Текст книги "Звезда эстрады"
Автор книги: Ирина Лобановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Глава 1
Маэстро слушал ее равнодушно, отстраненно поглядывая в окно.
– Ты где училась, детка?
– В школе... – пробормотала Лёка.
Он безразлично-снисходительно усмехнулся. Великий... Чересчур... Ладно, ему можно простить все, лишь бы сделал то, что нужно Лёке...
– В школе – это мы все. Когда-нибудь и как-нибудь. А потом, позже? Музыкальное образование у тебя есть?
– Я же говорю: музыкалка... – прошептала она.
– А-а, ну да... Но этого мало, детка. Хорошо бы еще музыкальное училище.
Лёка нервно хихикнула. Мать моя женщина!.. Зачем музыкальное училище будущей певице? Чтобы лучше петь? Фигня... Хотя маэстро прав, детка... Киска, лапка, зайчик... Она ненавидела это традиционное мужское сюсюканье. Как будто именно в нем заключалось трогательно-нежное отношение к слабому полу. Никакого отношения там вообще нет. Кроме грубо-откровенного поганого желания... А оно всегда так и прет...
Интересно, когда маэстро предложит ей улечься в койку? Прямо сейчас или выдержит марку и характер? Его хваленое бесстрастие – полная хрень! Лёка видала и не таких. И все равно все открывалось и обрывалось постелью. Будь она проклята! У всех все равно начинается отклонение маятника. И в головах тоже.
– Значит, ты самодеятельная певица, детка? – хладнокровно уточнил маэстро.
Лёка кивнула. Пусть будет так...
Ее действительно никто специально не учил петь. В провинциальной захудалой музыкалке обучили нотной грамоте и бренчать на пианинке и аккордеоне. И на том большое спасибо... Еще Лёка играла на гитаре. Но на этом инструменте нынче не тренькает только ленивый или совсем обделенный слухом. А так все кто во что горазд.
Она грустно посмотрела в открытое окно. Хорошо-то как, Господи... Сплошное милое шур-шур-шур да шип-шип-шип... Липы перешептывались листьями, и ветер осторожно тормошил их верхушки, напоминая о себе настойчивыми прикосновениями и пытаясь разгадать секреты зеленых.
Лёка настороженно вслушивалась в необычную тишину утреннего кабинета маэстро. И зачем-то попыталась собрать воедино лоскутки недавнего сна – ночью показывали что-то очень интересное... Связать лохмотья не удалось. Ветер мечтательно бормотал о необитаемых островах, где летают одни лишь птицы, привыкшие петь исключительно для своего удовольствия и не умеющие тревожить великих музыкантов и композиторов.
За окном вяло закапал инертный, меланхоличный дождь, чем-то похожий на самого маэстро.
Музыкальная школа приткнулась посередине скромной, старой, зато весной и летом очень богатой на траву и зелень улицы. Казалось, вся она изначально, с самого рождения, подчинена звукам и мелодиям, с утра до вечера доносящимся из окон школы. И ничего другого этой улочке уже не требовалось. В воздухе пели скрипки, звучал рояль, нежно разливался гобой... Чего только не наслушалась приговоренная к музыке и счастливая своей редкой судьбой улица...
Дома здесь стояли старенькие, разваливающиеся. Осыпалась штукатурка, зияли дыры в стенах, протекали крыши...
Как здесь хорошо, тихо, часто думала Лёка. А позже стала мысленно добавлять: но и с деньгами и зарплатами тоже очень тихо... Чересчур...
С каждой улицей родного городка она с детства связывала какую-нибудь любимую мелодию. Улочки и переулки у нее обязательно ассоциировались с каким-нибудь сочинением определенного композитора. Волжский проспект – это Гайдн, улица Победы – Бетховен, Речной переулок – Шуман...
Матери она о своих сравнениях никогда не рассказывала, та бы ее не поняла.
Когда Лёка приехала в родной городок уже известной певицей и пришла на ту тихую зеленую улицу, ее до боли поразила еще большая нищета родного города и резко выделяющиеся на этом фоне, болезненно бьющие по глазам и нервам шикарные особняки. Они нахально выросли за проскользнувшее время рядом с абсолютно обветшавшими, готовыми вот-вот обрушиться на головы своих жильцов домишками.
В школе был и хор, только занятия там проходили редко, хотя Лёка всегда ждала их с особым нетерпением. Преподша попалась болезная, хилая, да и сама школа свою первостепенную задачу справедливо усматривала в умении учеников играть на музыкальных инструментах, а не петь. Так что пойте сами, если угодно... И Лёка пела.
Петь она начала так рано, что казалось, будто родилась вместе с песней. Когда она впервые запела?..
Особая память детства бессистемно и без всякого разбора выхватывала куски-кусочки ребяческой Лёкиной жизни, которые было трудно, просто невозможно составить в более-менее четкую картинку. Значительно позже выяснилось, что система имелась, и довольно определенная, но вот сама Лёка в нее не сразу въехала.
Она тащится вслед за матерью – ярко-темноволосой и ослепительно темноглазой – по юрмальскому пляжу. Тянется и ноет:
– Ма-ам, мне жарко... Ма-ам, я хочу пить...
Стоит необычно горячее, редкое для Прибалтики лето. Лёке пять лет.
Какие долгие летом дни, какие длинные, словно резиновые... А вообще в детстве все дни такие. Это потом они начинают скакать резво и ловко, как шарики пинг-понга. И проскакивать мимо тебя. А ты снова ничего не успела, ничего не сделала, ничего не добилась...
Мать не обращает ни на Лёку, ни на ее нытье никакого внимания и ровно шагает вперед. Лёке кажется, будто даже песок не сминается под мамиными воздушными шагами. И все вокруг оглядываются ей вслед... Почему? Лёка задумчиво рассматривает мамин профиль. Мама с удовольствием крутит головой во все стороны. Красуется... Красивая... Она красивая, вдруг понимает Лёка. А я – нет. Почему я так не похожа на маму?
Лёка с негодованием и отвращением осматривает свои худые палкообразные руки-ноги, рыжеватые, вьющиеся на концах жесткие волосы, которые мать упорно пытается заплести в тонкие и мерзкие, как крысиные хвосты, глистообразные косички. Да еще зачем-то любовно постоянно присобачивает дочке три банта – два в косы, а один – почти на макушке. Куда Лёке столько?! Но возражений мать не принимает.
Лёка снова упорно с любопытством заглядывает матери в лицо, пробуя высмотреть что-нибудь интересное и новенькое. И разочарованно вздыхает – не удалось...
– Я устала... – ноет Лёка с энергией, удвоенной отчаянием от собственного безобразия.
– Леокадия, прекрати! – сухо отзывается мать. – Надоела! Не так уж сегодня и жарко. Сейчас дойдем до кафе, там поедим и попьем. Уже скоро.
Мамино «скоро» растягивается на множество мужских взглядов. Лёка даже пробует их считать, но быстро сбивается. Больше ничего выхватить из того удушливого прибалтийского лета детская память, штука особая, не пожелала. И не надо... Лёка сама позже многое насочиняла, напридумала – у нее оказалось необузданное воображение. И эти фантазии не принесли ей никакой радости.
Зато настоящее счастье подарила ее первая большая кукла.
Мать, присев на корточки, вела большую круглоглазую красотку по полу навстречу Лёке. И Лёка обомлела, растерялась, застыла в смятении... Эта кукла для нее?! Она оказалась размером почти с саму Лёку, тогда очень маленькую и щупленькую.
– Ну, что же ты? – улыбалась довольная мать. – Это тебе! Бери ее за руку!
Лёка неуверенно приблизилась и взяла куклу за другую ладошку. И дальше они повели с матерью куклу вместе...
Куда потом деваются детские игрушки? Родные и близкие сердцу мишки, зайцы, собачки? Кому они достаются? Помойке или чьим-то другим детским сердцам, уже как секонд-хенд? Где теперь Лёкина любимая круглоглазая кукла Танечка и все другие, любимые не меньше, но просто несравнимые с Танечкой по красоте? Где милый добрый клоун с заплатками на разноцветном комбинезончике? И пластмассовый крокодил, которого Лёка усердно мазала зеленкой за компанию с собой, когда болела ветрянкой? Где они все, драгоценные и ненаглядные?..
Лёка росла и оставляла в прошлом за собой ненужные, как ей казалось, вещи и понятия. Позже выяснилось, что в жизни ничего ненужного просто не бывает.
Вот фургон бродячего цирка с надписью: «Медвежье ревю».
– А что это значит? – спрашивает Лёка мать.
– Представление, где выступают медведи.
– А бывает люжье ревю? – интересуется Лёка.
– Какое? – сначала не понимает мать, а потом догадывается: – Ты хочешь сказать, человеческое? Да, конечно! Только тогда это называется просто «ревю».
А вот они с матерью едут, уже на следующее лето, в Таллин, и Лёка всю дорогу в поезде поет:
– Мустамяу, Кингисеппа!.. Мустамяу, Кингисеппа!..
Имея в виду Мустамяэ и Кингисепп.
– Леокадия, ты надоела! – строго говорит мать.
Лёка притихает на время, но через полчаса принимается за свое. Поскольку мать увлеклась разговором с каким-то высоким дядей, и теперь – это Лёка хорошо знает по собственному опыту – не станет отрываться на всякие пустяки. Хотя многочисленные мамины дяди ей давно надоели, стали раздражать и казались очень подозрительными. С возрастом она старалась о них не думать и не вспоминать...
Она подхватывала и повторяла почти каждое необычное интересное слово, правда совершенно не понимая для чего, но пыталась запомнить, чтобы понять потом. И привязывалась не к самим людям, а к их рукам, ласкавшим ее, и к их добрым словам. Старалась, тоже неизвестно зачем, сберечь в памяти яркие картинки детства. Вдруг пригодятся...
– Дети – народ неблагодарный! – говорит мама незнакомому дяде в поезде и смотрит на Лёку. – У них словно нет времени и желания вспомнить все радости вчерашнего дня. Им дорого лишь то, что нравится сегодня.
– Ну, правильно, – улыбается дядя. – Мы все живем сегодняшним днем.
И Лёка задумывается, почему мама так сказала, почему так посмотрела на нее и что вообще все это значит... Но придумать ничего не может.
Она родилась светловолосой, потом порыжела, а родители – жгучие брюнеты. И на улицах маленького родного городка любопытные женщины нередко спрашивали:
– А вы, поди, девочку-то удочерили? Ишь, как не похожа...
Мать злилась, выходила из себя и, наконец, бросила объяснять генетически необразованным горожанам, что Лёка – вылитая тетка, то бишь копия родной сестры матери.
Но Лёке всегда хотелось быть похожей именно на мать. Почему судьба обошлась с ней так жестоко? Тетка была худой, рыжей, а по весне разрисовывалась пятнышками разновеликих веснушек, которые к зиме исчезали. Но ее не угнетали ни веснушки, ни худоба, ни бросающийся в глаза цвет волос. Тетка была веселая и живая. Но эти качества Лёка не замечала долго и печалилась, что ее угораздило уродиться такой, как тетя Соня.
Очевидно, именно из-за своей страхолюдности Лёка чересчур часто раздражала мать и все делала невпопад.
Вот, например, мать с выражением и удовольствием читает Лёке сказку про Белоснежку и семь гномов. Мать в молодости мечтала стать актрисой, хорошо читала стихи и гордилась своей артистической склонностью, хотя часто вслух скорбела о том, что артисткой так и не стала.
– Я слишком рано вышла замуж и родила, – печально объясняла свою несостоявшуюся артистическую карьеру мать и выразительно посматривала на Лёку.
И та вновь чувствовала себя виноватой. В чем?..
Услышав, что один из гномиков в сказке про Белоснежку чихал, когда нюхал цветы, Лёка тотчас поинтересовалась:
– У него была аллергия? А супрастин не помогал?
Мать почему-то окрысилась и заявила, что ничего больше читать не будет. Лёка расстроилась.
И читать мать ей действительно перестала, но уже после двух других случаев.
Сначала Лёка заявила, что Илья Муромец – это Дикуль того времени. Тридцать три года лежал, прикованный к постели. И сам встал. Пусть даже по легенде пришли старцы и дали ему питье. Все равно встал-то он сам! Так что, вероятно, нашел способ (или те же старцы подсказали), как себя разработать и поднять. И тоже стал силачом из силачей! Так что Илья Муромец – это предшественник Дикуля по всей судьбе.
Мать снова вышла из себя.
А потом предложила почитать Лёке вслух сказки Андерсена – «Оловянный солдатик», «Бронзовый кабан» или другие. Спросила:
– Ну, какую прочтем – про оловянного солдатика или про бронзового кабана?
И Лёка ответила:
– А я хочу – про бронзового слона!
– Опять?! – грозно нахмурилась мать.
Слон был любимым Лёкиным животным. Попав однажды в Москву и в столичный зоопарк, она там каждый день канючила:
– Пойдем в гости к слону!
В смысле в зоопарк.
В Юрмале однажды мать привела Лёку в парк. И развеселый массовик-затейник закричал в микрофон курортной публике:
– Граждане! Кто не стесняется, скажите сюда ваше слово!
Лёка внезапно чуть ли не вырвала свою ладошку из руки ошеломленной матери и смело направилась к эстраде. Глянув сверху на толпу народа, она испугалась, но... сдаваться не в ее характере. И, встав на цыпочки, сказала в микрофон завороженно и с интересом:
– Слон!
Люди хохотали.
– А почему именно слон? – залюбопытничал массовик.
– Потому что слон! – упрямо повторила Лёка. – Слон – и все тут!
А через несколько дней там ожидался концерт. Мать уселась с Лёкой в первом ряду. Ударник поддерживал легкий фон. Толстый такой, бородатый музыкант сидел за барабанами, ритмично постукивал в них колотушкой и одновременно ножной педалькой позванивал в тарелки.
Лёку это заворожило. Она смотрела на него и не могла оторваться. И думала, вот бы ей так! Сидеть за барабанами, делать легкую музыку, на сцене, над залом, где гомонит публика...
И когда ударник встал, чтобы куда-то отойти, и Лёка догадалась, что тот подустал, она рванула к сцене, не обращая внимания на грозные окрики матери. Лёка торопливо вскарабкалась по ступенькам и смело подошла к ударнику.
– А можно пока я за вас все тут поделаю?
Он ухмыльнулся:
– А ты умеешь?
– Да! – выпалила Лёка.
– Ну что ж, давай.
Поверил... Почему он тогда поверил ей, нахальной малышке, еще ничему не учившейся?.. Она просто внимательно, зачарованно буквально поедала ударника глазами и запомнила, как нажимать педаль стукающих тарелок, как бить колотушкой. Лёка села на табуретку ударника, с трудом удерживая равновесие, дотянулась до инструментов и стала так же постукивать, как музыкант, стараясь повторять все его движения. Первый раз в жизни она играла на ударных инструментах! Ей так этого хотелось, и она смогла! Лёка действительно попала почти в правильный ритм и теперь сама создавала легкий музыкальный фон. И видимо, неплохо. Потому что сначала хохочущие зрители смеяться постепенно перестали, смотрели на нее с одобрительными улыбками, а вновь приходящие воспринимали Лёку за барабанами как должное, только чуть-чуть улыбались, что, мол, ударник, оказывается – «юнга-девочка». Потом вернулся ударник и серьезно поблагодарил Лёку, даже пожав ей маленькую ладошку.
Это было первое выступление Лёки на публике. Чистая импровизация! И такой непосредственный юный порыв, что он удался с помощью неистового желания и силы духа!..
Даже мать ругалась не слишком, а в родном городке всем восторженно пересказывала этот случай. Она вообще любила поболтать.
В первый приезд в Прибалтику Лёка быстро соскучилась стоять в длиннющих медленных очередях в кафе. И предложила матери:
– А давай пойдем без очереди! Очень хочется есть.
Мать, оглянувшись вокруг, назидательно объяснила:
– Так, Лёкушка, все захотят без очереди!
– Ну... Можно и всех! – пожала плечами добрая Лёка.
– И тогда получится новая очередь! – улыбнулась мать. – Ведь все сразу в зале не поместятся.
Иногда, рассердившись на Лёку, мать уверяла, что непоседливость и изобретательность – отвратительные качества. И Лёке нужно с ними бороться. Но Лёка не знала, как это делать.
Любуясь каждый вечер настольной лампой с бархатным зеленым абажуром, красующейся на письменном столе отца, Лёка решила ее приукрасить на свой лад. Она залезла двумя руками в кофейник и старательно покрасила лампу кофейной массой – густо так, лампа стала бархатно-коричневой! Лёка очень старалась как можно красивее перекрасить лампу. Но родители почему-то пришли в ужас. Никогда она их не понимала!..
Потом Лёка отрезала кусок от занавески и стала кроить из него платье для куклы Танечки. А что особенного? Рядом столько хорошего подручного и никому не нужного материала!
У матери не хватало чувства юмора. Так говорила тетя Соня, всегда хохочущая от горестных рассказов старшей сестры.
– Тебе хорошо говорить! – однажды вышла из себя мать. – Завела бы своего, вот тогда я бы посмотрела на твое хваленое чувство юмора!
Тетя Соня ничего не ответила, но помрачнела. Лёка это заметила.
– Зачем ты бросила журнал и книжки на пол? – спросила как-то тетка у Лёки.
– Чтобы было смешнее!
– А почему же тогда мама не смеется?
– Ну... Она у нас серьезная женщина!
Смеялась опять только тетка.
– Тебе дай волю – так ты бы весь день скалила зубы! – злилась мать.
А еще Лёка хорошо помнила свою первую в жизни елку в каком-то клубе или Дворце культуры. В конце представления артисты, обращаясь к залу, подключили детей к скандированию – добро окончательно победило зло. Артисты вопрошали:
– Кто спас всех от нечистой силы злобной?
И сами отвечали:
– Это мы! Это мы!
И все дети в зале вместе с ними стали повторять: «Это мы! Это мы!»
Одна только Лёка отчетливо скандировала:
– Это вы! Это вы!
И ведь логически она была права. Зрители просто смотрели...
Лёка мечтала попасть на елку в Зимний дворец. Она думала, что это дворец, где зимой устраивают елки. Они действительно проходили во дворцах, например, во Дворце съездов, о котором Лёка слышала. Типично советский ребенок, выросший во времена, когда дворцы принадлежали не царям, а народу, она сложила в уме простую ассоциацию – Зимний дворец потому и называется зимним, что там празднуется что-то зимнее. А что именно? Ну конечно новогодняя елка!
Лёка часто спрашивала у матери, почему так мало книг о девочках. Вот о мальчишках – сколько угодно.
Мать пожимала плечами.
– Очевидно, потому, что писатели в основном – мужчины и лучше знают и помнят именно свою детскую жизнь. О себе писать проще. Я тебе найду книги о девочках.
И нашла. Раскопала в старой библиотеке младшей сестры затрепанные «Динку» Осеевой и «Дорога уходит в даль» Бруштейн.
Эти книги Лёка перечитала раз по десять и выучила почти наизусть. Рисовала к ним иллюстрации. Вот Динка, вот ее сестры Алина и Мышка, вот Ленька...
Посмотрев на ее рисунки, мать попросила Лёку нарисовать Пушкина в какой-либо сцене его жизни – как стихи сочиняет, как гуляет по Царскому Селу, как сражается на дуэли... Лёка уже много знала о Пушкине по маминым рассказам и выразительному чтению. Мать обожала Пушкина и преклонялась перед его именем.
Лёка смутилась.
– Ну как же так – Пушкина рисовать?.. У меня не получится...
– А ты сто раз нарисуешь – на сто первый получится! – заявила мать.
Почему и когда у Лёки стали резко портиться отношения с матерью, она толком не запомнила. В память врезался один неприятный случай.
Мать взялась рассказывать со свойственными ей пафосом и аффектацией:
– Я помню, как впервые увидела цветущий абрикос. Такой запах!.. Он заставил меня забыть обо всем! Я не могла оторвать глаз от цветущих абрикосов! Это словно изменило меня. Я стала совершенно другой и никогда не смогу забыть чудесную картину.
И Лёка вдруг посоветовала:
– Надо было надеть противогаз!
С минуту мать сидела в полном шокинге последней степени. А потом жутко разоралась...
Как это Лёка додумалась такое брякнуть?!
– Куда мы сегодня опаздываем? – спрашивала каждое утро полусонная Лёка у матери.
Мать отмахивалась и торопливо складывала необходимые вещи, причитая по обыкновению, что они опять не успеют вовремя. Она не обладала солдатским умением собраться за три с половиной минуты по тревоге, а потому вечно ковырялась с одеваниями и сумками и постоянно куда-нибудь с Лёкой опаздывала. И было куда – мать водила Лёку на английский, на хореографию, в студию рисования и на музыку.
А еще был соседский мальчик Гоша. Гошка, Гошенька...
– Мы тут с мамой купили комбайн, – сообщила ему как-то Лёка. – Ты знаешь, что такое комбайн?
– Конечно знаю! Он косит...
– Угу! «Косит»... Ну, ты выступил! Чтобы он нам дом скосил, да?! Комбайн – это аппарат для кухни, который взбивает!
Гоша удивился.
– Кто тебе подарил эту куклу? – изумленно спрашивает мать.
– Мальчик.
– Какой еще мальчик?
– Ну, просто мальчик... Обыкновенный... Гоша... Он рядом живет...
– Он за тобой ухаживает?
– А что значит «ухаживает»?
– Дарит кукол.
– Не кукол, а только одну куклу, – уточняет Лёка. – Это называется «ухаживает»? Как за больной? Почему?
Мать не отвечает. Смотрит пристально...
Глава 2
– А зачем ты пришла ко мне? – рассеянно спросил маэстро.
Хороший вопрос... И на него надо найти хороший ответ... Какой?
А главное, понравилось ему, как она пела, или нет? Лёка гадала, нервно и напряженно. Понравилось или нет...
– Чтобы вы помогли мне пробиться! – нагло заявила она. – Как любил говаривать наш первый господин президент дядя Миша, главное – начать, а потом углубить, а дальше – процесс пошел. Чудесная философия!
Нахальства ей не занимать.
– Вот как... Гм-м... – Маэстро окинул нее беглым взглядом. – Ко мне все приходят именно за этим. Но далеко не у всех хватает честности в этом признаться.
Смотри-ка, считает меня честной... Неплохое начало...
– А сколько тебе лет, откровенная детка?
– Не называйте меня деткой! – вдруг взорвалась Лёка. – В этом слове есть что-то нехорошее, какой-то дрянной, унижающий подтекст!
– О-о, да ты, оказывается, ершистая, будущая певица! Прямо взрывная волна, – усмехнулся маэстро и вновь задумчиво взглянул на Лёку. – У меня просто никогда еще не было женщины и ребенка в одном лице. А я всегда мечтал о ней, чтобы называть деткой. Не получилось...
Он встал и подошел к окну, внимательно рассматривая капли на стекле. Отличное занятие... Даже думать не надо...
– Мне на долю всегда выпадали солидные манерные дамы, – флегматично пожаловался маэстро. – Чопорные до безобразия. Ты даже представить себе не можешь, насколько это отвратительно! А чопорность, детка, сначала передается по наследству от матери к дочери, а потом ею заражаются в обществе, как гриппом. Но грипп проходит, а с этой мерзкой чертой по-прежнему рождаются и умирают.
Куда уж яснее, подумала Лёка. Прицеливается... Точнее, уже выстрелил и угодил прямо в цель... Да и как тут промахнуться, чего тут не попасть, если цель сама стоит у тебя на дороге. Бежать не собирается и всеми силами напрашивается на роль жертвы... Это сначала... Позже она планирует стать победительницей и завоевать весь мир...
– Ты принимаешь мое предложение? – Маэстро повернулся от окна.
Взглянул прямо и остро. Как следователь... Не хватало только лампы прямо в глаза...
Неужели есть на свете идиотки, которые отказываются?! Мать моя женщина... Да разве у начинающей певицы есть другой выход?! Большое спасибо, что этот подвернулся... Не всем так везет...
И Лёка с готовностью кивнула.
У маэстро в удивлении изогнулись красивые, похоже, выщипанные, как у женщин, брови.
– Но ты даже не спросила, что за предложение! И сразу согласилась?
Лёка в замешательстве открыла рот. О чем говорит этот холеный вальяжный господин?! Разве есть иное предложение, чем всем хорошо известное?!
Он засмеялся. Маэстро откровенно потешался, даже издевался над ней.
– Видишь, как ты испорчена, детка! Так рано! Откуда ты явилась, из какого захолустного городка, где все, видимо, судя по тебе, отравлено фальшью и грязью?
– Неправда! – вспыхнула Лёка. – У нас чудесный город! Красивый и чистый! И люди в нем очень хорошие! Там живет моя любимая тетя Соня!
– А-а, так ты приехала из Одессы? – хмыкнул маэстро.
– Вы насмехаетесь! – крикнула еще громче Лёка.
– Да нет, детка, и не думал. – Маэстро покачал красиво седеющей головой. – Ты очень напоминаешь мне нынче тучку небесную, вечную странницу... Сегодня утром в метро, когда ты ехала ко мне, тебе оттоптали в вагоне ноги... Ты устала и замучилась... Это правда... Ты рвешься вперед и вверх, но тебя словно кто-то туда не пускает... – Он глянул вопросительно. – Я угадал?
– Нет! – выпалила Лёка. – В метро вообще было пусто, как перед концом света... Во всяком случае, всемирный потоп налицо... Снова пошел дождь...
Маэстро чуть заметно усмехнулся. Где-то за облаками заморгало солнце, обещая прорваться сквозь хмарь.
– Зато лето было слишком жаркое... А если лето «радовало» дождями, осень просто обязана обогреть. И наоборот. Средняя годовая выдерживается неизменно. И в жизни тоже. Видишь ли, у меня такая несколько странная манера общения... Кто не привык к ней, еще с этим незнаком, тому поначалу возле меня тяжело и непривычно. Ты успокойся и спой мне снова «Ты поила коня...». А я послушаю. У тебя очень неплохо получается...
И Лёка вновь изумилась...
В то воскресенье Лёка, покинув дачу подруги, проголосовала на шоссе. Моментально рядом тормознула «тойота». Поворот не новый.
– Садитесь, раз завелись лишние деньги, – деловито пригласил бородатый водитель средних лет, распахивая дверцу. – Куда путь держим?
– В столицу нашей огромной родины, куда же еще? – Лёка шлепнулась на перегревшееся в постоянно влажном, словно банном воздухе и задыхающееся от духоты сиденье.
Какая-то ненормальная жара тянулась все лето... Постоянно хотелось смыть с себя липкую приставучую городскую пыль и выстирать платье и белье. Застыло разварившееся до блеклой вылинялой синевы небо, изрисованное самолетами, безжалостно изуродовавшими его в вышине, расчертив белыми растапливающимися линейками. Небу явно опротивели и наглые самолеты, и птицы, пытающиеся показать себя в полете, не понимающие, что часто отрываться от земли не стоит, и люди, глупые люди, которые пробовали разгонять насмешливые облака, издевающиеся над слабостью человечества.
Лёка вздохнула. Под прожарившимся на сковородке солнца и уставшим небом замерли измученные деревья и тощие бродячие собаки. Распаренный, еле двигающийся, выгоревший город... Он с нетерпением ждал осени и дождей.
Бородатый водила молча и угрюмо гнал машину в Москву, изредка посматривая на тихую, неподвижно и тоже безмолвно сидящую рядом Лёку. Странный мужик... Молчит и молчит... Может, немой, как Герасим?
Лёка вытащила из сумки зеркальце и полюбовалась на себя. Очень ничего... Ни следа поганой косметики на недавно умытом душистым мылом лице, детская прическа – волосы за ушки, бровки колосками... И ни малейшей завлекательности в чистом поднебесном взоре. Завлёкательности...
Казалось, она просто возвращается с пикника, где сидела совсем недавно возле шипящего костра в кругу старинных верных друзей и подруг. И жарко дышал горячий кровавый шашлык, лилось густое бордовое вино, и низко звучала гитара, с удовольствием припоминающая чужие слова и мотивы.
– Тебе сколько лет? – спросил, наконец, бородач.
– Семнадцать и много-много месяцев, – охотно отозвалась обрадовавшаяся разговору Лёка и склонилась к нему улыбкой и волосами за ушками.
Водитель чуть не вписался в идущий по левой полосе «мерс». Бог спас... Да умеет ли этот слон рулить? Права, поди, купил... Настоящий слон... Любимое Лёкино животное...
– Я окончила школу год назад, – продолжала она, как ни в чем не бывало. – Но в общем, знаешь, по-честному я ее даже не окончила. Мне просто выдали справку. Вместо аттестата. Потому что я совсем не училась. Я взбалмошная. И самокритичная. Родителям удалось договориться с директором. За большие деньги.
– У тебя такие богатые родители? – покосился на нее бородач.
Лёка пожала плечами и смирно уложила на коленях маленькие руки:
– Относительно. Папахен был начальником милиции нашего города. Известный коп! А сейчас у него своя адвокатская контора в Штатах. Смылся за океан!.. Нынче это модно!
Водила вновь едва не раздолбал машину о ползущий навстречу автобус. Что же это делается?! Лёкину спину заволокла липкая горячая пленка пота. Вряд ли она доберется до Москвы с этим подозрительным типом...
– В Штатах? – повторил он. – Интересно... Дурдом на елке... У меня от этих Штатов в ушах мозоли... А тогда... – начал он и запнулся.
Лёка опять повернулась к нему, ничего не поняв про елку, дурдом и мозоли.
– Почему я здесь, а он там? – договорила она. – Ты не думай, я тебе не придорожная девочка!
– А кто? – Он хмыкнул.
– Ну, хмыкать мы все умеем! – нагло заявила Лёка. – Догадайся с трех попыток!
Бородатый покосился на нее.
– Я не гадалка. Так что, будь добра, сама поделись деталями.
И она поделилась:
– Я – будущая великая российская певица!.. И добьюсь славы здесь, а не там!
Лёка была убеждена, что третьего столкновения им не избежать ни за какие коврижки. Слоноподобный шоферюга увернулся от встречной «ауди» в самый последний момент. За что Лёке такое редкое везение?!
– Не волнуйся, я абсолютно нормальная, – поспешила успокоить мужика чуткая и догадливая Лёка. – И даже была замужем...
Она вздохнула. Замужем... Тяжелый случай... Зачем ей понадобилось это дурацкое замужество?..
– Я влюбилась в него... А он... Ну да ладно... Просто я жить без любви я не могу... Хотя, по-моему, я до сих пор не знаю о ней ничего. Ты не куришь?
Она поискала в сумке сигареты. Их не было... Не везет... Водитель стиснул зубы и с трудом выровнял машину, сбросив скорость до предела.
– Не курю... И тебе не советую. Но сигареты найду. Держу про запас.
Он порылся в бардачке и вытащил какую-то растрепанную грязную пачку. Лёка закурила.
– Ну и дрянь ты, дуся, куришь! Денег не хватает? – фыркнула она.
– Я же сказал – не курю! НЗ... А о какой славе идет речь? И зачем она тебе? Заработать или поиграть?
– Мне бы тоже хотелось в этом разобраться, – вздохнула Лёка. – Я очень плохо понимаю себя. Может, еще не выросла, а может, это от природы, не знаю. Но во-первых, меня тянет на сцену, а во-вторых, я просто люблю петь...
– Ну и пела бы себе дома на кухне, – буркнул странный водила. – Кстати, меня зовут Кирилл.
– Очень приятно! – пропела Лёка. – А я Лёка. Полностью – Леокадия. Когда-то была такая певица – Леокадия Масленникова. Солистка Большого театра. Так вот папа-милиционер назвал меня в ее честь.
Кирилл смотрел исключительно на дорогу, ни одного взгляда на спутницу. Его грубовато рубленное лицо с глубокими, как борозды в поле, не по возрасту ранними морщинами за все время беседы не меняло своего выражения, казалось почти окостеневшим, неживым, застывшей маской. Большие руки, широкие плечи, высокий рост... Плохо выглаженная рубашка и мятые брюки. У него дурная жена... Или ее нет?.. А мама?..
Лёка с любопытством пыталась заглянуть ему в глаза, но натыкалась взглядом лишь на жестко сжавшие баранку огромные, крепко стиснутые кулаки. А вот и обручальное колечко... Ну, конечно, чтобы такого слонищу не захомутали... И неожиданно уловила почти незаметный, скользящий взгляд исподтишка, слишком очевидно погладивший ее голые колени. У нее слишком короткая юбка. И это хорошо. Просто отлично...
Кирилл вновь хмыкнул.
– Значит, в твоем желании есть хоть какой-то, пусть слабый, смысл и резон. Нужно оправдать свое имя. Это логично.
