Текст книги "Куколка (СИ)"

Автор книги: Ирина Воробей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Впервые мне дарят подарок и тут же уничтожают прямо у меня на глазах, – заметил Вадим и усмехнулся.

Остальные тоже посмеялись, и все принялись собирать осколки.

После двух все стали расходиться. До этого момента все громко смеялись и обсуждали что-то интересное, а потом все разом резко устали и решили отправиться спать.

– А я утром еще переживал, как мы здесь устроимся. Здесь ведь всего четыре комнаты и четыре двуспальных дивана. Думал, разделить Дэна с Алисой сначала, но, видишь, как оно удачно все сложилось, – говорил Вадим, вдевая советское шерстяное одеяло в пододеяльник.

Они сидели на старом раздвижном диване-книжке, что стоял у стены напротив окна в бывшей спальне его родителей. Помещение было полупустым. Осталось (или было так всегда) только самое необходимое: диван, комод и пуфик. Стены сохранили натуральный деревянный цвет без какой-либо отделки. Украшали их неумело нарисованные прованские пейзажи на холстах без рамок. Пока Вадим готовил постель, Татьяна разглядывала их со вниманием. Все они были похожи на работы импрессионистов, но девушка не знала, на какие именно. На каждом холсте в правом нижнем углу черными красками были выведены три латинские буквы «VDM».

– Это я в детстве рисовал, когда в художке учился, – заметив ее заинтересованность картинами, сказал Вадим. – Маме нравились все мои работы, она их развесила по всему дому. Хотя они просто учебные. И нарисованы-то коряво.

Он сам себе усмехнулся.

– Нет, красиво, – задумчиво ответила Татьяна.

Потом он сообщил, что постель подана, и начал раздеваться. Татьяна потушила свет и переоделась в пижаму. Это было так странно для нее – ложиться в постель вместе с кем-то, раздеваться при ком-то, чувствовать на себе чей-то жадный взгляд, пожирающий при сумеречном свете каждую деталь ее тела. Чувства неловкости и неуверенности снова настигли ее. Она хотела прикрыть руками причинные места, хотя они и так были закрыты ночной рубашкой и шортиками. Татьяна медленно подошла к дивану, немного волнуясь. Вадим лежал у стены, подперев голову локтем, и не сводил с нее глаз. Она села на краешек аккуратно, не осмеливаясь залезть под совместное одеяло.

– Ты чего? – смеясь, спросил Вадим – Это из-за утра, да? Ты все-таки не дашь мне шанс реабилитироваться?

Она рассмеялась.

– Чего боишься? Иди ко мне, – сказал он негромко и, обхватив ее одной рукой за плечи, положил на себя, заставив тем самым лечь целиком на диван.

Татьяна накрылась одеялом. Они легли на бок. Вадим обнимал ее сзади, повторяя изгибы ее тела в поясе и в коленях. Он плотно прижал ее к себе и снова втянул запах волос. Татьяна улыбнулась. Чувство неловкости пропало. Сразу стало уютно и безопасно.

– Я не шутил, когда говорил, что люблю тебя, – сказал он тихо ей на ушко.

Татьяну пронзило приятное волнение. Эти слова были сказаны так нежно и так кстати, что ей захотелось расплакаться, но она только зажмурила глаза, ничего не отвечая. Вадим выждал какое-то время, а потом начал целовать мочку ее уха. К волнению прибавилось возбуждение, и Татьяна, повернувшись к нему лицом, начала целовать его в губы. В эту ночь он реабилитировался дважды.

Они не спали до самого утра. Татьяна и не подозревала в себе такой страсти. Она полностью и с жаром отдалась ему вся, забыв про все свои установки, нравоучения отца и границы этой комнаты. Она стонала от приятного изнеможения, к концу переходила на крик, а потом резко замолкала, расплавляясь в его руках. И было плевать, что все в этом доме было слышно. Весь дом предался любви. Из других комнат тоже доносились стоны, скрипы и ритмичные стуки. Так что никому до других не было дела.

Проснувшись, Вадим пристал к ней еще раз. И они еще раз занялись сексом, не таким страстным и громким, как ночью, но зато таким, который бодро заряжал на весь предстоящий день. Татьяна лежала на спине, голая, полностью расслабленная, без одеяла. Вадим поцеловал ее в живот и поднялся с кровати. Он тоже выглядел счастливым. И ей это нравилось. Парень тихонько напевал песню на английском языке. Он подошел к окну и растворил его, впустив в заполненную страстью и потом комнату свежий воздух.

– Который час? – спросила Татьяна спокойно, перевернувшись набок, лицом к свету.

Вадим посмотрел на телефон и ответил, что до часа осталось 7 минут.

– Черт, мне надо домой, – с тревогой воскликнула девушка.

На лицо Вадима тут же выступила гримаса разочарования. Он развернулся к ней лицом, присев на подоконник. Свет сильно затемнял его, поэтому Татьяна не могла прочитать настроение парня, но недовольный голос выдавал его с потрохами.

– Зачем тебе куда-то спешить?

– Ну, как зачем? Успеть вернуться к тому времени, к которому должны вернуться мои однокурсники.

– А какая разница? Вернешься, когда захочешь сама.

– Я хочу сейчас! – от нарастающего волнения вскрикнула Татьяна. – Их автобус должен быть в городе в три.

– То есть ты не собираешься отцу ничего рассказывать?

Парень скрестил руки на груди.

– Что рассказывать? Зачем? Ты же знаешь, как он к этому относится.

– Ну, и что? Рано или поздно ему придется это принять. Или...

Он остановил сам себя и надолго замолчал. Татьяна отдала бы все, чтобы видеть его лицо полностью, но оно скрывалось в тени, а влетающий в комнату свет и ясное небо слепили ее. Она тоже ничего не говорила, потому что не знала, что сказать. Для нее было совершенно логичным и нормальным ничего отцу не рассказывать. Она боялась себе представить, что будет, когда он узнает. «Ему нельзя знать!» – повторяла девушка в голове.

– Ясно, – внезапно, после нескольких минут молчания сказал Вадим, подходя к пуфику за одеждой. – А что дальше? Ты всю жизнь будешь прятать от него свою личную жизнь? Убегать, как подросток? Как ты себе это представляла? Всю жизнь по закоулкам целоваться, а домой, к отцу, приходить девственницей? И в 40 лет так будет?

Он судорожно натягивал на себя трусы, джинсы, футболку. Голос его начинал дрожать от злобы. Лица она по-прежнему не видела. Татьяна съежилась на диване, зажав ногами одеяло. Дыхание ее стало прерывистым. Глаза наполнились влагой.

– Ладно, одевайся. Кофе попью и отвезу тебя. Минут через 15 поедем, – бросил он грубо и вышел из комнаты.

Татьяна накрылась одеялом с головой и десять минут лежала так, сжимаясь от душевной боли, а потом, переборов себя, начала собираться. Она быстро оделась, покидала вещи комком в рюкзак, умылась и вышла на улицу, где в беседке, стоя, Вадим пил черный кофе. Она хотела к нему подойти и крепко-крепко обнять сзади, но тут из туалета вышел Дэн и начал всем махать рукой. Вадим пошел ему навстречу, игнорируя Татьяну. Друг дружелюбно протянул ему руку, готовясь совершить ритуальное приветствие, но Вадим, замешкавшись, посмотрел внимательно на его руку и со словами “Обнимемся, брат” крепко прижал его к себе. Дэн рассмеялся, поняв, в чем дело, Вадим посмеялся следом. Татьяне было не до смеха.

Вадим еще с минуту рассказывал Дэну, как закрывать дом и куда все убирать, а потом пошел заводить машину, по-прежнему, не глядя на Татьяну. Дэн понимающе наблюдал за обоими. Когда они встретились с Татьяной глазами, она покраснела. Парень подтянул правый уголок губ наверх и поджал подбородок. Из этого получилась странная, выдавленная насильно, измученная усмешка, которая вкупе с печальным взглядом показалась Татьяне удручающей.

Вадим вывел машину за пределы двора и жестом пригласил девушку садиться. Она махнула Дэну рукой и побежала к автомобилю.

Самым тяжелым было вытерпеть это угрюмое молчание в течение двух часов непрерывной езды, что Татьяне теперь казалось невозможным. Она не находила себе места в тесном салоне. Вадим специально громко сделал музыку, что заглушало даже собственные мысли. Он смотрел только прямо перед собой на дорогу, а Татьяна, приложив лоб к окну, глядела на небо и быстро меняющиеся сосны. Руки она положила на колени, ноги свела вместе и склонила чуть вбок. Только в этой позе она смогла усидеть дольше пяти минут. До этого она целый час елозила на сиденье, перебирала ногами, не знала, куда деть руки, только голова всегда была повернута к двери. Вадим казался спокойным, но хмурым.

На горизонте стали появляться темно-серые и сине-фиолетовые тучи, грозовые, страшные, не предвещающие ничего хорошего. Хотя над ними небо продолжало сиять своей чистой голубизной, а солнце припекало сквозь стекло. Татьяне было душно. Ощущение, что она является курицей в рукаве для запекания, пекущейся в духовке, не покинуло ее, даже когда она открыла окно наполовину.

Примерно на середине пути машина заглохла. Они резко остановились, протарахтели еще несколько метров и встали чуть наискось прямо на дороге. Из-под капота пошли струйки пара. Вадим выругался жестким матом. Татьяна вжалась в сиденье и в панике думала: «Неужели опять? Ждать еще час? Даже больше! О, черт! Я опоздаю. Отец все узнает». Вадим попросил ее сесть за руль, а сам вышел, чтобы дотолкать машину до обочины. К его счастью, дорога была покатая и клонилась в нужную сторону.

– Опять охлаждение? – жалобно спросила Татьяна.

– В этот раз, по ходу, совсем...

Вадим достал сигареты и зажигалку. Татьяна сидела на водительском сиденье и ждала, когда он начнет что-нибудь предпринимать. Но он пять минут просто курил, глядя в уходящий вниз конец дороги. Других машин здесь не было. Дорога явно не пользовалась популярностью, о чем говорило ее полуразрушенное состояние. Если здесь и был когда-либо ремонт, то он был до рождения Татьяны.

Наблюдая за тем, как парень делает глубокие затяжки и выплескивает густые клубы серого дыма в атмосферу, Татьяна чувствовала, как нарастает в ней тревога. Она дрыгала ногой, положив одну на другую, а руки, одну в другой, сжимала в большой сцепленный кулак.

– Ну, и чего ты тянешь? – нервно спросила она, не дождавшись, пока он докурит вторую сигарету.

– А я никуда не спешу, – спокойно ответил парень, продолжая смотреть на дорогу.

– Ты это специально? Ты специально хочешь меня подставить?! – вскричала Татьяна, выйдя из машины. – Ты не понимаешь? Отец меня убьет! Если он узнает, что я провела с тобой эти выходные, а не с однокурсниками, он... он... – она уже начала задыхаться от волнения. – Он... Не знаю, что он со мной сделает.

– Он должен был тебя убить еще после нашей первой ночи, – ни на йоту не повысив голос, ответил Вадим и сделал еще затяжку.

– Тебе смешно?! А я серьезно. Мы с тобой тогда точно больше не увидимся!

Она закрыла лицо руками, не выдержав давления, и тихо заплакала.

– А смысл?

Татьяна сквозь слезы посмотрела в его пустые глаза, и ее пробил озноб.

– Как хочешь, – шмыгнув носом, ответила она.

Истерика постепенно сходила на нет, но тревога оставалась такой же сильной.

– Как я хочу, не получается, – ответил Вадим с раздражением.

Он сделал последнюю затяжку. Сигарета возгорелась оранжевым пеплом и продолжила тлеть. От нее остался только фильтр. Вадим бросил оба окурка в пепельницу, что была в машине, сев на водительское место. Оставаясь в таком положении, он позвонил Дэну. Татьяна слышала недовольные протяжные возгласы друга, но Вадим просто и четко сказал ему, что надо, и повесил трубку.

– Часа через полтора будут.

Затем снова наступило молчание. Для Татьяны каждая минута была бесценна, а тут целых полтора часа. Они ведь и так выехали, чуть-чуть опаздывая, но разница в несколько минут была бы незаметна, но полтора часа! Отец точно начнет бить тревогу и звонить всем, тогда и узнает, что Татьяны с однокурсниками не было. Она нервно ходила взад-вперед, заламывая себе руки и кусая губы. Ее бесило, что он ведет себя так спокойно, отстраненно и ничего не делает. Вадим сидел в кресле, не двигаясь. Она не могла видеть его лица, но была уверена, что оно сейчас не выражало никаких эмоций, только злорадное равнодушие. В панике ей казалось, что он все делал ей назло, курил слишком медленно, медленно разговаривал с Дэном, даже сидел сейчас молча тоже ей назло.

– Ты решил мне так отомстить?

– За что? – устало спросил парень.

– За то, что я тебя отшила!

Татьяна начала ходить вперед-назад, быстрее и сильнее заламывая руки. Вадим приложил руку к лицу и опустил голову, мотая ей в отчаянии.

А ты меня отшила? Я надеялся, что ты хотя бы задумаешься.

Он попытался посмотреть ей в лицо, но Татьяна не останавливалась. В ней кипела смешанная буря эмоций, самых очевидных и самых глубоко закопанных, в которых она не могла разобраться сама. То были страх, возбуждение, злость, отчаяние, сожаление и мелкие примеси всего остального. Она никак не могла вычленить что-то одно, чтобы сконцентрироваться на этом чувстве и попытаться его осмыслить. Сила этих эмоций была именно в их смешении, диком, вихревом и хаотичном.

Они не разговаривали минут двадцать. Татьяна ходила вокруг машины, не замечая ничего вокруг. Дорога, сосны, небо – все это закружилось в урагане ее эмоций и еще больше дезориентировало. Она наворачивала прямоугольники вокруг машины большими, строгими шагами с таким видом, будто решает одну из семи загадок тысячелетия. Вадим все это время сидел в автомобиле.

Потом он вышел, чтобы опять покурить. Татьяна, забывшись, уткнулась головой прямиком в его грудь. Вадим немедля ее обнял, крепко прижав к себе. Тогда Татьяна разрыдалась. Она долго плакала, надрываясь, как будто ее сотрясали судороги. Рев приглушался его телом, которое быстро намокло под бурным потоком ее слез. Он не распускал объятий, не давая ей двигаться. Сначала она просто рыдала ему в грудь, опустив руки вдоль боков, а потом тоже начала его обнимать и прижиматься сильнее.

– Я не могу встречаться с тобой, вечно скрываясь от твоего отца. Не хочу, чтобы в самом разгаре свидания ты брала и уходила, боясь спалиться. И тем более... – он тяжело вздохнул, не распуская объятий. – И тем более не выдержу, если через три года, когда отец, наконец, обо всем узнает, ты просто придешь и скажешь мне: «Адьос, амиго! Папа не разрешает, так что прости».

Татьяна продолжала стоять неподвижно, уткнувшись в его теплую грудь. «Три года?! Какие три года?!» – думала она. Она ведь дальше трех дней не заглядывала в будущее, а тут целых три года. Он снова выдержал паузу, затем продолжил рассудительным и спокойным тоном.

– Меня уже бросали после трех лет отношений. Год мы жили вместе. После этого мне многое в жизни пришлось пересмотреть. Я очень долго отходил. И не хочу повторений, – говорил он тихо, слушая, как приглушается ее плач.

– Я же не виновата, что тебя бросили, – подняв голову, в отчаянии ответила Татьяна, поскольку не знала, что еще может сказать.

Лицо Вадима приняло выражение скорби и недопонимания. Объятия его невольно разжались. Руки еще остались на ее локтях, но мысленно он уже полностью от нее отстранился.

– Зачем ты тогда поехала? О чем ты думала, когда трахалась со мной?

Он скользнул острым взглядом по ее лицу. Его вульгарный язык прорезал ей уши. Но заболело сердце.

– Не знаю. Ни о чем, – ответила она, не поднимая головы.

Парень с досадой отвернулся. Она подняла на него заплаканные глаза. Они встретились взглядами. Вадим выглядел немного потерянным. Рот его под нажимом превратился в одну неровную линию. Он нахмурил брови, что-то обдумывая. Отведя глаза в сторону, он застыл на какое-то время, а потом полностью отошел. Снова у него в руке появились сигарета и зажигалка. Вскоре дым долетел до Татьяниных ноздрей. Она невольно вдохнула его глубоко и закашлялась. Только тогда Вадим взглянул на нее, но быстро перевел взгляд на землю и отошел еще дальше.

– Пойми, через это надо будет рано или поздно пройти. И лучше рано, – голосом молящего проговорил он между затяжками, развернувшись к ней.

– Это ты пойми! Я не могу! Я не могу так с отцом поступить. Он ради меня жертвовал всем! Всем! И любовью своей тоже жертвовал!

– Ну, его ведь никто не заставлял!

– Меня тоже!

Вадим резко двинул головой назад, будто невидимая волна прошла сквозь него. Татьяна смотрела на него растерянно, сжимая губы до боли. Хотелось наказать их за такие слова. Парень думал о чем-то своем, не переставая смотреть на нее. Его взгляд не был злым или обиженным, скорее, разочарованным, но с каждой секундой становился все более хмурым и озадаченным. Татьяна чувствовала, как последний уголек тепла тлеет на дне его глаз. Когда он совсем погас, Вадим на секунду закрыл их и снова уставился в землю, так ничего больше и не сказав.

Паника в Татьяне утихла так же резко, как и возникла. Слезы уже не текли. Дыхание восстановилось. Она осознала, что наговорила лишнего, но вынуть слова из его ушей и запихнуть их обратно в глотку было невозможно. Она вся сникла и присела на корточки, обхватив голову руками.

Остаток времени они провели порознь, игнорируя друг друга, будто жили в параллельных вселенных. Татьяна, скрестив руки на груди, гуляла вдоль дороги, отмеряя сто шагов вперед, разворачивалась и делала сто шагов назад. Вадим то сидел в машине, то выходил покурить. Татьяна не считала, но могла предположить, что он выкурил за это время не меньше половины пачки. Он выглядел статичным издалека. Только частое и быстрое курение выдавало его нервозность. Он стоял, опершись корпусом на кузов автомобиля сбоку, и смотрел на небо, прибавляя к тянувшимся с севера тучам клубы своего смолистого дыма. Дым долго стоял в безветренном воздухе, плавно расплываясь во все стороны, постепенно становясь невидимым. Не успевал раствориться первый выдох, как в него уже врезался второй, еще более густой и плотный. Иногда он выпускал дым небольшими кольцами, которые уже на расстоянии 20 см превращались в рассеянный туман.

Татьяна старалась себя успокоить, хотя ей хотелось рвать и метать. Она злилась на себя и на Вадима за то, что ей опять придется что-то придумывать, врать отцу, выкручиваться. Она искренне не понимала, какое право Вадим имеет с ней ругаться, почему обижается и чего-то требует. Она ведь ничего ему не обещала. Она ведь с самого начала рассказывала ему об отце. Он ведь должен понимать, что ей грозит за непослушание. «Почему я должна входить в его положение брошенного, а он – в мое нет? Ему никогда этого не понять. И, вообще, он – эгоист, думает только о том, как ему будет хорошо. И еще через целых три года! Да за три года в мире может случиться пять климатических катастроф и три ядерных войны! – размышляла она судорожно, шагая по мелкому неудобному гравию, что порой отдавался болью в ногах при неудачном попадании на выступающий камень. – Он ведь не знает моего отца! А я не знаю его! Может он своим эгоизмом заслужил, чтобы его бросили!». На этой мысли она ударила себя ладонью в лоб, сокрушаясь перед собственной несправедливостью. Она снова посмотрела на парня. Он сидел в водительском кресле, держа руки на руле, будто собирался куда-то ехать, и задумчиво смотрел на дорогу. На секунду они пересеклись взглядами, но тут же оба отвернулись в разные стороны. Опять возникло невыносимое чувство неловкости. Теперь ей и не верилось, что всего пару часов назад он мог спокойно поцеловать ее в любую часть тела и она бы отреагировала на это как на прикосновение ветра. И от воспоминания об этом сердце сжалось, надув сосуды по всему телу.

Вскоре послышался звук мотора. На горизонте замелькала черная точка. Она быстро приближалась и вскоре полностью превратилась в полноценный черный автомобиль, за рулем которого сидел Дэн. Алиса с комфортом расположилась на пассажирском сиденье, заснув в позе эмбриона.

Татьяна была на сто шагов позади автомобилей, поэтому не слышала весь их разговор. Она специально остановилась поодаль. Дэн негромко что-то спросил, Вадим с неохотой ему коротко ответил. Затем Дэн начал доставать из багажника трос и соединил им автомобили. Все это время Татьяна оставалась в своей зоне отчуждения. Дэн с Вадимом разговаривали о чем-то отстраненном. Иногда до Татьяны доносился негромкий смех. Она вертелась на одном месте, хмурилась, скрещивала руки и вновь их распускала, но не подходила. Так продолжалось минут десять.

Потом раздался крик:

– Таня, едем!

Вадим махнул ей рукой, приглашая садиться. Она снова скрестила руки и быстро направилась к парням. Дэн, не дождавшись ее, сел в свою машину. Вадим сидел на месте водителя пристегнутым. Татьяна села, не глядя на него. Он тоже не желал на нее смотреть. Потом, когда все пристегнулись, Вадим подал Дэну сигнал и тот стартовал, тягая за собой и их автомобиль. Так они и поехали в угрюмом молчании, продолжая игнорировать друг друга.

Татьяна пусто смотрела на дорогу. Пейзажи почти не менялись по пути. Вдоль дороги все время были сосны. Изредка попадались небольшие деревеньки с полуразрушенными деревянными домами и дворами. А в остальном глазу не за что было зацепиться: сплошная хвойная зелень, серо-коричневый гравий и бесконечное синее небо.

Ближе к городу начались более оживленные поселки, крупные загородные торговые комплексы, склады и заводы. Татьяна чуть поуспокоилась. По Вадиму было непонятно.

– Скажи свой адрес, – спросил он, не глядя в ее сторону, когда они въезжали в город.

– Зачем? – испугалась Татьяна.

– Ну, хочешь здесь выходи, конечно, – саркастически ответил он.

Татьяна вздохнула.

– Я до тебя доеду, а там сама до дома доберусь.

Она начала заламывать руки и снова поежилась на сиденье. Вадим только хмыкнул, не удостоив ее больше взглядом. Остаток пути они также проехали молча. Для Татьяны это было невыносимое молчание. Ей было жарко, как будто она была казненной ведьмой во времена инквизиции, только пожар исходил не снизу, а сверху. Она на полную открыла окно и высунула наружу голову. Сильный ветер захлестал ее по лицу. И тут же ей вспомнилась казнь розгами, но это было лучше, чем жар. В ее представлении волосы должны были красиво развеваться на ветру, исходя плавными волнами, но на деле они только запутывались, превращаясь в рыболовную сеть. Солнце слепило глаза еще сильнее. В рот летела пыль. В общем, ощущение было не самым приятным, поэтому она быстро вернулась на место и закрыла окно на две трети. Тело лишь пару мгновений после ощущало прохладу.

Дэн завернул во двор под арку и припарковался с торца здания, притащив за собой Вадима и Татьяну. Мотор седана еще не заглох, а Татьяна уже открыла дверь. Она взяла с заднего сиденья свой рюкзак и, не оборачиваясь и ничего не говоря, направилась к выходу, обходя здание. Уже подходя к арке, она услышала громкий металлический звук удара чего-то хрупкого обо что-то твердое, маты и крик Дэна «Вадим!». На секунду ей захотелось обернуться и посмотреть, что случилось, но она себя остановила и вышла на оживленную улицу.

На автобусной остановке она заказала такси и отправилась домой в паршивом настроении. Эта ссора с Вадимом уже вытрепала ей все нервы, но ведь ей предстояла еще более тяжелая ссора. На часах уже была половина шестого. Отец не звонил, но, наверняка, уже ждал ее с допросом. Он уже не беспокоился, где она, он точно знал, с кем она. Это заставляло ее тяжело вздыхать. «Зачем я согласилась? Какая я дура! Я же решила, что не буду больше с ним видеться?! – отчитывала она саму себя. – Почему я так легко согласилась?».

По лестнице до квартиры она поднималась как на эшафот. Медленно поворачивала ключ, словно с каждым разворотом экзекутор острее точил лезвие топора. Искры от трения разлетались в ее голове с металлическим звуком. Она отворила дверь и в глазах помутнело, словно на нее надели холщовый мешок. Тут же перед ней возник отец, в черном фартуке палача, злой и готовый к казни. Татьяна быстро подняла на него стыдливый взгляд, но не успела даже моргнуть, как хлестким ударом костлявая ладонь рассекла ей щеку. Она качнулась назад по инерции и уперлась боком в дверь. Рот ее открылся в немом крике боли от неспособности воспринять ситуацию. Это случилось впервые. Щеку жгло. Она сразу же схватилась за нее рукой. Бросив испуганный взгляд на отца, она увидела, как тот пыхтит от гнева, сжимая кулаки до побеления костяшек. Глаза его налились кровью, лицо на пару секунд застыло в бессильной гримасе злобы.

– Ах, ты профурсетка! Какая же ты дрянь! – начал он кричать, грозя ей пальцем. – Ты меня опять обманула? Обхитрила?! Думала, я не узнаю?!!

Он сделал рывок вперед, но ноги остались на месте, а руки с кулаками ушли чуть назад.

– Можешь даже не стараться что-то придумывать! Я знаю, с кем ты была! И не важно, где! Мое терпение лопнуло! Мало того, что ты свою балетную карьеру загубила, так еще и личную жизнь хочешь! Я тебя не для этого растил! В отличие от тебя, во мне еще осталось немного разумности! И раз ты не хочешь по-хорошему, то будет по-плохому!

Он сорвал с ее плеча рюкзак и распотрошил его. Все вещи неряшливой кучкой вывалились на пол. Косметика разлетелась в разные стороны. Телефон залетел под тумбу. Отец дрожащими руками поднял его и с трудом вытащил оттуда сим-карту. Из ящика тумбы он достал ножницы и разрезал ее. Татьяна смотрела на это молча, все еще держась за щеку. Она ничего в этот момент не чувствовала, сконцентрировавшись на боли от пощечины, и отказывалась что-либо понимать.

– Все! Месяц ты не будешь пользоваться ни телефоном, ни интернетом и никуда не будешь выходить. Я сажаю тебя под домашний арест.

Он выдернул из ее второй руки ключи и сунул их в карман фартука.

– Прочь с глаз моих! Сиди в комнате и думай над своим поведением. Подумай, каково отцу, когда его обманывают. Да еще так нагло!

Татьяна молча подчинилась. Она не стала ничего собирать, а просто проволочила ноги до своей тюремной камеры на ближайший месяц, закрыла на ключ дверь и плюхнулась на кровать, лицом в подушку. Она все уже выплакала утром, поэтому сейчас даже глаза не слезились. И на душе было неестественное спокойствие, вызванное пустотой.

***

Первая неделя тянулась бесконечно долго. Татьяна ничего не делала. Часами сидела на кровати и смотрела в пол, перекручивая всю историю с начала до конца. Она переосмыслила уже все вариации событий, много рассуждала о своем поведении, эмоциях и чувствах, пытаясь понять собственную мотивацию, потом пыталась понять и Вадима, и отца, но, в итоге, только сложнее все запутала и завязала сверху тремя морскими узлами. Она проклинала себя, Вадима, весь белый свет. Один раз заплакала в голос, когда отец ушел на работу.

Она каждое утро просыпалась как обычно, как все дни за последние 8 лет до этого, лежала в кровати, прислушиваясь к копошениям отца, вслушивалась, как он поворачивает ключи в двери – единственным выходом для нее в мир. Потом вздыхала и поднималась с кровати, завтракала и умывалась, чтобы ничего не делать. Ей остро не хватало чьих-нибудь внимательных ушей, чтобы она могла сбросить балласт, высказав все за один раз, или хотя бы не закрывающегося рта, чтобы она отвлеклась и больше не мусолила собственные переживания. Но она была в квартире совершенно одна большую часть дня. Затем приходил отец, и она закрывалась в комнате. Отец не пытался к ней стучаться. За всю неделю они ни разу не встретились.

В воскресенье Татьяна долго не выходила из комнаты. За предыдущие шесть дней она заметно успокоилась и перестала злиться на себя, поэтому с утра начала делать привычную разминку. Проведя все это время в полу лежачем состоянии, ее тело захотело движения. Она чувствовала, как кровь застывает в венах, замедляя все остальные процессы. Руки, ноги и спину ломило от застойности. Организм, привычный к изнуряющим тренировкам, напрашивался хоть на какую-нибудь нагрузку. Она занималась целый день, повторяя одни и те же ритмичные движения. Отец снова стряпал что-то творожно-песочное. Татьяна не сразу определила, что это будет чизкейк. Из-за тренировок и голодовки к вечеру она почувствовала, как начинает кружиться голова. Пора было остановиться и что-нибудь съесть. Ей очень не хотелось выходить на кухню и встречаться с отцом, но с голодом невозможно бороться. Она осторожно приоткрыла дверь, сначала на треть, потом на половину, будто ожидала засады. Услышав, как журчит кран на кухне и гремит стеклянная посуда, она смелее распахнула дверь и медленно, на цыпочках отправилась на кухню.

Отец в своем страшном инквизиторском фартуке стоял у раковины и мыл чашку в хозяйственных перчатках. Из приемника на холодильнике играла легкая фортепианная мелодия. Несмотря на вечернее время на кухне было светло как днем и без искусственного освещения. В духовке допекался белый круглый пирог с крапинками красных ягод. Увидев Татьяну, отец немного опешил и замер, чуть не выронив намыленную чашку.

– Проголодалась? – догадался он.

– Да, – смущенно ответила Татьяна и отвернулась к окну.

Сквозь открытую нараспашку створку в комнату поступал свежий воздух. Иногда течения ветра касались голых Татьяниных рук, приятно охлаждая. За окном стояла отличная погода. Тучи уходили за горизонт. Под солнцем плавали небольшими кучками легкие белые облака. Снизу доносились детские веселые голоса и гул машин. Где-то вдалеке пищала сирена. «А мир-то продолжал существовать как ни в чем не бывало! – подумала Татьяна, улыбнувшись про себя. – Что бы ни казалось концом, это не конец. Это всего лишь точка, обозначающая вырванный из контекста отрезок». Татьяна заметила, что предшествовавшая неделя взаперти в полном одиночестве способствовала развитию философского мышления.

Отец украдкой поглядывал на нее, но все еще боялся смотреть открыто. Он, как обычно, с должной заботой наложил в тарелку тушеные овощи в сливках и сверху кинул запеченную индейку, разогрел все это в духовке и поставил на стол перед Татьяной. У нее свело желудок. По всей кухне разнесся рокот журчащего живота.

Отец вернулся к мойке, а Татьяна набросилась на еду. Первые 5 минут в комнате царило молчание, пока отец не прервал его.

– Прости меня, Куколка, за пощечину.

Он прочистил горло. Татьяна не стала на него смотреть. Она положила уже взятую вилкой брокколи обратно в тарелку, думая над тем, как лучше ответить. Но отец, не дождавшись, продолжил.

– Знаю, я сильно перегнул палку, но я был в состоянии аффекта!

Он развернулся к ней всем корпусом.

– Ведь я прощал тебя до этого не один раз! Ты же знаешь, как я не выношу ложь!

– Да, – ответила девушка, разглядывая зеленые пучки брокколи. – Ты меня тоже прости. Все это было зря. Я ошибалась.

– Вот видишь! Я знал, что все это плохо кончится! – воскликнул отец с самодовольной улыбкой и сел за стол напротив нее.

– Мы с ним больше не увидимся. Обещаю.

Татьяна не без труда подняла на отца грустный взгляд и всмотрелась в его заинтересованные глаза. Это уже не был палач с топором, хоть фартук на нем остался тот же. Это снова был ее отец, заботливо улыбающийся и глядящий на нее с любовью.

– Ты все-таки с ним переспала? – без злости, скорее, с сожалением протянул он, качая головой в стороны, как бы показывая “Ай-яй-яй!”.