоко наказывал я их за такую дерзость, как силой песни своей забивал я ноги их в камень, наваливал каменные глыбы им на спину, грудь и на плечи, нахлобучивал на глаза тяжелую каменную шапку!

И с этими словами вскочил он в свои легкие санки, и вихрем помчал его конь в Калевалу. Едет он день, едет другой, на третий сталкивается лицом к лицу с Вяйнямёйненом, который тоже куда–то ехал и не заметил, что Йоукахайнен мчится ему навстречу, наткнулся на его сани.

– Ты кто такой? – спросил его Вяйнямёйнен. – Откуда явился ты в нашу сторону, что не знаешь, как ездить по нашим дорогам, и наталкиваешься на всякого встречного?

– Я Йоукахайнен, – гордо отвечал юноша, думая поразить премудрого старца одним звуком своего имени.

– Ну, если ты Йоукахайнен, – спокойно возразил ему Вяйнямёйнен, – так ты можешь и уступить мне дорогу, ведь ты гораздо моложе меня летами.

– Что нам считаться летами? Не в возрасте сила, а в знании и в мудрости; если ты действительно тот Вяйнямёйнен, для которого, говорят, нет ничего сокрытого в мире, так давай состязаться в знании, и я тогда только уступлю тебе дорогу, когда увижу, что ты превосходишь меня в мудрости.

– Где мне равняться с тобой в знании и мудрости, – отвечал ему Вяйнямёйнен, – я ведь жил все в глуши, слышал одну только кукушку; ну, да уж если тебе так угодно, так покажи мне сначала, что ты знаешь.

Тогда стал Йоукахайнен в напыщенной и цветистой речи излагать ему самые обыкновенные явления природы и жизни, которые бы и ребенок сумел передать и объяснить не хуже его, он рассказывал ему, как строятся дома, какие где живут рыбы, как где землю пашут, какие где водопады и какие деревья любят расти на горах.

– Это всякий ребенок, всякая баба знает, – смеясь сказал ему Вяйнямёйнен. – Тому, у кого растет борода, стыдно уж и называть это знанием. Нет, ты скажи мне, откуда что произошло, разъясни самое существо вещей!

Йоукахайнен смутился и стал бормотать:

– Вода произошла из гор, огонь – с неба, медь – из скалы…

– И только–то? И эти пустяки ты называешь знанием?

Йоукахайнен прибегнул к последнему средству и стал лгать Вяйнямёйнену, что он был в числе тех, которые создали мир, накрыли его небесным сводом и рассеяли по нем светлые звезды.

– Ты нагло лжешь! – сказал ему мудрый старец. – О тебе и не слыхано было, когда мир создавался.

– Ну, уж если я не сумел очистить себе дорогу знанием, так проложу ее мечом.

– Не боюсь я ни мечей твоих, ни мудрости и не стану меряться мечами с тобою, жалким созданием.

– А, ты не хочешь! Ты трусишь. Так я запою и силою песни обращу тебя в борова и загоню в самый дальний угол темного, грязного хлева!

Не вытерпел Вяйнямёйнен и сам запел свою грозную вещую песнь: море заколебалось, земля задрожала, медные горы застонали, твердые камни испугались, скалы затрещали и рассыпались… От песни его сани дерзкого юноши обратились в жалкий кустарник, а борзый конь – в прибрежный камень, богатая шапка – в темную тучу, мягкий пояс – в мелкие звездочки, а сам Йоукахайнен по горло увяз в мшистой и вязкой трясине.

Тут только постиг он могущество Вяйнямёйнена, тут только увидел он, что нет ему спасения, если его не помилует премудрый и не возьмет назад своих чудных заклинаний. Он стал предлагать ему за свою жизнь и богатое оружие, и коней, и корабли, и золото; но гневный Вяйнямёйнен с презрением отвергал все его предложения и продолжал петь страшную песню, от которой Йоукахайнен все глубже и глубже уходил в трясину. Наконец Йоукахайнен прибег к последнему средству:

– Если ты меня отсюда вытащишь, так я отдам за тебя сестру свою Айно: пусть ткет в твоем доме золотые покрывала и печет тебе медовые хлебы.

Такое предложение понравилось Вяйнямёйнену, гнев его приутих, и отпустил он Йоукахайнена домой, не сделав ему никакого зла и обещая приехать к нему за сестрою. Но едва прослышала сестра Йоукахайнена, что ее хотят против воли выдать замуж за старика, как тотчас сказала, что ни за какие сокровища не решится за него выйти. Напрасно представляла ей мать, как должен был весь их род возвыситься, породнившись с таким мудрецом, как Вяйнямёйнен, напрасно уговаривал ее отец; Айно тихонько ушла из дома, пришла на взморье и бросилась в волны.

Из всех зверей один только бестолковый заяц решился бежать к ее дому и объявить родителям о горькой участи их дочери. Во всем доме, во всем племени поднялся вой и плач… Скоро узнал Вяйнямёйнен об участи своей невесты, и так ему стало грустно, что слезы навернулись у него на глазах, и стал он призывать мать свою на помощь в горе.

– Полно тебе печалиться, – сказала она ему, – ты можешь пособить себе в горе. Ступай на Север, в Похъёлы; там увидишь ты девушек, стройных, высоких, ловких, прекрасных собой. Там–то выбери себе супругу, и поверь мне, что с ней не сравниться будет какой–нибудь бледной и жалкой дочери лапландца.

Мудрый Вяйнямёйнен одумался и решился поступить по совету своей матери. Он оседлал коня своего, легкого, как соломинка, подобного гороховому стебельку, в богатую сбрую, взнуздал его золотой уздечкой, вскочил на него и помчался к негостеприимному Северу, перескакивая одним махом через поля и равнины, через леса и горы, через обширную гладь моря, с берега на берег, так что борзый конь его и копыт в воде не обмачивал.

Между тем Йоукахайнен страшно злобствовал на Вяйнямёйнена и дал себе клятву, что во что бы то ни стало отомстит ему. Мучимый завистью, он долго не мог придумать, как извести мудрого певца финнов; наконец, прослышав о том, что Вяйнямёйнен собирается ехать в Похъёлы, он решился подстеречь его на дороге и убить. Но как? Обыкновенное оружие бессильно против его чар.

И вот Йоукахайнен задумал смастерить огненный лук и такие стрелы, каких ни прежде, ни после того не видывали на свете. Ничего не пожалел он для своего чудного оружия: выковал из мягкого железа гибкую полосу и залил ее на середине толстым слоем светлой меди, которую искусно разукрасил разными выпуклыми изображениями, выложил золотом и серебром. Из адского льна и шерсти адских оленей ссучил он тетиву, натянул ее на огненное оружие, и вот готов был лук, под которым свободно мог улечься медведь, по которому наверху мог бегать борзый конь, по краям веселый жеребенок, а по рогам вертлявый заяц. Потом вырезал он много стрел, оковал их крепким железом, опушил тонкими перьями ласточки и легкими воробьиными крылышками, наточил их наконечники и вымочил в черной ядовитой крови ехидны и других гадов. Напрасно мать Йоукахайнена запрещала сыну своему поднимать руку на мудрого Вяйнямёйнена, напрасно говорила она ему:

– Не убивай его, не прикасайся к премудрому! Со смертью его исчезнут с земли и песни и радости, которые уйдут вслед за ним в подземное царство.

– Пускай все веселье вместе с пением исчезнет с лица земли; мне нет до них заботы, у меня одна забота – убить его!

И залег он на дороге, по которой следовало проезжать Вяйнямёйнену, и день и ночь не смыкал глаз, боясь, чтобы враг его, направляясь в дальние и туманные страны Севера, не проскользнул мимо него незаметно. Однажды ранним утром взглянул Йоукахайнен на северо–запад: далеко, далеко завидел на море что–то темное, синеватое. «Что бы это такое могло быть? – подумал он. – Не облако ли?» Но он вгляделся пристальнее и увидел, что это не облако, а мудрый Вяйнямёйнен мчится по морю на своем волшебном коне, легком, как соломинка.

Быстро выхватил бледный лапландец стрелу из колчана, самую легкую, самую прямую, самую певучую, стал на правое колено и крепко утвердил свой лук на левом, потом натянул тугую тетиву и пустил стрелу, шепча страшные заклинания. Но первая стрела пролетела высоко над головой певца, ударилась об облака и, словно молния, разорвала кудрявые тучки. Вторая, не достигнув своей цели, с такой силой ударилась в землю, что глубоко ушла в нее, чуть не до самой преисподней. Зато третья со зловещим свистом пронеслась прямо навстречу Вяйнямёйнену и пронзила насквозь его быстрого коня. Вяйнямёйнен упал с него в волны, далеко расплескав их в сторону и покрыв большое пространство белой пеной. Поднялся бурный ветер на море, бешено разгулялись громадные валы и понесли мудрого старца вдаль от берега в открытое море…

Злобно стал радоваться на берегу Йоукахайнен, видя, что Вяйнямёйнен упал с коня в воду, и воображая, что убил его наповал своей стрелой.

– Никогда уж больше не видеть тебе, старик, – закричал он, – роскошных полей и равнин Калевалы!

Восемь дней и восемь бесконечно долгих ночей носило Вяйнямёйнена по глубоким волнам беспредельного моря, словно ветку, оторванную от могучей сосны бурным вихрем. Наконец, на девятую ночь силы стали изменять мудрому старцу, руки и ноги его стали коченеть от холода. Он оглянулся кругом – перед ним один и тот же бесконечный ряд волн, позади его все то же ясное небо: нигде никакой надежды на помощь.

– Горе мне, горе, несчастному! – сказал он тогда. – И зачем покинул я свою родимую сторону, зачем вздумал пуститься в дальний путь? Видно, в наказание за это пришлось мне теперь носиться по волнам безбрежного моря, костенея от холода! Горе мне, бедному!

Но вот, издалека, с туманного Севера, летит орел; одним крылом касается он облаков, а другим бороздит волны. Долго кружится он в высоте и вдруг замечает на волнах Вяйнямёйнена.

– Ты как сюда попал?! – кричит он мудрому старцу. – Как занесло тебя в море?

Вяйнямёйнен рассказал ему все, что случилось с ним на пути в Похъёлы, и то, как в течение восьми дней и восьми ночей, не зная покоя, носится он по морю.

– Да и конца я не вижу своим мучениям, – прибавил он в заключение своего рассказа, – сам не знаю, что со мною должно случиться прежде: умру ли я здесь от холода или утону.

– Полно, не печалься, садись ко мне на спину, – сказал Вяйнямёйнену орел, – я отнесу тебя туда, куда ты путь держал: ведь я не забыл того дня, когда ты, вырубая лес под пашню, нарочно оставил посередине ее березу, на которой мне и птенцам моим можно было отдохнуть после долгого и утомительного перелета. Садись же и держись крепче.

Вяйнямёйнен с радостью вылез из воды, взобрался на спину орла, и тот быстрее молнии понес его по дороге, которою одни только ветры да тучи носятся из конца в конец Вселенной; потом, подлетев к обширным границам Похъёлы, бережно опустил он свою дорогую ношу на землю, а сам полетел далее. И остался Вяйнямёйнен один в неведомой ему стране, голодный, промокший до костей и дрожащий от холода. Не было кругом ни деревца, ни кусточка знакомого, нигде не видать было тропинки, которая бы вела на родину, и стало бедному Вяйнямёйнену так грустно, что он горько заплакал, и долго, долго лились его слезы, а вопли далеко разносились в глуши…

В то время у Лоухи, царицы Севера, была красавица дочка, такая умница и такая рукодельница, что другой подобной и во всем свете нельзя было встретить. Вот хоть бы с солнцем, например, поспорила она, что всегда будет вставать с ним в одно время; а между тем она, бывало, уж и встанет, и оденется, и в доме–то все прибрать успеет, а солнышко только что подыматься начнет да выглядывать одним глазком из–за леса.

Как–то встала она однажды спозаранок, вымела свежим веником полы в доме, потом стала выносить сор за дворовый забор на поле и вдруг слышит, что вдали кто–то заливается плачем. Она тотчас же пошла к матери и сказала:

– Я слышала сейчас, как кто–то жалобно плакал вдали, мне кажется, что голос доносился сюда с того берега моря.

Беззубая Лоухи вышла из дома, стала прислушиваться и сказала дочери:

– Слышу и я тоже плач, только по голосу вижу ясно, что плачет это не ребенок и не женщина – так может плакать муж зрелых лет, у которого давно покрыт подбородок густой бородой.

И, быстро спустив на воду челнок, она взяла в руки весла и направилась к тому месту противоположного берега, откуда слышались жалобные вопли.

Вот подъезжает она к берегу и видит, что в густом ивовом кустарнике сидит Вяйнямёйнен и горько плачет. Лоухи сначала приняла его за самого обыкновенного смертного, судя по его всклокоченным волосам и промокшей одежде.

– Глупый ты, неразумный старик, – сказала она ему с насмешкою, – каким это ветром занесло тебя в наш далекий край?

Вяйнямёйнен взглянул на нее с досадою и отвечал:

– Сам я и без тебя знаю, что попал в дальнюю, чужую, незнакомую мне сторону; сам знаю, что мне здесь хуже будет, чем на родине, и что нельзя мне здесь ожидать себе такого почета, как там.

– Да позволь же спросить, кто ты такой?

– Теперь я и сам не знаю, кто я такой; а прежде слыл я первым между всеми певцами на равнинах Калевалы.

Тут только догадалась Лоухи, с кем она имеет дело, и предложила мудрому старцу отдохнуть под кровом от тяжкой усталости и утолить свою жажду и голод. Бесприютный и печальный Вяйнямёйнен на все согласился, утер свои слезы и, усевшись в челнок вместе с Лоухи, мигом очутился на противоположном берегу, у порога ее дома.

Лоухи высушила промокшую насквозь одежду Вяйнямёйнена, напоила его, потом посадила за стол против себя и стала спрашивать:

– Скажи, пожалуйста, отчего же это ты так горько плакал там на берегу, да и теперь все сидишь, понуря голову?

Вяйнямёйнен слишком хорошо знал, что злая и жадная Лоухи никого не отпускает из своего царства без дорогого, тяжкого выкупа, и заранее тужил при мысли, что ему, быть может, долго не придется вновь увидеть своей родины, потому что Лоухи могла потребовать от него невозможного.

– Как же мне не грустить и не плакать, – отвечал он, – когда вот несколько дней сряду носило меня по бурному морю, истомленного, измученного прибило наконец к чужому берегу, на который мне и смотреть–то постыло; мне здесь каждый сучок глаза колет, каждая ветвь грубо хлещет меня по лицу. Мне здесь все чужое, один только ветер мне знакомый, только одно солнце и ласкает здесь меня, бедного, на этой горькой чужбине.

– Ну, полно тебе грустить! – продолжала хитрая ведьма. – Будто не все равно, ведь и здесь также буду я кормить тебя сладким мясом жирных лошадей и поить крепким медом.

– Что мне в этом? – с досадою отвечал Вяйнямёйнен. – По мне лучше на родине напиться чистой воды из башмака, чем на чужой стороне пить мед из золотого кубка!

– Ну, уж если тебе так хочется вернуться на родину, так я, пожалуй, отпущу тебя, и дорогу тебе укажу, и сани тебе дам, только с уговором…

– Требуй чего хочешь, – с радостью отвечал ей премудрый старец, – если хочешь серебра или золота, так бери его сколько угодно!

– Что мне серебро и золото, – отвечала Лоухи, слишком хорошо знавшая могущество Вяйнямёйнена, – на что оно мне? Золото и серебро – пустяки; я от тебя потребую чего–нибудь поважнее. Я дам тебе лебяжье перо, каплю молока, клочок бараньей шерсти да зерно гречихи, и из них должен ты сковать мне мельницу Сампо и сколотить к ней пеструю крышку. Если ты сумеешь это сделать, так я не только отправлю тебя на родину, но еще сверх того отдам за тебя старшую и самую красивую из дочерей моих.

На это старый и мудрый Вяйнямёйнен покачал головой и сказал ей;

– Нет, я не сумею выковать тебе Сампо, не сумею сколотить к нему пеструю крышку. А вот, если ты меня отпустишь на родину, так я обещаю тебе, что заставлю брата своего Илмаринена выковать для тебя Сампо. Он ведь такой кузнец, какого и в целом свете не найти; посмотри–ка на небо: ведь это его работа – он выковал эту крышку для воздуха, да так искусно, что ты на ней нигде не отыщешь следа его клещей или молота. За него и дочь свою выдай; видно, не мне на долю выпало счастье быть ее мужем; только отпусти меня.

Лоухи взяла с него слово, что он вместо себя пришлет своего брата–кузнеца и заставит его выковать ей Сампо, это чудное сокровище, в котором должны заключаться все блага жизни; потом усадила его в сани, дала ему в руки кнут и вожжи и сказала:

– Как поедешь ты на родину, не выходи из саней, пока конь твой не устанет, не гляди по сторонам, пока не завечереет, не поднимай головы, пока не доедешь до дому, а не то – не миновать тебе беды.

И помчался Вяйнямёйнен на родину, весело помахивая кнутом, не оглядываясь ни направо, ни налево и только все понукая свою лошадь, быструю, как ветер.