Текст книги "Золотая ладья нибелунгов"

Автор книги: Ирина Измайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 2. Кипарисовый крест

К рассвету Садко почувствовал, что у него садится голос. Ему ещё ни разу не приходилось петь по много часов кряду, почти не умолкая. Да и пальцы, непрерывно перебиравшие тугие струны, стали ныть и переставали слушаться.

Тем не менее он пел и пел, не останавливаясь, ни разу не повторившись, находя всё новые и новые песни, многие из которых, как и ту, первую, он сочинил сам.

Небо, видневшееся в конце узкого залива, сперва утратило черноту, потом сделалось тускло-серым и вдруг заалело, ярко выделяясь между прежней чернотой скал.

«А! – подумал купец. – Там восток. Значит, туда нам и нужно плыть. Только ещё уплыть бы отсюда!»

Он почти сразу понял, что опасения его не напрасны. И неприятнее всего было даже не то, что охочий до музыки Водяной, хоть утро уже наступило, продолжал требовать: «А ещё! Ну, ещё спой!» Куда хуже оказалось другое: массивные воины «Морского царя» с рассветом и не подумали обращаться в нерп и тюленей, как накануне обещал их предводитель. Они всё так же стояли цепью вдоль скал, а те, что торчали в воде, с началом прилива подступили ближе, так что теперь и подавно легко могли достать купца и его дружинников своим страшным оружием.

– Всё! – Садко закончил очередную песню и решительно развернул гусли так, что они оказались у него под мышкой. – Как я обещал, Царь, так я и сделал – всю ночь тебе пел. А теперь исполняй своё обещание – мы хотим уплыть с твоего острова.

– А я тебе ничего не обещал! – преспокойно возразил Водяной. – Разве я слово давал? Разве на чём-то поклялся? Не хочу я тебя отпускать! Мне нравится, как ты играешь и поёшь. Ну и оставайся у меня.

Садко почувствовал, что у него от злости начинают подрагивать губы и рука, только что так легко заставлявшая петь серебряные струны, невольно скользит к рукояти меча.

– Ты что же, – выдохнул он, – и в самом деле думаешь, будто меня можно в рабство забрать? И меня, и всю мою дружину?!

Ответом был противный булькающий смех, причём забулькал не только сам Водяной, но и его лупоглазое войско.

– Дружину твою, Садко-купец, я бы, может, и отпустил. Но только для чего мне, чтоб они, вернувшись домой, стали рассказывать, где и у кого ты остался?

– Ага! – воскликнул Садко. – Так ты боишься, стало быть, что люди о тебе узнают? И какой же ты, в таком случае, всемогущий?

– Могущества моего ты не ведаешь! – злобно ответил Водяной. – И не стоит тебе его проверять. А людишки мне здесь не нужны, не нужно, чтоб покой мой кто-то нарушал. Твоих дружинников я, так и быть, потерплю – расселю по островам, чтоб они для меня рыбу ловили да сети плели. Ну, а ты при мне останешься, песнями меня веселить будешь.

Он говорил, почти не скрывая торжества, уверенный, что пленник не осмелится спорить, – сила была на его стороне. Но встретив полный ярости взгляд молодого купца, заметив, как тот кладёт руку на рукоять меча, «Морской царь» заговорил мягче, почти с лаской в голосе:

– Да ты не думай, ни людей твоих, ни тебя не обижу. В довольстве жить будете. Я тебя женю на одной из своих дочерей. Они у меня красавицы, одна лучше другой!

– Русалки-то? – уже не скрывая негодования, спросил Садко.

– Русалки, – поддакнул Водяной. – Русалочки. Но ты сам увидишь, как они прекрасны. И не захочешь никуда уезжать.

– Этому не бывать! – Голос гусляра дрогнул, но от одной только ярости. – Я – да в шуты к чуду морскому пойду?! Размечтался! Лучше гусли о камни разобью. И угроз твоих не испугаюсь.

– Но послушай, Садко! – «Морской царь» заговорил уже и вовсе миролюбиво. – Давай, если так, заключим с тобой договор, и уж тут я тебе верное слово дать готов. А договор такой: ты со своими дружинниками год у меня проживёшь, каждый день петь будешь, дев морских песням своим обучишь, а мне такие ж, как у тебя, гусли сделаешь. И потом отправишься, куда пожелаешь. А жениться на русалочке или нет, сам решать будешь.

– Ага! И если женюсь, то и совсем останусь! – подхватил купец. – А то я не знаю, что нечисть морская в мире людском жить не сможет! Нет, не выйдет. Если добром нас всех отпустишь, так и быть, гусли тебе подарю, хоть и дороги они мне не менее, чем эта ладейка быстрокрылая. Но жить здесь целый год ни я, ни люди мои не станем.

Белёсое лицо Водяного выразило было злобу, но он, вероятно, понимал, что удержать-то странников силой может, да как заставишь силой так вот петь да играть? Так, чтоб у него и у всей его свиты ноги готовы были в пляс пуститься. Нет, силой да угрозами это не получится...

– А что, если я тебе за этот год большую плату дам? – спросил «Морской царь».

– И чем же ты заплатишь? – Садко не мог не задать этот вопрос, не то не был бы купцом.

Снова раздался булькающий смех. Но теперь Водяной смеялся один.

– А заплачу я тебе тем, ради чего ты плыл по Нево-озеру да в мои владения заплыл!

Садок Елизарович против воли вздрогнул. Что же, неужто это пугало морское, то есть озерное, неужели оно может читать мысли? Или вправду обладает загадочным могуществом, дающим власть не только над обитателями моря, но и над людьми? И если он действительно царь в водном мире, то, значит, сокрытые в волнах сокровища тоже ему принадлежат? И загадочный клад, проклятый клад нибелунгов, ради которого он, Садко, затеял рискованный спор с новгородцами, ради которого отправился в это опасное плавание, этот самый клад тоже принадлежи! Водяному?!

– Загадками не говори! – укорил он «Морского царя». – Если знаешь, для чего я с дружиной в плавание отправился, скажи прямо. Не то как я могу согласиться или не согласиться принять плату, коли не знаю, чем мне платить станут?

Впервые за всё время бесцветные, почти лишённые выражения рыбьи глаза Водяного блеснули.

– Плыл ты за ладьёй, злата полной. Не доплыл. Но ладья-то отсюда близко. И если тебе она и впрямь нужна, так знай: без моей помощи ты её никак не получишь. Знаешь небось, что злато то зачарованное.

Купец почувствовал, что у него вдруг закружилась голова. Он готов был услышать то, что услышал, но известие это вызвало у него настоящее смятение. Цель его отчаянного плавания была, оказывается, уже очень близка. Но загадочный клад был в руках (в лапах, в ластах?) этой водяной твари, у которой богатство, уж конечно, просто так не получишь... И можно ли верить какому угодно обещанию Водяного, если один раз он уже обманул? Да и правда ли, что он владеет кладом? А если нет?

– Садко, не верь ему! – прошептал в самое ухо предводителю кормчий Лука. – Обманет он... Опять обманет!

– А ты бы помолчал, а не то язык проколю! – Зловещий трезубец Водяного описал дугу в воздухе и стукнул по камням. – Не мешайся, мы сами договоримся. Ишь, забормотал тут...

– Мои люди могут со мной говорить, когда им угодно! – резко оборвал Садко. – И грозить им не надо. Вот что, твоё величество! Я – человек торговый и могу, конечно, на слово поверить, если сделку совершаю, да только ты-то не купец. И нас на этом острове силой удерживаешь. Да ещё и слова не держишь. Что глазищами зыркаешь? Да, не клялся ты нам, не божился, но сказал ведь, что коли порадую да развеселю, то и отпустишь. А не отпустил. Как же твои слова на веру брать? Так что мне, чтоб торговаться с тобой, надобно сперва твой товар увидеть. Покажешь свой клад, тогда и поговорим. И решать, служить ли у тебя ради клада этого либо нет, я буду вместе с моей дружиной. Понятно? А ежели сторгуемся, то с тебя надёжная клятва потребуется.

Он ждал, что Водяной ещё сильнее обозлится, и готов был продолжить рискованный торг. Но «Морской царь» неожиданно растянул свою бороду в улыбке.

– Что же, – сказал он. – Будь по-твоему. Пускай дружинники твои тебя здесь ждут, а мы с тобой сей же час поплывём к золотой ладье. Согласен?

– А то... Я ж сам о том заговорил. Только где ж твоя ладейка? Мою я дружине оставлю. Мало ли что...

И снова в длинной бороде явилось что-то, подобное улыбке, причём в этот раз Садко показалось, что улыбка Водяного кривая.

– Твоя ладья нам не понадобится. Как и дружине твоей – без тебя им отсюда не уплыть. Если хочешь, проверь: посудина крепко села на камни. И, если я не захочу, твои люди её оттуда не снимут.

Садко с великим трудом удержал готовое вырваться злое ругательство. Об этом он не подумал! Впрочем, сейчас его слишком занимала мысль о сказочном кладе. С ладьёй можно будет решить потом...

– Плывём! – произнёс он резко. – А то всё болтаем и болтаем. Ну? И на чём же отправимся?

– А вот... Погляди-ка. Не испугаешься?

Купец поглядел туда, куда указывал ему Водяной, а тог вытянул свой трезубец в сторону воды. Было уже совсем светло, и Садко ясно увидел то, на чём предлагал ему плыть Водяной. Из воды торчали блестящие чёрные спины с высокими плавниками. Вот одно из этих существ шевельнулось, плеснуло лопастью широкого хвоста, прянуло вверх, и над водой мелькнуло его хищное рыло. На боку твари виднелись белые пятна. Брюхо, судя по всему, тоже было светлое.

Если б Садко не провёл столько лет в плаваниях да не побывал в дальних северных морях, то, скорее всего, решил бы, что видит перед собой ещё какую-то водяную нечисть вроде русалок. Его дружинники, скорее всего, так и подумали. Среди них вновь пронёсся ропот, на этот раз откровенно испуганный. Многие попятились и закрестились.

– Тихо, тихо! – обернулся к своим людям купец. – Точно вы не мореплаватели, а девки деревенские, пугливые. Не чудища это неведомые. Неужто никто и не слыхал про них? Это ж рыбы-касатки, что на севере плавают. В Нево-озере я их и видом не видывал, но ведь прежде нам и русалки не показывались. Но то русалки, а это рыбы, только и всего. Свирепы, что и говорить. И ты, морское величество, на них куда-то плыть собираешься? А не сожрут они нас?

Видно было, что Водяной несколько разочарован. Он был уверен: нахальный русич до смерти испугается одного вида свирепых рыбин[39]39
  На самом деле косатки, разумеется, не водятся в Ладожском озере, как не являются и рыбами. Эти млекопитающие – разновидность китов, очень сильные и опасные хищники, основной добычей которых являются акулы, другие рыбы, а также ластоногие, морские птицы и т.д.


[Закрыть] да и примет их за что-то неведомое и нереальное. А он, вишь ты, ещё и рассказывает своим, что это за твари такие. На самом деле Садко испугался, даже ощутил в груди противный, липкий холод. Но показать это Водяному было нельзя, и свой вопрос купец задал обычным насмешливым тоном, втайне ещё надеясь, что противный рыбоглаз просто стращает его.

Однако тот решительно затряс бородищей.

– Как ты смеешь думать, что мои подданные на меня же и нападут?! Все в водах морских, речных, озёрных, все до единой твари мне повинуются! И если я повелю, то хоть кит-рыба, хоть вот косатка кусачая, хоть кто угодно ещё выполнит любой мой приказ! А ты, если не трус, садись вон на ту рыбу, что слева, а я на ту, что справа. Не решишься, струсишь либо с ходу свалишься, так и торговаться нам не о чем, не про тебя, стало быть, мои сокровища. Будешь мне целый год даром песни петь да учиться верхом плавать. Ну? Решился? Тогда поплыли.

Садко перекрестился. Он сделал это, стоя всё так же лицом к «Морскому царю», и вот тут приметил то, что сразу его насторожило: увидав крестное знамение, Водяной сразу весь перекосился и даже слегка прянул назад.

«Ага! – злорадно подумал купец. – Как же я сразу-то не вспомнил? Ну, конечно: нечистая сила креста боится! И боится ведь! Может, так мы и избавиться сможем от этого злыдня и от его приспешников?»

– Не надейся! – От злости Водяной забулькал ещё сильнее, так что слова трудно стало различать. – Да, не люблю я того, что ты только что сотворил, не хочу это видеть. Но не поможет тебе это: кое-какая сила помешает, и эта сила – в тебе самом! И потом, даже кабы ты и сумел, молясь своему Богу, от нас спастись, то ведь всех своих людишек-то не спасёшь: треть-то из них старым богам молятся. Ага! Выходит, что их тебе бросить придётся. И как? Бросишь?

Садко искоса глянул на дружину. Все ли они это слыхали? А если слыхали, кто что подумал? Не разгорится ль теперь ссора – мол, кто-то может спастись с проклятого острова, кто-то нет, так не лучше ль будет этих, крестом не защищённых, оставить? Но дружинники стояли молча, не сводя глаз со своего предводителя.

– Не принято меж русскими товарищей бросать, – процедил Садко Елизарович, уже шагнув в воду и обращаясь к Водяному через плечо. – Да, чаю я, и у других племён такое не в чести. Это вам, нечистой силе, верно, своих не жалко.

Косатка, к которой подошёл купец, ворохнулась в воде, обдала его брызгами. Он ухватился за высокий спинной плавник, изготовился забросить ногу через чёрную скользкую спину, словно через конское седло. И тотчас с ужасом подумал: «Рыбина-то совсем скользкая! На ней не то что на плаву усидеть, на неё ж и не взобраться!»

– Садись, садись, не страшись ничего. Сядешь, удержишься и плыть сможешь! Давай!

Эта ободряющая речь вдруг начисто стёрла в душе Садко всякий страх. Не раздумывая, он оседлал косатку, вдруг ощутив, что острый её плавник не скользит больше в его руках да и спина морской твари не такая уж скользкая – вполне усидеть можно. И, лишь усевшись, он вдруг понял, что успокоившие его слова непонятно кто произнёс. Уж точно не «Морской царь» – и голос, и выговор совсем другие, и бульканья никакого не слышно. Но и никто из русской дружины вроде таким голосом не говорил, да и стояли все слишком далеко...

«Что ж это?!» – в некоторой растерянности подумал Садко, невольно оглядываясь, но не видя рядом никого, кроме Водяного, тоже лихо утвердившегося на спине другой касатки.

– Э-э-эх, вперё-ё-ёд! – завопил Водяной, размахивая трезубцем так, что Садко даже невольно отклонился, одновременно крепче хватаясь за плавник.

– Ждите, братцы, я вернусь к вам! – успел закричать купец.

Рыбины сорвались с места, легко вынеслись за пределы залива, и вот уже они летят среди сияющих алым блеском волн, в это утро некрутых и нестрашных, множеством бликов отражающих показавшееся уже почти целиком солнце.

«Солнце прямо впереди. Там – восток. Теперь влево заворачиваем, ага, ещё чуток влево. И прямо. Солнце немного справа».

Садко старался запомнить направление движения, ещё не обдумывая дальнейших событий, просто по привычке – он всегда, если это было возможно, запоминал дорогу.

Водяной, которого едва можно было рассмотреть среди поднятых косатками туч воды и пены, едва оказавшись среди родной для него стихии, казалось, тронулся умом. Он визжал, вопил, что-то выкрикивал теперь на каком-то не понятном купцу языке, махал своим трезубцем и то и дело принимался злобно хохотать, что, кажется, пугало его «коня» – косатка высоко вспрыгивала над волнами, тревожно всплескивала хвостом, но, что странно, не пыталась ни нырнуть, ни скинуть с себя ненормального ездока.

В какой-то момент «Морской царь» оглянулся на своего спутника, и «рыбья морда» его исказилась злобой.

– И-и-ишь ты! – уже вновь по-русски рявкнул он. – Держится, упрямец, не падает!

– А ты был уверен, что я сорвусь и тебе даром на год в рабство достанусь! – Садко испытывал яростное злорадство, хотя и сам не мог понять, каким образом держится на спине несущейся во весь опор косатки. – Нет уж, твоё величество, чтоб тобой крабы подавились! Меня ни с каким соусом заморским просто так не слопаешь! Вези к своим сокровищам! Если только ты не врал и впрямь про них знаешь.

Водяной ещё что-то повизжал и повопил на тарабарщине, потом вдруг приблизил своего «коня» к Садковой косатке настолько, что рыбины едва не соприкоснулись плавниками, едва не сшиблись в своей отчаянной гонке по волнам.

– А моё это дело! Не захочу, так и назад поверну! А не то велю сейчас твоей рыбе нырнуть, вот и пойдёшь ты сам крабов кормить! А-а-а-а, боишься, хвастунишка! Задрожал?!

На этот раз Садко не успел испугаться. Тот же голос, который он услыхал, когда садился верхом на косатку, ещё явственнее прозвучал в его ушах, хотя теперь уж точно никого не могло быть рядом:

– Уйми-ка его, поставь ему башку на место! Помнишь: креста он боится. Так крестом его, крестом!

Садко вдруг понял, что узнаёт этот голос. И уже почти не изумился и не испугался. Без малейшего страха он разжал левую руку, держась за скользкий плавник только правой, одним движением сорвал с шеи нательный крест, намотал его шнурок на ладонь и вдруг, наклонившись, благо косатки всё ещё плыли вплотную одна к другой, ухватился рукой с крестом за развевающуюся мокрую бороду Водяного.

– А ну, чучело морское, поди-ка сюда! Ты чего это, рыбья морда, пугать меня вздумал?! Вези, тварь, куда обещал, не то пожалеешь!

Кипарисовый крест, прижатый к ладони Садко и утонувший теперь в белёсых космах Водяного, произвёл на того совершенно невероятное впечатление. «Морской царь» сперва взвыл, словно его окатили крутым кипятком, попробовал было подпрыгнуть на спине своего «коня», но могучая рука купца крепко его держала. Тогда он завертелся и завизжал, стал вырываться, но почему-то даже не подумал замахнуться на купца трезубцем. Кажется, трезубец вообще куда-то пропал. Уронил он его, что ли?

– Пусти, пусти же! – верещал Водяной. – Пошутил я! Куда сказал, туда и доплывём!

– Я те пошучу, нечисть лупоглазая! – разъярился молодой купец. – И дёргаться перестань, пока я тебя совсем с твоего карася не стащил.

– Молодец! – одобрил спасительный голос. – С ними только так, другого они не понимают. Только гляди, креста не оброни. И как бородёнку ту отпустишь, тотчас его назад на шею надень. Опасно это, когда крест не на тебе.

– Отче Николай! Где ж ты? – тихо, почти шёпотом спросил Садко. Он не сомневался, что незримый советчик услышит его даже сквозь плеск волн и испуганный визг Водяного. – Показался бы!

– Здесь я, с тобой рядом, – ответил мягкий голос странника. – А показываться для чего же? Погоди, думается, мы с тобой ещё свидимся. А покуда моё дело – просто тебя от беды уберечь.

– Так уберёг уж, спасибо тебе, отче!

После недолгого молчания Садко показалось, будто рядом послышался тихий сокрушённый вздох.

– Какое там, – проговорил старец. – Ничего я тебя пока что не уберёг. Всё только ещё начинается. Говорил ведь тебе, чтоб перед купцами новгородскими не ярился, не бахвалился. А ты? Спор затеял, товары свои, честь по чести нажитые, в заклад оставил... Вот едва и не сгинул в пучине.

– Но не сгинул же! – Садко на всякий случай крепче стиснул мокрую бороду Водяного и подтащил того чуть ближе к себе. – И вот ныне с твоей помощью, отче, глядишь, и до клада доберусь.

И снова невидимый собеседник вздохнул. Купец на миг даже ощутил, как чья-то тёплая ладонь слегка похлопала его по спине. Резво обернулся, но за его спиной только кипела вода да всплескивал широкий хвост косатки.

– Ах, Садко, Садко! Только мне и дела, что помогать тебе за богатством гоняться! Али ты нищий, али убогий, что тебе так уж это злато нужно? Я жизнь твою сохранить хочу, вот и стараюсь. Вроде и не глуп ты, а простых вещей не разумеешь. Вишь, злато и умных с ума сводит...

– Я же купец, отче, – попытался оправдаться Садко, по правде сказать, не слишком понимая, что так печалит загадочного старца. – А раз купец, то и дело моё – богатство наживать. Я ж никого не обманываю. Что, коли так, дурного в моём желании до клада добраться? Им всё равно никто давно уже не владеет.

Ответа не было, и Садок Елизарович начал уже сомневаться: а вправду ли он слыхал голос странника Николая? Уж очень невероятной казалась мысль, что тот мог каким-то образом незримо возникнуть среди волн, посреди Нево-озера... Однако, с другой стороны, сам Садко вряд ли б додумался, как обуздать Водяного. Да и ободряющее прикосновение тёплой ладони было слишком явственным.

Глава 3. Тайна «Морского царя»

Солнце уже заметно поднялось над блистающими кругом волнами. Оглянувшись по сторонам, глянув назад, Садко не увидел ничего, кроме воды. Это не удивило его: косатки неслись, как быстроногие кони, вполне понятно, что уже унесли их далеко от скалистого острова. Но где же то, к чему они плывут?

Он вновь посмотрел вперёд и сквозь тучу брызг явственно различил тёмные силуэты нескольких островов. Косатки приближались к ним.

– Здесь? – спросил купец у Водяного.

– Здесь, здесь, – подтвердил тот. – Вон тот остров, что третий справа. Да отпусти ж ты мою бороду, всю ведь повыдергаешь!

– Такую метлу повыдергать – это день и ночь драть надобно, – рассмеялся Садко. – А и выдеру, ничего. Новую отрастишь. Гляди лучше, чтоб мимо не проплыть.

Вскоре косатки замедлили движение, водяная пыль, распавшись, осела, и стало видно, что они приближаются к высокому, похожему на горбатую гору острову. Но он был не почти сплошь скалистый, как тот, где «Морской царь» застиг врасплох купца и его дружину. То есть это тоже, конечно, были скалы, но каменные уступы и валуны лишь кое-где проступали меж густыми зарослями кустов и деревьев, покрывавших островок сверху донизу. Иные деревца – ёлки да тощие берёзки – росли над самой-самой водой, и видно было, что иные из них волны уже подмыли, разрушив под их корнями каменную опору, деревца кренились, медленно наклонялись, готовые в очередной шторм стать законной добычей озера.

Вспомнив рассказ разбойника Бермяты, Садко поднял голову, оглядывая верхнюю часть острова. И тотчас увидал то, о чём рассказывал косматый предводитель речных грабителей: на самом верху на фоне светлого неба темнела каменная фигура. То было подобие человека с раскинутыми в стороны руками и чем-то вроде венца на голове.

– Идол! – прошептал купец. – Всё, как Бермята рассказывал.

И вдруг ему вспомнилось условие, о котором тогда поведал разбойник. Условие, без которого не найти входа в пещеру под островом.

– Эй, Водяной! – Он крепче сжал кулак и сильней дёрнул бороду, вызвав новый отчаянный визг. – Мне сказано было, что вплыть туда можно, только если поблизости голубку выпустить. За нею вороны погонятся, и она в потайной проход влетит. А я и забыл голубку-то. На ладье она у меня, в клетке. Что делать станем?

– Без голубки твоей обойдёмся, – обиженно фыркнул Водяной. – Что я, в своём же царстве всех ходов-выходов не ведаю? Бороду отпусти.

– Отпущу, когда туда вплывём, обратно выплывем да к моим людям возвратимся. Не бойся, рука у меня крепкая, не устанет.

На самом деле его пальцы уже стали уставать, рука даже немного затекла. Но купец был уверен: ещё на пару часов, чтоб заветный клад отыскать да доплыть на косатках обратно, к своим товарищам, у него вполне хватит сил и терпения. Что до прохода, то нет сомнений – Водяной его знает.

Никакая голубка им и в самом деле не понадобилась. Подплыв к островку справа, косатки приблизились вплотную, и стало видно: среди нависших над волнами ёлок и кудрявых кустов виднеется чёрное отверстие. Оно было узким: когда набегающая на скалу волна ударялась о неё и всплескивала, тщась добраться до береговых зарослей, щель скрывалась из глаз. Вплыть в такой проход на ладье, даже на маленькой лодке нечего было и думать.

– Дыра увеличивается, когда отлив наступает, – сказал «Морской царь». – А так вход невелик. Придётся сколько-то под водой проплыть. Согласен?

– Опять стращать собираешься? – обозлился Садко. – Давай, пошёл вперёд! Вширь-то вход подходящий: обе наши рыбины рядышком вплывут. Ну, а станет уже, не обессудь: вся твоя бородища у меня в кулаке останется!

Ответом были вновь лишь фырканье да бульканье. И косатки вдруг дружно, мощно оттолкнувшись хвостами, ушли вниз. Садко едва успел заглотить, сколько смог, воздуха. Вода расступилась, поглотила их, и стало черно, чернее, чем минувшей ночью, когда буря поглотила, казалось, весь мир вокруг.

«А ведь я точно не смогу под водой оставаться так же долго, как этот рыбоглазый! – с запоздалым страхом подумал молодой купец. – Может, он и вовсе, как рыба, без воздуха жить способен? Господи, спаси и сохрани!»

Ответом на эту мысль был новый глухой всплеск, и оба «коня» вырвались на поверхность. Садко не успел даже начать задыхаться – получается, что под водой они были всего ничего.

Сперва влага застилала глаза, потом купец проморгался и увидел... Да, он помнил рассказ Бермяты от первого слова до последнего, и хотя не до конца верил рассказанному, но сейчас ожидал увидеть именно то, что описывал недавно пленённый им разбойник. Примерно это он и увидел, но зрелище было до того невероятным и ошеломляющим, что вначале Садко оцепенел.

В гроте, расположенном под скалою, скрытом от всего мира, должна была царить кромешная тьма. Как та, что окутала их, когда косатки нырнули. Но тьмы не было. Хотя едва ли кругом было светло, будто днём. Свет, который окружал теперь купца и Водяного, был так странен, что сперва вызывал ощущение нереальности, морока, наваждения. Бермята назвал это сиянием, но то было не сияние. Просто кругом в воздухе и, казалось, в воде было рассеяно бело-зеленоватое свечение, холодное и исходящее словно бы ниоткуда. Хотя вроде было очевидно, что может здесь светиться. Посреди озерца, целиком заполнявшего круглый грот, недвижно стояла большая ладья. По форме она напоминала варяжские дракары. И, как на них, у неё на носу тоже виднелась оскаленная морда некоего чудища. При этом и борта ладьи, и идольское изображение, и мачта, и даже свёрнутый парус – всё имело вполне определённый цвет, цвет червонного золота, а характерный блеск говорил сам за себя. Ладья, кажется, и впрямь была золотая, при этом совершенно невероятным образом держалась на поверхности воды!

«Может, на камнях стоит?» – успел подумать Садко.

И больше уже не мог ни о чём думать. Он увидел в этом непонятном свете (светилась не ладья, это было очевидно, а что, он так и не смог понять), что низко сидящее в воде судно до самых краёв наполнено тем же тускло блистающим металлом. Россыпи, груды золотых монет горками поднимались над бортами, и среди них тут и там вспыхивали белые, красные, зелёные искры драгоценных камней.

Клад нибелунгов превосходил всё, что могло нарисовать самое пылкое воображение. А сколько он может стоить, Садко даже не дерзнул себя спросить. Это было сокровище сокровищ, такое, какого никто никогда не находил.

Купец вдруг поймал себя на том, что его пальцы, сжавшие бороду Водяного, вот-вот готовы разжаться. И «Морской царь» явно это заметил – понемногу, прядку за прядкой он стал вытаскивать свои космы из руки Садко, хотя и не смел коснуться самой руки, в которой был кипарисовый крест.

– Ты что это задёргался? – урезонил купец Водяного. – Нам ещё назад плыть. Давно ль эта... это всё здесь спрятано?

– Давно, – подтвердил рыбоглазый. – Не одно столетие злато да камни самоцветные тут хранятся. Никто не смог их взять.

– Я смогу! – выдохнул Садко и услыхал вдруг, что его голос охрип. – Я заберу это всё отсюда. Раз уж приплыл сюда и тебя, нечисть водяная, укротил и угроз твоих не испугался, это по праву моё будет.

– И ты согласен за это год в моём царстве прожить да меня пением своим услаждать? – осторожно спросил Водяной.

– Год – много! – Купец, поняв, что сила сейчас на его стороне, решил теперь ставить свои условия. – На год у меня и песен-то не наберётся. Но месяц, так и быть, мы все у тебя поживём. Если, конечно, станешь нас хорошо кормить да поить. Словом, будешь добрым хозяином, и мы добрыми гостями будем.

«Месяц как раз только-только, чтоб хоть четвертину всего этого добра в нашу ладью перегрузить, – лихорадочно думал при этом Садко. – Вряд ли саму ладью, покуда она полна, можно на привязи отсюда вытащить. Увезём, сколь сможем, за глаза хватит, чтоб у новгородских толстосумов спор выиграть. А потом можно будет и пять новых ладей купить, за остальными сокровищами приехать да и саму злату ладейку вытащить. А не вытащим, так на части топорами разрубим и по кускам увезём».

– Ну, месяц так месяц! – покладисто согласился Водяной. – Тогда и людишкам твоим прикажи, чтоб не бузили да в царстве моём непорядков не учиняли. Они ж у тебя большей частью тоже с крестами ходят, вот и будут ими моих подданных стращать...

– Если прикажу, так и не будут, – усмехнулся Садко.

Он испытывал некое злорадное удовлетворение от сознания, что так легко обуздал злобного и коварного недруга. О том, что самому ему это не удалось бы, что лишь подсказка загадочного странника научила его, как справиться с «Морским царём», купец в этот момент почему-то забыл. Вернее, помнил, конечно, но более не придавал этому такого значения: раз получилось, значит, получилось. Как во время торга: удачная сделка совершена, а каким образом, разве это теперь так уж важно? Возможно, в глубине души он сознавал, что в его беспечной радости повинны червонное сияние колдовской ладьи, вид сокровищ, наполнивших её выше бортов, и сознание, что если он, Садок Елизарович, теперь и не самый богатый человек на свете (уж кесарь-то царьградский, надо думать, не беднее!), то один из самых богатых. Кто теперь ему супротивник? Кто на зловредном новоградском торжище станет биться с ним об заклад? Никто? То-то!

И вновь он убедился, что Водяной умеет читать мысли. Только слишком поздно понял, что его мысли прочитаны и что враг этим воспользуется...

– Приказ-то приказом, Садко... Да лучше б ты убедил свою дружину, что оставаться им здесь – прямая выгода. Взял бы горстку злата да самоцветов и привёз к ним. Как покажешь, чего ради будешь мне месяц песни петь, так они и сами никуда уезжать не захотят.

Странно, но при этих словах Водяного Садко отчего-то не вспомнил рассказа Бермяты о том, как его разбойники стали рубиться и порешили друг друга ради проклятых сокровищ.

Или не подумалось купцу, что не только в разбойные души может проникнуть эта злобная страсть, не только лиходеи от вида золота лишаются ума?

Да что там! Он и сам уже ничего не видел, кроме этих сверкающих груд. И хотя умом понимал: сейчас надо убраться отсюда поскорее и со всеми вместе взяться за перевозку сокровищ, но хотелось ему лишь одного – прикоснуться к золоту, набрать его полные пригоршни, даже снять рубаху и завернуть в неё сколько поместится!

– Пожалуй, что верно, – с трудом переведя дыхание, проговорил купец. – А ну подплывём поближе.

До сих пор неподвижные косатки дёрнулись и послушно приблизились вплотную к золотой ладье. Теперь было ясно видно: да, её борта и точно кованы из металла, не покрашены под золото... Только вот снизу уже не стало видно, что там внутри, борт был высок.

– А ну, погоди-ка меня, супостат мокрый!

Садко и сам потом не мог вспомнить, как вдруг позабыл, что нельзя разжимать левую руку, в которой он сжимал бороду Водяного. Но как бы ещё ему удалось подтянуться, ухватившись за борт ладьи, и запустить внутрь её правую руку?

Монеты и каменья скользили и перекатывались под его пальцами, но почему-то он всё никак не мог отделить от них горсть и выудить из ладьи. И чем больше он возился с тяжёлыми холодными кружочками и не менее холодными камнями, тем сильнее ему хотелось набрать их, набрать побольше.

Рывок! Скользкое тело косатки вдруг вывернулось из-под седока, и он лишь каким-то чудом успел ухватиться за борт ладьи другой рукой. Обернувшись, увидал, как оба «коня» прянули прочь и остановились лишь возле самого выхода из грота.