Текст книги "Звезда эстрады"
Автор книги: Ирина Лобановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Он явно нервничал и терялся, вмазавшись глазами прямо в соседкины коленки. Вот попала!.. Не думала, не гадала, на очередного поклонника нарвалась... А что, совсем неплохо... Мужик богемного вида, такие Лёку привлекали всегда... Не какие-нибудь там с трудом взрослеющие студентики...
Еще один беглый взгляд грубо и откровенно впечатался в голые Лёкины колени... Она хихикнула, одобрительно кивнула и нахмурила бровки колосками.
– А еще я лунатик, – добавила она. – Хожу ночами по квартире. Но сейчас, правда, редко. А раньше, знаешь, прямо разгуливала вовсю... Могла и по перилам балкона пройти запросто.
Хорошо, что ползущий слева от них «КамАЗ», вздрогнув от неожиданного витка «тойоты», сам осторожно отъехал зигзагом в сторону, сделав большую петлю по обочине.
Насчет перил она нагло сочиняла, хотя действительно родилась лунатиком. В полном смысле этого слова. Поэтому мать всегда хорошо знала даты полнолуний: именно в эти ночи дочка вставала с кровати и начинала гулять по квартире. Потом Лёка ничего не помнила из своих ночных лунных путешествий. Она заходила на кухню, в ванную, подходила к двери лоджии... Счастье, что долго не дотягивалась до замков и запоров... Немного побродив, Лёка укладывалась в кровать и спала до утра. Но чаще всего она забиралась в постель родителей, а утром удивленно спрашивала:
– А как я сюда попала? Вы меня перенесли?
– Да, перенесли, – нехотя отзывалась мать.
В ее тоне Лёка угадывала неодобрение, но сути его не понимала.
Через пять минут поездки они уже встали в пробке. Гаишники смотрели устало и зло. Движение и раньше шло как-то вяло, заторможенно, машины словно объезжали кого-то. Милицейским работничкам частенько требуется столпить народ... Расстегаи...
Кирилл открыл окно.
– Не мешает? – спросил он.
Лёка равнодушно пожала плечами.
– Это, как минимум, на полчаса, – прикинул бородач на глаз их ближайшее будущее. – Поставить Россию на ноги теперь уже ни за что никому не удастся. Сплошные колеса... В самом широком смысле этого слова. Ты не торопишься?
– Нет, мне все равно. Хоть час!
Уж лучше сидеть в машине, чем слоняться из угла в угол в пустой квартире и пиявить себя своей неудавшейся жизнью...
Лёка еще раз внимательно оглядела Кирилла. Он не походил на обычного бомбилу, хотя, вероятно, извозом промышлял нередко. Да, сейчас многие так живут... Может, какой-нибудь художник или поэт на фоне небольших временных финансовых затруднений?..
Лёка обожала людей творческих профессий и всегда мечтала проникнуть в их мир.
Из стоящего рядом «рено» рванулась громкая дикая музыка, отдаленно напоминающая африканскую. Кирилл поморщился и прикрутил стекло.
– Не душно?
Лёка снова передернула плечами. Ей не хотелось отвечать, двигаться, чувствовать... Идеальный вариант – сесть в укромном, обязательно темном уголке и замолчать на веки вечные. Не видеть никого, не слышать, ничего не знать, не думать ни о чем... И не нужны ей никакие мужья, любовники и родители... Ей вообще больше никто не нужен... Надоели...
Жара прилипала к стеклу назойливым спутником, от которого теперь не отвязаться до самого октября, а то и ноября. Она знала свою немалую силу и радовалась в предвкушении долгого и редкого полновластья. Жарища словно грозила и сулила: «А я еще и в сентябре буду! Помучаетесь со мной! И может, даже позже... А что?.. Запросто... По дождям и снегу ох как затоскуете!»
– По-моему, у тебя что-то случилось, – неожиданно произнес Кирилл. – Выкладывай подробности! Вдруг помогу...
Как все обожают лезть не в свое дело!..
– С чего ты взял? У меня все тип-топ, – пробормотала Лёка, сняла с пальца перстень и рассеянно повертела его в руке. – Ты психиатр?
– Нет, всего-навсего художник-декоратор, – буркнул бородатый. – Честное пионерское...
Лёка возликовала. Здорово!.. Значит, не ошиблась! Да на нем просто-напросто написана его профессия...
– А ты похож, – заметила она.
– На кого? – слегка удивился Кирилл.
Лёка ушла от ответа:
– Я в детстве тоже неплохо рисовала. Но потом бросила. Надоело... Значит, ты работаешь в театре?
Вместо ответа, художник вытащил из кармана мобильник:
– Позвони домой, скажи, застряла в пробке.
– Мне некому звонить, – раздраженно объявила Лёка и вернула пальцу его перстень. – Меня никто не ждет...
И вдруг осознала, что это не пустые, отдающие мелодраматизмом слова, а правда... Простая и грубая. Ее действительно никто не ждет... И у нее даже почти никого нет...
Лёке вдруг захотелось резко развернуть машину и поехать назад, на дачу к Вике, единственному человеку, который, кажется, привязан к Лёке. Всего один человек... Но по нынешним временам и это много...
Хорошо бы поскорее добраться до квартиры, полежать в холодной ванне, а потом спрятаться под простыню и заснуть...
– Вообще, я смотрю, народ стал жить лучше и веселее. Отдельные категории, – начала балагурить Лёка. – Недавно, прости за подробности, но ты ведь их, судя по всему, обожаешь, у папахена в милиции в туалете слышу из-за стенки: какая-то дама по сотовому отвечает, мол, через две минуты освобожусь и перезвоню. Уже и в сортир нынче без мобилки не ходим... Так что если какие новости или срочности, звоните прямо в клозет! А одна дама, недавно купившая квартиру у нас в доме, на полном серьезе попросила управляющего домом: «Виктор Петрович, сделайте так, чтобы, когда я выезжаю на машине из ворот, на улице никого не было!» Заявки хоть куда!
Кирилл скупо улыбнулся и вновь словно прилип к ней тяжелым сумрачным взглядом. Но Лёка не смутилась, даже не поежилась, не вздохнула и не испугалась.
– Ты должен был обязательно тормознуть возле меня! Ты просто не мог этого не сделать!.. – объявила она.
Вероятно, Лёка говорила настоящую правду...
Ее голую коленку осторожно накрыла большая ладонь. Лёка с силой кокетливо ударила по ней маленьким ледяным кулаком. Лёкины пальцы умудрялись сохранять холод даже в жару. Рука не убралась. Это хорошо...
Лёка рискнула взглянуть на спутника и неожиданно увидела глаза, цвет которых до сих пор так и не рассмотрела. Оказалось – цвета промокшей поздней осенней травы... А Лёке больше всего нравилась именно осень. За тишину и красоту. И за полную откровенность, мешающую в одну кучу яркость красок, холод ветров и нудность дождей.
– Ты любишь осень? – поинтересовалась она.
Кирилл покачал головой:
– Нет. За сентябрем осень сразу уходит в свою темную глубину, а я ей никогда не доверял. Не согревают душу только светлые времена года.
Он пристально рассматривал нежданную попутчицу. Очень молодая... Резвая... Языкастая... Сейчас одна... Это – не ходи к гадалке... Почему Кирилл так вычислил, он и сам не знал, но всегда безошибочно угадывал семейное положение человека. Оно вообще-то на каждом написано, как и судьба, стоит лишь внимательно присмотреться.
Лёка не пошевелилась под его взглядом, уставилась куда-то в сторону, не отрывая ничего не выражающего неподвижного взора от одной ей видимой точки или предмета. Ветер перепутывал ее красиво постриженные волосы, длинные пальцы нервно вцепились в сигарету. Какие ручки у девчонки...
Еще Кирилла сразу привлекли строгое и красивое сочетание красок в одежде и необычная аккуратность.
Минуты торопились вперед...
– Чего тебе надобно, старче? – с очаровательным нахальством промурлыкала Лёка. – Переведи!
Она вся такая – обаятельно-нагловатая.
Большая рука плотно прикипела к Лёкиной коленке.
– Леля...
Она вздрогнула от неожиданности. Ее никто никогда так не называл...
– Леля... – повторил бородач.
Ему словно нравилось выговаривать и повторять именно это ее, им самим почти придуманное имя. Он волновался... Лёка старалась больше не смотреть на Кирилла. Пока не выскажется до конца.
– Мне не хотелось бы тебя просто довезти до столицы нашей родины, высадить у нужной станции метро и уехать... Понимаю, я банален до крайности... Но мне нужен твой телефон... И согласие на дальнейшие встречи...
– А мне нравятся откровенные и ничего не откладывающие в долгий ящик господа! Ты угадал! – отозвалась Лёка. – И ты...
– ...Точно такой, какие мне нравятся! – завершил за нее Кирилл.
Оба дружно, с удовольствием рассмеялись.
– И вообще, разве «нет» – это ответ? – пропела Лёка.
– Значит, мы еще встретимся и поболтаем, – торопился бородач утвердиться в своей надежде. – Конечно, ЕБЖ...
Лёка удивленно вздрогнула.
– Говоришь на матах? А еще художник! Стыдно!
– А что, художник, по-твоему, не человек? И среди нас многие общаются именно на матах. А это вполне цензурно. Я хоть мужик простой и грубый, но давно выучил, что такое хорошо и что такое плохо. И знаю, где можно матюгаться, а где не стоит. Это Лев Толстой в конце своих письмах писал: ЕБЖ – если буду жив. Старшая дочка рассказала. А может, и выдумала, свинюшка. Я-то, сама понимаешь, писем этих в глаза не видал. Читать некогда.
– У тебя еще и маленький ребенок? – спросила Лёка.
Кирилл проследил за ее взглядом: на заднем сиденье валялась забытая Наташкой куклешка.
– Да... Это что-то меняет для тебя?
Лёка пожала плечами. И ее безразличие, старательно деланое, и нарочито равнодушное покачивание рыжеватой головы – туда-сюда! туда-сюда! – и словно слегка поблекшие от нехорошей новости пронзительно серые глаза – все заклинило Кирилла отныне и навсегда...
Будущая великая певица Леокадия... Девочка, случайно подобранная им на обочине Минского шоссе... Неопознанный объект...
И жизнь внезапно поменяла свои декорации.
Стояли они долго. И молча. Словно уже сказали все, что хотели и могли. Лёка искоса рассматривала словно потускневшего бородача. И думала, какими беспомощными, лишними, жалкими порой бывают слова... Иногда кажется, что люди вообще пользуются ими напрасно. Есть же другие сигнальные системы... Так говорила подруга Вика. А она очень умная... Даже чересчур...
– А мы никак не можем отсюда выбраться? – на всякий случай спросила Лёка.
Кирилл пожал плечами. Увы... Лёка плотно прижалась к спинке сиденья, настраиваясь на долгое тупое ожидание.
– Теперь проторчим здесь сто дней, сто ночей... – проворчала Лёка.
– Девяносто девять с половиной! – уточнил художник. – Осенью юбилей праздновать будем! Жизнь и движение в ней – это, в общем, механическое, произвольное соединение разнородных элементов и деталей в единое целое без всяких принципов. Как классы в школе. А что тебе не нравится в нашем стоянии? По-моему, спокуха.
– У меня избыток энергии! – заявила Лёка. – Хочешь, спою? Все равно делать нечего...
– Валяй! – согласился Кирилл. – И погромче. Чтобы слышали окружающие. Устроим для них бесплатный концерт и дурдом на елке.
– И чтобы у них появились мозоли в ушах! – добавила схватывающая все на лету Лёка, опять кивнула и во всю мощь своих нехилых легких завела «После дождика небеса просторные...».
Глава 3
Лёка доставляла родителям немало забот, хотя и мать и отец старались ловко от них увильнуть. Не удавалось.
...Очень холодно. Одиноко. Несмотря на то, что дома они втроем. Лёка словно прилипла к окну. Над городом насупилось темно-серое октябрьское небо. В домах ледяные батареи, и потому все мрачно кутаются во что-то теплое и выглядят неряшливо. На улице молодые женщины в шляпах с огромными полями, низко надвинутых на лоб. В лицо не заглянешь, глаз не увидишь. Зато все, как одна, – прекрасные незнакомки. Стихи Блока очень любила мать.
Четыре часа дня. День уже сломался пополам и медленно пополз по направлению к вечеру. Почему отец тогда оказался дома? Кажется, повредил руку...
Отец любил зазывать к себе друзей однотипной, давно надоевшей Лёке шуткой.
– Наконец-то я слышу твой дивный голос! – басил он в телефонную трубку. – Когда нагрянешь? А то смотри, одно из двух: или водка скиснет ненароком, или меня вражья пуля настигнет невзначай! Ты что предпочитаешь, приятель?
Приятели предпочитали тотчас являться в гости.
Тогда Лёку срочно отправляли спать, и о чем горланили подвыпившие отцовские знакомые, выяснить она так и не сумела, как ни старалась.
Лёка часто засыпала под шумные застолья отца или под телефонное воркование матери.
– Соня, а мне тут посоветовали умываться мочой! Ну да, для кожи... Говорят, эффект потрясающий!
Значит, теперь от матери начнет вонять, как от немытого туалета, думала, засыпая, Лёка. Надо держаться от нее подальше.
– Соня, мне знакомая предлагает мини-юбку! А что возраст? Я ей сказала, сколько мне лет... Она так удивилась!.. Уверяет, что с моими ногами и фигурой короткая одежда – самое оно...
Что ответила тетка, Лёка так и не узнала, но, видимо, от покупки свою старшую взбалмошную сестру отговорила. Мини-юбку мать не купила.
Лёка отлично запомнила, что пятница – всегда черная. По убеждению матери. Потому что именно в пятницу обязательно звонит Марина Викторовна, физичка и классный руководитель Лёки. Мать ее почему-то страшно боится.
– Нина Петровна, добрый вечер, – начинает та заунывным голосом. – Вы бы не могли прийти в школу?
– Опять? – привычно интересуется мать и делает для отца, сидящего напротив, большие глаза.
Тот редкий день, когда он оказался дома...
– Я ведь была у вас на прошлой неделе...
– То на прошлой, – с показным добродушием и деланым спокойствием смеется Марина Викторовна. – А теперь у нас новые приключения...
– Приду, – обещает мать, опускает трубку и, проклиная день и час своего появления на свет, спрашивает Лёку, что снова произошло в школе.
– Ничего особенного, – тоже привычно удивляется Лёка, на минуту заглянув в комнату к родителям. – Пусть лучше тебе Марина все объяснит. Опять она икру мечет!
С учителями ей объясняться давно надоело.
– Андрюша, – неуверенно просит мать, – может, хоть разок сходишь в школу? К учительнице литературы... У меня сил нет...
– А у меня – времени! – бурчит отец. – Вот не могу я понять, ей что, этой даме, совсем нечего делать? Леокадия, иди сюда немедленно! Куда ты опять исчезла?
Судебные разбирательства, несмотря на принадлежность к милицейской профессии, отец ненавидел больше всего на свете. Особенно терпеть не мог объясняться со своим единственным резвым ребенком. Но куда денешься с подводной лодки...
Лёка появляется в дверях, всем своим видом демонстрируя крайнее изумление.
– Ну, ладно, – неожиданно говорит отец. – Схожу! Прямо завтра. У вас в субботу в школе есть учителя?
– Есть, – бормочет Лёка. – У нас суббота рабочая...
Нина благодарно смотрит на Андрея.
– Посмотрим, что там делается, в этой показательной гимназии... – бурчит отец. – Давненько я не общался с педагогами... Прямо соскучился...
...По ступенькам он взлетает быстрее, чем следовало.
– Милиция!.. – шепчутся дети за спиной. – Кто-то попался... Интересно, из какого класса?.. Небось опять десятый «А»... Или «пятачки» друг другу глаза повышибали...
Немолодая словесница в темном наряде явно привыкла к визитам тихой Нины и слегка теряется, увидев перед собой начальника городского ОВД. Но быстро берет себя в руки.
– Вы редко бываете в школе, – констатирует она.
Андрей виновато разводит руками. Он здесь не бывает совсем... кроме сегодняшнего визита.
– Плохо, – обличающим тоном продолжает учительница. – Вот, видите? – И она торжествующе развертывает перед ним тетрадку дочери. – Разве это русский язык?
Начальник милиции пристально вглядывается в странную витиеватую вязь. Кажется, не русский. А что?
– Это кириллица, – с прежним торжеством в голосе сообщает словесница. – Ваша дочь заявила, что, поскольку она – русская и названа исконно русским именем – Леокадия, ей положено знать кириллицу.
Андрей вздыхает. Беда... Все дела да случаи... В основном судебные. С этой работой он даже не видит, что творится у него под носом, в его собственном доме. А забавное у девки умоустройство...
– Мне кажется, это как раз русский язык, – бормочет полковник. – Или я не прав?
Но в школе проявлять свои знания совершенно ни к чему. Словесница смотрит уничтожающим взглядом и произносит с трагическими нотками:
– Поймите правильно, Андрей Семенович, вы тоже начальник! Меня могут проверить! Из отдела образования. Они смотрят тетрадки. Что я им скажу? Не вам же объяснять, что такое неожиданные проверки сверху!
– Хорошо, хорошо, – быстро сдается Андрей.
Ему ли не знать о проверках... Давно задолбали до потери пульса.
– Я поговорю с дочкой, чтобы она больше не писала на кириллице.
Кажется, вопрос исчерпан, но учительница мнется.
– Что-то еще? – спрашивает Андрей.
– Да, – кивает дама. – Ваша дочь спросила на уроке, кем и где работал Ленин после окончания университета...
Андрей ухмыляется:
– И вы не смогли ответить? Все знают... Но на рынке не торговал и в «челноках» не числился. И потом, мне кажется, нынче уже не те времена...
Но для немолодой словесницы времена всегда «еще те». Она боялась раньше и боится теперь – привыкла непрерывно бояться. Ее приучили к этому.
– Не надо, Андрей Семенович! Да, конечно, все знают. Но совершенно ни к чему даже сейчас заострять внимание детей... Вы не согласны?
– Согласен, – бурчит полковник. – Мне все ясно. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги...
Учительница светлеет лицом, но опыт жены и ее рассказы подсказывают начальнику милиции, что на сегодня это далеко не все. Так и есть...
– А диктант!.. – Словесница закатывает глаза. – Ваша дочь на контрольном диктанте все запятые и точки поставила в самом конце и написала: «Разбегитесь по местам!»
Андрей с трудом прячет улыбку. Учительница смотрит сурово.
– Правда, по количеству знаков препинания было столько, сколько нужно, но почему мы должны знать, куда они собирались разбегаться?!
Полковник милиции молчит. А что скажешь? Действительно, они не должны этого знать.
– Вас просила потом заглянуть Марина Викторовна, – с тяжким вздохом сообщает словесница.
Одна беседа закончена.
Физичка, очень милая черноволосая женщина с игривым хвостиком на макушке, тоже достает из стола какой-то листок и кладет перед Андреем. Он с интересом рассматривает рисунки, сделанные рукой ловкой дочери, украдкой поглядывая на Марину. Почему-то ему кажется, что эта симпатяшка его поймет. И зачем таким Чебурашкам торчать в школе, киснуть над планами уроков? Им там просто нечего делать – слишком наивны и беззащитны. Замуж бы им, замуж... И своих детишек побольше...
А вот почему, действительно, начальник милиции так редко бывает в школе?.. Надо исправить это... Какие наши годы...
– Да, – нехотя соглашается с его молчаливым удовольствием физичка, – Лёка в самом деле рисует неплохо. Но это – контрольная по физике! Мало того что она ее оформила фломастерами, так еще и выполнила в стихах!
– Надо же! Мудрено! – удивляется Андрей. – Как же я плохо знаю своего единственного ребенка! Всю жизнь работа съедает, простите... Живу по ту сторону забора. А задачи-то решены правильно? Я в физике не мастак...
– Правильно, – без энтузиазма подтверждает Марина Викторовна и зачем-то хмурится.
Жаль, если такой высокий, словно выглаженный лоб разрисуют морщинки. Пока Марину эта мысль не обременяет. Может, подсказать?..
– Только...
– Вас могут проверить! – заканчивает за нее полковник. – Из отдела образования или не знаю еще откуда. Они там и контрольными интересуются?
– А как же, Андрей Семенович?! – восклицает физичка. – Это же четвертная!
– И в чем проблема? Переписать? Пара пустяков, если нет ошибок! Проходняк!
– Вы так думаете? – иронически улыбается Марина Викторовна. – А вот ваша дочь наотрез отказалась переписывать! У нее проходняков, в отличие от вас, не бывает. Заявила, мол, если все решено правильно, то и переписывать нечего!
Она абсолютно права, думает Андрей. Молодец, настоящая умка, отличная растет девка, толковая! И снова обещает поговорить с Лёкой, которая, конечно, тут же начнет бурчать, что ей просто делать больше нечего, как заниматься пустой работой...
Но следующая информация ставит начальника милиции в тупик. Взбешенный географ, разгневанно потрясая какими-то щепками, заявляет, что Леокадия Ананова выбросила из окна третьего этажа глобус – школьное имущество, которое теперь придется возместить. И вообще это безобразие – глобус мог упасть кому-нибудь на голову!
– Да что я, законченная дебилка? – возмущается дома дочь. – Я семь раз посмотрела вниз, прежде чем бросила! Себе дороже! Мне просто захотелось увидеть, как выглядит Земля всмятку! Помнишь, когда я была маленькой, мы с мамой читали стихотворение Заходера: «Батюшки, глобус попал под автобус! Смялся в лепешку новехонький глобус!» Ну, бросить его под автобус оказалось сложнее...
Андрей не знал, как объясняться дальше, и плюнул на все. Пропади они пропадом – контрольные, учителя и проверки! Совсем зачмырили девку! В конце концов, все на этом свете когда-нибудь оканчивается.
Нина купила глобус и отвезла его в школу. К тому времени Лёка умудрилась нарядиться в материнские плащ и шляпу с огромными полями, залезла в шкаф в кабинете одиннадцатиклассников и неожиданно появилась в середине урока в таком виде... Прекрасная незнакомка... Вдобавок босиком. Ей всего лишь по доброте душевной хотелось позабавить и развеселить замученных подготовкой к предстоящим экзаменам выпускников. Настоящая дуся... Ее лучших чувств в школе почему-то не оценили и не одобрили.
Лёку вообще никто никогда не понимал. Почему так получалось, она не знала, но часто расстраивалась и мрачно утыкалась в окно. Люди казались злыми, тупыми и недоверчивыми.
– Мать, у нас толстый телефонный справочник есть? – спросил как-то вечером Андрей расстроенную Нину. – Из породы каких-нибудь золотых или серебряных страниц?
– При чем тут справочник? – подавленно отозвалась жена.
– А ты посмотри, сколько там школ! Посчитай! – посоветовал начальник милиции. – По-моему, за двести перевалило. Можешь менять их каждые полгода, все равно Лёке до окончания хватит и еще останется на случай, если вместо обещанных одиннадцати лет обучения введут двадцать пять. По примеру службы в старой армии.
– Ты должен изучить педагогику! – заныла Нина. – Там есть методики... Вот их и читай! Единственная дочь все-таки!
– Педагогика не для меня! – презрительно скривился полковник. – Я и так с утра до ночи хулиганье воспитываю! Совсем другими методами... Что же касается методик... Есть только одна методика, матушка, состоящая из двух пунктов: первый – нужно любить детей, второй – надо стараться сделать так, чтобы им было интересно! А в наших школах один долбеж и тяжко комплексующие учителя.
Он вспомнил Марину и вздохнул. Куда денешься с подводной лодки...
Но после школы развлечения Лёки стали еще серьезнее...
Глава 4
Летом Наташку укусила крыса. На даче, в сарае.
Крыса – ленивая, толстая и старая – нападать не собиралась. Просто Наташка сама ее испугала неуместным визгом и не понравилась французским запахом духов. Крыса разнервничалась и в раздражении тяпнула Наташку за палец. Мать сказала, что надо делать уколы от бешенства.
На уколы Наташку провожал Кирилл Дольников, сорокалетний декоратор, в которого Наташка была безнадежно влюблена. Только напрасно она к нему лепилась. Он водил ее в театры, кормил из своих рук, возил по приятелям, купал, раздевал и одевал. Никакого влечения восемнадцатилетняя Наташка у него не вызывала. Кирилл забавлялся с ней, как с ребенком, тоскливо вспоминая любимую единственную дочь, Наташкину ровесницу, недавно отбывшую с мужем в Америку.
Наташка переживала и потихоньку, когда никто не видел, плакала, думая, что она не настоящая женщина. Хотелось огромной любви и безумной, неутоляемой страсти, то есть нормальных человеческих отношений.
Кирилл охотно, безмятежно и рассеянно целовал Наташку в подставляемые с определенной целью щечки и улыбался ей спокойно и удовлетворенно.
Наташка попыталась неловко вызнать у его приятелей, все ли с ним в порядке и как обстоят дела с другими женщинами. Приятели с неприличным хохотом заявили, что здесь все как нельзя лучше. Что именно лучше, Наташка по наивности и неопытности не поняла и снова принялась плакать в одиночку, обвиняя себя во фригидности, бесчувственности и отсутствии темперамента.
Кирилл оставался к ней равнодушным – к маленькой, застенчивой девочке с грустным личиком. Неопознанный объект... Просто однажды в гостях осторожно словно прикоснулся к ней взглядом. Глаза прозрачные, как сентябрьский полдень...
Декоратор легко менял дам своего проворного сердца. Вечный двигатель... До сих пор своего «недоспал». «Виагра» отдыхает...
Кирилл вечно раскидывал по всей квартире свои шедевры. Один рисунок казался Наташке необычным. Господин оформитель больше любил яркие, ослепляющие, бьющие в глаза краски, пышные костюмы и далекие от действительности детали. А тут серый и неприметный, типично городской пейзаж – черная, злая, нахохлившаяся ворона на мокрой, блестящей от дождя крыше. Такую неприглядную обычную картинку можно ежедневно наблюдать из окна. Примитив... И никаких тайн.
На время уколов Наташка переселилась к Кириллу – так было удобнее и ему, и ей. Вечерами девчушка внимательно смотрела, как он набрасывает на больших листах бумаги проекты декораций и силуэты фигурок в цветных костюмах разных эпох. Застывшие пьесы, разбитые и разорванные на маленькие сценки, оставались в квартире на полу и на стенах в беспорядке и хаосе, приводивших Наташку в детский восторг. Летом она была совершенно свободна после сдачи сессии и гуляла до сентября.
– Каля-маля! – ласково называл свои наброски Дольников, надолго склоняясь над очередной «каля-маля». – Не мешай сегодня, Наталья, мне нужно срочно навалять очередной шедевр!
И работал до поздней ночи, мурлыкая под нос: «Ах, вернисаж, ах, вернисаж, какой портрет, какой пейзаж...» Наташка начинала потихоньку ненавидеть эту песню с навязчивым мотивчиком.
Иногда по вечерам, чаще всего по субботам и воскресеньям, Кирилл ездил в Давыдково – там жила его вторая жена Галя, с которой он никак не решался официально разойтись. Ему казалось, что Галя не переживет развода и лучше оставить все как есть – с редкими визитами Кирилла в Давыдково, с Наташкой в дольниковской большой квартире и с эпизодическими звонками Чапаева – его первой жены, матери улизнувшей в Штаты Варвары.
Столь непопулярное и сильно благозвучное имя дочка получила в память о матери Дольникова, своей бабушке, которую Варя никогда не видела. Только на фотографиях, бережно хранимых Кириллом. Варенька была и похожа на нее, ничем, к счастью, не напоминая мать – усатую коротконогую крепышку с солдатской походкой. Чапаиха целыми днями отдавала короткие строгие приказы направо и налево, непрерывно читала газеты обязательно за едой и постоянно вставала ночью к холодильнику, чтобы подкрепиться бутербродом или куском холодной курицы.
Топ-топ-топ! – слышал раньше ночами Кирилл и, бранясь в полусне, сурово еженощно грозился утром выбросить раз и навсегда всю жратву из холодильника.
Чапайка разошлась с Дольниковым сама. Желая повысить свой культурный уровень, причем стремительно, она отправилась на дорогостоящие курсы иностранного языка, сулившие потрясающие успехи с помощью метода «аудипогружения». «Погружались» в иностранный язык всей группой, но Чапаев вынырнула оттуда в паре с неким симпатичным господином, тоже в усах. Правда, почему-то без знания английского, хотя оба усатых дружно уверяли, что теперь читают Диккенса без словаря.
Кирилл не верил ни одному их слову, но Чапаиху с облегчением отпустил. Пусть лопает теперь по ночам сыр и сосиски в кухне у новоявленного переводчика! А также погружается с ним в нирвану «Кальве» и «Нестле» и рядышком бреется в ванной по утрам.
Галя к еде была равнодушна, служила модельером, слыла одним из наиболее талантливых, однако отдавала работе значительно больше времени, чем хотелось Дольникову. Поэтому он стал отвлекаться, ходить к приятелям в гости – у Гали на это не было ни желания, ни сил, – а потом, наконец, уехал в свою квартиру и нашел себе Наташку.
– Дольников, у тебя ранний климакс! Сейчас у многих раньше обычного! Жизнь слишком нервная! – заявила бывшему мужу Чапаев, узнав о юной пассии. – А в такой сложный период мужиков всегда тянет на молоденьких! Я где-то читала. Надо же, какое редкое везение: и у тебя, и у меня, и у Галины есть по квартире! Варвара просила подбросить ей денег. Не забудь!
– Не забуду, – пообещал Кирилл и заодно посоветовал: – Ты бы читала чуток поменьше. За едой вредно. Хотя тебе все идет на пользу! На сколько поправилась за последний месяц?
Чапаиха не обиделась. Она вообще была добродушной и незлобивой теткой, поэтому усатый господин прогадал не слишком.
Кирилл грустил в Москве без «штатной» Вари, джентльменки удачи. Без конца вспоминал, как она, подрастая, ставила на нем свои начальные женские эксперименты: папа – первый мужчина. Именно на нем Варенька проверяла кокетство, шлифовала «глазки» и другие «завлекалочки» в виде голых коленок и грациозных телодвижений, на нем испытывала капризы. Именно ему закатывала еще робкие, достаточно неумелые скандалы и тренировочные истерики. Запоминала его реакции и впечатление. И украдкой с восхищением поглядывала на осторожно поднимающиеся под кофточкой грудки...
Дочка вытренировалась на редкость успешно и довольно быстро, поэтому уже в пятнадцать лет сначала искусно влюбила в себя одного юношу, потом – другого, а в семнадцать ухитрилась выскочить замуж за третьего и отбыть с ним за океан.
– Наша скороспелка, – справедливо называла дочь Чапаев.
Варвара писала и звонила нечасто, очевидно не понимая, как скучают без нее «заштатные» родители. Она занималась более важными делами, чем письма и звонки в Москву. Кроме того, Варя считала, что, разойдясь, а потом отыскав по новой свое семейное счастье, родители теперь не очень нуждаются в дочкиных заботах, внимании и присутствии. Она была тоже неопытна и наивна, как Наташка.
Сама козявка козявкой, грустно думал Дольников. И мужика себе приискала малахольного, несоображалистого, из породы матрасников. Этот ее якобы муж – имитация мужчины, толку от него, как от дырки в бублике. И что они там делают в Америке? Кому они там нужны?
Но дочка уверовала, что нужны, даже очень. И никаких резонов и увещеваний слушать не желала. Хотя никакого американского дедушки-миллионера у нее за океаном пока не обнаружилось.
Тогда Кирилл целиком и полностью переключился на свою личную жизнь.
Считая себя виновником Галиных несчастий – ну какой из него муж? – он стал в последнее время заходить к Гале все реже и реже. Но ездил в Давыдково постоянно: печально постоит, бесцельно побродит под окнами – и назад, к Наталье. Семьи у него не выходило нигде – ни там, ни здесь. Как не вышло и с Чапайкой. А он всегда стремился именно к семейному уюту и спокойствию, мечтал пить «тот самый чай» на кухне под оранжевым абажуром, сидя на диване рядом с женщиной «навсегда». Такой для него не находилось.
