Текст книги "Крепостной Пушкина 2 (СИ)"

Автор книги: Ираклий Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Глава 29

В которой Степан собирается в Стамбул.

– Съедят тебя, сын Юльевич. Съедят. И не таких обгладывали. А жаль.

– Подавятся, Александр Сергеевич. – как-то не слишком уверенно откликнулся Степан. Гладко выбритый, с короткой стрижкой, бывший управляющий неловко крутился перед зеркалом, с лицом выражавшим сомнение о своём собственном виде.

– Съедят. Но выглядишь неплохо. Хоть сейчас под венец. Воистину – одежда красит человека.

Пушкин довольно пыхнул трубочкой. В Петербурге ему, что называется, «курилось». Он сам заметил это свойство, когда тяга к курению просыпалась в нем именно в столице, почти сходя на нет при нахождении в прочих местах империи. Табак им обнаруженный и распробованный в степановой обители был особенно хорош. Потому поэт не отказывал себе в малой слабости, по-турецки поджав ноги и наслаждаясь турецким же табаком.

– Если дело обстоит столь серьёзно, Александр Сергеевич, то я попросту сбегу. – не сдавался Степан.

– Куда, позволь узнать?

– Да хоть в Москву!

Пушкин покатился со смеху.

– В Москву⁈ Да там невест больше вдесятеро. О чем я и глаголю, дорогой граф, с твоими познаниями капканов не обойти. Обложат, как медведя, а потом шкуру на стену. Или чучело для прихожей сделают. Готов поспорить, что и года не продержаться. И то я с беру с запасом.

– Будь что будет. С другой стороны – вдруг мне понравится, а? Я ведь не юноша давно, пора и остепениться. Женюсь, дети пойдут. Разве плохо?

– Ну-ну.

Оба они устали от свалившегося внимания, хотя ещё недавно обоим казалось, что далее некуда. Оказалось – можно. Не сговариваясь, и тот и другой временами скрывались от всех в холостяцкой квартире Стёпы, где бывало отдыхали как вместе, так и порознь.

– Дело ведь не в венчании как таковом. Дело в другом. Женщины, Степан Юльевич, особый мир со своими законами, правилами, отношениями. Сдаётся мне, что ты с ним не знаком в должной мере.

– Скажете тоже, – фыркнул Степан, – уж с кем, а с ними мне всегда было проще всего. Что там сложного?

– Бабье царство, мой наивный друг, не просто слова, а… что зря молвить. Сам увидишь. Но будь готов к тому хотя бы, что проблем тебе не избежать.

– Каких, например?

– Обидчивости. Тебе, как понимаю, невдомек, что всякая девушка, всякая матрона, любая дама связана незримвми нитями привязанностей с другими. Обидев одну, ты получаешь как неизбежное то, что обидел всех.

– Так ведь я не собираюсь никого обижать, Александр Сергеевич. – не понимал Степан.

– А вот это, увы, не тебе решать. И не мне. Это, Стёпушка, без нас решат. Решит княгиня Н, что ты чудесным образом подходишь в мужья к племяннице её племянника, а ты вдруг не оценишь оказываемой чести. И всё.

– Что – всё?

– Вы недруг. Невоспитанный человек. Притом что знать это вы не будете. До поры. Только опытный глаз и заметит, что граф Г на вас косо поглядывает, а полковник Э имеет на вас зуб. Их можно понять: первый женат, его супруга дружит с подругой свояченицы княгини Н, а двоюродный брат полковника имеет виды на ту девицу, и пускай рад вашему «непониманию», но одновременно воспринимает как урон её чести.

– Это ещё что за политика такая, господин поэт?

– Именно, друг мой, именно политика. Так один неглупый француз утверждал, мол, женщины и есть политика. И не надо глядеть на меня столь подозрительно, любезный граф. Вы ведь сами теперь великий политик, вам и карты в руки. Притом, я даже не указываю на пробелы в воспитании, которые у вас есть, и не думаю, что они поддаются исправлению.

Степан выдохнул. Что ни говори, а Пушкин был прав. Сын Афанасиевич, а ныне Юльевич, как мог оттягивал свой переход в сословие благородное. Даже поверхностное представление о сопутствующих проблемах заставляло не торопиться. Что позволительно человеку простому, сколь угодно близко подпущенному «к столу», совершенно непозволительно для дворянина, к тому же титулованному.

«Ничего, – подумал он, – прорвёмся. Вариантов всё равно других нет.»

После той ночи в Аничковом события пошли очень быстро, словно чья-то могущественная рука решила ускорить перетасовку карт. Граф Литта подал прошение на имя Его Величества с просьбой усыновления Степана, указав, что тот является его родным сыном от женщины простого звания, но достойным для продолжения имени славного рода. Император не отказал. Были ещё какие-то бумаги связанные с церковью, но Степан не вникал, впечатленный скоростью бюрократии «когда хотят». При всей своей готовности к подобному, удивление не отпускало. Приглашение на чай к государыне, оформленное отлично от привычного, заставило его подобраться.

– Его сиятельству. – прочёл он растерянно моргая глазами. – Теперь я «сиятельство». Сияю, значит. Свет неописуемый исходит. Отчего-то стыдно, сам не пойму. Царевны задразнят, небось, особенно старшая.

Прошло всё, впрочем, лучше ожидаемого, ибо присутствовал государь.

– Чем вы собираетесь заниматься, дорогой граф, – тепло спросила Александра Федоровна, – к чему приложите свои немалые таланты?

Степан ответствовал в том духе, что приложит максимальные усилия для пользы общества и Отечества, не сказав ничего конкретно.

– Если выразить всё это короче, то быть тебе дипломатом. – прокомментировал Николай. – Ведь только с виду простой, а копнешь – хитрец каких мало.

– Ну уж! – притворно возмутилась государыня.

– Хитрец, хитрец, – повторил император, – но это и хорошо.

Домой Степан вернулся в звании камер-юнкера, что вызвало восторг у Пушкина, от смеха едва не слегшего вновь. Он предложил свой собственный мундир, «почти новый, только в плечах расшить» и очень веселился.

– Военным тебе не бывать. Жаль, жаль, но нельзя. Как ни шагай через головы, знаний не прибавит. Офицер должен иметь представление о службе с низших чинов, а ты если экзамен и сдашь, то наибольшее по третьему разряду. Как быть? Прапорщиком в линейный полк? Того мало. Да, я могу способствовать, но к чему чинить обиды другим? Любое производство очерёдность имеет. Толку мало, а врагов наживешь. Всякий полк как семья, что же мне – кукушенка подкладывать?

– А гвардия? – спросила внимательно слушавшая императрица.

– Эка хватила, матушка! – Николай едва не поперхнулся чаем. – Только этого недоставало. Здесь вход закрыт, никак нельзя-с. Виной тому… определённые события. Не примут-с. Ещё вернее – убьют. Дуэли запрещены, конечно же, но не тот случай.

– Что же делать?

– Жить. – Николай ухмыльнулся, что для было знаком наивысшего расположения и хорошего настроения. – Всякий должен жить. И служить. Быть тебе, граф, камер-юнкером для начала. А служба будет в министерстве иностранных дел. Вот где экзамен сразу даст чин. Здесь у меня и воле попроще.

– Иностранных дел? – сообразив, что дело всерьёз, удивился Степан. – Но я крайне мало что смыслю в науке столь тонкой, сколь и сложной. Насколько понимаю, от дипломата зависит немало. Да и прочие мои дела бросать нет возможности, ваше величество. Напротив – как раз сейчас им следует придать новый импульс. Отец мой, гм, обещает помочь со средствами, и я…

– Так никто не возражает, Стёпа. Делай как считаешь нужным. И наше пари не забудь, сроку осталось всего ничего. Но без службы никак. Для начала, дорогой граф, поедешь в Царьград.

– В Константинополь⁈ – неверяще переспросил новоявленный дипломат.

– В он самый. – Николай вдруг посмотрел в его лицо и рассмеялся. Это уже было выражением благоволения почти невероятного. – Ты чего себе вообразил? Что послом отправишься? Нет, граф, молод ты ещё. В составе посольства будешь. Надобно подкрепить наших там. Дело не самое простое, султан придёт в ярость. Гибель посла – событие чрезвычайной важности и значения. Выходит как гости к нам пришли в дом, а их здесь загубили. Вся вина на нас. Как в Персии с Грибоедовым вышло. Невиновен был шах, но кто тогда? Его государство, ему и ответ держать. Так и мне придётся. Повезешь дары султану с извинениями. Так мол и так. Подробнее после обсудим. И не мешкать. Турция ныне в положении отвратительном. Везде плохо. Но потому сейчас нам ссориться не след. А толкать султана на войну будут, вернее уже. С другой стороны… Поговорим ещё.

Санкт-Петербург бурлил. «История с маскарадом», как язвили острословы, обернулась «историей про маскарад». Роль государя Павла Петровича досталась Великому Князю Михаилу, проявившему незаурядный актёрский дар. «Государь» придирался к любым неточностям во внешнем виде участников, но как-то странно. Избирательно. Оно и понятно – покойный считался образцовым чудаком. Те на кого падал «монарший гнев и немилость» в шутку отправлялись на гаупвахту, обыкновенно с разжалованием. Некоторые «разжаловались» до солдат. Караул всё так же в шутку отводил «задержанных», что расценивалось как забавное приключение, о котором можно будет посмеяться позже. Но позже выяснилось, что все означенные действия производились всерьёз.

Несколько десятков офицеров гвардии потеряли в чинах и были отправлены в армию для дальнейшего продолжения службы. Шок был огромный.

Степан и Пушкин, как свидетели происходящего, разошлись во мнениях. Первый находил это оригинальным и отличной шуткой, второй пребывал в потрясении.

– Ты знаешь, Степан, я всегда был и есть и буду за государя, – говорил поэт, нервно сдирая перчатки, – но это совершенно ни в какие рамки!

– Будет вам, Александр Сергеевич, – посмеивался Степан, – всё это замечательно разыграно. Знаете, как говорилось где-то: сперва планировали праздник. Потом аресты. Потом решили совместить.

– Вновь твои сны? – проворчал Пушкин задумчиво. В конце концов он признал своеобразный юмор ситуации.

– Скажи, Степан, – задал он давно интересующий вопрос, – а в этих твоих снах…ты был ребёнком?

– Конечно. Много лет.

– То есть ты как рос, верно?

– Верно.

– Не скажешь, какой год рождения у тебя был в этих удивительных сновидениях? – с выражением понимания и лукавства спросил Пушкин.

– Одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой, Александр Сергеевич. А что? – с тем же выражением понимания ответствовал Степан.

Пушкин присвистнул.

– Однако. Интересно. Тебя в этом сне твоём тоже звали Степаном?

– Нет, Александр Сергеевич.

– А как? Мне правда интересно.

– Так я ответил уже.

– То есть? – не понял Пушкин. Мгновение спустя пришло понимание.

– То есть…а фамилия⁈ – удивлённо прошептал поэт.

– И фамилия. Мы с вами полные тезки. Меня в школе так и дразнили. Во сне то есть. Снилось, будто хожу учиться в какую-то школу, а там меня вот так зовут совершенно как вас, Александр Сергеевич. Даже учителя улыбались. Потому когда я… просыпался, мне вы казались кем-то довольно близким, а не барином. – лицо Степана приняло ироничный вид. – Но что говорить. Сон это сон, а жизнь это жизнь, не правда ли?

– Правда, Степан, правда.

Санкт-Петербург затих и всякие «бурления» прекратились как только Его Императорское Величество объявил маневры, равных которым не видели со времен Елизаветы Петровны. Вся гвардия целиком отправилась «в поле». В столице осталось всего несколько батальонов егерей и линейных мушкетер. Назначение руководить получил тот же Михаил Павлович, отчего в салонах всё приутихло.

От Долли пришло письмо, в котором графиня выражала недовольство, раздражение, недоумение, печаль, возмущение, радость, тоску и что-то ещё. Степан вздохнул и обратился за помощью к Пушкину.

– Письмо от женщины. – предостерегающе поднял руку поэт.

– Хоть от дьявола, – пробурчал Степан, – что прикажете делать когда здесь нужен переводчик?

Пушкин прочёл.

– Интересно. Ты уже виделся с отцом?

– Нет, Александр Сергеевич. Граф Юлий Помпеевич покамест не удостоился до такой мелочи как встретить и официально принять новоприобретенного сына. Любимого, прошу заметить.

– Старая школа. – уважительно отозвался Пушкин. – Сходи к нему с этим письмом.

– Разве оно не личное? От женщины, всё такое…

– Верно, друг мой, но эта женщина супруга посла австрийского, и, если не ошибаюсь, тебя то ли вербуют, то ли просят уточнить определённые вопросы.

– Как⁈ Она ведь только ругается!

– Хм. Да. Вот здесь, – ткнул в письмо Пушкин, – она пишет «променять путь сердца на путь службы даже ради сокровищ Порты», то есть имеет представление о твоём назначении. А здесь про «опасность совершить ошибки гибельные не только для вас», а вот тут «благословение способное окутать сердце щитом от невзгод». Да здесь всё практически прямым текстом.

– Вот как. – поник Степан, вообразивший, что это послание любви.

– Кстати, – невинно заметил Пушкин, – если тебе так уж захочется жениться, то у меня есть две девицы на выданье, из прекрасной семьи, не лишённой незначительных недостатков, конечно, но…

– Александр Сергеевич!!

– Хорошо, молчу. Но на досуге подумай. Этот ход мог бы стать весьма острым.

Степан молча удалился с гордо поднятой головой.

Юлий Помпеевич принял сына с неохотой.

– Я слушал пение птиц, а ты хочешь, чтобы я разбирал бабий стрёкот. – отозвался он о причине своего недовольства. Впрочем, ознакомившись с текстом послания, Литта задумался и сменил гнев на милость.

– Когда едешь к султану?

– Как скажут. Что мне готовиться? Турция, всё включено. Разве нет?

– Золото готово?

– Какое золото? – не понял Степан.

– Кружочки такие жёлтые. Санкт-Петербургского монетного двора чеканки. Не считая «известной монеты». Тебе потребуется не меньше миллиона рублей сверх щедрости Его Величества.

– Зачем столько? Я думал взять тысяч сто…

– Это Восток, мой стоеросовый сын. Без подарков шагу не ступить. Тем более – не получить уважения. Вообще, к восточному правителю, тем более столь высокому, без подарков можно и не соваться. Щедрость – иное дело. Швыряй монеты направо и налево, сыпь золото в бездонные карманы, и ты станешь своим. Сто тысяч! За сто тысяч в тебе признают эфенди, не более. За миллион в тебе увидят Степана-Ага. Это – положение! Я не позволю, чтобы мой сын был всего лишь эфенди!

– Разве посол наш тратит столь огромные суммы? – невинно уточнил Степан.

– Разве я говорю о после? – насмешливо фыркнул Литта. – Посол может быть кем угодно, пусть эфенди. Но ты… именно это интересует господина Фикельмон. Что? Это рука её мужа, любезный сын. Конечно, Австрии необходимо знать все детали отношений России и Порты. Балканы, сын мой, Балканы.

– Как – мужа? – пролепетал Степан, чувствуя себя как человек застигнутый с поличным.

– Так. – равнодушно пожал плечами старик. – Писала Долли, непосредственно почерк её, но мысль явно мужа. Если откровенно, то писано так, чтобы даже дурак это сообразил. Она предупреждает об этом всем своим посланием. К счастью, мой сын не дурак и ничего не понял.

Степан покраснел.

– Дипломат! Политик! Умище необыкновенное. – продолжал насмехаться Литта. – Новый Талейран. Турки будут околдованы.

– Что же делать?

– Служить. Дело заварилось неудобное, и сдаётся мне, что государь не зря решил добавить тебя в посольство. Как только узнаю имя посланника, тогда понятно станет, что именно замыслил император. Пока что… ответ напиши как умеешь. Побольше слов и благодарностей, ничего сверх того. Я же вернусь к своим птицам. Вопрос денег решу. Все, прощай.

Степан ушёл, а Литта ещё долго сидел за столом раздумывая.

Ночью Степану снилась Турция. Страшного вида янычар с ятаганом требовал от него жениться на нескольких десятках закутанных в тёмные ткани женщин. Потом он расхохотался показав рот полный золотых зубов, а женщины сняли накидки, оказавшись не женщинами вовсе, а тами же страшными янычарами. «Деньги давай, деньги» – тянули они к нему руки.

– Денег не дам! – упёрся Степан, отталкиваясь от них.

– Дай! – завизжал турок, хватая его за горло.

– Нет! – упорствовал Стёпа.

– Какой ты жадный! – оскалился напиравший прямо на него янычар. Степан изо всех сил упёрся в его грудь, вдруг чувствуя, что на ощупь она женская и довольно большая. От ужаса он закричал громче всех янычар разом и проснулся.