Текст книги "Золотая ладья нибелунгов"

Автор книги: Ирина Измайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

ЧАСТЬ III
ВОДЯНОЙ

Глава 1. Во власти «Морского царя»

Сон пришёл нежданно, сам собою. И не обычный сон. Он не погрузил, как часто бывает, сознание спящего в странное полузабытьё, где возникают странно изменённые образы, причудливо вырванные из яви. Нет, этот сон навалился тяжело, мутно, сразу погасив все мысли. Сквозь непроглядность этого сна слабо мерцал лишь отблеск всё той же тревоги, что обуяла Садко на неведомом берегу.

Спал купец, возможно, два или три часа. И проснулся разом, точно кто-то резко окликнул его или он ощутил внезапный толчок. На самом деле кругом царило такое же молчание, было так же темно, и в высоченном небе сияла всё та же россыпь крупных, будто на юге, звёзд. И разожжённые на узкой береговой полосе костры ещё горели, правда, уже совсем слабо, лишь изредка выбрасывая вверх рыжие язычки пламени над багрово светящимися чёрными угольями.

«Что за морока?! – Это была первая и очень злая мысль проснувшегося. – Караульные уснули или как, чтоб их волной окатило! Огонь должен гореть, а не тлеть!»

Садко привстал на локте, откинув край плаща. Помотал головой, окончательно прогоняя сон. И тотчас увидел, что его мысль оказалась верна: несколько дружинников, назначенных костровыми, мирно храпели возле угасающих костров вместе со всеми остальными.

Но окликнуть их купец не успел. В тусклом свете, которого звёзды давали уже больше, чем огонь, он увидал, что на берегу они, он и его дружина, больше не одни. Вдоль подступающей вплотную неровной линии береговых скал виднелись тёмные силуэты неподвижно стоящих людей. Само их внезапное, судя по всему, бесшумное или почти бесшумное появление и теперешнее молчание уже не сулили ничего хорошего. Но куда грознее и страшнее было другое: оглянувшись, Садко увидал такую же цепь чёрных фигур и по другую сторону их бивака. И стояли они примерно на том же расстоянии, саженях в пяти от костров. Само по себе это было понятно: если уж их кто-то решил застигнуть врасплох (и это, очевидно, удалось!), то разумно окружить спящих с двух сторон. Но только вторая-то сторона была уже не сушей! Выходило, что нежданные недруги (ну, не друзья же так вот подкрались среди ночи!) стоят прямо в воде... Конечно, там было неглубоко. Где-то по пояс рослому мужчине. Но кому ж это взбрело в голову – лезть в холоднющую воду и этак вот неподвижно в ней торчать? И как они проплюхали по этой самой воде, никого не разбудив? Волны-то уже едва-едва шепчутся, так что поступь пары десятков людей должна была произвести очень заметный шум. Ладно, караульные, сломленные усталостью, могли заснуть. (Все? Вот так вот, все сразу?!) Но чтоб от сильного плеска никто и не пошевелился? Ни Лука, которого за чуткий сон нередко называли кошкой, ни сам Садко, у которого слух был, почти как у сторожевой собаки, спали и ничего не услышали?!

– Подъём, дружинушка! – Садко сам удивился, как сумел крикнуть так весело и непринуждённо – не то что страха, даже тревоги не прозвучало в его голосе, всё же купеческое ремесло многому учит. – Поднимайтесь-ка, родимые, гости у нас! А мы и не встречаем!

Он понимал, что если их собираются перебить, то времени, чтоб проснуться, вскочить и схватиться за оружие, у его людей всё равно уже нет – неведомые недруги, считай, в двух шагах. И всё же нельзя встретить опасность, даже не попытавшись себя защитить. В то же время, если на них не нападут, то тем более надо поскорее вступить в разговор, узнать, кто эти люди, живут ли здесь либо тоже откуда-то приплыли, и если окажется, что это какое-то здешнее племя, то извиниться за нечаянное вторжение.

С первого взгляда купец не сумел понять, кто это может быть: фигуры были едва-едва освещены. Заметен был лишь слабый блеск металла (кольчуги, должно быть) да змеи длинных волос, падавших им на плечи.

– Что?! Кто?!

– Кто тут?!

– Откуда они взялись?!

Смятенные голоса дружинников слились в нечленораздельный гомон. Люди ошалело вскидывались, не до конца проснувшись, иные, вероятно, сразу и не могли вспомнить, где оказались. Кто-то суматошно шарил по камням, отыскивая оружие, другие вглядывались в темноту, ещё толком не разглядев обступивших их пришельцев. Садко не отдавал команды не браться за луки: он был уверен, что его хорошо выученные дружинники без команды предводителя и без того оставят луки на земле. Меч в руках – дело нормальное: раз кто-то неизвестный подобрался вплотную к спящему отряду, оружие должно быть в руках. Но меч – это меч, чтоб пустить его в ход, надо сойтись с противником вплотную. А стрелу пустить – мгновенное дело, и она может поразить на расстоянии. Значит, того, кто схватит лук, уже можно разить – теми же стрелами либо копьём...

Сам Садок Елизарович уже был на ногах и уже с мечом, который, однако, не спешил вынимать из ножен. Он уже смог немного рассмотреть пришельцев. Это были сплошь мужчины, довольно рослые, плечистые и словно бы сутулые: их головы поднимались над плечами, обходясь без шеи, по-бычьи выступая вперёд. Волосы у всех без исключения светлые (у иных, кажется, даже белые), спадали почти до пояса. На головах виднелись круглые шапки, вроде как у варягов, но без рогов, которыми те так любили украшать свои шлемы. Кольчуги, опускавшиеся ниже колен, состояли, насколько можно было различить, из плоских пластин и походили на чешую. В руке у каждого чернело, как сперва показалось купцу, не длинное, в рост человека копьё. Но вот кто-то из пробудившихся караульных нарочно либо по привычке, видя, что костры угасают, кинул в один из них охапку веток. Взметнувшееся пламя ярче озарило пришельцев (вернее, конечно же, здешних хозяев – это Садко уже успел понять), и, во-первых, стало видно, что часть их действительно стоят в воде, только не по пояс, а по щиколотку, и в этом, надо думать, нет никакого чуда – совершенно проснувшись, купец вспомнил наконец про отлив, а во-вторых, в руках у них не копья, а трезубцы... Длинные треугольные наконечники мерцали кованой сталью, и видно было, что они на славу заточены.

– Спокойно, братцы! – Садко понял, что обязан хоть как-то успокоить свою дружину, не то как бы кто-то и впрямь не схватился за лук. – Мы с вами, кажется, всё проспали, не заметили, как к нам пришли. А вы, люди добрые, простите, что незваны да непрошены явились: буря нас сюда пригнала, не то б не сунулись не спросясь. Дозволите ль до утра остаться, либо у вас чужакам ночевать не принято? Так и скажите. Мы сразу в путь тронемся. А дозволите остаться, не обидим: заплатим щедро и мешать вам не станем. Мы из града Ладоги. Торговлю ведём, по разным землям плаваем. Меня звать Садоком, кормчему моему имя Лука. А вы, честные люди, кто таковы будете?

Он спросил: «Кто вы будете?», но обратился не просто к цепи чужеземцев, но к одной, заметно выделявшейся меж ними фигуре. То был мужчина, более рослый, чем все остальные, отличавшийся особенно мощным сложением. К тому же на его груди купец приметил толстую цепь, вероятно, золотую, да ещё и украшенную промеж звеньев крупными жемчужинами. Цепь свисала до пояса, наполовину прикрытая длинной светлой бородой. Скорее всего, то был предводитель неведомых людей.

Заговорил Садко по-русски, подумав, что если это племя обитает на Нево-озере, то так или иначе могло уже иметь дело с русскими мореходами и должно хотя бы немного понимать их язык. Если же нет, он готов был заговорить на варяжском языке[38]38
  Вопрос о том, кого в средневековой Руси называли варягами, остаётся открытым и дискуссионным до сих пор (Википедия). Ряд историков полагают, что чаще всего так именовали скандинавских соседей славян, племена, населявшие страны Балтии и Скандинавии. Иногда термин «варяги» отождествляется с термином «викинг», имеющим определённо скандинавское происхождение. В описываемое время, в конце X – начале XI в., языки всех этих племён имели между собой много общего, поскольку относились к одной (германской) группе языков. Купец Садко мог говорить с варягами, возможно, на языке, который был предком современного норвежского, сохранившего значительное сходство с современным немецким языком.


[Закрыть], который знал неплохо, благо в варяжские земли ходил с товаром часто.

Купец, однако, тотчас увидал, что его слова вполне поняли. Бородатый сделал шаг вперёд и усмехнулся в свою бороду. Конечно, он и есть предводитель либо глава рода на этом острове. Но до чего же странны эти люди! Никогда Садко таких не видывал и краем глаза заметил, как изумлённо и ошарашенно взирают на островитян все его дружинники. Даже самый опытный из них всех – кормчий Лука таращился на хозяев острова так, словно глазам своим не верил.

Во-первых странно было то, что их предводитель обладал такой роскошной бородой, а остальные были либо вовсе безбороды (хотя определённо не мальчики), либо с жидкими и короткими волосами, торчавшими из-под подбородка. Лида, которые вновь разгоревшийся костёр неплохо осветил, были светлые, но на удивление похожие одно на другое, точно все тут были родными братьями. Садко случалось торговать, скажем, с печенегами, и его не удивляло, что те зачастую кажутся на одно лицо, он знал, что когда обликом чьё-то племя сильно отличается от твоих соплеменников, то и различать чужаков нелегко: все темнолики, раскосы глазами, ликом словно бы плоски, поди разберись. Потом, когда уж к ним привыкаешь, тогда с этим проще. Но островитяне точно не печенеги и не половцы (да где ж тем и этим и взяться посреди Нево-озера?!), почему же все на одно лицо? У всех прямые короткие носы, широко поставленные, крупные, по-рыбьи круглые глаза, у всех лбы такие низкие, что кажется, будто волосы растут прямо от бровей. И лица на удивление неподвижны, стоят, смотрят на незваных гостей, и ни у кого ни единой гримасы, ни ухмылок, ни удивления во взорах – ничего!

Но бородатый не только явно понял всё, что говорил, обращаясь к нему, молодой купец, но и решил ему ответить. И у него, у единственного явилось на лице хоть какое-то выражение. Правда, выразило оно не интерес, а некое странное, злое удовлетворение.

– Спрашиваешь, кто мы?

Голос бородатого был глуховат и странно хрипловат, так человек обычно говорит, не успев проглотить воду или вино и слегка поперхнувшись питьём. Но этот определённо обладал таким голосом всегда.

– Так ты хочешь знать, кто мы... Ладно, знай. Я зовусь Морским царём, и всё здесь моё. Здесь и везде, где есть вода. Кругом меня – мои подданные. Но они не всегда такие, как сейчас. Сейчас у них – ноги, будто у людей, а поутру они в воду уйдут, и у них плавники будут, как у зверей морских. Вы вторглись в моё царство, нарушили мой покой, и теперь я буду решать, как наказать вас. Могу утопить всех и сразу, так будет проще всего. А ещё лучше – обращу вас в рабство. Мне работники нужны.

– На что же мы тебе сдались?

Садко удалось сохранить спокойствие и небрежность тона, хотя теперь приходилось ещё пристальнее следить за дружинниками – они малые неробкого десятка, услыхав посулы «Морского царя» (а ну как не врёт, и вправду он – Царь морской?), они могут и броситься на зловещую орду чужеземцев. А возьмут ли тех стрелы? И выстрелить можно всего по разу, дальше в дело пойдут мощные трезубцы, против которых мечи ладожцев – не самое лучшее оружие. Да и воинов у этого Водяного больше раза в два...

– На что мы тебе, Царь? – повторил купец. – Если твои подданные больше в воде живут, а на землю только иногда по ночам выходят, то какой вам прок от нас? Мы под водой жить не можем и работать на тебя и твоих соплеменников не сможем. А если хочешь утопить, что ж, твоё право. Да только с гостями, пускай и незваными, так не поступают. Если тебе все моря и воды подвластны, значит, ты сильнее всех и никого не боишься. Так, стало быть, и не можешь быть жестоким, как бывают слабые да трусливые. Мы и вправду тебе досадили, приплыли нежданно-негаданно. Но виной тому буря. Это она занесла нас в здешние края и к этому острову принесла. Отпусти нас, и мы тотчас уплывём. А в благодарность тебе отдадим всё, что с собой везли. Правда, везли немного: все свои товары богатые я купцам новгородским оставил в залог нашего с ними спора. Но злата пару кошелей прихватил на всякий случай. Сохранил и мешочек с каменьями самоцветными. Примешь, за честь почту, что самого владыку морей одарил. Давай сговоримся. Ну, не знали мы, право, и знать не могли, что в твои владения вторгаемся. И то правда: здесь ведь не окиян, не море синее, а всего-то озеро, пускай и громадное, и бурное. Кто ж знал, что ты здесь обитаешь?

– Я обитаю везде, где волны плещут! – сурово проговорил Водяной. – А здесь – любимая моя вотчина. И никто не смеет без моего разрешения в ней появляться. Спрашиваешь, для чего мне рабы, которые под водой дышать не смогут? А я могу сделать так, чтоб смогли! Только тогда вам уже не жить на земле никогда. А в пещерах моих подводных, в тайниках глубоких сокровищ видимо-невидимо. Их слуги мои собирают и собирают, а им убыли нет! Видал на цепи моей жемчуга? Таких на дне морском, знаешь, сколько? Вот и заставлю тебя и людишек твоих их собирать, в гротах складывать. Или кораллы в морях южных добывать да из них мне новый дворец строить. А горсткой злата от меня не откупишься, его у меня тоже хватает.

Садко слышал у себя за спиной тихий ропот, слышал, как лязгнул чей-то меч, вырываемый из ножен. В то же время молчаливая свита «Морского царя» медленно, угрожающе склонила и нацелила на пришельцев свои грозные трезубцы.

– Всем стоять! – крикнул купец, оборачиваясь к дружинникам. – Не с войной мы пришли сюда и, пока можем миром дело скончать, будем стараться. А ты, морское твоё величество, зря дружину мою стращаешь. Не знаю, ведомо ль тебе, но нам, русским людям, драться приходится не меньше, чем хлеб сеять да собирать, не меньше, чем по морям плавать. Лучше не рискуй. Оно, конечно, сила твоя велика, но и мы не умрём, за собой твоих зверей морских с дюжину не прихватив. Поверь моему слову, лучше будет нам сговориться.

В ответ бородатый рассмеялся, уже откровенно булькая горлом, точно и впрямь там была вода.

– Так ты грозить мне вздумал?! – сквозь этот странный смех выдохнул «Морской царь». – Что мне твои угрозы, глупец? Как усыпил я всех вас, едва вы на отдых устроились, так и ныне, если захочу, усыплю, так что и пальцем никто дёрнуть не сможет!

– Может, оно и так. – Купец оставался с виду спокоен, и это, кажется, слегка насторожило Водяного. – Может, ты и в силах нас всех погубить, не знаю. Но и пробовать не хочу. Злато тебе, говоришь, не нужно? Допустим. Но, может, у меня для тебя ещё кое-что найдётся?

– Что же?

Бородатый определённо был если и не заинтересован, то озадачен и этим спокойным видом русского, и его речью, тоже не выдававшей никакого смятения. Видя твёрдость своего предводителя, сохраняли невозмутимость и его дружинники, хотя едва ли это им легко давалось.

Услыхав последний вопрос Водяного, Садко вдруг улыбнулся, а его улыбка обычно всегда располагала к нему собеседника, кто бы тот ни был. Трудно сказать, подействовала ли она и на «Морского царя», но он явно заинтересовался. Даже подошёл ближе к купцу, пристально вглядываясь в него своими светлыми, почти белёсыми глазами.

– Когда бушевала буря, разразилась гроза, и молнии сверкали вокруг нашей ладьи, в глубинах вод мы с товарищами видели дев морских. – Голос Садко был всё так же ровен. – Никогда прежде не доводилось никому из нас глядеть на русалок. Признаюсь, мы и в этот раз не совсем их рассмотрели. Но от бывалых мореплавателей доводилось мне слышать, что русалки тоже умеют подниматься из глубин морских и дивно поют, чем даже суда сбивают с пути. Говорят, из-за них и кораблекрушения случаются. И я вот подумал: они же, наверное, и тебя, твоё величество, услаждают своим пением. Не может быть, чтобы ты его не любил. Прав ли я?

– Прав! – Теперь в голосе Водяного звучало уже откровенное самодовольство. – Нет звуков более дивных, чем голоса дев морских!

– А вот и неправда! – воскликнул Садко. – Не слыхал я, что правда, то правда, как они поют, зато знаю, что есть музыка, с которой мало что сравнится. Вот эта.

С этими словами купец поднял с земли и показал Водяному свои гусли. Устраиваясь на ночлег, он принёс их из ладьи и положил рядом с собой, как делал нередко, – они были ему слишком дороги.

Вид незнакомого, ни на что не похожего предмета, казалось, озадачил «Морского царя». Он даже пропустил мимо ушей очевидную дерзость, которую позволил себе его пленник. Водяной протянул руку, чтобы взяться за гусли, но Садко, резко накинув на шею ремешок, развернул самогудки в сторону.

– Нельзя их неумелой рукой трогать, они обидеться могут и играть не станут. А если хочешь послушать, так я сыграю тебе. И спеть могу, может, даже и не хуже твоих дев морских. Только повели, чтоб слуги твои свои рогатины опустили и в нас не целились. Обещаю тебе, что и мои ребятушки супротив вас оружия не поднимут. Ну так что? Играть ли?

Водяной махнул рукой, и трезубцы его молчаливых подданных опустились, коснувшись остриями камней. Кажется, рыбоглазые тоже испытывали любопытство, по крайней мере некоторые их них подались вперёд и неотрывно смотрели на купца.

– Играй! – пробулькал «Морской царь». – Если и впрямь хорошо сыграешь и споёшь, помилую, отпущу. Но смотри же: не развеселишь меня, не порадуешь, я тотчас велю и тебя, и всех твоих...

– Стой! – уже совсем дерзко прервал его Садко. – Говорил же, не стоит грозить нам. Мы ж вам не грозим. Если доволен не будешь, добро: твори над нами, что пожелаешь. А сейчас – слушай.

«Господи, помоги!» – подумал про себя купец.

Он развернул гусли, приладил, как надо, на груди и провёл пальцами по струнам. Они отозвались, как обычно, сперва робко, будто спрашивая, точно ли он хочет их песни. Потом звук вырос, окреп, и гусли расплескались нежной и прозрачной мелодией, ослепительно светлой среди бархатно-чёрной ночи. Мелодия ширилась, взлетала всё выше, сильнее и сильнее отражаясь от высоты скал, делаясь стремительной и быстрой и вдруг будто сникая, переходя в тоскующий перезвон, удаляясь и снова наплывая и разрастаясь.

Садко видел, как изменились при этих звуках бесцветное лицо Водяного и ещё более блеклые и тупые лица его слуг. На них читалось теперь не просто изумление, но настоящее потрясение – никогда никто из них не слыхал в своей жизни ничего подобного. «Что это? Что?!!» – вопрошали их рыбьи глаза, и казалось даже, что в них появляется некое подобие слёз.

Музыка действовала на этих странных людей (или не людей?), словно пение дудочки на большую змею, которую несколько лет назад Садко Елизарович видел в Царьграде на огромном, богатом торжище. Кто и что только туда не привозил! А худой, словно щепка, и тёмный лицом иноземец, прибывший откуда-то с Востока, притащил высокий кувшин, поставил перед собой, уселся, скрестив ноги, на расстеленную циновку, откинул крышечку с высокого горла кувшина и, достав из-за пазухи дудку (чем-то она напоминала русский рожок), принялся играть. Грустная, монотонная мелодия всё время повторялась, в ней не было играющего разнообразия, которого всегда ждёшь от рожка, а тем более от гуслей. Но в ответ на эти звуки из кувшина показалась и наполовину высунулась, поднимаясь всё выше и выше, огромная змея с широкими крыльями вокруг узкой головы. Народ кругом испуганно ахнул, но темнолицый продолжал играть, и змея принялась танцевать, изгибаясь в воздухе длинным блестящим, как металл, телом, раскачиваясь и свиваясь то в одно, то в два кольца. Этот поразительный танец продолжался до тех пор, пока заклинатель не стал играть тише, ещё монотоннее, при этом слегка постукивая по кувшину концом тростниковой палочки. Наг (кто-то сказал русскому купцу, что так зовут этих змей) ещё покачался над кувшином туда-сюда, потом нырнул внутрь и исчез. Люди зашумели, на циновку, с которой поднялся заклинатель, посыпались монеты, а человек, только что заставивший танцевать для всей толпы огромную смертоносную гадину, спокойно приладил крышечку на горло кувшина, собрал заработанное и ушёл.

Да, похоже, что с народом «Морского царя» и с самим «царём» происходило сейчас нечто очень похожее. Гусли заворожили их, заставили на время забыть обо всём, что их ещё недавно занимало. Они уже и не смотрели в сторону Садковой дружины и таращили свои рыбьи глаза на него одного.

А он, поиграв вдоволь, решил использовать главное оружие и запел, присоединив свой сильный и яркий голос с волшебному пению кленовых самогудок.

 
Ой, об чём вы, гусли-гусельки, распелися?
Ой, об чём, среброструнные, разрыдалися?
А поём мы о лихом добром молодце,
А рыдаем о его горькой судьбинушке!
 
 
Ой, да любил добрый молодец красну девицу,
Ой, да пришёл к ней на двор да посватался,
Попросил он руки своей любушки,
Чтобы жить с ней вдвоём да в согласии.
 
 
А его со двора гонят слуги взашей:
Ты куда ж без казны да без имения?
Ты куда ж это лезешь свататься?
Не тебе владеть нашей девицей!
 
 
Ничего не сказал добрый молодец,
Во седло вскочил, на лихого коня,
Во дружину нанялся княжескую,
На войну вслед за князем отправился.
 

Эту песню некогда пела Садко его матушка, пела без всяких гуслей, просто так. У неё и голоса-то особого не было (и в кого только у сына такой?), но получалось на диво нежно, прекрасно и грустно. Конечно, как почти во всякой такой песне, её герой в конце концов погибал, оставив свою любушку безутешной.

Став взрослым и получив свои заветные гусли, Садко не только придумал к песне другую мелодию, но и сочинил новый конец – дурных, печальных концов он не выносил. Теперь воин, вернувшись с войны спустя семь лет, находил дом любимой опустевшим. Он узнавал, что она, дабы не быть насильно выданной замуж за нелюбимого, убежала и скрылась в лесу, а её родители с горя этот дом продали и уехали в края чужедальние. Не веря, что любушка погибла в лесной чаще, молодец всюду искал её и нашёл в доме своего верного друга, который отыскал бедняжку в лесу, приютил и вместе с нею ждал возвращения воина, само собой, не посягая на честь красавицы.

В душе сам Садко Елизарович не очень-то верил, что возможна такая преданная любовь, да и столь же преданную дружбу представлял себе с трудом. И в самом деле: если молодца всё нет и нет, если он семь лет с войны не возвращается, то отчего бы его другу и красавице невесте и не смириться с вероятной гибелью воина, и не пожениться? Но у песни должен был быть хороший конец, не просто хороший, а чудесный, волшебный, если угодно, поэтому не могло в ней быть даже нечаянной, даже вынужденной измены – ни дружеской, ни любовной.

 
Ну, так что же вы, гусли-гусельки!
Не к лицу вам теперь плакать – слёзы лить!
Лучше песней разлиться радостной,
Поиграть на весёлой свадебке!
 

Последний звенящий перелив прозвучал, казалось, выше неприступных утёсов, смутно обрисованных в черноте ночи алмазной россыпью звёзд. Гусляр опустил пальцы на струны и посмотрел в лицо «Морскому царю».

– Ну и как, твоё морское величество? Верю, что до лжи ты себя не опустишь и не скажешь, будто тебе не понравилось и мы с гусельками поём хуже твоих русалок. Да я и без слов вижу, что тебе угодил.

– Что верно, то верно! – Голос Водяного прозвучал ещё глуше и невнятней. – Никто в моих владениях так не играет и не поёт. А спой-ка ещё! Или других песен не знаешь?

Купец рассмеялся.

– Чтоб русский человек да песен не знал? Если угодил я тебе, то до самого утра петь согласен, но перед тем ты слово мне дашь, что утром нас отсюда отпустишь.

«Морской царь» насупился.

– Отпущу, если остальные песни мне и слугам моим тоже по душе придутся. Пой.

Садко вновь провёл по струнам.

«Ой, врёт мокрое величество! – пронеслась в его голове неприятная, тревожная мысль. – Ой, не захочет отпускать нас... Но, впрочем, лишь бы его войско и впрямь с рассветом в волны нырнуло, тогда и уйти нам будет легче».