Текст книги "Обманы зрения (СИ)"

Автор книги: Ирина Анненкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Свою третью жену, Ариадну, Петька возненавидел. Он очень скоро стал относиться к ней со смешанным чувством зависти, вожделения и раздражения. Жена была как тот пресловутый чемодан без ручки – и нести сил никаких уже нет, и бросить жалко. Сил, времени и денег на нее было потрачено, по Петькиному авторитетному мнению, немерено.

Завоевать расположение рыжеватой докторши оказалось делом трудоемким и небыстрым. Девица виртуозно держала дистанцию, кавалерийских наскоков не одобряла, на ведение осады по всем правилам военного искусства посматривала снисходительно. В ход пришлось пустить все хорошо зарекомендовавшие себя тактические приемы, как-то цветы корзинами, клубные рестораны, премьерные и допремьерные показы фильмов и спектаклей, далее по списку.

Хорошие результаты, по Петькиному опыту, приносила и нехитрая методика регулярной доставки объекта ухаживаний с работы до дома на машине – и времени занимает немного, и денег особых не надо, и барышня привыкает к хорошему. А эта ещё и живет недалеко!

Словом, «если я чего решил, то выпью обязательно», как любил вслед за бардом повторять Петька.

Но усилия того стоили. С Петрушиной точки зрения, на роль графини докторша подходила прекрасно. А что? Собой вполне хороша, из приличной семьи, прекрасное образование, родни – один папашка, считай, остался. Опять же – квартира, дача. По-французски и по-английски знает – граф трепетно относился к иностранной мове, даром, что сам мог изъясняться через пень-колоду. И профессия вполне благородная, врач, и не какой-нибудь там проктолог-прозектор. Все чинно, благородно, да и деньги хорошие. Если с умом дело поставить, конечно.

А что самое-то главное, в любой компании, на любой тусовке девица умела держаться, как королева Елизавета на приеме в Букингемском дворце. Какой бы не была собравшаяся публика – Петька протащил свою пассию по самым разным сборищам – Ада была абсолютно невозмутима, легко поддерживала беседу и при этом хорошо держала удар (а змеюки приползали ядом побрызгать еще те), не утрачивая при этом своей холодноватой доброжелательности.

Словом, Петруша буквально из штанов выпрыгивал, чтобы заполучить вожделенный приз.

Когда ему это было надо, граф умел быть чертовски обаятельным!

И крепость, осаждаемая по всем правилам военного искусства, само собой, пала. Капитуляция полностью деморализованного гарнизона сопровождалась всем известной мелодией Феликса Мендельсона-Бартольди и, натурально, происходила при стечении многочисленной публики, пришедшей поздравить свежеиспеченную пару.

После свадьбы граф столкнулся с жестоким разочарованием.

Оказывается, у его молодой жены присутствовали свои взгляды на жизнь, свои желания, идеи и пути их реализации. Существовали собственные вкусы и предпочтения. Были друзья, подруги и родственники!!!

И куда, скажите на милость, всё это девать? Оно ему, Петьке, надо?

Жена с разгону принялась создавать «семейный очаг», устраивать сборы друзей и родственников, пекла какие-то пироги – впрочем, вкусные; зажигала свечи. Дистанция, которую она так славно держала в период графских ухаживаний, мигом исчезла. Пошли попытки ведения задушевных разговоров и поползновения на «душевную близость». Какая такая близость, откуда взялась, кому нужна?! Петьке вполне хватало близости физической, а вот в душу лезть нечего!

К тому же Ариадна продолжала безудержно работать, да не где-нибудь в достойном коммерческом центре с солидной клиентурой и приличными деньгами, как и настаивал муж. Но нет, эта странная особа заладила трудиться в какой-то больнице, где приходилось возиться с абсолютно бесперспективной публикой. Серьезными заработками тут и не пахло, но жена упрямо отказывалась обсуждать данный вопрос с финансовой точки зрения и что-то там такое бубнила про сбор научного материала. Петенька же к деньгам относился со страстью, очень их любил получать, а потом срочно тратить на правильные вещи.

Правильным должно было быть все – одежда, квартира, досуг, рестораны, друзья-приятели, автомобиль, женщины… Только в окружении правильных вещей, людей и событий настоящий человек, как считал граф, мог чувствовать себя как следует. Все вместе они создавали приятное ощущение избранности, принадлежности к определенному кругу – ну, или, хотя бы, иллюзию принадлежности. Словом, «мы с тобой одной крови, ты и я»!

Энергия Ниагарского водопада и рядом не стояла с теми усилиями, которые затрачивал Петька на организацию правильной жизни! Это ж надо знать, ЧТО должно быть, КАК должно быть, ГДЕ это взять, и на какие такие шиши взять. Перечень предметов «must have» уверенно ширился и норовил жить своей собственной неконтролируемой жизнью. Чем больше граф погружался в этот лихой процесс, тем больше негодовал на тех, кто нагло получил это, правильно родившись.

Взять, к примеру, какого-нибудь там принца Монако! Вот кому повезло! Весь с ног до головы в шоколаде, девки табунами носятся, перспективы – блеск, забот – никаких. Рожа гладкая, довольная. Ну не сволочь ли?

Так вот, жена оказалась совершенно равнодушной к идее правильного (с Петькиной точки зрения) жизнеустройства. Ее Величество Тусовка Аду, как выяснилось, не интересовала ни капли. На подбор и приобретение абсолютно необходимых для светского человека вещей у нее, видите ли, ни времени, ни желания, ни особых денег не было. В магазин с мужем – и то сходить некогда! А без жены любимым шоппингом Петька с некоторых пор заниматься побаивался. Самому-то ему очень нравились красные пиджаки, белые носки и мебельный гарнитур «Людовик Шестнадцатый» (серо-белые глянцевые дверцы, позолоченные деревянные завитушки в великом множестве, резные гирлянды – красота!) На «Людовика», правда, денег никак не набиралось, но за пиджаки с носками Петька бился до последнего. Он даже мужественно сопротивлялся начинавшему подхихикивать светскому окружению. Он там такой, к счастью, был не один.

С белыми носками жена расправилась одним точно выверенным ударом. Петька покупал любимый предмет туалета упаковками по пятьдесят штук, безжалостно выбрасывая старые, хоть слегка утратившие кипельную белизну пары. Стирал он их все скопом, накапливая бельишко в отдельном пакете. Отбеливателей не жалел. Так вот, женушка терпеливо караулила мужа, а потом нечаянно «забыла» в барабане стиральной машины свой крохотный черный носочек. Все пятьдесят пар карпеток приобрели изумительный серый оттенок. Граф сломался.

С пиджаками супруга разделалась ещё проще. Она умудрилась так хорошо их сдать в химчистку, что надеть потом эти странные наряды, будучи в здравом уме и твердой памяти, не представлялось возможным.

Умный Петька расценил кончину дорогих сердцу вещей как знак свыше и, хоть и скрипя зубами, поражение признал. Он уже не очень долго сопротивлялся попыткам жены убрать из дома искусственные цветочки. Граф даже сумел смолчать, когда Ада потащила на помойку дивный букет, любовно подобранный в магазинчиках Амстердама – ох, и гульнул же он тогда в их знаменитом квартале красных фонарей, не слабая вышла командировочка, есть что вспомнить!

Но в душе Петька затаил маленькое хамство.

Он тяжко завидовал.

Жена, которой, по большому счету, было глубоко наплевать на все эталоны «правильной жизни», откуда-то знала, «что такое хорошо, а что такое плохо», гораздо лучше графа. И не придавала значения этим знаниям.

Высший пилотаж!

Ей, похоже, было невдомёк, каких трудов стоило мужу выучиться этим премудростям. Сколько книг прочитано, сколько фильмов просмотрено. Как тщательно и осторожно приходилось наблюдать за тем, что и когда делают, говорят, едят и имеют люди светские и искушенные.

Мать, с её замашками полковой гранд-дамы, тут была не помощником.

Но самым обидным было то, что Адка легко и непринужденно устанавливала приятельские и даже дружеские отношения с такими людьми, общение с которыми являлось для Петьки недостижимой и желанной целью. Его просто судорогой сводило, когда жена не моргнув глазом договаривалась о встрече – кофейку там попить, поболтать – со своей хорошей приятельницей, супругой одного из европейских послов, между прочим! Дамы умудрились всерьез разговориться на приеме в посольстве – а приглашения, надо отметить, раздобыл он, Петр Кириллыч, и чего ему это стоило! Тощая послица тоже оказалась врачом-окулистом, причем довольно известным. Словом, тем для обсуждения нашлось немало, хоть и не имеющих ничего общего с традиционной светской беседой. И пожалуйста – с тех пор перезваниваются, периодически встречаются, обсуждают что-то невообразимое, вроде особенностей зрения у каких-то там альбиносов – Петька как-то раз подслушал, жена пересказывала по телефону этому своему дружку-главврачу…Ну и кому это интересно? А послица даже в клинику к Адке приезжала, ахала, восхищалась.

Ада и с Марьяной умудрилась подружиться.

Вернувшись из очередной загранкомандировки на побывку на историческую родину, обычно равнодушная к личной жизни брата старшая сестра очень быстро нашла общий язык с его новой женой. Даже в гости зачастила. А жена всю родню упорно привечала, что-то там всё бубнила про «семейный круг».

– Вот всем ты молодец, Адка, – приговаривала зараза Марьянка, с аппетитом уминая очередные «семейные пироги», – только вот что ты в братце моем нашла? Он ведь шизофреник настоящий. Мания величия и навязчивые идеи в одном флаконе – практически как шампунь и бальзам – ополаскиватель! – с возрастом характер сестрицы явно стал портиться.

Ада дипломатично отмалчивалась и гадкие темы не поддерживала, уводила разговор в сторону. Петька скрипел зубами от злости, но скандалить не решался – боялся Марьянкиного длинного языка, – и лишь с нетерпением ждал, когда же зять Борис опять увезет жену куда-нибудь подальше.

Как и Марьяна – и, скорее всего, не без ее влияния! – Ариадна ну совершенно не прониклась идеями благородного графского происхождения. Открыто не язвила, конечно, но даже от разговоров на эту аристократическую тему аккуратно уклонялась. А Петьке ее помощь в этом вопросе была бы ох как нужна!

С некоторых пор граф озаботился важным и серьезным вопросом вступления в Дворянское Собрание. Он повадился ездить в солидное здание на Варварке и общаться с товарищами по голубой дворянской крови. В Департаменте Герольдии с ним беседовали довольно благосклонно, однако, для зачисления в вожделенную организацию почему-то потребовалось неприличное количество бумаг и бумажек, подтверждающих графские корни.

Бумажек отчего-то не сыскалось…

Мать отводила глаза и утомленно пожимала плечами, отфутболивая сына со всеми вопросами к папочке.

Папочка, старый партизан, на вопросы не отвечал или отвечал, но грубо. Привык, конспиратор, к тому, что в доблестной Советской Армии за дворянство можно было не то, что генеральских погон лишиться – голову сложить. Вот всю жизнь и косил под пролетария. В роль вошел – просто блеск!

А потом папашка и вовсе помер – и пришлось Петьке копаться во всём этом деле самому. Так хоть была слабая надежда, что сообразит родитель – не тридцать седьмой год на дворе, да, глядишь, и расколется. Не раскололся.

Чернышев-fils неутомимо писал заявления в союз братьев-дворян и, чихая от пыли, копался в отцовских бумажках.

Толку чуть.

Заявление приняли «условно», вежливо попросили каких-нибудь документов. Посоветовали, в каких архивах можно поискать, бюрократы. И только-то! Архивы Петька сразу невзлюбил и копаться в них себя заставить не сумел. Не царское, скажем прямо, это дело… Словом, время шло, а дело не сдвигалось с места ни на миллиметр.

Петьке никак не верилось, что не возможно как-нибудь обойти дурацкие правила – человека благородного и так сразу видно! Да и фамилия за себя говорит сама!

Однако, в Дворянском Собрании почему-то придерживались иного мнения.

Петькина не подкрепленная бумагами настойчивость встречала убийственно вежливый отпор, а один вредный старикашка из какого-то захудалого, но документально оформленного рода, назвал графа «полупочтенным господином» и присовокупил что-то ехидное, вроде «не одну собачку Жучкой звать». Вот ведь крыса!

И в этой не простой, прямо сказать, ситуации, от жены не было ни проку, ни помощи. В архивы ездить ей, видите ли, некогда, работает она! Собрание с мужем посетить – тоже времени нет, да и пустое всё это, суета!

Словом, сплошное разочарование.

Другой бы на Петькином месте давно развелся. Может же человек ещё разок ошибиться, в самом деле! Но не тут-то было. Граф даже думать об этом не хотел. Беда была в том, что он истово желал именно её – свою жену. Не то, что он был ей неукоснительно верен – это уж чересчур! Но мысль о том, что она достанется кому-то ещё, была для Петьки невыносима. А главное, не удастся тогда подчинить, сделать послушной своей воле эту сдержанную, невозмутимую женщину.

– Ну, а дальше-то что? – поинтересовался муж, тем временем протиснувшийся на своё место и приступивший к клубничному йогурту – с творожком уже было покончено.

– А дальше возбуждается уголовное дело по факту дорожно-транспортного происшествия, – чуть спокойнее сказала Ада. – Если Юрку осудят, то он сядет в тюрьму. За непредумышленное убийство, или что-то вроде. Но возможен и другой вариант.

– Какой это?

– Мы платим – и дела не будет.

Петька оторвался от йогурта и сосредоточенно уставился на жену.

– То есть как не будет?

– А так – замнут, оформят как вину пострадавшего, или, может, ещё как-нибудь… Я толком пока не поняла. Но, как ты сам понимаешь, делать это всё надо в темпе.

– И сколько хотят?

– А хотят они много, – вздохнула Ада. – Тридцать пять тысяч долларов.

Реакция Петьки была сопоставима с эмоциями человека, вдруг узнавшего, что в его личный огород летит невесть откуда взявшаяся атомная бомба. Лицо его сильно покраснело, длинные щеки затряслись, желтоватые глаза выкатились из орбит. Довольно долго он не мог вымолвить ни слова, а только всплёскивал руками и раскрывал и закрывал рот, из которого доносились только отдельные, между собой мало связанные, звуки. Ада даже испугалась, не хватил бы его удар. Но дар речи всё-таки вернулся.

– Сколько?…Тридцать!…Пять!… Тысяч!… Да ни за что!… Мальчишка!… Паршивец!…– на лбу выступили мелкие капли пота, голос срывался на визг, он тяжело и хрипло дышал. Потом вдруг затих, повертел некоторое время головой, будто силясь что-то добавить, попыхтел и спокойным уже голосом заявил:

– У меня денег нет!

Ада с жалостью смотрела на мужа. Как, однако, людям доводится заблуждаться! Ей казалось, что после десяти лет совместной жизни ничего принципиально нового она уже не увидит и не услышит.

Ошибалась.

Такой бурной реакции она не ожидала. Визжащий, плюющийся огнем благородный граф – это было что-то новенькое в репертуаре. Ада даже слегка развеселилась, хотя ничего смешного в ее положении и не намечалось.

Петька что, всерьез решил, что она собралась попросить у него денег? На Юрика? Вряд ли такая дивная мысль посетила бы ее даже в горячечном бреду.

– Петь, ты так не нервничай, а? – примирительно попросила Ада. – Я и не рассчитывала, что ты сможешь дать какие-нибудь деньги. Но я тут подумала: что, если позвонить твоему Виталику? Может, он как-нибудь поможет всё это хоть частично разрулить?

Мысль, кстати, была очень и очень достойная. Петькин друг молодости Виталик всю жизнь проработал в милиции, был в чине майора оправлен в отставку по достижении пенсионного возраста, а затем устроился в какую-то фирмочку, занимавшуюся улаживанием конфликтов, взысканием долгов и решением различных деликатных вопросов. Что самое главное, он сохранил все свои милицейские связи, которые старательно холил и лелеял.

Только они, эти связи, собственно, и позволяли ему ударно трудиться на выбранном поприще. По-дружески привлечь его к решению Юркиной проблемы и попытаться хотя бы как-то уменьшить требуемую сумму, а также попробовать получить какие-то гарантии – именно на это надеялась Ада, затевая с мужем неприятный разговор.

– А что? – вдруг оживился Петька. – Идея богатая! Шикарная ведь идея! Виталик вполне может помочь! Отблагодарить придется, конечно, но это ерунда.

Как он промахнулся тогда, в самом начале их семейной жизни! Какого дурака свалял!

Жена была влюблена, как кошка, расслабилась, размякла, ее можно было брать голыми руками, приучать к своим порядкам, а потом не допускать ни малейшего неповиновения. А он, осёл, оторопев от ее полной и решительной капитуляции, начал язвить, отталкивать, пытаться теперь со своей стороны держать дистанцию и бороться с «сахарным сиропом» в семье. Охотнику Петьке сразу стало скучно – глупая дичь пошла вдруг к нему доверчиво, её стало можно кормить с руки, чесать за прежде настороженными, а теперь ласково льнущими е его пальцам ушами. Азарт тут же пропал! Правда, какое-то время ещё можно было поразвлечься, экспериментируя, раздвигая границы дозволенного, проверяя, насколько далеко удастся зайти в привычной игре под названием «Кто хозяин в доме?».

Ну и довыпендривался!

Как-то на удивление быстро Ада разобралась в ситуации и заново создала несокрушимую линию обороны. От этой непроницаемой стены как от стенки горох отскакивали любые тактические приемы и ухищрения, обычно помогавшие Петьке лихо манипулировать большинством людей в своем окружении. Наглая дичь вывернулась и ускакала прочь.

Ну не то, чтобы совсем ускакала.

Она по-прежнему была его женой, жила в его доме, спала в его постели. Она, как и раньше, продолжала свои дурацкие попытки создания «домашнего очага». Окружала его заботой и уютом. Ходила с ним в гости.

Жила своей жизнью. Не моргнув глазом, пропускала мимо ушей любые колкости, на которые супруг был обычно щедр. Делала только то, что считала нужным.

Даже деньги у них не были общими. Это был еще один Петькин колоссальный прокол. Именно он додумался до раздела семейных финансовых потоков. А что? Хочешь работать в своей больничке, обслуживая нищету? Получать за это три копейки? Ну и ладно. А к моим денежкам не примазывайся! Трать свои!

Вот так-то!

Кто бы мог подумать, что, перейдя в медицинский центр к этому своему Конкину, жена начнет так неплохо зарабатывать? Вообще-то, это ещё надо было бы проверить, за какую такую работу он ей столько платит! И машину подарили – премия ко дню рождения, называется. Что-то здесь ох как нечисто!

Прежде Петьке доставляло искреннее удовольствие потыкать жену носом в ее мизерные врачебные заработки. Особенно приятно было совместить это развлечение с каким-нибудь неизбежным – день рожденья там, Новый год, а без повода граф ее не баловал – и непременно практичным подарком. Это называлось «одеть, обуть и вытащить из грязи».

Теперь этот номер не проходил.

Петька, собственно, и не знал, сколько именно жене платят в этом ее коммерческом центре. Но явно не как в горбольнице номер два города Замухранска.

Одежду, обувь и косметику она теперь привозила из регулярных загранкомандировок – и отличного качества, уж в этом-то Петька разбирался, будьте спокойны! Да еще нагло утверждала, что покупать всё это гораздо дешевле в Лондоне или Берлине, нежели в Москве!

Не скупилась на подарки мужу и прочей родне.

Наняла домработницу – глуповатая старательная Милочка приходила через день и буквально вылизывала квартиру. Раньше можно было хоть поразмяться, наехать на жену за недостаточно тщательно наглаженную рубашку или за брызги на зеркале в ванной. Теперь и это потеряло всякий смысл.

Когда заболел Адин папаша, то она бухнула в его лечение какие-то просто дикие деньги – и ведь пошел старикан на поправку! А говорили: не встать ему после такого инсульта! Бегать, правда, не начал, но по дому бродит. Адка наняла отцу сиделку-помощницу, та за дедом ухаживает, готовит-убирает, а летом торчит с ним на даче. И муж сиделкин тоже торчит – стрижет газон, выращивает овощи. Адка под это дело даже разрешила в углу участка наделать грядок, так что доморощенный Мичурин кормил старика свежайшей продукцией.

Чтобы папашка не захирел без любимой работы, дочурка купила ему дорогущий ноутбук, подвела в квартиру Интернет – и теперь дедок сидит в сети, знакомится со всеми достижениями научной мысли, пишет статейки, лазит по форумам. Просто не инвалид-пенсионер, а поколение «Пепси» какое-то! Даже на даче в Интернет выходит через мобильник.

А сколько ещё потрачено невесть на что!

То делается полноценный ремонт в папашиной квартире – пока тот на даче лопает огурцы с грядки.

То приводится в порядок старая отцова «девятка» – жена, видите ли, решила быстренько сесть за руль. Папочку надо возить по врачам! И ведь начала водить – как будто так и было всегда. Теперь, довольная и счастливая, прет папаше пудовые сумки с продуктами не на собственной горбушке, а, чин по чину, на машине. Петька сам видел: выпархивает женушка из автомобиля, ключиком эдак изящно дверцу багажника отпирает, сумищи огроменные выволакивает – и поскакала… «А теперь легко, с улыбочкой подняли брёвнышко и понесли!»

Это ж какие деньжищи! У Петьки просто сердце кровью обливалось.

И ведь ни копейки в дом!

Муж третий год ездит на непрестижном «Фольксвагене», на кухне давно пора делать ремонт, в спальне стоит невыразительный финский гарнитурчик, а вовсе не резная испанская мебель натурального дерева за шестнадцать с половиной тысяч американских рублей – жена же и в ус не дует. А зубы! Сколько ж Петька грохнул на сакраментальную Голливудскую улыбку! Это ни в сказке сказать, ни пером описать. Но тут ничего не попишешь – у светского человека зубы, ногти и ботинки должны быть идеальными. Ну Петька и старался.

А жена в ответ на тонкие намеки делала незнакомый цвет лица – играла в Незнайку, – а на прямые предложения финансово вернуться в семью отвечала вежливым, но твердым отказом. При этом мило улыбаясь.

Но надежд Петр Кириллыч не терял. Ситуацию было необходимо изменить, и в многомудрой голове графа с некоторых пор стал вызревать некий план действий. Да и мать нынче порассказала много чего интересного!

А пока – ни одного ложного шага!

* * *

Все произошло в один миг.

Корма идущего впереди автомобиля вдруг резко придвинулась и мрачно нависла над нарядным бирюзовым капотом Адиной машинки, раздался скрежещущий звук удара и звон бьющегося стекла. Аду резко бросило вперед, голова сильно мотнулась, а зубы щелкнули, как у голодной щуки.

Маленькая бирюзовая машинка стояла, уткнувшись носом, в бампер огромного, донельзя грязного черного джипа. По перемазанному по самую крышу монстру было сразу видно, что он, монстр, – не какой-нибудь там паркетник типа «высоко сижу, далеко гляжу», а настоящий боевой внедорожник, регулярно используемый хозяином по своему прямому назначению.

Ну почему? Почему это должно было случиться именно с ней и именно сегодня? Продолжая судорожно сжимать руль, Ада тупо разглядывала потеки грязи на заднем окне черного чудища. Все сегодня один к одному! И Юрка со своими проблемами, и на этот раз совсем не шуточными – Ада уже два дня безрезультатно тыркалась в разные банки, надеясь получить срочный кредит; и надо до отца доехать, отвезти продукты и лекарства, а по времени не получается, работы полно; и Петя-Петя-муженек… ну, тут как всегда. А теперь еще явно предстоит разборка с хозяином джипа.

«Я больше так не хочу!»

Ада удивленно прислушалась. Именно «не хочу», а вовсе не «не могу», нахально заявил внутренний голос. Не хочу все это везти одна, караул устал, господа Временное правительство, революционные матросики расходятся по казармам.

На Адиной памяти такой наглости внутренний голос себе никогда не позволял. Даже тайком, про себя, под одеялом не обсуждалось «хочу – не хочу». А тут – на тебе – в полный голос.

– Заткнись, пожалуйста, – зашипела сквозь зубы Ада на обнаглевшее «я». «Я» в ответ совершенно по-хамски ухмыльнулось и собралось развить понравившуюся мысль. А что? Вполне свежо, живо и современно, а, главное, к месту и вовремя! Вот не хочу и не буду! И что ты со мной сделаешь?

– А что это ты не будешь? – зло поинтересовалась Ада. – А ничего не буду! – бодро заявило «я». – Спать лягу! Стану спать-почивать, сны смотреть интересные…. На море поеду, вот там спать и буду, прямо на пляже! – внутренний голос откровенно глумился, словом, «хамил, как умел».

Не известно, как далеко зашел бы этот увлекательный диалог, и до чего бы договорились высокие стороны, но им грубо помешали. Дверь автомобильчика резко распахнулась, и над Адой навис здоровенный краснорожий мужик, не менее грязный, чем его автомобиль.

– Овца! Ты бы хоть ездить научилась, прежде чем за руль садиться! – завопил мужик, выкатывая мутные голубые глаза с покрасневшими белками и веками. – Права купят и думают, что могут ездить! Да я каждое утро только и мечтаю, чтобы до вечера никакой «чайник» мне в тачку не впилился! – разбушевавшийся дядька навалился локтем на крышу машины, угрожая промять ее своим напором. От него резко и тяжело пахло потом, и от густого запаха и громкого крика у Ады начала кружиться голова.

– Послушайте, да что вы на меня орете?! – возмутилась она. – Машина застрахована, вызывайте ГАИ, я не спорю же, что виновата.

– Да что мне твоя страховка, овца! – продолжила «цыганочку» с выходом «потерпевшая сторона». – Это мне оно надо – по сервисам таскаться, ремонтировать, бумажки оформлять? Да я, если хочешь, лишь недавно ее на покраску гонял, такой же, как ты мастер своего дела въехал! Интересно, а если бы меня тут не было, обо что бы ты тормозила? Тьфу, дура, – энергично плюнул распаливший мужик, явно не понаслышке знающий прелести общения с гаишниками, страховщиками и ремонтниками.

– Да как вам не стыдно! – слабо огрызнулось Ада, уже и так вполне деморализованная разошедшимся внутренним голосом. Ее руки, стискивающие руль, тряслись, обычно бледные щеки закидало яркими пятнами. В животе мелко-мелко и очень противно начало что-то дрожать, а внизу горла стал медленно надуваться тугой пузырь. – Немедленно прекратите орать и говорите нормально, вы не в притоне! – она попыталась взять ситуацию под контроль и себя в руки, но что-то гадкое, маленькое продолжало дрожать внутри и даже тихонько зазудело: «взз…взз…взз…», а пузырь все раздувался и раздувался, грозя запереть горло и перекрыть доступ воздуха в легкие.

– Ну, ты и наглая! – задохнулся мужик. – Ещё и наезжает! Таких, как ты, учить надо…

– Так… – низкий хриплый голос ворвался в содержательную беседу. – Алексей, что здесь происходит? Что ты блажишь на всю улицу?

– Да, Михалыч, да она вон нам в задницу въехала, да вот ведь только-только то крыло перекрасил – и все по-новой, блин… – неожиданно присмирел Алексей. Он перестал наваливаться на съежившуюся машинку, и даже вроде стал ниже ростом, а на лице сквозь муть и закушенные удила вдруг начало проступать осмысленное выражение.

– Ну и что орать-то? Ты хоть глянул, что у тебя там? – раздраженно произнес хриплый голос. – Нет? Так пойди и посмотри, прежде, чем вопить.

Притихший Алексей плавно шмыгнул куда-то в сторону, и на освободившемся месте Ада увидела хмурого небритого и тоже крепко перемазанного человека, неухоженного и несимпатичного. «В одном болоте они, что ли, купались?» Темная куртка, джинсы, заправленные в высокие армейские ботинки, и сами башмаки были заляпаны подсохшей грязью. Относительно чистым было только лицо – то самое, несимпатичное. Человек внимательно разглядывал на Аду, устало потирая правую бровь – на виске остались темные полосы.

– Ну что, это вы нас стукнули? Что ж вперед не смотрите? Теперь вот головную боль Алексею организовали, – хриплый голос звучал монотонно и равнодушно, припухшие глаза смотрели холодно, и Ада поняла, что вот тут и начинается самое страшное. Это вам не орущий добрый молодец, лающая собака не кусает – интересно, а собака об этом знает? – это сила неумолимая и безжалостная, такой проглотит и не поперхнется.

И тут пузырь в горле лопнул. Ада успела подумать, что вот так она на этом самом месте и попрощается с жизнью, но вместо этого из ее глаз хлынули обильные слезы. Да как хлынули! Наверное, именно так лились слезы у царевны Несмеяны. Лицо мгновенно стало мокрым, слезы текли ручьем, брызгали во все стороны. Ада уткнулась в руки, пытаясь поймать дыхание, прекратить плакать и успокоиться.

Без толку.

Поток бушевал. Рукава немедленно намокли, и добавилось противное ощущение прикосновения сырой ткани к коже. Про макияж можно было и не вспоминать. Весь мучительный и бестолковый день, накопленная, давнишняя усталость и старательно скрываемое от самой себя раздражение нашли наконец выход в этих слезах, и Ада плакала, как плачут только от настоящего, неподдельного горя, не обращая внимания на топтавшегося рядом сразу растерявшегося мужчину, не слушая и не слыша его слов.

Потом Ада почувствовала, как крепкая широкая рука ухватила ее повыше локтя и стала вытаскивать из салона машины.

– Куда, куда вы меня тащите, я никуда не хочу, пустите меня сейчас же, – бормотала она, всхлипывая, пытаясь вырвать локоть и одновременно закрывая лицо. Но неумолимая рука не отпускала, а лишь поудобнее перехватила и потащила дальше, неизвестно куда.

Потом вдруг были какие-то ступеньки, и Ада на них, конечно, споткнулась, но рука и тут не подвела, удержала.

Затем Ада очутилась в помещении, стало тепло, исчез уличный шум, вкусно запахло едой. Рядом заговорили мужские голоса, раздался смех, шаги, стук двери. Запах еды напомнил Аде, что пообедать ей сегодня не удалось и вряд ли удастся. Ей стало ужасно жаль себя, так жаль! Вот даже поесть толком не удается, такой день, такая жизнь…Слезы хлынули с новой силой, не давая дышать, думать, быть.

Но рядом полилась вода, и другая рука – та самая, не очень чистая – плеснула Аде в лицо ледяным и мокрым.

– А ну-ка, давай, умывайся, – уже знакомый хриплый голос звучал строго. – Заканчивай реветь, приходи в себя, – и Ада наклонилась над откуда-то взявшейся раковиной, и набрала полные ладони этой самой воды, и погрузила в нее горящее лицо. Слезы так просто не сдавались, пришлось долго умываться, сморкаться, отфыркиваться, пока, наконец, она не поняла, что рядом тоже льется вода, и кто-то, отдуваясь, там тоже моется.

Уже знакомая широкая рука сунула Аде пачку бумажных салфеток и, не дожидаясь, когда она вытрется, потащила куда-то дальше. Опять стукнула дверь, потянуло сквозняком, хлопнуло, закрываясь, окно. Уже знакомый голос проворчал над ухом:

– Давай, садись. Ты что будешь?

Ада наконец оторвала заплаканное, распухшее лицо от салфеток и огляделась. Она находилась в небольшой комнатке с низким окошком, выходящим в заросший двор. В комнатке стояло два стола, покрытых скатертями в бело-зеленую клетку, несколько полукресел, узенькая стойка сбоку, у окна – круглое деревце в кадке. На столах – тарелки с зеленым ободком, массивные столовые приборы, высокие бокалы на тонких ножках.