Текст книги "Обманы зрения (СИ)"

Автор книги: Ирина Анненкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Ада вздохнула.

– Спасибо, Клара, идите, всё в порядке, – с трудом проговорила она по-итальянски и ободряюще улыбнулась. Толстуха с сомнением поглядела на «молодую хозяйку», сделала что-то, отдаленно напоминающее реверанс, и удалилась.

Господин Мори стал с трудом выкарабкиваться из глубокого разлапистого кресла, явно собираясь взяться за чайник.

– Сидите, Лучано, не вставайте, – сказала Ада, быстро поднимаясь с дивана. – Вы сегодня устали ещё больше, чем я. Ничего, что я босиком? Ноги отекли ужасно.

– Спасибо, Ариадна, – искренне поблагодарил тот. – Сегодня и впрямь день был нелёгким. Так вернемся к нашим баранам. Вы не уверены, что хотите приять наследство, оставленное вам матерью?

– Совершенно верно.

– По каким соображениям, могу ли я осведомиться?

– Вот по тем самым, Лучано. По соображения почти двадцатипятилетней давности.

– Да, ваша мать боялась этого, – грустно промолвил маленький адвокат, отпивая чай. – Но, насколько я помню, она говорила, что вы простили ее.

– Да, это так, – смешалась Ада.

– Так в чем же проблема?

– Наверное, во мне.

– Возможно, – согласился господин Лучано. – Но ваша мать считала, что ее дочь – женщина сильная и со своими проблемами сумеет справиться. Она очень хотела, чтобы вы приняли ее завещание.

– Кто унаследует все, если я откажусь?

– Родственники старого графа. Вам следует знать, что он намеренно ничего не оставил им, завещав всё своей жене, вашей матери.

– Почему?

– Что «почему»?

– Ну почему не оставил? Он ведь мог, насколько я понимаю, разделить своё состояние, постаравшись никого не обидеть.

Синьор Лучано терпеливо вздохнул.

– Во-первых, вы, дорогая Ариадна, молоды и наивны, считая, что, действуя таким образом, можно было избежать обид. Только если отдать этим господам всё – и то не факт! А во-вторых, граф Марио и думать не желал, что плодами его труда станет распоряжаться эта семейка потомственных жиголо!

– А они что – и вправду жиголо? – заинтересовалась Ада.

– Самые настоящие, – покивал адвокат. – К тому же бездельники, моты, светские тусовщики, альфонсы, – с мстительным удовольствием перечислил он. – Старший считает, что принадлежит к когорте знаменитых «Jet Set», мотающихся по миру с вечеринки на вечеринку, а младший гордо именует себя метросексуалом, ну и ведет соответствующий образ жизни.

Ада внутренне передернулась. Словечко «метросексуал» в ее сознании прочно ассоциировалось с бывшим супругом, очень уважавшего этот игривый термин, упорно таскавшегося в косметические салоны на массаж лица и маникюр, брившего подмышки и внимательно изучавшего модные журналы. Образу денди и эстета, правда, сильно мешала любовь к сериалам и книгам «про красивую жизнь» (однажды Петька даже умудрился брякнуть где-то, что «лучшим фильмом всех времен и народов несомненно является „Возвращение в Эдем“, чем произвел неизгладимое впечатление на присутствующих).

Ну надо же! Значит, эта лощеная пара, от улыбок которой легко может покрыться льдом Карибское море, могла бы в какой-то степени считаться для Петьки эталоном! Бр-р-р!

– Ваша мать, Ариадна, была достойной наследницей своего мужа, – убедительно проговорил синьор Лучано. – Она сумела сделать очень многое для поместья, для деревни, для людей, живущих здесь. И она искренне желала передать всё вам, дабы вы распоряжались дальше по своему усмотрению. Она верила в вас! Не обижайте ее памяти, моя дорогая.

Ада откинулась на спинку дивана, закрыла глаза и сильно потерла лоб обеими руками. Она страшно устала. Вязкий, тусклый день разрешился промозглым вечером, завещанием, неожиданно свалившимся на нее, необходимостью принимать решения, брать на себя ответственность. Выполнять последнюю волю матери.

Перед глазами стояли волчьи оскалы родственников старого графа и ледяная ненависть, затопившая их глаза, когда маленький адвокат дочитал документ до конца.

Ада поёжилась. Хорошо, что Лучано сразу увел ее прочь.

– Скажите, – спросила она, – а эти господа вновь ничего не получили?

– Отчего же, – небрежно усмехнулся господин Мори, – синьора Джулия не забыла их. Им завещана картина.

– Картина?!

– Да. Что-то из Библии. О грехах, и, в частности, о праздности и зависти. Впрочем, ничего ценного! – с ощутимым злорадством закончил он.

– Они собираются опротестовывать завещание?

– Не думаю. Они пытались в прошлый раз, и даже тогда у них ничего не вышло. На этот раз шансов у них нет, – уверенно сказал адвокат.

– Ясно, – протянула Ада.

Они помолчали. Синьор Лучано закурил трубку, и комната наполнилась душистым ароматом английского табака. Ада с удовольствием вдохнула сладкий дым. Как же вкусно пахнет!

– Хорошо, Лучано, я согласна, – негромко проговорила она. – Я могу рассчитывать на вашу помощь?

– Несомненно, синьора Ариадна, – торжественно ответил тот. – Я почту за честь продолжать вести дела для вас, как делал это для вашей матушки и старого графа!

Я привез все необходимые документы, которые вам сегодня же надлежит подписать.

– Может, завтра? – без особой надежды спросила Ада.

– Нет, моя дорогая, – с напором ответил коротышка. – Такие бумаги подписывают сразу. Собственно, прямо сейчас необходимо оформить всего лишь один документ, однако без него дальше никуда. Это протокол о принятии наследства, подписанный вами и заверенный нотариусом – господин Ганоцци нас ждет в кабинете. А потом мы сможем не спеша заняться остальными бумагами.

* * *

– Ариша, я улетаю к сыну в Лондон, – деловито сказал в трубке голос Антона. – Мой добрый молодец вдруг решил школу бросить, так что, пока не поздно, разберусь, что у него там происходит, да мозги ему промою! Так что, я тебя встретить не смогу. Тебя Лёшка встретит и отвезёт. Не обидишься?

– Антон, ты о чём? – засмеялась Ада. – С чего вдруг я должна обижаться? Конечно, тебе нужно решить все вопросы с сыном. Я, кстати, легко могу и сама до дома добраться, нечего Алексея по пробкам гонять.

– Ариадна, ты это мне прекрати! – весело оборвал ее Антон. – Я уже и так понял, что женщина ты крайне, ну просто до неприличия независимая и самостоятельная, лишний раз можешь это не подчеркивать.

– Хорошо, не буду, – покладисто ответила Ада. – И прямо сейчас начну обижаться. Даже заплачу! Так сойдет?

– Сойдет! Давай начинай!

– Погоди, настроиться надо. Порепетировать опять же…

Они мололи всякую чепуху, как будто не разделяли их сотни километров и куча государственных границ, и было им по шестнадцать лет. Впрочем, в шестнадцать лет все стараются выглядеть и звучать взросло и круто…

– А я, кстати, и сам через час выезжаю в аэропорт, – добавил Антон. – Лёшка меня отвезет, а тебя заберет. Жаль только, что я тебя не увижу. Я соскучился, Аришка! – смешно пожаловался он.

– И я соскучилась, Антошка! – в тон ему ответила Ада. С веселым недоумением она прислушивалась к себе и радостно понимала, до чего же ей приятно произнести эти слова, совершенно невозможные в ее прежней жизни. А теперь – пожалуйста!

Говоря с Антоном, она начинала ощущать себя почти что всемогущей!

– Ты возвращайся скорее, – попросила она. – Я буду ждать.

И эти слова тоже были непривычны, странны. Ада наслаждалась их вкусом, цветом, запахом, смаковала каждый звук.

– Я скоро! – пообещал Антон. – Скучай как следует!

В Москве светило слабенькое, хилое солнышко последних осенних дней, было очень холодно. Раскисшую от долгих дождей землю, еще не укрытую снегом, крепко прихватило морозом, на асфальте ледяными корками застыли вчерашние лужи.

Дойдя от трапа до автобуса, Ада успела здорово замерзнуть. Она была одета явно не по погоде – легкая курточка, бывшая как нельзя к месту в Италии, совершенно не грела. Необстоятельная куртка!

Алексей встречал ее у самого выхода из таможенной зоны. Он был очень серьезен и важен. В руке Лёша держал огромную бордовую розу, упакованную в хрустящий целлофан со смешными беленькими кружевцами. Подхватив Адину дорожную сумку, он торжественно вручил ей цветок.

– Антон Михайлович велел вам передать. Я его только что проводил. Это весь багаж? Машина ждет, Ариадна Александровна.

Аде стало смешно.

– Леш, а давайте без церемоний, а? По имени и на „ты“, хорошо? Или вы предпочитаете, чтобы я тоже звала вас по имени-отчеству, не знаю только, как вас там по батюшке?

Алексей вдруг смутился и сильно покраснел. Несколько секунд он сопел, напряженно смотря в сторону, а потом вдруг довольно улыбнулся и энергично кивнул.

– Договорились. Пойдем, Ада, в машину, пробки сегодня ужасные. Ехать будем долго.

В машине было тепло. Однако, успевшая снова продрогнуть Ада никак не могла согреться. Алексей, искоса наблюдавший за ней, пошарил рукой где-то за спинкой пассажирского сидения и достал оттуда небольшой металлический термос, глянцево сверкающий толстеньким серебристым тельцем.

– Тут кофе. С сахаром. Выпей, согреешься, – пробормотал он и снова покраснел. – Ещё есть коньяк. Можно добавить в чашку.

– И даже коньяк есть? – рассмеялась Ада, плохо гнущимися пальцами откручивая тугую крышку. – Тогда давай и его.

– В бардачке во фляжке, – сообщил Алексей. – Там еще в пакете пластиковые чашки лежат. Достанешь?

– Достану. А ты сам-то будешь?

– Кофе буду, – кивнул водитель, аккуратно раздвигая капотом джипа бестолково теснящиеся машины. – Коньяк нет.

– Это уж я догадалась.

После кофе с коньяком жить стало легче. Ада размотала шарф и расстегнула куртку.

В сумке завозился и зачирикал телефон. Звонила Инка.

– Привет, подруга! Ты уже на исторической родине, или всё путешествуешь?

– Привет, Иннуль. Уже в Москве. Наслаждаюсь родными пробками.

– Такси легко нашла?

– А меня встречали.

– Это кто же у нас такой молодец? – деловито поинтересовалась подруга.

– Да нашлись добрые люди! – засмеялась Ада.

– Это хорошо. Слушай, Адусь, у меня для тебя новость.

– Хорошая или плохая?

– А это как посмотреть. Сама знаешь, все зависит от угла зрения. Короче, ходили мы вчера с Михой в „Дурдинъ“, пива выпить нам захотелось, – Михой звался последний Инкин кавалер. – Так вот, сидим себе, пьем-закусываем, и вдруг что я вижу?!

Инна сделала многозначительную паузу.

– Ну и что ты такого невероятного увидела? – насмешливо поинтересовалась Ада.

– Вот сейчас расскажу. А вижу я твоего болезного супруга Петю. Практически умирающего. Веселый такой идет, с ним компания человек пять, а на локте девица висит. Кстати, личико у барышни показалось мне знакомым, только вот не вспомню никак, где же я ее могла раньше видеть. И представляешь, уселись за соседний столик. Он меня сперва не заметил. Пива ребята море заказали, еды, хорошо!

– И что, так вы и просидели незамеченные?

– Да ну зачем же? – радостно сказала Инна. – Я, знамо дело, слегка выждала. Петюня уже и пивко хлебает, колбаски копченые в рот сует. Барышня тоже не отстает, да „котиком“ его величает. И тут я ему и говорю: „Здравствуй, Петенька, как ты себя чувствуешь? Гипертония от пива с колбасками не обострится?“

– А он что? – расхохоталась Ада.

– Знаешь, словно привидение увидал! Глаза выпучил, жевать забыл, колбаса изо рта торчит! Просто – картина маслом! А я и продолжаю: „Здоровье, котик, беречь надо“. Тут он слегка прочухался, колбасу в себя протолкнул, да и говорит, сипло так: „Я только сегодня из больницы выписался. Мне было так плохо!“ А я ему: „И пошел отметить свое чудесное выздоровление в ресторанчик? Это правильно! Пиво отлично укрепляет сердечно-сосудистую систему, а жирная колбаса – снижает уровень холестерина в крови! А профилактика атеросклероза в твоём возрасте – превыше всего. Это я тебе как врач авторитетно заявляю“.

– Ну а дальше что? – Ада умирала со смеху.

– Ну а что дальше? Петька сидит красный и злой, барышня на меня глазками сверкает, компания тоже косится. А мы с Михой знай себе воркуем, внимания на них больше не обращаем. В общем, устроили им один большой облом! Они заказ отменили, то, что уже было принесено, в себя попихали, да отчалили. А перед уходом Петька к нашему столику подходит и этак сквозь зубы цедит: „Я могу надеяться, что ты не помчишься все пересказывать моей жене? У нас сейчас в отношениях сложный период, поэтому ты все не усугубляй“.

– А ты?

– А я ему сладко улыбнулась и сказала: „Петенька, дорогой ты мой, я ни в коем случае никуда не помчусь. Я твоей жене просто позвоню, вот в этом ты можешь быть уверен! Да я голая по Тверской побегу, если это поможет ей окончательно с тобой расплеваться!“

Ну, он фыркнул, ругнулся себе под нос, да и свалил.

– Да, история хорошая! – похвалила Ада.

– Я рада, что тебе понравилось, – сказала Инна. – Но теперь ты, подруга, понимаешь, что они со своей мамашей тебе просто голову морочат? Как я, собственно, тебе и говорила, припоминаешь?

– Да я и не удивляюсь, – задумчиво проговорила Ада. – Собственно, чего-то подобного я и ожидала. Только непонятно – зачем?

– А тебе не всё равно? Главное – врут! А если им это зачем-то надо, то ты тогда тем более должна немедленно подать на развод, чтобы их потом радость не замучила.

– Ты как всегда права, подруга. Недаром ты у нас в институте всегда была самая умная. Ну-ка, напомни мне, какие документы могут понадобиться, и вообще, что из себя вся процедура представляет. Это вообще как, долгая песня?

* * *

– Я не понимаю, почему ты так торопишься! – упрямо бубнил Петька, старательно не смотря Аде в глаза. – К чему такая спешка? Надо всё хорошенько обдумать.

Они стояли во дворе Адиного дома, с той стороны, где особо одаренным жильцам удалось в свое время подсуетиться и поставить несколько уродливых гаражей-„ракушек“, невзирая на протестующие вопли менее ушлых соседей. Вокруг этих дивных сооружений велись периодические бои, однако их владельцы стойко сопротивлялись натиску глупых людей, ратующих за красоту и ухоженность своего двора и напрочь отказывающихся признавать эстетическую ценность унылых металлических панцирей. Участковый майор Седых тоже недовольно посматривал на эти пыльные конструкции, но действовал строго в рамках закона, медленно и верно. Теперь „ракушки“ доживали свои последние денечки, часть из них была уже наполовину разобрана и лежала неопрятными кучками.

– Петь, о какой спешке может идти речь? – с недоумением спросила Ада. – Я не торопилась почти три месяца. Да и обдумывать мне уже больше нечего. Мы разводимся, нравится тебе это, или нет.

– Я считаю, что ты совершаешь ошибку, – с напором проговорил бывший муж. – Нельзя просто так выбросить десять лет жизни. Пробросаешься! Мы должны попытаться сохранить семью!

– Петя, сохранять давно уже нечего, – терпеливо ответила Ада. – И позволь тебе напомнить, что ошибку совершил ты, решив, что чуть-чуть смошенничать – это совсем неплохо.

– Да ничего подобного никогда и не было! – честно и уверенно глядя на Аду, заявил Петька. – Ты же тогда не взяла на себя труд даже просто со мной поговорить, разобраться, в чём дело. Что-то там такое примерещилась, ты хлоп дверью – и всё, пропала. Тебе, похоже, только был и нужен повод уйти! Хватит валять дурака, собирайся и поехали домой. Пора выбросить всё из головы и зажить по-прежнему!

Привыкшая, вроде, уже ко всему, Ада не верила своим глазам и ушам. Бывший муж настолько вошел в роль, что, похоже, от всей души нёс всю эту пургу.

Петька примчался буквально через полчаса после того, как Ада ему позвонила и сказала, что завтра им надо съездить подать документы на развод. Прискакал, и вот уже битый час доказывает Аде, что жизнь у них удалась, но вот враги подло клевещут, плетут интриги и строят козни. Надо быть выше этого. Надо подняться над обывательскими толками, понять и простить друг другу возможные прегрешения. А затем уверенно начать новую прекрасную жизнь!

– Тебе надо научиться ценить людей, Ада, – на полном серьёзе говорил он. – Да поменьше слушать этих твоих друзей так называемых. Жлобы противные. Завидуют нашему счастью!

– Петя, а ты, часом, не болен? – поинтересовалась Ада. – Может, аспиринчику вынести?

– Здоров, – мотнул головой супруг.

– Ну вот и славно, – обрадовалась она. – А ты мне вот что, дружок, скажи, и зачем же все-таки тебе это всё надо? Только не надо петь песен про крепкую семью, святость брачных уз и большую, но чистую любовь ко мне лично, ладно?

Петька примолк и уставился на Аду желтоватыми немигающими глазами. Было уже совсем темно, пошел снег, немного потеплело.

– Сказать, похоже, нечего, – с удовлетворением отметила Ада. – Тогда вот что: я не стану ломать себе голову, почему же ты так не хочешь со мной разводиться. Я просто разведусь с тобой сама. Я последний раз тебя спрашиваю: ты идешь завтра утром со мной в ЗАГС подавать заявление на развод? Детей и спорного имущества у нас нет, всё пройдет легко и быстро.

– А если я откажусь? – хрипло спросил Петька.

– А если ты откажешься, мой дорогой, то я завтра же с утра отправляюсь в суд по месту твоего жительства. И там подаю заявление уже сама. В суде твоё присутствие и вовсе не обязательно. Доходчиво объясняю?

– Вполне, – вздохнул Петя, сморщился и коротко кивнул куда-то в темноту за Адиным плечом.

Ночь неожиданно придвинулась очень близко, так, что Ада почувствовала, какая она плотная и тяжелая. Вдруг эта ночь со странным всхлипом втянула в себя воздух и стремительно взорвалась в Адиной голове тысячей раскаленных осколков.

А потом Ада сама стала мраком и пустотой.

Вокруг было совсем темно. Темнота была полной, совершенной, без малейшего проблеска или оттенка. У нее не было цвета, ни звука, ни запаха.

Это была… какая-то первозданная темнота.

Я умерла, догадалась Ада. Я умерла, и моя душа попала туда, где нет совсем ничего. Но как же это страшно!

Ещё было очень больно. Боль заполняла всё ее беспомощное, беззащитное, захлебывающееся существо, и если бы у Ады ещё оставался голос, она бы, наверное, выла и кричала. Не осталось и тела, которое могло бы корчиться в муках. Это, наверное, хорошо, подумала Ада, что больше ничего нет.

А дальше темнота навалилась всей тяжестью и задушила ее. Оказывается, темнота очень тяжелая.

„Ма-а-ашка, Ма-а-ашка, Ма-а-ашка“, – заунывно тянул дребезжащий старческий голос. Было не понятно, кому он принадлежит, женщине или мужчине. „Ма-а-ашка, Машка, ну, иди же сюда, сатана!“ Послышался скрип, что-то с грохотом упало и покатилось, потом хлопнула дверь. Мимо кто-то тяжело прошаркал.

Ада открыла глаза. Над ней довольно высоко желтел старый деревянный потолок. Справа была стена, а на ней – что-то разноцветное, мягкое, неровное. Впереди перед глазами тоже стена, на ней картинка, „Утро в сосновом бору“ в нарядной рамочке.

Все чувства возвращались по очереди. Ада медленно подумала, что они пролезают в какую-то узкую щелку, по одному за раз.

Болела голова.

Потом захотелось пить.

Шумело в ушах, а через мерный шум прибоя прорвалось сонное жужжание последней в этом году мухи.

Запахло подгоревшей кашей.

Я что, не умерла? Я жива?

Ада попыталась пошевелить пальцами. Получилось.

Следующая задача была гораздо сложнее: попробовать повернуть голову. Сперва не удалось. Тогда Ада скосила влево глаза. Увидала дощатую дверь с тусклой металлической ручкой.

За дверью опять кто-то прошел.

Ада уже мучилась от жажды. Надо бы позвать кого-нибудь, но она совершенно забыла, как это делается.

Дверь внезапно отворилась, и в комнатку вошла высокая строгая старуха, по брови повязанная темным платком. В руках она несла большой совок.

Ада попыталась что-нибудь сказать, но горло до того высохло, что, наверное, голосовые связки рассыпались в пыль и больше никогда не смогут издать ни одного звука. Тогда она попыталась пошевелиться и застонала.

Этот манёвр оказался удачным. Старуха вздрогнула, потом бросила совок и подскочила к кровати, на которой лежала Ада.

– Ожила? Ну, слава тебе Господи! – Бабуля широко перекрестилась. – А то лежишь как неживая, чуть дышишь. Уже, почитай, так два дня прошло. Генка-то весь извелся!

Какой Генка? Почему извелся? Может ее, Адина, душа, полетав там, где нет ничего, заблудилась и попала в какое-то чужое тело? Вот по которому так и извелся неизвестный Генка.

– Щас, милая, щас, я твоего дохтора покличу, – бормотала старуха, поправляя Аде одеяло. – Он ведь всё с тобой сидел, ему Генка велел. Только что отошел, ты уж не серчай.

Ада зашлепала пересохшими губами.

– Ты, поди, пить хочешь, – догадалась старуха. – Погодь маленько, вот тут в поилке для тебя питьё стоит. Вот я тебе дам.

Бабуля и впрямь поднесла к Адиному рту какую-то круглую штуку со смешным длинным носиком.

Вода была такая вкусная, что Ада замычала от удовольствия. Но поильник быстро опустел. Ада с сожалением проводила его взглядом.

– Еще хочешь, милая? – сообразила старушка. – Погоди, щас дохтора позову.

– Спасибо, – прошептала Ада. Её веки опустились, и она заснула.

Когда она снова проснулась, в комнате было почти темно, лишь откуда-то сзади лился неяркий желтый свет. Голова болела уже чуть меньше. Ада зашевелилась, и над ней склонился кто-то большой и широкий.

– Очнулись? Ариадна, вы можете говорить? Меня зовут Константин. Я врач. Можете мне отвечать?

– Могу, – прошептала она. – Попить дайте, пожалуйста.

Склонившийся человек распрямился и хмыкнул.

– Вежливая. Едва в себя пришла, а уже „спасибо“, „пожалуйста“. Давайте попьем и попробуем поговорить.

– Хорошо.

На этот раз вода была подслащенная, кисловатая. Чай с лимоном.

В комнате стало немного светлее – по-видимому, человек, назвавшийся доктором, что-то сделал со светильником.

– Ариадна, можете сказать ваше полное имя?

– Я где?

– Вы у друзей. Всё в порядке. Назовите, пожалуйста, имя. Вы же врач, вы должны понимать, что мне необходимо проверить, насколько вы сохранны после травмы.

– У меня была травма?

– Была. Потом поговорим об этом. Сперва займемся вашим здоровьем.

– Я Ариадна Александровна Третьякова, мне тридцать пять лет, я врач-офтальмолог, проживаю на Ленинском проспекте с отцом. Теперь ответьте мне, где я нахожусь и как я сюда попала? Что произошло?

– Ариадна, давайте я пока проверю рефлексы, – врач, довольно молодой светловолосый мужчина, выглядел смущенным. – Через час, нет, уже через полчаса приедет Геннадий Алексеевич. Вы сможете задать ему все интересующие вас вопросы, хорошо? А у меня нет полномочий обсуждать с вами что-либо, кроме вашего драгоценного здоровья. Могу только сказать, что вы в безопасности. Не стоит нервничать, всё самое неприятное позади. Пожалуйста, не подводите меня. Давайте, я вас осмотрю, и мы с вами решим, что делать дальше.

– Сколько времени я была без сознания? – Ада поняла, что настаивать бесполезно.

– Примерно двое суток с небольшим. Я за вами наблюдаю сорок два часа.

– У меня черепно-мозговая травма?

– Да.

– Насколько тяжелая?

– В принципе, не очень. Однако, вы очень долго не приходили в сознание, что мне не нравится.

– Почему меня не отвезли в больницу?

– Геннадий Алексеевич не разрешил. Но не волнуйтесь, у меня с собой есть вся необходимая аппаратура и медикаменты. Конечно, позже придется сделать томограмму. Томографа я привезти не смог, уж извиняйте великодушно, – доктор Константин развел руками и коротко хохотнул.

– А кто такой Геннадий Алексеевич?

Врач захлопал глазами.

– А вы не знаете?

– Нет.

Говорить было всё-таки трудновато. Заболело горло.

– Ну ничего, зато он вас хорошо, по-видимому, знает, – примирительно сказал Константин.

– Может, путает с кем? – предположила Ада.

– Вот это вряд ли. Но повторяю, беспокоиться не о чем, честное докторское слово.

– А вы знаете, от какого слова произошло слово „врач“? – прошептала Ада. – От глагола „врать“. Так что с клятвами поосторожнее.

– Ух ты, – обрадовался Костя, – буду знать. Но нынче я правдив, как никогда. Вы, кстати, есть хотите?

– Не хочу.

– Тем не менее, давайте-ка, после осмотра попробуем чуть-чуть поесть. Баба Варя делает исключительную простоквашу из козьего молока.

Обнаружив, что все необходимые рефлексы у Ады на месте, а руки и ноги хоть и плохо, но шевелятся, доктор Костя обрадовался так, будто уже настал Новый Год, и Дед Мороз положил ему под елочку новенький „Порше Кайен“. Похоже, мнение загадочного Геннадия Алексеевича имело для него немалую ценность.

Потом он слегка приподнял Аду повыше на подушки, подпихнул что-то под бок, плотно закутал ей ноги – устроил поудобнее, – и принялся кормить с ложки куриным бульоном и простоквашей. К своему удивлению, Ада съела и то, и другое.

– Костя, а можно мне ещё? – неуверенно спросила она.

– А хочется?

– Очень! – говорить было уже гораздо легче.

– Не тошнит?

– Нет, совсем.

– А тошнило?

– Да вроде тоже нет.

– Тогда ешьте, но пока ещё немного. А попозже можно будет ещё. Чего вам дать – бульона или простокваши?

– А можно мне кусок хлеба? И яичницу, если есть. И кофе.

Врач расхохотался.

– Первый раз встречаю пациента, который час назад всё норовил сползти в кому, а теперь уж и есть запросил. Вот что, чудо природы, хлеба с бульоном я вам дам, яичницу оставим на потом, сперва понаблюдаем вас, а о кофе можете забыть надолго. У вас, моя дорогая, сотрясение мозга, а не насморк, не забывайте об этом. Голова сильно болит?

– Терпимо, – пожала плечами Ада. На затылке у нее, как ей уже удалось установить, красовалась королевская шишка, которую доктор Костя щедро намазал какой-то липкой дрянью „для лучшего рассасывания“.

– Однако, характер, – иронически покрутил головой врач. – Впрочем, у вас черепушка тоже твердой оказалась. Таким ударом и разнести могли.

За окном засигналил автомобиль. Послышались громкие голоса, стукнули створки ворот, и, надсадно рыча двигателем, машина заехала во двор. Константин сразу умолк, его лицо сделалось сосредоточенным, и он принялся быстро поправлять что-то на Адиной постели и в углу за изголовьем кровати.

Было слышно, как старуха что-то говорила на улице, но слов было не разобрать.

– Костя, не надо так нервничать, – попросила Ада. Он внимательно посмотрел на нее, сделал какое-то движение шеей и лицом, будто хотел что-то сказать, но потом махнул рукой, криво усмехнулся и промолчал.

Дверь распахнулась, и в комнату влетел здоровенный бородатый мужик в джинсах и толстом свитере. Точно такой же свитер Ада хотела недавно купить отцу к приближающемуся Рождеству. Но оказалось, что уютная одежка неприметно-деревенского вида стоит примерно, как слегка подержанный „Жигуль“, и от покупки пришлось отказаться.

– Всем привет! – рявкнул мужик, и уже Аде: – Пришла в себя? Молоток! Давай, Костян, рассказывай, что там у нее.

– Вам подробно, Геннадий Алексеевич? – нервно осведомился эскулап.

– Да не, я же в ваших делах ни бум-бум! – радостно сообщил дядя. – Я в этих клистирах-мензурках без понятия! Ты мне только скажи, она как, ничего? Поправится?

– Поправится, Геннадий Алексеевич, – уже поувереннее сказал Константин. – Полечиться, конечно, придется, но Ариадна Александровна – женщина крепкая. Уже и есть даже запросила.

– Ну? Ты бабе Варе сказал, что сготовить? – сурово сдвинул брови бородач. – Курицу там, или рыбу, чего захотелось-то?

Но доктор Костя уже освоился и не так трясся при виде сурового хозяина.

– Геннадий Алексеевич, пока у больной ограничения в питании. Сейчас можно только кусочек белого хлеба и чашку бульона. А там буду наблюдать! – и он сделал строгое лицо и надул щеки, для убедительности, должно быть.

– Ладно, братан, дуй за жрачкой, – покладисто ответил мужик. – А мы пока побакланим маненько. Ведь сто лет не виделись!

Ада ошеломленно рассматривала человека, в чьем доме и в чьей власти она, похоже, находилась. И чем дольше она на него глядела, тем больше убеждалась, что никогда, нигде, ни разу в жизни и даже в дурном сне она не встречала этого человека. Может, это такой розыгрыш? „Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!“

Когда дверь за доктором Костей закрылась, бородатый дядя ухватил стул, придвинул его к Адиной постели, плюхнулся на него и осторожно взял ее за руку.

– Ну, здравствуй, Ада Третьякова! Давненько мы с тобой не виделись!

– А-а-а, э-э-э, здравствуйте… – промямлила она. Что бы ему такое сказать, чтоб не обидеть? „Как поживаете?“

Дядя внимательно посмотрел на Аду, смешно пошевелил бровями, а затем широко улыбнулся.

– Не узнала, что ли? Интересно, это я так изменился, или тебе по башке так вмазали, что всю память отшибло? – в мутно-голубых глазах мужика появился неподдельный исследовательский азарт. – Ну ничего, пройдет, слыхала, что доктор балакал?

– Простите, – смущенно пробормотала Ада.

– Да ладно, бывает! – обрадовал ее собеседник. – Я Гена, Гена Санько. Помнишь деревню Малышки? Вас туда на „картошку“ вывозили. Маманя моя ещё заболела, а я тебя лечить позвал. Ну, вспомнила?

– Гена, это что, правда ты? – растеряно спросила она.

Ну конечно, теперь она вспомнила. Как же она могла не вспомнить? Хотя трудно было узнать через столько лет в этом бородатом властном мужике загорелого быстроглазого крепыша Генку, бесцеремонно прикалывавшегося к растерянным студенточкам.

После памятного знакомства на крыльце студенческого барака Ада почти не встречала его. Целыми днями студенты копались на колхозном картофельном поле, неумело извлекая из земли заветные корнеплоды. Вечера проходили в веселых посиделках. Иногда небольшая компания отправлялась проторенной дорожкой в местный клуб, где Митька терзал старенькое пианино. Туда непременно приходил и толстенький гитарист. Как же его звали? Толик? Колян?

Пару раз в зале возникала безмолвная фигура в неизменной кепочке, надвинутой на брови. Генка никогда не пытался присоединиться к непринужденной студенческой тусовке. Он садился на скрипучее откидное сидение в дальнем углу и молча наблюдал за царившим весельем.

Однажды вечером он пришел в барак. Не обращая внимания на недоумевающие и насмешливые взгляды, он разыскал Аду и смущенно попросил ее выйти с ним на крыльцо.

– Я извиняюсь за беспокойство, – неловко начал он, разглядывая свои нечищеные сапоги, – но тут такое дело, маманя моя что-то слегла… Как пришла с огорода, так и лежит. Встать не может, пить всё только просит. Совсем ей худо, похоже… Я подумал: вы же, вроде как, на докторов учитесь. Посмотрела бы ты её, а? А то у нас медпункт в начале лета закрыли – и всё. Говорят, что обратно откроют, да только неизвестно, когда. А мамане сейчас плохо.

Парень неловко мямлил про маманю, а Ада во все глаза смотрела на него.

– Слушай, но мы ещё и учиться-то не начали, на докторов-то, – испуганно проговорила она. – Только поступили и вот, на „картошку“ сразу поехали. И руководитель наш тоже не в теме – он с кафедры политэкономии, кажется.

– Что, ничем не поможешь? – безнадежно спросил парень. Он был очень бледный, совсем поникший и мало напоминал развеселого молодца, предлагавшего напуганной барышне посидеть с ним и его друзьями и выпить самогоночки.

Изба на окраине деревни была совсем неказистая, однако чистенькая и ухоженная, „приличная“. В доме приятно пахло какими-то сушеными травками, на полах лежали аккуратные половики, на тщательно натертой старенькой мебели – ни пылинки.