Текст книги "Крепостной Пушкина 2 (СИ)"

Автор книги: Ираклий Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 20

Кавалергард. Часть вторая.

Аркадий с удовольствием и некоторым сочувствием наблюдал за сменой эмоций на лице Петра.

– Удалось вас пронять, Пётр Романович? Вижу, что удалось. Не взыщите.

– Этого быть не может! – Безобразов с трудом протолкнул слова.

– Отчего не может? Или вы думаете, что цари и царицы какие-то другие люди? Безгрешные?

– Нет, но это…это слишком.

– Повторю свой вопрос, любезный Пётр Романович. Чем царская семья отлична от других? Разве подобных казусов не встретим мы сплошь и рядом, стоит только покопать хорошенько в известных фамилиях?

Безобразов вместо ответа замотал головой, после чего накрыл ладонями виски.

– Да-с, верить или нет, то воля ваша. Я говорю как знаю. И повторю – Николай Павлович Романов, государь наш, не совсем Павлович. И уж точно не Романов. Бабкин, Николай Даниилович. Или, если вам угодно, то Бабкин-Гогенцоллерн. Не станем отбрасывать девичью фамилию матери, хотя у пруссаков тоже наверняка та ещё родословная.

– Я вам не верю.

– Не верите. А покраснели так, что скорее верите. Право, реакция ваша… чудная. На весть о нашем родстве с Романовыми бровью не повели, а здесь как обухом по голове вышло. Странно.

– Да какая мне разница кем была бабка Михаила Романова? – вскричал Пётр. – Шестова она или Отрепьева, что с того? Нет, понимаю, для вас это важно. Допускаю, что очень важно. Как же – вся история Смуты иной становится! Сенсация! Невероятно! Михаил Романов и Лжедмитрий – близкие родственники! Но знаете, Аркадий Аркадьевич, это сейчас немного стоит, будь хоть правдой. И не надо так лицом каменеть, я вас не оскорбляю. Пусть даже так, мало ли кто кому родственник? Нарышкины чем хуже?

За дверью послышалось какое-то шуршание, отчего Безобразов опомнился.

– То всё дела давно минувших дней, – продолжил он речь тихим яростным шепотом, – проверить невозможно. Да и нужно ли? Столько воды утекло. А главное – вот вдруг откроется это или подобное, так что с того выйдет? Ничего. Всякий император или императрица – помазанники. Значит Господь счёл достойными, я так понимаю. Вот мы все узнаем, что живший давно император не настоящий, далее что? Все указы его отменять? Назначения, милости, как? Как можно отменить уже прошедшие жизни? Да, кстати, моя жена в Нижегородской губернии имеет соседом князя Грузинского, о коем я упоминал. Так вот, этот доблестный муж раз напился до такого состояния, что принялся уверять будто Пётр Великий сын какого-то грузинского князя. Мол, сам Алексей Михайлович лично того в спальню царевны за руку привёл. Абсурд. Чушь. Не-мыс-ли-мо! Люди не знали что и делать. То ли вязать буйнопомешанного, то ли на дуэли застрелить и сказать, что медведь задрал. Неудобно – у него ведь в имении дело было. Хлебосол каких мало. Но невозможно смолчать! Что вы думаете – один из мелкопоместных прямо за столом как закричит «Слово и Дело государево!», хотя тайной канцелярии полвека как нет уже. Тут грузин и опомнился. Отмолвился, что пошутил. Даже тише обычного стал. Но черт с ним, с князем. А вдруг то правда? Как тогда – все Петром сделанное отменить? Да нет, не отменишь. Пословицу наоборот переиначить? Сделанное топором не исправишь пером. Романовы – не Романовы, вот новость! Гольштейн-Готторпы, да, ясное дело. Слухи былых времен – пустое. И о государыне Екатерине Великой шептались, что не от Петра её сын, а от то ли Салтыкова, то ли ещё кого. Что взять от слухов? Ничего. Быльем поросло. Но что вы о Николае заявляете, милостивый государь, то ни в какие рамки не влезает.

– Отчего так? – чем больше кипел Безобразов, тем вернее Аркадий возвращал себе весёлое настроение, начавшее было портиться. – Даже удивительно, что для вас сия новость – новость.

– Как так⁈

– Это секрет, безусловно, но не из тех о которых никогда не упоминают в…ммм…дружеских откровенных беседах. Как говаривают в столице: «все кому надо – все знают». Именно это вы вполне могли бы услышать и не от меня.

– Нет! Нет! И ещё раз нет! Безумие. Абсурд. Государь Всероссийский – бастард, а родной отец его жалкий лакей во дворце? Право, это уж слишком. – Безобразов вновь ощутил как наваливается усталость. Он тяжело дышал.

Аркадий задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Не столь и жалкий лакей, Пётр Романович. Да, поначалу был истопником, но давно уже целый гоф-фурьер, практически полковник от тарелок.

– Да-да, – поддержал Пётр, – живой, здоровый, невредимый. У всех на глазах. У тех «кто знает» на глазах. Живёт и радуется жизни.

– Всё так. Радуется. Отчего не радоваться? Служба хорошая, место тёплое. Хлебное. То ему премию выпишут, то подарок какой. Перстень с бриллиантом, например. Женат. Дети пристроены за счёт казны. Вы не верите?

– Извините, но нет.

– Напрасно. Даниил Григорьевич на хорошем счету. Принимал участие в захоронении императора Александра, за что и получил перстенёк. Да вы бы глянули на него, Пётр Романович, сомнения бы и отпали. Похож на него Николай, зело похож.

– Мало ли похожих людей. – буркнул Безобразов, чувствуя как волосы его на голове шевелятся.

– Есть бумаги.

– Бумаги?

– Бумаги. Документ-с. Собственноручно рукой Павла Петровича писанный. В нем – смерть Кощеева, как сказал бы дорогой нам поэт.

– И те бумаги в тайнике хранятся, верно? В фузеях? – от напряжения и ощущения абсурдности Безобразов рассмеялся. – И их не уничтожили?

– Немцы. Аккуратность и порядок. – невозмутимо кивнул Нелидов.

– Вы извините, Аркадий Аркадьевич, но вы сошли с ума.

– Не более чем вы, Пётр Романович. Уверяю вас, я совершенно здоров. Да и не все бумаги можно уничтожить. Не те, что в чужих руках.

– Ого! Есть и такие?

– Да. – припечатал Нелидов с такой убежденностью, что Безобразов только охнул. – Государь Павел был человеком чести. Он не желал мириться с подобной несправедливостью как незаконные царевны и царевичи.

– Царевичи⁈

– Конечно. Михаил Павлович тоже не вполне Павлович. Вообще их всех детей императрицы-матери лишь трое первых от государя. И вот он, Павел Петрович, пишет манифест об объявлении всех прочих бастардами с лишением прав наследства.

– Ваша неправда, Аркадий Аркадьевич. Император Павел разжаловал бы первым делом их в рядовые.

– Ого! Да вы уже шутите, Пётр Романович.

– Только шутить и остаётся, когда слышишь подобную нелепицу.

– Продолжу. Итак, манифест написан. Пора публиковать. Но вмешалась советники.

– Ещё бы. Ведь всё было так хорошо и вдруг такое! Кто же были эти люди, позвольте полюбопытствовать.

– Ближайшие и вернейшие подданные, кто же ещё? Ростопчин и Безбородко уговорили императора не делать задуманного.

– Он, конечно, послушался.

– Таков удел всех властителей, – развёл руками Нелидов, – это ведь дело посущественнее пуговиц для гренадерского мундира.

– Что было далее?

– Далее умер Безбородко. Затем скончался государь. Кстати, вы помните казус с присягой Александру?

– Нет, я был слишком мал. Вас же и вовсе на свете не было.

– Верно. Но человеку свойственно знать не только лишь то, что он видел сам. В данном случае я говорю о факте столь общеизвестном, что и вы не можете не знать его.

– О каком именно?

– Как неохотно государыня допустила до трона собственного сына. Немку манил пример свекрови. Хотела сама царствовать, ведь Александр ещё так юн и неспособен. То ли дело мудрая женщина!

– Да, слышал о том. И что же?

– Немка упиралась несколько дней, но, к счастью, до Великой ей далеко, гвардия ещё не протрезвела от счастья и претензии были отвергнуты.

– Бывает. Человек слаб, иногда даже искренне любящая мать чересчур усердствует во имя блага собственных детей.

Аркадий рассмеялся.

– Временами в вас проглядывает что-то иезуитское, Пётр Романович. Но продолжим. Оставался один Ростопчин. Человек этот отражал собою три эпохи и десяток характеров. Среди прочего он был неизлечимо болтлив.

– Гм.

– Он обожал крылатые фразы и выражения пережившие века, отчего старался оставить после себя как можно больше подобных, но, увы, не преуспел. В погоне за количеством потерял в качестве.

– У всех свои недостатки и устремления.

– Как человек пытливого ума, граф пришёл к выводу, что его исторический вес для подобного недостаточен. Большая часть тех самых «исторических фраз» принадлежит людям ранга королей, великих поэтов и философов. Прочие могут выразиться ничуть не хуже, но мало кому интересны. Что делать – жизнь несправедлива!

– Вы ошибаетесь, – холодно заметил Безобразов, – жизнь справедлива.

– Не с точки зрения человека желающего больше, чем у него есть. Впрочем, не будем становиться сейчас философами. Итак, Ростопчин решил, что для придания веса своим изречениям, или, хотя бы изречению (ах, этим потомкам так сложно угодить!), следует привязать оное к персоне весомее его с точки зрения истории.

– Логично.

– При этом, граф считал себя человеком лишенным тщеславия, порока свойственного людям обделенным, отчего взял в привычку говорить более прямо и куда больше чем следовало. В том числе письменно. Он рассыпал свои остроты в письмах с щедростью Креза, и просто не мог обойти молчанием столь важную и щекотливую тему как положение в семье императора и тайны ему доверенной. Вы вновь не верите?

– Я внимательно слушаю как вы обвиняете человека заслуженного в подлости и измене.

– Отнюдь. Только в чрезмерной живности характера и любви к афоризмам. Разумеется, граф никогда не писал прямо, но намёков дал предостаточно. Намёков, которые невозможно трактовать иначе как если бы писал прямо. Самое важное – он допустил их в письмах довольно большому кругу людей. Поскольку человек был заслуженный, как вы любезно отметили, то одернуть мог только сам государь, но…

– Другими словами, кроме сплетен опирающихся на какие-то намёки человека говорливого, который для красного словца не пожалел бы и отца (эта ваша характеристика графа, не моя), у вас ничего нет. Ах, да, некое внешнее сходство государя с лакеем. Во дворце живут сотни людей, верно уж кто-нибудь да похож.

Нелидов задумался.

– Убедить вас можно только фактами? – спросил он задумчиво.

– Железными.

– И ничьи слова вас не убедят? Письма?

– Ничьи.

– Даже императрицы матери?

Безобразов вздрогнул. На этот раз удар был нанесён метко.

– Императрицы матери? – услышал он свой разом охрипший голос.

– Да, Марии Фёдоровны. Немки. Знаете, от неё тоже остались письма.

* * *

– Зачем вам это?

Пётр все ещё не был до конца убеждён, вся натура его противилась верить Нелидову, но, правду сказать, поколеблен он был. Уверенность Аркадия смущала. Тот словно забавлялся его неверием, ничуть не раздражаясь.

– Разве непонятно?

– Нет.

– Ах, Пётр Романович. Вы что же, вообразили себе, что я открыл вам семейную тайну ради похвальбы? Тайну, за которую можно и двести лет спустя лишиться головы? Или вы правда не понимаете, что дело не в нашем родстве, а в вопросе этики, как ни смешно? Права на престол вещь порою одновременно незыблемая и на нити висящая. Дело в том как тогда выглядит роль Романовых в Смуте. Получение ими короны.

– А вы чем недовольны, Аркадий Аркадьевич? Семья ваша обласкана. Желаете кусать руку кормящую?

– Нет. Я стараюсь донести до вас мысль, что последним Романовым был Константин. И то… По женской линии. Но хоть так. А Николай нам никто. Служить верноподданейше сыну лакея – увольте.

– Вас казнят. И я не уверен, что государь будет столь же милостив как к мятежникам на Сенатской.

– Государь. – скривился Нелидов. – Вышедшие на площадь не являлись мятежниками, он это знал лучше прочих. Оттого и не рискнул пойти на суровые кары.

– Кто ваш претендент? – внезапно спросил Безобразов.

– Так ли это важно. Земский собор…

– Более чем. Вы меня совсем за дурака не держите. Неужели человек столь деятельный не примет живейшего участия в принятии нужного ему решения? Вот вы были сама решимость, представим, что у вас всё вышло как задумано. Тут-то вы и говорите, мол, всё, умываю руки. Не интересно. Выбирайте кого пожелаете. Такому верить?

– Вы правы, я пересаливаю, – рассмеялся Нелидов, – но и вы должны меня понять. Не могу я так бездумно взять и назвать имя человека до того как это станет для него более безопасно. Я даже с вами ещё ни о чем не договорился, а вы куда хватили.

– А! Так это мы договариваемся. Мне казалось, что совсем недавно вы преспокойно отдавали мне приказы. Убить друга, например. На том основании, что мы оба члены одной…

– Детские игры в казаки-разбойники. При всем к вам уважении. Тем более, как я сказал вам, надеялся, что вы откажетесь. Своего рода испытание. Вы прошли его.

– Вам нравится играть с людьми. Управлять ими. Предугадывать действия. Тогда вам несложно будет понять мою невысказанную мысль.

– Не сложно. На неё и ответить легко. Нет, я не претендую на корону. Поверьте, я с вами искренен.

– Пытаюсь, Аркадий Аркадьевич, пытаюсь.

– Не вижу себя человеком подходящим для подобной ноши. Я не Пожарский. Оставаться неподалеку от трона, в качестве советника – другое дело. Это можно, этого я хочу. К тому же всё переменится.

– Каким образом?

– Моё желание не только в том, чтобы свергнуть самозванца. Иронично звучит, не находите, если вспомнить мою фамилию? Так вот, моё желание в переустройстве государства, иначе какой заговор? Шило на мыло, будем откровенны. Николай Данилович, или Павлович, если угодно, не самый плохой вармант. Вовсе не отрицаю наличия в нем положительных качеств, как и того, что подходит к делу он ответственно, вдумчиво. Истопником был бы хорош, и в короне неплох. Кроме того, что незаконно занимает место. Нет, всё будет иначе. Во-первых, династия попросту оборвалась. Одного этого достаточно, чтобы понять – можно не просто выбрать нового царя, но и подправить некоторые моменты.

– Какие?

– Зачем вообще нужна некая династия? При всей моей природной нелюбви к полякам, не могу не признать, что их правило с выборным монархом было хорошо. Да, король был слишком слаб и магнаты творили бесчинства, но они только опередили время, тогда как мы отстаём. То и другое дурно. Знать передерется за корону, окажись она свободна. Менее всего хотелось бы ввергать Русь в новую Смуту, пусть из благих намерений. Нет. Но выбор государя всеми сословиями непременно закончится выбором кого-либо из высшей знати, из древних фамилий. А чем хуже прочие? Чем Голицын уступает Барятинскому? Или Долгорукие Трубецким? Быть драке, растащат страну на части, вот и всё. Отсюда следует во-вторых. Монархия станет не только выборной, но и конституционной. Сама корона – кость для знати, пускай дерутся за неё и тратят все силы. Корона без права наследования не менее лакома, но неисозмеримо менее опасна. Всегда будет надежда на реванш при следующих выборах. Конституция ограничит власть государя, но и только. Ничего подобного на польский бардак мы не допустим, у нас другие условия и другие возможности.

– Благими намерениями, Аркадий Аркадьевич, сами знаете.

– Никто себе не враг, Пётр Романович. Всяк желает как лучше.

Безобразов задумался.

– Стало быть вы замыслили свергнуть императора. Человек вы разумный. Следовательно – восстания не планируете. Позиции государя сильны, очень сильны. Войско за него. Знать знатью, но дворянство в целом – тоже. Он уже дважды, даже трижды, если посчитать польский мятеж, доказал это. Аристократия, впрочем, тоже не сильно против. На что же делается ставка? На некие доказательства, весьма зыбкие, что он незаконный сын. И Великий Князь тоже… и Цесаревич. Немцы, говорите. Немцы не поддержат, в том можно быть определённо уверенным. Отречение невозможно. Остаётся одно.

– Увы. Только не свергнуть императора, а…

– Да-да, я понял. Убить их всех. После чего уже можно начинать игры с законностью. Смело. Не будь сие дело преступно, я бы сказал, что отважно. Но на какие силы вы рассчитываете? Кто сумеет обуздать ту вакханалию, что начнётся? Недавний бунт цветочками покажется. Каким образом взять за узду высших чинов империи и убедить их на ваш «Земский собор» и прочее? Нужна военная сила.

Аркадий посмотрел на него нечитаемым взглядом.

– Вы, Пётр Романович, всё время забываете с кем говорите, – со вздохом заметил Нелидов, – как и то, что личная приязнь и неприязнь вторичны, несущественны в ситуации более важной.

Безобразов почувствовал как по спине его потекла стройка пота. Он понял.

– Поляки? – стараясь изобразить бесстрастность, уточнил он.

– Почему нет? Они ныне раздавлены. Побеждены, но не сломлены. Всё, что им нужно – свобода. Независимость. Им так кажется. Дадим им её. Самим же лучше вырвать из тела России столь инородный предмет-с. Станут они нам друзьями? Никогда. Останутся врагами. Но и только. Окажутся в окружении разом трех стран, все из которых им враги. Пусть надрываются. Более того, участие поляков в этом…хмм…деле, поможет нам. Приструнить много о себе воображающих князей, снять львиную долю ответственности с тех кто опасается быть «мятежником», ведь не все поверят в правду о Николае. Тень былой трагедии прикроет деяние и способствует переменам. Даже Земский собор прозвучит не древней стариной, а ответом Руси на очередное вмешательство в дела её. Все сословия станут рядом. Романовы выхватили корону с помощью польского вмешательства, с ним же они (формально они) и потеряют ёе. Истории определённо не чужда ирония, вы не находите, Пётр Романович?

Безобразов вдруг совершенно успокоился и даже залюбовался Нелидовым. Отчаянность в других он любил. Аркадий говорил и предлагал вещи безумные с совершенным хладнокровием.

«Надо все-таки выйти отсюда живым, – решил Пётр, – всё становится интереснее и интереснее. Не пропустить же такое?»

– Какова моя роль в ваших планах, Аркадий Аркадьевич?

Глава 21

Степан. POV.

– Придётся тебе, Прошка, быть топ менеджером корпорации Пушкин-пух и все, все, все… А я буду коворкинги проводить.

– Чаво?

Ничено. Кому маскарад, а кому расходы. Впрочем, я уже привык. Не огорчать ведь Александра Сергеевича? У него и без того забот полон рот. Во-первых, он женат, а это обязывает. Во-вторых, у него дети, к счастью, пока не выросшие. В-третьих, у него родственники, большую часть которых можно только обнять и плакать, папа, матушка, брат, сестра с мужем, сестры жены, родственники родственников и кто-то ещё. В-четвертых, друзья, число которых только множится с его успехами по службе, ты их в дверь, они в окно! В-пятых, у него начальство, что немногим лучше родственников. В-шестых, у него враги, которые тоже не брезгуют окнами, как выяснилось. В-седьмых, у него стихи и прочее творчество, причём он норовит поставить сочинительство на первое место. В-восьмых, увеличение числа дворовых тоже действует на нервы поэту. В-девятых, у него кредиторы, которые не то что в окно – в печную трубу пролезут. Откуда они берутся? Где и зачем их находит Сергеевич⁈ Совсем недавно мне казалось, что удалось погасить практически все задолженности, но я был блажен и веровал.

Проблемой для финансовой дисциплины этого времени было то, что вы или жмот, а это неприлично, или деньги ваши расходуются не только на вас и вашу семью. В моем понимании, разумеется. Кроме того, существует ещё «модель жизни», уложиться в которую может не всякий вельможа. Всё это обдумывалось мною не раз, но выхода, кроме общих слов вроде «здесь всю консерваторию менять надо», я не видел. А как её менять? Других людей просто нет в наличии. Свою голову всем не поставишь. Вы ведь не только шляетесь по чужим обедам, вы сами устраиваете балы и прочую радость. Когда-то читал, что в крепостное время границей богатства была «тысяча душ». Даже произведение было с таким названием, что-то там про мораль. Ха-ха! О морали не знаю, но тысяча душ здесь совсем не богатство, разве его нижняя граница. Вернее сказать так: имея тысячу душ крепостных мужиков, вы сможете жить на широкую ногу в Санкт-Петербурге, как богач, ровно до того времени как разоритесь. Эти души дадут вам пять или семь тысяч оброку серебром в год, при барщине десять или даже двенадцать тысяч. Хватит ли вам? Если хотите быть не только званным гостем, но и хлебосольным хозяином, то нет. Не хватит. Вам придётся закладывать души в Опекунский совет, по сотне-две в год. Потом перезакладывать. Потом выдумывать что-то ещё, продавать лес или дворовых, но итог один. Разорение лет через десять. За это время вы должны успеть подумать о будущем. Получить должность и набрать взяток (но как не растратить их немедленно?), увеличить состояние за счёт какого-либо брака, выиграть миллион в карты, стать фаворитом императора и осуществить всё разом.

Пушкин был добр и порывист. Личное благополучие вселяло в него желание быть благодетелем для всех кто в нем нуждался, и это входило в определённое противоречие с моими взглядами на жизнь.

Зайдя проведать своего работодателя, как он идёт на поправку, я застал там его отца, Сергея Львовича. Этот благороднейший человек сидел в кресле у кровати сына и заливался слезами.

– Я несчастнейший человек, – всхлипывал он, – несчастнейший из людей.

Мне показалось, что кто-то умер. Оказалось, что закончились деньги. Как же я сразу не сообразил? Достойнейший вельможа не замечал моего присутствия, но отчего-то изменил родному французскому и плакался по-русски. Удивительно, правда? Вот что значит «деньги закончились». Не так закончились, как бывает, когда их больше нет, а так, когда уже никто не даёт в долг. Александр выглядел очень смущённо, совсем недавно он попросил отослать родителям двадцать тысяч ассигнациями и приблизительно на столько же оплатил векселей.

– Каков размер несчастья? – спросил я его, когда родитель удалился в гостиную.

– Тридцать. – буркнул поэт и вопросительно взглянул на меня, словно говоря, что здесь он точно не виноват.

– Тридцать⁈ Но ведь…

– Знаю, Степан, знаю. Но что здесь можно поделать? Отец устроил ужин с друзьями и проигрался немножко.

Где-то я всё это уже слышал. В пословице о яблоне и яблочке, не иначе.

– Хотя бы не сто, Александр Сергеевич. – только и нашёл что сказать. Мне показалось, или Пушкин покраснел?

Дворянская кутерьма – вот как я это называл. На что уходили деньги? На участие в жизни, как они её понимали. На одежду, дорогую и разнообразную, на выезд, на подарки, на дом. На помощь друзьям и родне, что нередко превращалось в прямое содержание, на игры, театры, увеселения. Рассчитать предполагаемый расход оказывалось абсолютно невозможно, если угадать сам факт появления всё новых трат мог любой, то вот с их размером возникала сложность. Разве можно заранее знать какая шлея попадёт под хвост благородному человеку?

Взять самое, казалось, безобидное – театр. Подумаешь, билет рубль. Но к тому рублю легко могло присоединиться ещё двадцать на букеты актрисам. А к букету перстень за сто целковых, для особо талантливой служительницы Мельпомены. А к нему ящик шампанского за кулисами. А к нему… ох.

Любое посещение чего угодно запросто оборачивалось каким-нибудь странным пари, даже не вашим, а приятеля, за которого вы получились, но у него нет средств, например. Или очередной благотворительный аукцион в пользу «жертв пожара», хотя правильнее было бы говорить «погрома», но так казалось более трогательно. Нельзя не положить лишнюю тысячу, правда, Александр Сергеевич? У вас ведь денег куры дохнут от обжорства.

Раньше я думал, что мужской гардероб куда проще и дешевле женского. Как же я ошибался! За постройку хорошего костюма сдирали не меньше чем за платье невесты, ей-богу. Мундир вообще недешев, но хороший мундир дорог баснословно. Почему? Материал. Как выделиться в условиях жёсткого регламента? Только так. На память приходило слово «золотопогонники» из советских фильмов. Не знаю как тогда, но здесь я увидел буквальное воплощение этого слова. Вы не желаете эполеты из золота? Они есть у меня. Как только носят, золото ведь тяжёлое, а люди высокого звания обыкновенно в годах. А может вам пуговицы из малахита? Возможно, вам нужны новые карманные часы? В золотом корпусе, конечно. Дюжину пар белоснежных перчаток вам на неделю хоть хватит? Человек благородный рубашки меняет минимум дважды день.

Как тогда живут, или, вернее, выживают все те, что не имеют сотен тысяч в год? Так и живут. Носят что попроще, питаются похуже. Занимают и перезанимают. Ничего особенного, умение казаться, а не быть насчитывает даже не века – тысячелетия. Однако, стоит кому внезапно получить крупные суммы, наследство, например, как немедленно включается механизм приведения кажущегося положения к действительному. Что означает – напоказ. Были свечи сальные, стали восковые. Были обои бумажные, стали из шелка. Была посуда «старинная», стала фарфоровой. Был один экипаж, стало три. Список можно продолжать бесконечно. Здесь Пушкины не оказались исключением. Расходы выросли не в разы, а на порядок.

Я считал. Сам Александр – раз. Возвращался со службы раз, зашел в букинистический магазин, да на пятьсот рублей книг набрал. А что такого? Нужно ведь читать. Заодно прикупил детям игрушек и какую-нибудь приятную безделицу жене, раз уж вышел из кареты. Пушкин… Он же и два и три и четыре и пять, ибо через него шли бесчисленные выплаты то брату, воображающему себя скромником потому, что ни разу не просил больше двух тысяч ассигнациями, пускай и почти еженедельно, то сестре, вернее её мужу, чья жадная беспринципность поражала, то родителям, чья удивительная бесхозяйственность была сравнима только с… я даже не знаю с чем! Наталья Николаевна на их фоне была образцом экономии. Долгов она не делала, так как покупала исключительно одежды, а счета приходили мне. С ней ещё можно было бы вести дело, кабы не сестры. У тех был явно ветер в голове, но дул он в сторону замужества, отчего приходилось не только снаряжать их на разного рода смотрины (то есть балы, маскарады, ресторации, театры и тому подобное) в лучшие дома города, но и устраивать приёмы, обеды, приобретать массу ненужных (на мой мужской взгляд) вещей.

Словом, подведя не самую точную калькуляцию, я понял, что славная и древняя фамилия стремится разориться вновь с упорством достойным лучшего применения. Да, оставался неприкосновенный запас в виде очищенных от долгов имений, но продолжаться так дальше не могло.

Стал думать. К Александру идти бесполезно, он внимательно выслушает, со всем согласится, горестно повздыхает и ничего не изменит. Оптимист и экстраверт. Есть и ещё один немаловажный момент – Пушкин уверовал в свою звезду. Крепко уверовал. Можно понять, конечно. Жаль, что он, при всем уме, человек своего времени и птица-удача кружит голову больше любого вина. Учителя литературы уверяли нас в школе, что Пушкин опередил своё время. Может и так. Но, как личность, он скорее отстал от времени. Ему бы лет на пятьдесят раньше родиться, вот где бы развернулся. Здесь ему было душновато, хотя, то тоже домыслы и не более. Что значит для него вера в успех, в то что поймал судьбу за хвост? Из положительного – окрыленность, необычайное вдохновение, способность на то, во что и сам не верил. Убежденность, что все будет хорошо и карта пойдёт в масть. Так карта ему как раз и не идёт, судя по множащимся долгам! И ничего, ещё более уверяет себя, мол, раз при этом в карты не везёт, значит общий успех будет только больше! Логика-с. Из отрицательного – княжеское отношение к мелочам, таким как необходимость экономить. Зачем? Вчера ещё титулярный советник, а ныне почти генерал. Вчера в долгах как в шелках, а сейчас и взаправду в шелках, долгов нет (в его понимании), денег взялось прорва, аж имения «покупает» и готовится занять достойный дом, вот только недотёпа управляющий там разберётся. Вчера полуопальный-полупрощенный дворянин, а сегодня царёв человек, герой официальный. У любого тут закружится головушка. Шутка ли – изменение в родовой герб! Одним махом в самые важные люди истории Пушкиных. Не говорить же ему, что он в любом случае… Эх. Нет, это все замечательно, рад за Сергеевича, но мне что прикажете делать?

Сам я тоже не избежал ошибок, и ошибок существенных. Главных, как сам определил, было две.

Первая – недооценка окружающих. Ощущение игры, пускай и всё меньшее, не выветрилось полностью. Что-то от него осталось и не желало покидать. Да, я относился и отношусь ко всему происходящему серьёзно, но не так как должно. С этим приходится мириться. Накапливалась усталость. Попроси меня кто описать двумя словами все виденное мною в целом, я бы легко ответил. Мир павлинов. Церемонность и чинность хороши, но не в таких ведь дозах! Здесь все, абсолютно все, включая даже крепостных, что называется «блюдут честь». Освоить не сложно, но такая тоска временами наваливается. Необходимость постоянно контролировать слова – полбеды. Нужно ещё держать в узде жесты и взгляды, безошибочно определяя кому какие положены. Театральность. Как же в театре сохранять серьёзность? Можно, когда знаешь, что через час-другой представление окончится, но оно не заканчивается и не заканчивается. А убивают в том спектакле без шуток. Но как-то они все живут в этом мире и им нормально. Значит, многое из того, что мне кажется лишним и не особенно необходимым, на деле нужно и проверено временем. Они правы, а я могу заблуждаться.

Отсюда вторая ошибка – переоценка себя. Проклятое послезнание, как я воображал, давало уйму преимуществ. Возможность воровать идеи будущего, прошедшие проверку временем. Небольшие сперва, несложные. Итог – хватаясь за одно, другое, третье и четвёртое, я распылил и время и внимание. Стыдно признаться самому себе, но когда я начинал, когда аккуратно вступал в наследство, так сказать, своего «отца», необразованного дикого мужика, то всё было куда яснее, чётче, понятнее. Да я знал откуда и куда идёт каждый рубль! Как только решил показать сам, так получилось как у кучера, запрягшего вместо одной лошади сразу восемь. Скорость прекрасная, только повозку трясёт и как притормозить непонятно. А хочется. Одновременно заниматься журналом, имением, стройками, заводом и несколькими видами «бизнеса» в ручном режиме – невозможно, будь даже не привязан я к Александру. На чём сейчас держатся дела, финансовая часть? Да на тех самых чинности церемонности! Только не моих, а подчинённых и контрагентов. На том, что меня меряют по себе. Осознай только эти добрые люди, что я всё меньше и меньше контролирую процессы, всё хуже могу проследить… На честном слове всё. Они считают моё положение несокрушимым, связи невероятными (с царем чаевничает), деньги неисчислимыми. Как минимум – огромный кредит. Потому и допускают, что прорехи мною допущенных, через которые они приворовывают (не сомневаюсь в том в принципе), допущены осознанно, как с барского плеча. Ешьте крошки, мол, любуйтесь сколь обилен мой стол раз на такую мелочь гляжу сквозь пальцы. В их представлении не слабость то, а демонстрация силы. Сколько так может продолжаться? Как скоро кто-нибудь да зарвётся от жадности, неделю потрясётся в страхе, да вдруг сообразит, что ничего за то и не будет?