Текст книги "Обманы зрения (СИ)"

Автор книги: Ирина Анненкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Анненкова Ирина Олеговна
ОБМАНЫ ЗРЕНИЯ

There was an Old Man who said, "How

Shall I flee from that horrible cow?

I will sit on that stile,

And continue to smile,

Which may soften the heart of the cow."

Пожилой джентльмен из Айовы

Думал, пятясь от страшной коровы:

"Может, если стараться,

Веселей улыбаться,

Я спасусь от сердитой коровы?"

Edward Lear, The World of Nonsense: Limericks

(Эдвард Лир, Мир Бессмыслиц: Лимерики)

Вокруг было совсем темно. Темнота была полной, совершенной, без малейшего проблеска или оттенка. У нее не было цвета, ни звука, ни запаха.

Это была… какая-то первозданная темнота.

Я умерла, подумала Ада. Я умерла, и моя душа попала туда, где ничего нет, совсем-совсем ничего. Как же это, оказывается, страшно!

Ещё было очень больно. Боль заполняла всё ее беспомощное, беззащитное, захлебывающееся в этой темноте существо, и если бы у Ады ещё оставался голос, она бы, наверное, выла и кричала. Не осталось и тела, которое могло бы корчиться в муках. Это, наверное, хорошо, решила Ада, что больше ничего нет.

А дальше темнота навалилась своей тяжестью и задушила ее. Оказывается, темнота очень тяжелая.

* * *

– Нет, ну убивал бы я тех, кто масло кусками отрезает, а не наскабливает! Скоблить полагается! Сколько раз я тебе должен это повторить? – ворчал муж, ковыряясь в масленке. Вид суровый, волосы торчат, бархатный халат, стиль «утро помещика», туго затянут на начавшем расплываться тельце. Ада даже глаза отвела от знакомой до боли картины. Хорошо бы еще и уши заткнуть, но тогда без скандала не обойтись.

Скандала здорово не хотелось.

Муж продолжал мерно гудеть, ну не человек, а трансформатор, подумалось Аде; впрочем, гул был ровен, и изначальный текст вскоре перестал восприниматься. А что тут, собственно, воспринимать? Сценарий известен. Убивать, по Петькиному мнению, надо было многих: бомжей и азиатов, геев и лесбиянок, далее по списку.

Вот просто дустом посыпать! На два пальца, не меньше!

За окном поливал веселый летний дождь, шумел радостно, надувал толстые пузыри на лужах. Ада загляделась на эти пузыри и стала даже морщить нос от удовольствия – так захотелось выскочить туда, под звонкий теплый ливень, надышаться им на весь день и за всю ночь. Рассматривая лужи, она не заметила, что муж тоже подошел к окну и теперь подозрительно выглядывал из-за Адиного плеча, выискивал, а на что там, собственно, жена пялится, чему радуется? Обнаружив лишь пустой промокший двор, загрустил, закручинился, завздыхал:

– Ох-хо-хо, тоска безрадостная…

Песня про тоску была любимой в мужнином репертуаре, исполнялась регулярно и с вариациями.

Ада вздохнула, аккуратно поставила на стол чашку с недопитым кофе – уж очень захотелось этой чашкой шмякнуть погромче – и молча вышла из кухни.

За энергичным гулом фена все звуки квартиры исчезли, осталось лишь замкнутое пространство ванной комнаты и придающая заряд бодрости мысль о том, что утренняя барщина через двадцать минут подойдет к концу. Больше будет не нужно слушать про масло и тоску, не видеть небритые сытенькие щечки мужа, обиженно трясущиеся над антикварной – других Петька с некоторых пор не признавал – кофейной чашкой. А можно забраться в уютное нутро машины и ехать на работу. Рабочий день планировался нелегкий, и именно такие дни Ада любила больше всего.

– А пока ты там в ванной валандалась, Юрка звонил, – объявил муж, едва жена вернулась на кухню. – Что-то у него опять вроде какая-то засада приключилась…. Так ты бы перезвонила ему, что ли.

Ада, наливавшая себе кофе, изумленно обернулась и тут же зашипела: темно-коричневая обжигающая жидкость неловко плеснула из чашки на руку. Больно, черт! Петькин голос звучал равнодушно, он сам старательно смотрел в сторону, его холеная рука любовно разглаживала тяжелую резную дверцу кухонного шкафа, и все это настолько не вязалось с недавним прочувствованным монологом о социальной опасности людей, не знающих правил поведения при общении с масленкой, что Аде стало… как-то не по себе! Проблемы племянника Юры последнее время возникали, как черт из табакерки, причем с завидной частотой.

– А что он сказал? Что именно? – попыталась уточнить она. – Юрик что тебе говорил? Что за засада-то?

– Да не в курсе я, – раздраженно перебил ее муж, – некогда мне было с ним лясы точить.

– А что, просто спросить было сложно?

– Вот я сейчас всё брошу и начну выяснять, что там на него опять рухнуло! – проворчал Петька, демонстративно утыкаясь в позавчерашнюю газету.

Подчеркнутое раздражение тоже показалось Аде странным и наигранным. Однако, на полноценный допрос времени не оставалось. «Вечер утра мудренее», – пробормотала она и выскользнула в прихожую.

Петька проводил жену взглядом, вдруг ставшим очень внимательным. Вот так-то, подергайся, любимая! Ягодки впереди, ты надейся.

Ада судорожно искала серые туфли, которые, по замыслу, подходили к сегодняшнему костюму, когда раздался звонок в дверь. Без пяти восемь утра, кого там принесла нелегкая?

Да уж, утро из разряда заурядного и повседневного обещало перейти в категорию выдающегося. На пороге стояла свекровь. Прямая спина, властный взгляд, плащик от Луи Вюиттона, зонтик от Фенди, императрица-мать пожаловала с визитом, нет, государь-император Николай Павлович собственной персоной!

– Доброе утро, Ариадна, – четко выговаривая слова, произнесла свекровь. – Я могу войти? Ехала мимо, ужасные пробки, – секундная пауза. – Что мой сын? Мне надо его видеть. Подай нам, пожалуйста, кофе.

На Адиной памяти такой нужды в семь пятьдесят пять утра не возникало ни разу. Собственно, в другие часы ее тоже не возникало. Время общения с отпрыском было строго регламентировано: ужин в среду – у Антонины Васильевны суаре! – и вечерний чай в воскресенье. Ураган, землетрясение, самум, эпидемия лихорадки Эбола – не волнует, будьте любезны придти! Ада тихо стрелялась, особенно по средам. Светское мероприятие начиналось в восемь, заканчивалось со всеми церемониями к двенадцати. Вставала Ада каждый день в половине седьмого, и самой большой мечтой у нее было ложиться спать в десять. Лучше в полдесятого. Но муж Петька, как и его маменька, человек светский, без тусовок и массовок хиреет и бледнеет; жена же обязана сопровождать мужа в нелегком плаванье по светским же омутам и протокам, а иначе что это за жена, скажите на милость?!

Правда, додумать эти мысли удалось только в машине, поскольку каминные часы в гостиной пробили восемь раз, а это означало всё: дорогу, улицу, сырой воздух, брызги дождя, энергичную автомобильную толкучку, утро на приеме первичных больных, просторную операционную, и так далее, и до самого вечера, а можно я ночью подежурю тоже?

Жаль, по ночам офтальмологический центр «Глаз-Алмаз» не работал!

– Доброе утро, Антонина Васильна, – пропыхтела Ада, вытягивая из-под нижней полки шкафа обнаруженные наконец-то туфли. – Проходите, пожалуйста. Сын ваш на кухне, кофей кушает. А себе заварите сами, у меня утренний прием. До свидания, хорошего вам дня, извините, я полетела, чао!

Свекровь брезгливо покосилась на туфли – что за плебейство! что за фирма! – и чуть отодвинулась. У Ады появилось такое чувство, что дражайшая маменька вот-вот отряхнет лапы, как кошка, наступившая в лужу. Сноха явно не удалась. Но Аде было некогда размышлять над мокрыми лапами кошки, тьфу ты, свекрови. Бежать надо, бежать! Ухватив сумку и зонт, она проскакала к двери, не заметив пристального, вовсе не привычного безразлично-надменного взгляда, которым проводила ее нежданная гостья. Пока, государь император Николай Павлович, а может государыня-матушка. Общайтесь с наследничком без меня. У меня дел много, некогда танцевать ваши танцы.

Что же вас все-таки принесло в такую рань?

* * *

С раннего детства Ада совершенно точно знала, какой непременно будет ее собственная семейная жизнь.

Семья ее родителей представлялась девочке тем ясным идеалом, которым она восхищалась и который даровал ей ни с чем не сравнимое чувство абсолютного покоя и защищенности. Этому понятному образу она и собиралась соответствовать в своей будущей взрослой жизни. Немолодой отец, лучший мужчина на свете, обожал жену, известную на Москве красавицу и умницу, «нежного ангела», и маленькую дочку, копию матери.

Девочка росла спокойной и ласковой. Мир каждый день поворачивался к ней новой, чудесной стороной. Вообще, жить было интересно. Театры, музеи, экскурсии и просто прогулки по красивым паркам и усадьбам с отцом и бабушкой создавали тот эстетический фон, без которого, наверное, немыслимо истинное воспитание. Музыкальные занятия, танцы, иностранные языки, книги – всем этим Ада занималась, не ворча на трудности, но радостно и успешно. Все получалось, все влекло, все не оставляло места сомнениям и скуке.

Отношения с другими детьми у Ады складывались ровные, без ссор, но и без особой задушевности. Она оставалась как бы слегка в стороне от кипящих рядом страстей и конфликтов, первых влюбленностей и интриг, слегка подсмеиваясь над бурным детским мирком и никогда не принимая в нем сколько-нибудь искреннего участия. Ее главным другом стал отец, который всегда с интересом обсуждал все события дочкиной жизни, помогал разобраться с собой и с возникающими проблемами, давал дельные советы, без устали отвечал на постоянно возникающие вопросы.

Мать появлялась дома, как сказочная фея, нарядная, душистая, восхищающая дочь своей красотой и изяществом. Казалось, она жила какой-то отдельной, загадочной и очень красивой жизнью. Как будто легкое туманное облако отделяло ее от домашней повседневности. Ада ласкалась к матери; та рассеяно отвечала и опять погружалась в свой, непостижимый, далекий и привлекательный мир.

Единственно, за чем с несвойственной ей скрупулезностью пристально следила Юлия Сергеевна, были дочкины занятия танцами и языками. Стараясь порадовать маму, девочка быстро и на всю жизнь выучилась держать спинку и лицо – низкий поклон балету, а попробуйте-ка потанцевать сгорбившись и без улыбки! Книжки на английском и французском языках также рано заняли своё место в ее комнате по соседству с русской классикой.

По любимым страницам скакали прекрасные принцы на златогривых конях, летали белые лебеди, на фоне ярко-синего неба раздувались алые паруса.

Капитан Грей непременно находил свою Ассоль.

Влюбленные обязательно венчались в самом красивом соборе, жили счастливо и умирали в один день.

Аде едва исполнилось одиннадцать лет, когда у нее не осталось никаких сомнений относительно того, какой ни за что не будет ее жизнь. Именно тогда мать, нежный ангел, скоропостижно развелась с Адиным отцом и отбыла замуж в солнечную Италию. На дворе стояли последние застойные времена, речи о том, чтобы забрать с собой дочь, даже и не велось.

– Ты вырастешь и поймешь меня, деточка, – неторопливо говорила Аде мать накануне отъезда. – Я что-нибудь придумаю, и ты сможешь приехать ко мне, – Юлия Сергеевна бережно промокнула кружевным платочком две хрустальные слезинки, вдруг выкатившиеся из ее прекрасных глаз. Плакать она умудрялась так, что ни веки, ни нос у нее никогда не краснели.

Аде было неловко и стыдно; на мать она старалась не смотреть, а все косилась на дверь – не войдут ли отец с бабушкой.

Изгнание из рая произошло быстро и безжалостно. Семья не успела опомниться от потрясения, как умерла бабушка, на которой держался весь притихший после беды, затаившийся дом. Она просто не проснулась однажды. Сердце, сказал молоденький доктор из бригады «Скорой помощи». Старушки – соседки, пришедшие на похороны, грустно шушукались: «Божеская смерть».

Аде казалось, что они тайком завидуют бабушке, примеряя ее смерть на себя. Это было непонятно и страшно.

Отец и дочь остались вдвоем. Надо было жить дальше. И жизнь пошла своим чередом, не давая сосредотачиваться на тяжких раздумьях, требуя каждый день внимания к куче дел, заставляя двигаться вперед.

Вскоре уже казалось, что ничего особенного не произошло, что так было всегда.

Отец, Александр Владимирович, много оперировал в своей больнице, Ада училась; только танцы она бросила – немедленно, безоговорочно. Папа с дочкой на пару вели немудреное хозяйство, вдвоем ходили гулять по выходным, вместе ездили отдыхать, если совпадали дочкины каникулы и папин отпуск.

Внешне поведение девочки практически не изменилось. Правда, она стала больше общаться со сверстниками, привычная дистанция между ней и остальными детьми слегка сократилась. Ада, впрочем, не начала бегать с девчонками по дискотекам, апробировать килограммы дешевой косметики или шушукаться и хихикать, завидев кого-то из модных в девчачьей среде старшеклассников. Да и к знакам внимания со стороны мальчиков относилась со снисходительной отстраненностью. Как раз в это время начала оформляться внешность девочки. Измученные собственными гормональными бурями пацанята дружно отметили это явление разнообразными способами, не все из которых были приятны объекту их интереса. Но Ада на удивление ловко управлялась с особо буйными поклонниками, впрочем, не портя ни с кем отношений. Ничего общего с волшебным и восхитительным миром любимых романтических книг у школьных романов всё равно не было. Тратить время на эти ювенальные страсти было скучно. Вместо этого хотелось учиться, впитывать информацию, читать всё подряд…

В медицинский институт девушка поступила с первой же попытки, чему, собственно, никто особо и не удивился – всё-таки золотая медалистка, да и дочь известного кардиохирурга в придачу.

Училась Ада легко, хотя простым мединститут не назовешь. Видимо, сказалась привитая с детства привычка к серьезной кропотливой работе. Опять же – было очень интересно. Ни один самый закрученный и захватывающий приключенческий роман на тот момент не мог для Ады сравниться с учебниками по анатомии и физиологии. Сложность, выверенность, а, главное, непознанность человеческого организма внушали трепет и восторг. Человек мог гулять по Луне, отправлять исследовательские корабли на Марс и создавать невероятные приборы, но при этом не умел до конца постичь сложнейшие и тончайшие процессы внутри себя.

Студенческая жизнь, тем временем, шла своим чередом. Сдавались сессии и зачеты, «лабораторки» и «анатомки». Отрабатывались практики и «картошки». Выпускались стенгазеты. Устраивались капустники и дискотеки.

Закручивались романтические отношения, игрались свадьбы, оплакивались ссоры и разводы. Кто-то бегал на аборты, передавая друг другу «по блату» надежные координаты приличных больниц и названия хороших наркозов. Кто-то с разгону рожал детей, зачастую лишь потом соображая, что с родами вся эта так здорово задуманная эпопея вовсе не заканчивается, а, наоборот, начинается, а потом только идет по нарастающей.

Два-три неубедительных романа оставили Аду в недоумении и растерянности. Как? Это оно и есть? И ради чего, собственно, весь сыр-бор?

Мужественные галантные кавалеры довольно скоро начинали поражать своим эгоизмом и бестолковостью. Один, как выяснилось, не мог пропустить ни одной юбки. Другой оказался потрясающим занудой и любил в свои неполные двадцать два года пожаловаться на здоровье и магнитные бури, совершенно непрофессионально потирая левую сторону груди, что должно было, видимо, символизировать боли в сердце. На прощанье Ада не удержалась и разъяснила симулянту, что в этом месте обычно болит желудок или межреберная невралгия.

Третий кавалер учился в МГУ на психолога. Видимо, именно профессиональными задатками объяснялось то, что ему удалось запудрить Аде мозги капитально. Юноша оказался образованным, мог порассуждать о Кафке и Кьеркегоре, поговорить о серьезных материях. Бабеля с Бебелем, а также Гоголя с Гегелем не путал. Роман длился почти полгода, и кавалер уже вовсю говорил о свадьбе. Впрочем, мир оказался тесен, сыскались общие знакомые. Через пять с половиной месяцев многообещающих отношений Аде всё-таки случилось узнать, что ее милый, к примеру, самостоятельно не удосужился сдать ни одной сессии. Решением этих и всех остальных насущных проблем, включая покупку цветов и новогодних подарков любимой девушке, занималась очень энергичная мама без пяти минут жениха.

Словом, детский сад с барабаном.

Зато попутно выяснилось, что горе-студент оказался профессором в употреблении горячительных напитков, а также вплотную подобрался к наркотикам как легким, так и не очень.

Всё это явно не стоило потраченного времени.

* * *

– Скажи мне, ты хоть понял, что именно я тебе рассказала?

– Ну конечно же я всё понял!

– Если ты хочешь добиться нужного нам результата, тебе придется вести себя предельно осторожно.

– Да легко!

– Тебе всё легко… Ты хоть представляешь себе, что поставлено на кон?

– Ещё бы! Ты, мамуля, всё очень четко описала.

– Ты не можешь себе позволить ни одного ложного шага!

– Хорошо, хорошо!

– И брось на время своё гусарство.

– Слушай, ну я ж не совсем идиот!

– Надеюсь! Одно радует: ждать нам осталось недолго.

* * *

Мать уехала довольно скоро. Петька в задумчивости сварил себе еще кофе и отправился с чашкой в ванную. Утренняя ванна – это было красиво и правильно. Ежедневный ритуал валяния в горячей воде задавал тон всему начинающемуся дню. Петька очень гордился своей утренней аристократической ленью. Его страшно бесила необходимость куда-то дальше двигаться, что-то делать, но особого выбора не наблюдалось.

А ведь у него всё должно бы быть иначе!

С детства он ощущал себя личностью исключительной, Личностью с большой буквы, не таким, как все. Он считал себя гораздо лучше, умнее, выше, чем окружавшие его сверстники, да и взрослые люди. Да и как могло быть по-другому?!

Он ведь не просто какой-то там Петька Чернышев, прогуливающий алгебру, бегающий за школу курить тайком от учителей, тискающийся на заплеванных лестницах с девчонками. То есть, конечно, и прогуливал, и бегал, и тискался, но при этом никогда не забывал, что на самом деле он – его превосходительство граф Петр Кириллович Чернышев, не больше, но и не меньше!

Вот так-то!

А все остальные – это просто быдло, жлобы с деревянными мордами, ему не ровня. Петьке был совсем ещё мелкий, когда мать рассказала ему о том, что вроде как были у них когда-то благородные предки-графы. Мальчик прекрасно запомнил и толстые книги с портретами вельмож, которые она тогда показывала, и, главное, охватившее его чувство гордости.

Оказывается, чтобы быть лучше всех вокруг, не обязательно что-то кому-то доказывать, пытаться переплюнуть других, пластаться, натирать кровавые мозоли. Достаточно просто ощутить себя аристократом голубых кровей.

И не важно, что сосед по парте Колька-ботаник побеждает уже в четвертой математической олимпиаде, и взрослые с умилением называют его Лобачевским и прочат мальчишке великое математическое же будущее.

Плевать, что тоненькая Катя Малинина, очень нравившаяся новоявленному графу, легко и непринужденно поступила в балетную школу Большого театра – талант, талант! Это другим надо стараться и прыгать выше головы, а он, Петр Кириллыч, и сам по себе чистое золото!

Учился граф не то, чтобы хорошо, но и не то, чтобы уж совсем плохо. Презрительное высокомерие, с которым Петька привык относиться к окружающим, он неплохо научился маскировать под добродушную снисходительность. Некоторым девочкам даже нравилась его демонстративная уверенность в том, что все вокруг просто создано для его удовольствия. И очень здорово, рассуждал Петенька, аристократ просто обязан иметь репутацию ловеласа и повесы. Вот он ее старательно и создавал.

Часами Петька простаивал перед зеркалом, изучая собственную физиономию, гримасничая, репетируя то праведный гнев, то верноподданническую преданность, то страстную любовь. Длинное лицо его отличалось поразительной подвижностью; мальчик очень старался: вот так завтра он изобразит глубокий интерес к вопросам успеваемости и взаимовыручки, об этом собирается нудно вещать на классном часе историчка МарьСергевна. А такое лицо он сделает, разговаривая с отличницей Симаковой, у которой необходимо выпросить тетрадку по алгебре.

Надо сказать, Петька, при всей своей лени и бестолковости, тщательно отбирал и внимательно читал все книги – других-то источников информации во времена его детства и отрочества еще практически и не было, – которые могли ему помочь узнать то, что необходимо истинному аристократу. Ведь вот придешь в приличное общество и начнешь там рыбным ножом мороженое есть! Позор, позор!!!

Да мало ли нюансов, отличающих поведение человека благородного от всякой швали! Мать смотрела на занятия сына вполне благосклонно, всячески поощряя ребенка в этом полезном увлечении, отец их не замечал, как, впрочем, вообще мало чего замечал дома, а вот старшая сестрица Марьяна потешалась над братом в полный голос. Она абсолютно равнодушно относилась к предполагаемому благородному происхождению, смеялась над матерью, любившей поговорить на эту приятную во всех отношения тему, и жила при этом до обидного легко и весело.

– Ну что, графин надтреснутый, опять «банан» по географии приволок? А умище-то куда подевал? Раздавали – не досталось? – хохотала Марьяна над красным от злости братом, готовым придушить ее своими руками. Сестра прекращала смеяться и серьезно шептала:

– Ты, братик, им всем задай, ты им по истории про славный род графьев – мерзавка так и произносила, кривляясь, «графьев» – Чернышевых доклад сделай. И назови его знаешь, как? «Отличие человека благородных кровей от прочего быдла. Структурный анализ явления». И примерчики, примерчики из школьной жизни! Ты знаешь, публике понравится, я уверена. Главное, увернуться от слишком пылких восторгов, – сестрица вовсю резвилась, а Петька мрачно думал о том, как ему здорово повезло, что школу Марьянка уже закончила и напакостить там ему не может.

Впрочем, злой сестра не была, гадости говорила из врожденного ехидства.

Что было особенно неприятно, жилось противной Марьянке просто великолепно. Все ее любили, всегда и во всем ей везло, никто и ничто не могли испортить ей хорошее настроение, поколебать уверенность в себе.

Мрачноватому и заносчивому младшему брату, тратившему колоссальные усилия на то, чтобы из-за маски хорошего мальчика, пионера – всем детям примера, не выглядывали нахальные длинные уши его собственного снобизма, было очень завидно.

Петька вздохнул с облегчением, когда сестрица на последнем курсе университета вышла замуж и вскоре отбыла с супругом в далекую и долгую заграницу. Это, конечно, было крайне неприятно – опять гадкой Марьянке незаслуженно повезло, ведь любая загранка в те времена автоматически приравнивалась к пропуску в рай. Но от вредной родственницы лучше было держаться на расстоянии.

Отучившись в третьеразрядном ВУЗе, из тех, что насмешливо называют заборостроительными или макароносверлильными – но не идти же, в самом-то деле, в армию! – Петька отправился в трудовое плаванье по морям и рекам всяких НИИ. Благородство происхождения ни в коем случае не позволяло надрываться на рабочем месте. Внимательно прочитав кучу книг, повествующих о жизни высшего общества, милый юноша четко усвоил, как работать правильно, а как – нет. Лучше всего, конечно, не работать вообще, а жить на оставленный поколениями предков капитал.

Но в родной стране наследственный капитал был изжит как классовый враг, да и статью за тунеядство пока никто не отменял.

Словом, когда после разнообразных попыток совместить свой потом и кровью приобретаемый аристократизм с плебейской необходимостью думать о средствах для ведения достойного образа жизни Петьке подвернулось место директора кинотеатра, он без особых колебаний согласился. Кинотеатр был здоровенный, хоть и находился в почти «спальном» районе. Новый директор сразу развил бурную деятельность по проведению встреч зрителей с экранными звездами – очень уж приятно поиграть в хозяина светского мероприятия!

Одновременно с этой непрекращающейся светской вечеринкой ушлый граф пооткрывал в здании кинотеатра видеосалон, кафешку с бестолковым названием «Голливуд», мебельный магазинчик и еще много чего – благо, места было полно, а весело плещущиеся вокруг волны кооперации и малого бизнеса, со скоростью цунами затопившие родимые поля и огороды, нажурчали Петьке в уши кучу разнообразных идей и затей. Уголовный кодекс, согласно заветам Остапа Бендера, новоявленный коммерсант по возможности чтил, по крайней мере, на рожон не лез; с резвыми крепкими ребятками, предложившими любовь и дружбу, быстро сторговался. В общем, «процесс пошел».

Правда, далеко процессу пойти никак не удавалось.

Графу хотелось иного.

Заштатный, в общем-то, кинотеатришка, какие-то кафешки – магазинчики….Разве это достойный уровень? Разве это его масштаб? Мысленно Петька с удовольствием представлял себя в приятном и удобном правительственном кресле, или в роли успешного банкира, или воротилы нефтяного бизнеса. Как бы он был там на месте! Как бы он там развернулся!

Петеньке мерещились огромные кабинеты, уставленные тяжелой темной мебелью из натурального дерева; всё как в обожаемых фильмах из жизни богатых и знаменитых. Толстые драгоценные ковры заглушают шаги, длинноногие секретарши приносят кофе в чашечках Веджвудского фарфора и документы в папках натуральной кожи.

Вот Петр Кириллыч проводит совещание.

Сотрудники жадно ловят каждое слово руководителя. Все знают: он строг, но справедлив. И тут звонит телефон – это премьер-министр! Ему срочно требуется совет ближайшего друга и соратника. Получив от Петьки исчерпывающую консультацию по широчайшему кругу вопросов, благодарный премьер прощается, предварительно договорившись о совместном ужине.

Сотрудники внимают, благоговейно затаив дыхание.

Первый зам осмеливается выразить восторг: «Петр Кириллыч, никто кроме Вас не смог бы так разобраться с этой сложнейшей проблемой!»

Отсутствием полета мыслей граф не страдал. Он страдал от нереализованности своих фантазий. Все места были заняты невесть откуда взявшимися олигархами, не годившимися Петьке в подметки.

Пару раз Петруша «сходил замуж». Графинь, правда, не нашлось.

Куда-то они все подевались, эти графини!

К первой жене он быстро охладел. Родив ребенка, тургеневская барышня Лиза утонула в заботах о несимпатичном орущем младенце, и интерес к светскому мужу у нее сильно уменьшился. Воспринимать копошащийся и пищащий кулек пеленок в качестве наследника славного рода Чернышевых у Пети как-то не выходило.

Словом, он разочаровался.

«А что тут такого? – повторял он частенько, – Может ведь человек ошибиться?» С мягкой тихой Лизой граф развелся в три секунды, отослал ее вместе с отпрыском обратно к мамаше в Кунцево и стал платить алименты в размере ровно двадцати пяти процентов от своей официальной зарплаты.

Вторая жена, красавица Ольга, сбежала от графа сама.

Молоденькая актриса не оценила свалившегося на нее счастья холить и лелеять муженька, не получая взамен ожидаемой материальной и моральной отдачи. Большая любовь довольно быстро превратилась в свою противоположность; некоторое время Оленька поддерживала себя в тонусе, закатывая мужу хрестоматийные скандалы с битьем посуды, однако вскоре ей и это надоело. Укатив в Питер с театральной антрепризой, а главное, с ее режиссером, графиня номер два оставила экс-супруга в тягостном недоумении относительно причин сгоревшей любви и рухнувшего брака.

* * *

– Здорово! Ты уже на работе или только едешь?

– Уже подъехал. А ты что, всё дома балдеешь?

– Какое там! Разве с этой жизнью нормально расслабишься?

– Это уж кто как. Ты чего хотел-то, Петруччо? Ты говори, а то у меня встреча через три минуты.

– Да встретиться бы надо, пообщаться.

– Случилось чего, или так, просто?

– Не то, чтобы совсем случилось, но может! Дельце одно стоящее обсудить надо.

– Раз надо – обсудим. Ты подъезжай вечерком в «Подводную лодку». Часикам к семи подгребай. Пожрем вкусно, а заодно и потреплемся. Лады?

– Лады.

– Ну, бывай тогда.

– До вечера.

* * *

«Доктор Третьякова, пройдите, пожалуйста, на ресепшен. Доктор Третьякова…» Динамик ласково мурлыкал, в их Центре все позывные звучали очень нежно, на этом всегда настаивал главный врач и совладелец клиники, по совместительству Адин друг и бывший сокурсник Митя Конкин. У Мити было потрясающее чутье во всем, что касалось организации лечебного процесса. Начиная с подбора штатного персонала и приглашения консультантов и заканчивая цветом мебели в операционных и оформлением палат для иногородних больных, он все делал сам и всегда безупречно. Именно ему удалось переманить Аду Третьякову во вновь создаваемый офтальмологический центр из всемирно известной глазной клиники. Заполучить ее к себе хотели многие – это был тот редкий случай, когда добрая слава вприпрыжку бежала по дорожке, слава безупречного диагноста и глазного хирурга.

С тех пор, как студенткой она пришла на кафедру глазных болезней родного мединститута, ни у кого не возникало сомнений в том, какую специализацию изберет для себя эта девочка. Интернатура, диплом, ординатура, диссертация были связаны исключительно с офтальмологией. За годы работы сперва в институтской клинике, а затем в больнице под руководством знаменитого профессора-окулиста Ада вернула хорошее зрение огромному количеству людей.

Особенно примечательно было то, что у пациентов никогда не возникало осложнений после операций, проведенных молодым доктором Третьяковой.

Такого не бывает в принципе, а вот у нее было.

Всегда.

По-видимому, искренний интерес к проблемам каждого конкретного пациента в сочетании с безусловным талантом и твердой рукой прирожденного хирурга, позволяли достичь таких невероятных результатов. К ней приводили друзей и родственников, записываться на прием порой приходилось за несколько месяцев.

Митька сумел уговорить Аду оставить престижную клинику, где она уже собирала материал для докторской диссертации. Сам он никогда не оперировал, хотя диагност был отличный. Правда, консультировал теперь Дмитрий Борисович довольно редко…

Зато он сумел собрать в своем новом Центре самое современное оборудование для бесконтактной коррекции зрения. Диагностическая же аппаратура вообще не имела в Москве аналогов!

Также он легко и непринужденно организовывал для своих сотрудников стажировки в известнейших зарубежных клиниках, командировки на любые семинары и симпозиумы. Перейдя в Центр, Ада очень скоро смогла получить вожделенные сертификаты Американской и Европейской Ассоциаций лазерных офтальмохирургов.

Всем дипломам и свидетельствам главврач вел строжайший учет, украшал ими стены приемной и сайт в Интернете.

– Митюша, ну откуда в тебе взялась эта энергия Ниагарского водопада? – подкалывала друга Ада. – В институте, насколько я помню, ты не отличался подобной неукротимой целеустремленностью.