Текст книги "Неподдающиеся"

Автор книги: Иосиф Прут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Встречи со школьными друзьями

В 1966 году, на празднике школы, состоялась очень дорогая мне встреча.

После полуденного завтрака для гостей, за который обычно собравшиеся платят (в отличие от ужина – им вас угощает школа), я прогуливался с бывшим директором Эколь Нувэль – человеком, который был моим руководителем в течение всего обучения – господином Леопольдом Готье.

Мы остановились возле теннисной площадки, когда к нам подошел стройный немолодой уже мужчина и сказал:

– Здравствуй, отец!

Я решил, что он обращается к моему спутнику, но тот улыбнулся и объяснил:

– Это приветствие относится к тебе, дорогой Прут!

И тут я понял, что передо мной стоит бывший мой «сынок» по школе лорд Эдвард Донегаль.

Мы бросились друг к другу в объятия. Да, то был он: мальчик, о котором я заботился четыре года: с 1915 по 1918-й.

Я отчетливо вспомнил, как это началось.

Произошло наше знакомство в начале 1915 года. Меня вызвал к себе директор интерната господин Лассэр.

Войдя в кабинет, я увидел сидящую на диване красивую даму. Ее голову украшала шляпа со страусовыми перьями. Рядом с дамой стоял девятилетний мальчик, прекрасно одетый: черный выходной пиджак, серые полосатые брюки, лакированные штиблеты, ослепительной белизны накрахмаленная рубашка. Наряд завершал галстук бантом.

Директор сказал мальчику, показывая на меня:

– Это – твой будущий отец и наставник. Он из России. Его зовут Жозефом, а фамилия его Прут.

Юное создание слегка кивнуло мне головой.

Дама – это была его мать – предложила сыну:

– Представься, Дони!

И ребенок с достоинством произнес:

– Я – Эдвард лорд Донегаль, владетельный герцог Шательроо, маркиз Эссекс, граф…

Я не выдержал и перебил его:

– Ну ладно! Хватит морочить мне голову!

Но дама возразила:

– Нет-нет! Он говорит правду… И когда вырастет, наверное, станет еще и пэром Англии.

Так я стал воспитателем этого именитого ребенка.

На второй день его пребывания в школе, когда я перед обедом тщательно стирал пемзой чернила с его пальчиков, Дони мне сказал:

– Глупая школа, отец!

– Не слишком ли поспешный вывод, ваша светлость? – усмехнулся я. – Чем она провинилась перед тобой?

– Матушка оставила мне сто фунтов на шоколад, но господин директор объяснил, что эти деньги пойдут на приобретение учебников, школьных принадлежностей и книг для чтения. А если ученик хочет сверх того, что ему дают на сладкое в столовой, купить еще и шоколад, то деньги на него он должен заработать сам!

– Да, – подтвердил я. – У нас это так.

– И что же мы будем делать? – спросил Дони.

– Можно, например, заняться цветами; собирать фрукты в саду или подметать двор…

Дони захлопал в ладоши:

– Есть идея! – воскликнул он. – Мы дадим телеграмму в редакцию журнала «Иллюстрейтед Лондон ньюс», чтобы они прислали фотокорреспондентов заснять меня – лорда Британской империи – подметающим двор! И конечно, нам за это хорошо заплатят!

– Нет. Это – не годится! – решительно заявил я.

– Но, может, найдется более достойная работа? – настаивал молодой Донегаль.

– Например, перепилить, расколоть и сложить кубометр дров.

– И сколько нам за это заплатят?

– Три франка, – ответил я.

– Сколько же на эту «огромную» сумму можно купить шоколада?

– Десять плиток молочного.

– По-моему, имеет смысл… – согласился с моим предложением будущий пэр Англии.

И мы приступили к работе. Это был наш первый совместный заработок.

Весной 1918 года я закончил Эколь Нувэль, и наступил момент расставания со ставшим мне дорогим мальчиком. Мы оба сильно переживали грядущую разлуку… Дони умолял меня взять его с собой. Но это было невыполнимо.

И мы, плача, дали клятву встретиться как можно скорей. Увидеться довелось лишь спустя 48 лет…

Вечером того же дня 1966 года я сидел на школьном празднике с Дони и его женой леди Моурин за одним столом.

Когда мне предоставили слово, я сказал:

– Мои дорогие друзья! Счастлив, что встретил всех вас – бывших и теперешних учителей и учеников нашей славной Эколь Нувэль! Особенно рад был увидеть и обнять моего воспитанника и сына по школе – лорда Эдварда Донегаля. Мы рассказали друг другу, естественно вкратце, что произошло за полвека нашей разлуки. Выяснилось, что он и я были участниками Второй мировой войны. И мой мальчик – летчик и военный корреспондент – достойно провел всю антигитлеровскую кампанию, затратив очень большие деньги на содержание своего полка. Его смелые корреспонденции говорили о храбрости этого человека. Поэтому я хочу преподнести ему памятную монету, выпущенную в СССР к двадцатилетию Победы. Он ее вполне заслужил!

Надо сказать, что мои слова произвели на Дони сильное впечатление. Он почти все время молчал, сидел задумчивый и только по окончании ужина сказал мне:

– Я слишком взволнован нашей встречей и твоими словами! Завтра я пришлю за тобой машину, и мы сможем спокойно поговорить. У меня дом очень близко от Лозанны – в местечке Корзо.

Действительно, на следующий день за мной в школу прибыл роскошный автомобиль и отвез к Донегалям.

На пороге дома меня встретила леди Моурин. Она рассказала, что Дон буквально потрясен нашей встречей, плохо спал и ждет меня у себя в кабинете.

Я поднялся к нему. Мы обнялись, и Дони торжественно произнес:

– Самым тяжелым событием последнего времени для нас – англичан – была смерть Уинстона Черчилля. Ее Величество королева провожала его в последний путь как родного отца. Она приказала отбить памятную монету, где – с одной стороны был ее портрет, а с другой – Уинстона Черчилля. Одним из первых – лично из рук ее Величества – эту монету получил я. Она должна храниться у старшего в нашем роду. А так как я считаю тебя своим отцом, то хранить ее станешь ты. Когда же наступит страшный для меня день и я узнаю, что тебя не стало, монета должна вернуться ко мне.

К сожалению, Дони умер раньше меня…

Дома, в московском архиве, много писем ко мне моего дорогого мальчика. Вот – поздравительная открытка к Новому, 1968 году, на обороте которой ее Величество королева Елизавета II произносит тронную речь на открытии 44-й сессии Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии (31 октября 1967 года). Это был первый выход, когда ее Величество сопровождали дети: принц Уэльский и принцесса Анна.

Еще любопытная фотография: соревнование ветеранов лыжного спорта 28 февраля 1968 года на горном курорте Сан-Мориц: бывший олимпийский чемпион Жак Потен – № 5;. Дони – посередине, без номера, а тип, который «изображает идиота» (лежит на земле) – Гюнтер Сакс – муж Брижит Бардо.

А вот и вырезка из газеты города Вэвэ, которую также прислал мне Дони. «Конференция в Шаратоне: воспоминания военного корреспондента». Далее текст:

«На свое последнее собрание Комитет Конференции пригласил лорда Донегаля – корреспондента газеты “Дейли-Мейл” во время Второй мировой войны. Этот журналист, проживающий в настоящее время в Кремьер, стал прихожанином церкви в Шаратоне. Сегодня зал Коммунального собрания был целиком заполнен большим количеством слушателей, немедленно покоренных личностью докладчика и его удивительным рассказом.

М. Вюий, пастор, поблагодарил оратора, а также его супругу леди Донегаль и его высочество – принца румынского Николая – друга семьи Донегалей.

Его светлость, после того как он рассказал присутствующим о роли военного корреспондента и подчеркнул опасность этого тяжелого ремесла, описал некоторые события, которым был свидетелем.

Восстание в Ганновере 1923 года; убийство короля Югославии в Марселе; Испанская война 1936 года; Германия до 1939-го; английский торговый флот в период Второй мировой войны; Лондон во время его бомбардировок; высадка союзных войск в Нормандии; освобождение Парижа; Япония в 1945-м и так далее.

Докладчик сумел украсить свое повествование различными случаями, полными юмора, но почти всегда трагичными, рассказанными с удивительной живостью ума. Доклад сопровождался демонстрацией диапозитивов, что придавало ему еще больший интерес.

Публика долго аплодировала замечательному выступавшему».

Кстати, во время одного из моих посещений Донегалей я познакомился с дядей короля Михая – румынским принцем Николаем.

Было много выпито, и мои возбужденные собеседники начали атаку на старшего по возрасту москвича:

– У нас – есть свобода! У вас нет свободы! У нас двенадцать партий! (Принц Николай стал английским подданным.) У вас – одна партия! Мы все независимы, а вы там, в России?!

Я ответил на вопрос вопросом:

– Знаете ли, дорогие друзья, какая самая независимая страна в мире?

Дон усмехнулся:

– Ты, наверное, скажешь – твой Советский Союз?

– Нет. Ваша! Англия!

– О-о! Спасибо за такую оценку! Но почему ты так считаешь?

– А потому Англия самая независимая, что от нее ничего не зависит!

После этого дискуссия окончилась, и меня оставили в покое.

Хочется рассказать еще об одном.

В 1967 году в Москве я был приглашен в английское консульство. Глава его лично сообщил мне, что я избран действительным членом привилегированного международного клуба «Собачья будка».

– Что это за организация? – поинтересовался я.

Мне поведали:

– Основана она была в шестнадцатом веке английским королем Генрихом Восьмым. Повод для ее создания был следующий: Генрих позволил себе какую-то бестактность по отношению к своей супруге – Анне Болейн, за что немедленно получил по физиономии мокрым полотенцем. К этому державная дама добавила еще и слова: «Пошел вон, старый пес, в свою собачью будку!»

Король покинул покои супруги, а на следующий день явился к ней с повязанным через плечо роскошным шелковым шарфом, на котором было вышито изображение собачьей будки с торчащими из нее двумя ногами короля.

Анна простила мужу вчерашнее, и в честь примирения король объявил о создании Общества собачьей будки, членами которого могли стать лишь верные мужья – коронованные особы Европы.

Так продолжалось до Великой французской революции, когда Советом этого Клуба было решено принять в члены «Собачьей будки» человека, имеющего право стать королем: этим человеком был французский герцог де Гиз. XIX и XX века ознаменовались еще и другими реформами. Не стану их перечислять, скажу лишь, что в то время, о котором я рассказываю, президентом Клуба был мой «сынок» – лорд Эдвард Донегаль.

Выбран он был пожизненно, и за время руководства этой организацией имел право избрать – также пожизненно – одного человека, достойного быть среди всех этих высокопоставленных особ Европы.

И вот я – в торжественной обстановке – получаю документ об избрании меня членом Общества собачьей будки.

Держу эту уникальную бумагу в руках и читаю, что она дана «господину Оне Пруту»!

Я глубоко вздохнул, развел руками и сказал:

– Был убежден, что воспитал человека, достойного высоких званий, которые он имеет, но оказалось, что ошибся…

Представитель Великобритании побледнел и не очень твердо произнес:

– Что-о вы хотите… этим сказать, мистер Прут?

– А то, что в детстве лорд Донегаль был для меня просто Дони, а я для него – Оня: таково мое уменьшительное имя. Но у меня ведь существует полное: Иосиф! И потом, прошу меня извинить, какой я «господин» в советской стране?! (Сейчас, пожалуй, я бы без удивления принял подобное обращение.)

– Немедленно постараюсь исправить это ужасное недоразумение! Прошу вернуть мне бумагу!

– Нет! – ответил я. – Хочу сохранить ее на память!

Короче говоря, через две недели я получил документ на имя Иосифа Прута, дающий мне следующее право: в случае, если я буду находиться в столице любого европейского государства, где еще существует монархия, и захочу пообедать с королем и королевой, то должен о своем желании предупредить министра двора за сутки.

Как ни парадоксально, но я этим правом, которое действует и по сей день, не воспользовался. Честно говоря, сам не знаю почему…

Дружба с моим названым сыном продолжалась до последнего дня его жизни. У Дона был прекрасный почерк. Его письма – всегда разборчивые – служили мне поддержкой: перечитываю их в трудные минуты жизни.

Вспоминаю забавный эпизод, который произошел при нашей встрече с Донегалем на школьном празднике.

Мы – почти одновременно – вспомнили, что однажды, катаясь на санях по горным улочкам Шаи, врезались в забор частного дома и были страшно обруганы его хозяином.

– Давай пройдемся по этой улочке? – предложил Дони. Я охотно согласился.

Можете представить себе наше удивление: спустя 50 лет в проломленном нами месте забор так и не был починен.

– Зайдем, извинимся? – сказал я.

– Конечно!

Нас встретил хозяин возгласом:

– Смотри! – обратился он к жене. – Эти хулиганы вернулись!

Отмахнувшись от наших извинений, он достал бутылку доброго швейцарского вина и угостил двух «хулиганов».

Прошу меня извинить и впредь за нарушение хронологии повествования! Но все же стоит рассказать, каким образом школа узнала о моем существовании…

Как я уже упоминал, в начале 60-х годов в Советский Союз приехал швейцарский журналист. Он прибыл по приглашению Иностранной комиссии Союза советских писателей для налаживания взаимосвязи между нашей и швейцарской литературной общественностью.

Совершенно естественно, зная о моем длительном проживании в этой альпийской стране, именно меня командировали на аэродром для встречи гостя.

Я встретил журналиста у трапа самолета, приветствовал на его родном языке, используя при сем несколько специфических женевских и лозаннских выражений. Когда мы добрались до Союза писателей, то были уже близкими друзьями, ибо я успел многое ему поведать о том человеческом кладе, который оставил в Швейцарии.

По возвращении на родину он опубликовал 12 репортажей, в которых дословно приводились мои воспоминания о жизни в Швейцарии, в частности, о дорогой мне Эколь Нувэль и многих моих друзьях и близких.

Последующие события развернулись почти молниеносно: в Союз писателей СССР прибыло письмо от директора Эколь Нувэль, в котором говорилось, что в этом учебном заведении существует закон или, вернее, твердо укоренившийся обычай: каждый окончивший школу обязан, если, благодаря Богу, он еще жив, предстать перед Советом учащихся и преподавательского состава с отчетным докладом о том, как он использовал полученные в школе знания.

В данном случае речь идет о 50-летии вступления в Эколь Нувэль учеников того класса, который окончил Жозеф Прут. А посему Совет просит направить Жозефа Прута, естественно за счет школы, в Швейцарию.

В Союзе писателей отнеслись несерьезно к столь необычному предложению.

Прошло всего лишь 12 лет после смерти Сталина, и мало кто из писателей ездил за границу, да еще, видите ли, «с отчетом»!..

Но тогдашний Первый секретарь Союза писателей – Алексей Сурков – посмотрел на предложение иначе.

Он сказал на Секретариате: «Неужели, вы не понимаете, что такая поездка – наш козырь! Прут успел многое сделать в области театра и кино, а это значит, что в советской стране можно плодотворно работать! Заслуга нашего коллеги заключается в том, что его фильмы и пьесы отображают жизнь простых людей без особого восхваления ушедшего в прошлое сталинского режима. Поэтому совершенно естественно, что Прут будет тепло принят литературными кругами Швейцарии. (К слову сказать, Сурков не ошибся, и впоследствии меня избрали членом-корреспондентом Общества писателей Женевы.) Я лично займусь организацией его поездки!» – завершил свое выступление наш Первый секретарь.

И действительно, на следующий день Алеша поехал в ЦК КПСС, и ровно через две недели я получил заграничный паспорт и билет до Женевы.

Суркову я рассказал, что по некоторым сведениям сестра моей матери, вышедшая замуж в 1908 году за соученика по Женевскому университету – доктора Леона Хельга, – по сей день проживает в небольшом городке Монтрё на берегу Женевского озера.

Сурков порекомендовал не останавливаться у родственников, а жить именно в школе. Тетю и ее семью можно лишь посетить (очевидно, сталинское прошлое все-таки влияло на моего товарища и он побаивался, что его обвинят в потворстве «связи Прута с иностранцами»),

В тот – первый – приезд на аэродроме Женевы меня встречали мои дорогие соученики по классу: Фредерик Сиордэ – заместитель Председателя Международного Общества Красного Креста; Ренэ Барбэ – главный архитектор Женевы и Фернан Трамбле – представитель американских банков в Швейцарии. Как помните, Фернан отозвался на статьи обо мне в швейцарской прессе письмом в Союз советских писателей, где он высказывал желание встретиться «с бывшим хулиганом Жозефом Прутом, который в школе разбил ему физиономию своими часами».

Когда самолет приземлился и я появился на трапе, одетый в новый плащ, а на моей голове красовалась каскетка, одолженная «для поездки в Европу» генералом Микулиным, – ветер, дувший в мою сторону, донес реплики:

– По-моему, он там – у них – тренер по боксу, – сказал Трамбле.

– Ну да! Ты так говоришь, потому что когда-то он разбил тебе морду, – заметил Сиордэ. – Мне известно, что он писатель для театра и кино.

– И возможно, дублирует Жана Габена. – Это уже произнес Барбэ.

– Вот я спущусь и скажу, кто из вас прав! – крикнул я, спускаясь по ступенькам.

Ах, как мы долго обнимались! Какая это была радостная встреча!

Чтобы читателю стало ясно, в какой обстановке существовали в СССР люди даже привилегированные (а к ним относились писатели и артисты), приведу без сокращения мой отчетв Союз писателей, ибо таковы были обязанности каждого, возвращавшегося из загранпоездки. Одновременно написанное проиллюстрирует встречу с моей второй родиной – Швейцарией – спустя много лет.

Итак, я докладывал:

«Дирекция и Совет бывших учеников Новой Школы Французской Швейцарии (Ecole Nouvelle de la Suisse Romande – ENSR) пригласили меня принять участие в праздновании 50-летия поступления в школу учеников моего класса.

Эту поездку я совершил, получив разрешение пребывать в Швейцарии 10 дней.

Я вылетел 2 октября утром по маршруту Москва – Прага – Цюрих – Женева, куда прибыл в тот же день. Бывший соученик, близкий школьный друг – вице-президент Международного Общества Красного Креста, отвез меня в отель “Рив-Рэн” в 50-ти метрах от его дома в местечке Ла Тур-де-Пэль (на берегу Женевского озера, между Вэвэ и Кларан), где для меня им был снят номер.

Почему друг не поселил меня у себя? Таково было распоряжение Иностранной комиссии Союза писателей СССР: останавливаться я имел право только у близких родственников или в гостинице. А так как мои тетя и дядя (Анна и Леон Хельги) были в отъезде – проводили свой отпуск на юге Швейцарии в Лугано – и возвращались к себе в Монтрё (10 километров от моего отеля) только 8 октября, я вынужден был выполнить приказ Союза и ввести моего друга Сиордэ, оплатившего номер, в большой расход!..

Конец дня мы провели в телефонных переговорах с дирекцией школы, Советом бывших учащихся. В ту пору из моего класса в живых остались: Фредерик Сиордэ, Фернан Трамбле и Ренэ Барбэ. За пределами Швейцарии: Вида Галиновска – профессор глазных болезней – Быдгощ (Польша); Пьер Дитерлан, Бернар Раппар – Франция; Рэмон Делор – миссионер – Того (Африка); Юрий Кирков – пенсионер – София (Болгария).

Кстати, о Фредерике Сиордэ. Со слов профессора Митерева – Председателя Общества Красного Креста СССР и его заместителя – Зои Сергеевны Майоровой, Фредерик Сиордэ – международный дипломат, всегда поддерживающий предложения советской делегации.

Узнав о том, что мы близкие товарищи, профессор Митерев сказал:

– Вы можете гордиться дружбой с таким человеком.

Счастлив подтвердить это: Сиордэ действительно умный, разумный и абсолютно доброжелательный к нам человек.

В субботу – 3-го – мы встретились в полдень у Сиордэ. Присутствовали: Сиордэ, Трамбле, Ренэ Барбэ и я. То есть все мои бывшие соученики, проживающие в Швейцарии. После долгих взаимоотчетов мы – уже под вечер – нанесли визит школе: обошли все классы, посидели за своими партами, проделали зарядку в гимнастическом зале и закончили тем, что прошли в здание интерната.

Был субботний вечер, педагоги отсутствовали, а ученики почти не обращали внимания на четверых седых чудаков, восторженно осматривающих спальни, столовую, душевую и комнаты, где готовят уроки.

Воспользовавшись любезностью кастелянши, мы позвонили господину Дантану – нашему преподавателю английского языка, старейшему педагогу школы.

Дома его не оказалось. Девяностолетняя супруга сообщила, что господин Дантан (а ему исполнилось 92 года!) по субботним вечерам – в порядке “общественной нагрузки” – работает в публичной библиотеке Лозанны.

Мадам Дантан сказала, что и она, и ее супруг будут очарованы, если вся наша четверка нанесет им визит. Мы договорились, что заедем за стариком в библиотеку, и тронулись в путь.

Встреча на площади Святого Франциска была удивительной: четыре седых человека, сдернув головные уборы, стояли навытяжку перед маленьким старичком, который разглядывал их с ироническим любопытством. Он произнес:

– Смотрите, каких славных малых я воспитал! Никогда не думал, что из вас получится какой-либо толк! Самым способным был Сиордэ. Затем ты, Жозеф (кивнул он на меня). Барбэ был отличным рисовальщиком – я даже сохранил один свой карандашный портрет, сделанный им. А Фернан Трамбле никогда не знал урока…

Тогда Трамбле обратился к Дантану на безупречном современном языке деловых кругов Нью-Йорка.

Старик усмехнулся и сказал:

– Я пытался научить тебя языку английскому. А ты – без моей помощи – изучил какой-то непонятный мне, американский. Но если на этом жаргоне тебя там понимают, не переучивайся!

Мы поехали к Дантану. Жил он в 10 километрах от Лозанны, у берега Женевского озера на третьем этаже старинного дома.

Старик выставил нам бутылку вина из своего собственного крошечного виноградника. Расстались мы около полуночи, счастливые, как малые дети.

Дантан взял на себя миссию договориться с дирекцией и Советом бывших учеников об организации моего доклада на общем собрании школы.

Воскресенье, 4 октября, и понедельник, 5-го, – на машине, любезно предоставленной Фредериком Сиордэ, я совершил путешествие по Западной Швейцарии, посетив города Фрибур, Мора, Бьенн, Делемон, Ля Шо-де-Фен, Невшатель, Ивердон. Вечером 5 октября состоялась встреча с Арманом Брюном – генеральным секретарем Общества “Швейцария – СССР”. Он предложил в пятницу – 9 октября – провести ряд мероприятий, а именно: выступить по радио, затем – пресс-конференция в Доме печати для журналистов Лозанны и доклад в Обществе “Швейцария – СССР”. Я согласился.

Во вторник – 6 октября – мы с Фредериком Сиордэ поехали в Женеву: заказывать билет на обратный путь. Посетили контору и дом нашего друга архитектора Ренэ Барбэ, а также бывшего директора нашей школы – Леопольда Готье.

По Женеве нас сопровождал Фернан Трамбле. Вечер закончили просмотром фильма “Покорение Запада” – сверхбоевика, в котором главным образом массами уничтожают индейцев.

Среду – 7-го и четверг – 8-го (до пяти вечера) я посвятил осмотру Швейцарской национальной выставки: ко всему русскому – от Суворова до В. И. Ленина – здесь относятся с подчеркнутым уважением.

В 5 часов вечера 8 октября я направился – через весь город – пешком в школу: старик Дантан известил, что меня ждут к шести часам в четверг.

Сначала в мою честь – бывшего ученика, который поступил в школу 50 лет назад – был дан концерт теперешними учениками, а затем – после ужина (меня пригласили за стол педагогов) состоялось мое выступление.

Я рапортовал моим старым учителям и молодежи о пути, пройденном после того, как я получил диплом – свою “путевку в жизнь”.

Поверьте, это было самое трудное выступление: никогда я так не волновался, никогда сердце так не билось. Казалось, сил не хватит дотянуть до конца!

Я рассказывал, как участвовал в Гражданской войне; как вступил на путь журналиста (сначала переводчика газетных статей из иностранной прессы, а затем – репортера и фельетониста); как начал с ученичества у сценариста Олега Леонидова; затем – о первых самостоятельных шагах в кинематографе; о первой пьесе для театра; о нашей большой и дружной семье работников литературы и искусства; о внезапном нападении гитлеровских полчищ.

Я сказал, что советские люди любят свою Родину не меньше, чем швейцарцы свою. А любить Родину больше швейцарца почти невозможно… Но я, мне кажется, любил свою Россию вдвойне: будучи верным ее сыном, я к тому же имел возможность в детстве видеть, как мои швейцарские педагоги беззаветно любят свой прекрасный край… Они и заложили во мне великий фундамент патриотизма. Они обучили меня разным наукам, разным языкам, которые так помогли мне на войне, когда Родине грозила смертельная опасность.

Не хотел долго задерживаться на военной теме. Рассказал лишь об одном эпизоде: мы принимали военную присягу у дуба, о ствол которого зондеркоманда гестапо разбила тысячи детских головок. А так как многие из нас сами являлись братьями или отцами, присяга наша была крепкой. Закончил я отчетом о своей работе послевоенного периода.

Когда смолкли аплодисменты, встал господин Лассер, бывший директор нашего интерната (86-ти лет), наш повседневный воспитатель. Он произнес:

– Мальчик мой! Когда-то Понтий Пилат сказал Христу фразу, которую я хочу повторить, обращаясь к тебе: “Ты победил, галилеянин!” А ты, Жозеф, победил потому, что не было случая, чтобы ученики нашей школы слушали кого бы то ни было больше десяти минут. Тебя слушали, затаив дыхание, ровно полтора часа. Сто пятьдесят мальчиков сидели не шелохнувшись, а вместе с ними, как завороженные, слушали и мы – педагоги, старые и молодые. Мы смеялись, когда ты вынуждал нас смеяться, и плакали, когда это нам приказывало сердце. И все потому, что все мы чувствовали лишь одно: ты говоришь правду!

И то, что я держу в руках книгу написанных тобой пьес, и то, что слушал твою речь, произнесенную на языке, которому я тебя учил (а говорил я почти без ошибок), заставляет меня поверить, что, выпустив в жизнь такого ученика, и я свою жизнь прожил недаром.

Затем поднялся господин де Мариньяк, директор школы в описываемое мною время. Он низко поклонился мне и сказал:

– Милостивый государь! Прошу вас, когда вы вернетесь в Советский Союз, поклониться ему так же низко, как поклонился вам я, и от моего народа поблагодарить ваш великий народ за то, что он спас мою маленькую страну от нацизма!

Еще один эпизод, о котором не могу умолчать…

Когда мальчики стали расходиться, ко мне подошел красивый юноша лет шестнадцати. Слезы текли по его бледным щекам, подбородок дрожал…

Я спросил у него взволнованно:

– Что с тобой, дружок?

Он пробормотал:

– Месье! Мой отец – немец и воевал против Советов! В будущее воскресенье я увижу своего отца и расскажу ему о встрече с вами. А у вас я покорнейше прошу прощения!..

Я обнял парня, расцеловал его, сказав, что наш народ самый добрый на свете и не питает ненависти и зла ни к какому другому народу. Мы ненавидели гитлеровский фашизм, а к великому немецкому народу, к трудовым людям у нас самое сердечное уважение.

Парень, счастливый, расстался со мной.

Когда меня провожали, все педагоги единодушно подтвердили, что у меня и моей страны теперь в Швейцарии почти 200 самых верных друзей – учеников и преподавателей Эколь Нувэль.

В пятницу 9 октября в 8 утра я покинул гостиницу и переехал в Монтрё, где меня ждали тетя и дядя, вернувшиеся накануне поздно вечером.

Встреча была радостной, омытой слезами: ведь я до 19 лет был сыном этим чудесным людям. А не виделись мы 46 лет!

Тете Нюсе – этой красивой женщине – было уже 80. Дяде – 82 года. Их дети жили отдельно и далеко от родителей: старшая дочь – Симон (52-х лет) – со своей семьей во Франции, а младший сын – Жан-Рок (47-ми лет) – на севере Швейцарии – в Делемоне.

Все утро мы провели вместе; пообедали в полдень, а затем поехали в Лозанну. Там мною был сделан двухчасовой доклад о современной советской литературе, поэзии и драматургии для “Радио Швейцарии” – на французском языке. Доклад полностью транслировался в двухсерийной передаче.

Во время часового перерыва я поужинал в “Рабочем доме” с членами Президиума и председателем Общества “Швейцария – СССР”; затем – вечером – большое информационное сообщение для активистов Общества на тему “Советские пьесы и сценарии”.

Беседа продолжалась и после моего доклада: задавались вопросы. Я старался отвечать с предельной точностью. Аудитория друзей нашей страны осталась довольна, потому что, как высказался председатель: “Докладчик хвалил не все подряд, отдавая должное хорошему, критикуя произведения слабые…”

Вернулся в Монтрё к своим.

В субботу – 10 октября – опять Лозанна, где состоялась длительная пресс-конференция в редакции “Ля Фёй д’ави де Лозанн” – самой распространенной газеты в Романской (франкоязычной) Швейцарии. Это не был доклад. Встреча строилась на вопросах и ответах. Я должен отметить: ни разу, ни на одном из всех собраний не было задано вопроса, который мог бы меня задеть как писателя Советской страны, оскорбить в той или иной форме достоинство гражданина СССР. На все вопросы, касающиеся Б. Пастернака, Е. Евтушенко, А. Вознесенского, И. Бродского я отвечал достаточно убедительно, чтобы дискуссия не разворачивалась.

Единственное, на чем пришлось задержаться, это на точке зрения многих советских людей об абстрактной живописи и… о твисте!

Ответ был краток: основным покупателем произведений живописи является государство. Как всякому покупателю в любой стране мира – ему предоставлено право выбора по своему вкусу. Наши государственные организации предпочитают приобретать для своих учреждений, клубов, театров, дворцов культуры и других общественных помещений произведения реалистического направления: ясные по форме и содержанию, привычные для глаз советского человека. А я лично отношусь к абстрактной живописи весьма терпимо. Лучшие образцы ее считаю возможным использовать для раскраски тканей, линолеумов, для декоративных красочных сочетаний при оформлении стен и заборов.

Что касается твиста, то он у нас пока не очень популярен потому, что этот, очевидно красивый, танец должен исполняться только отлично. Но так как твист танец, к тому же трудный, на его изучение надо потратить большое количество свободного времени, которым не всегда располагает наша молодежь. (Напомню, что речь шла о 60-х годах, когда в СССР еще не было безработицы, молодые люди служили, работали на заводах и в колхозах, а в свободное время учились, занимались спортом и самодеятельностью. В ту пору не было ни дискотек, зачастую оболванивающих, приводящих в экстаз людей, ни рокеров, гоняющих на мотоциклах, пугая прохожих; американские боевики с убийствами и насилием еще не заполонили наши экраны; а видеосалонов просто не существовало. Так что я не лукавил, говоря: – Наша молодежь впитала с материнским молоком любовь к театру, кино, музеям, литературе и спорту. А на танцы остаются один-два часа в неделю, во время которых молодежь хочет танцевать легко усваиваемые танцы, а не изучать такие сложные, как твист…).

– Вы пишете только по государственному заказу? – спросил меня один пожилой журналист. – Ведь у вас все оплачивается государством. Значит, оно и выбирает за вас тему?

– Нет, – ответил я. – За свою долгую жизнь мне темы никто не навязывал! Хотя нет ничего зазорного, если государство подскажет тебе тему, как было, скажем, с Фадеевым, которому предложили ознакомиться с материалами об организации “Молодая гвардия”… Я всегда сам выбирал свою тему и свой сюжет. Другое дело, что эти темы и сюжеты были просоветскими, ибо я гражданин своей страны, желаю ей только процветания и величия. Кстати, полагаю, что в этом отношении не отличаюсь от вас, месье, если имею дело с добрым швейцарцем. Среди ваших литераторов мне не известны такие, которые бы писали антишвейцарские пьесы и романы.

– Но Гоголь, Салтыков-Щедрин, Достоевский, Горький писали же антиправительственные вещи…

– Да, писали. Но тогда во главе правительства был царь и его вороватые консервативные чиновники. А теперь у нас хозяин – народ, его представители. (В те блаженные времена я, как и миллионы моих соотечественников, искренне верил в это. А безобразия и антидемократические действия по отношению ко многим моим знакомым относил за счет рудиментов сталинизма, но никак не социалистической системы!)

– Сколько лет вы состоите в коммунистической партии?

– Я не член коммунистической партии.

– Разве так сложно вступить? У нас это очень просто.

– А у нас – сложно: это удел избранных!

– Значит, вас считают недостойным? Почему вы не вступаете в партию?

– Не обижайтесь, дорогой коллега, но я чувствую, что ваш вопрос праздный. Вам же совершенно безразлично: вступлю я в коммунистическую партию или не вступлю. Кроме того, это вопрос деликатный. У меня на Родине никто его не задавал. Там мои товарищи-коммунисты рассуждают так: “Если старик Прут не подает нам заявления, значит, он не готов к этой высокой миссии…”

– И вы считаете, что они рассуждают правильно?

– Совершенно! Партия – это прежде всего организация, передовой авангард рабочего класса, коллектив с железной дисциплиной. Я – по своему строю характера и поступкам – чудовищный индивидуалист, человек предельно недисциплинированный. До сих пор единственная дисциплина, которой я беспрекословно подчинялся, была военная. Просить принять меня в партию, не будучи уверенным, что ее устав станет мною выполняться на все сто процентов – нечестно. Поэтому я стараюсь ни в чем не отставать от моих товарищей – коммунистов, оставаясь при этом беспартийным.

– Вы верите в Бога?

– Да.

– Ага! Значит, вы верующий!!

– Не совсем в того Бога, как вы себе представляете – во Всевышнего. Я не верю в вашего Бога – старого дядю, сидящего на тучке. И я не тот верующий, который въезжает в храм на спинах своих рабов. Я верю в Бога, который есть моя совесть, который подсказывает мне добрые мысли, помогает делать добро. Я верю в Бога, который, сокрушает зло, который – плечом к плечу – шел с нами в атаку против фашизма, верю в Бога разума и справедливости. Мой Бог – это хороший парень; он, если нужно, не постесняется даже набить морду любому грубияну. Я мог бы продолжить с вами этот теологический спор, мой дорогой, но боюсь, извините, что вы для меня не очень сильный оппонент.

Мой собеседник первым зааплодировал мне. Его примеру последовали остальные.

Вторую часть субботы 10 октября я посвятил семье моего друга – Фредерика Сиордэ. В 4 часа дня его дочь – Кристиана, диспетчер авиационной компании “Эйр Индия”, выходила замуж за своего сослуживца, летчика Мишеля Гужона.

После бракосочетания в церкви, очень скромного (жених и невеста – протестанты), в саду дома Сиордэ был устроен большой прием на 250 человек.

Присутствовала вся плутократическая знать кантона Во и “патриции” Женевы. Из моих школьных были Фернан Трамбле, Ренэ Барбэ, его брат – Алек (он был на несколько классов младше нас) – знаменитый женевский банкир. (Алек и его сын – Симон – стали моими гостями в Москве летом 1963 года.)

Я познакомился со многими крупными промышленниками. Каждый считал своим долгом пригласить меня к себе на воскресенье, но я принял, естественно, только приглашение Алека Барбэ.

Много было интересных бесед. Разошлись поздно ночью.

Воскресенье, 11 октября. Поездка в Женеву с Фредериком Сиордэ и его женой Мадлен (молодожены – дочь и зять – улетели в свадебное путешествие. “Эйр Индия’’ предоставила им два бесплатных места в своем самолете Женева – Бомбей – Женева и двухнедельный отпуск).

Алек Барбэ пригласил на обед своего брата – Ренэ с женой и Фернана Трамбле (он доводится Алеку и Ренэ кузеном). Кроме того, пришел наш бывший директор Леопольд Готье и оба сына Алека – Рожэ (с женой) и Симон. И еще несколько человек из финансового мира.

Алек представил всем свою новую жену (первая – мать сыновей – погибла 9 лет назад в автомобильной катастрофе). Она оказалась русской. Родилась в Риме в 1920 году, зовут ее Еленой, урожденная графиня Батищева, княжна Лобанова-Ростовская. Чудесно говорит по-русски. Произнесла тост за нашу страну, сказала, что все русское ей дорого с детства, и, несмотря на то, что ее отец был слугой царя, он во время Второй мировой войны всегда желал успехов только Советской Армии. Приучил дочь любить мать-Родину. Елена Барбэ великолепно знает русскую прозу: у нее много наших книг, журналов.

Прощаюсь… Просит, чтобы я поцеловал от ее имени землю, где покоятся ее предки.

В понедельник 12-го я доставлен моими дорогими друзьями – Мадлен и Фредом Сиордэ – на женевский аэровокзал. Здесь уже ждали Трамбле и оба брата Барбэ. Прощание было очень трогательным: ведь прощались люди, которые – по возрастному цензу – не располагали резервом времени для следующих встреч… Делали вид, что расстаемся ненадолго, но лица были грустны потому, что расставались мы, возможно, навсегда.

Вот что сказали мои товарищи у трапа самолета:

– Мы не виделись почти полвека. Но дружба наша – навеки! Дружба – несмотря ни на что. Твой приезд, те десять дней, что ты провел среди нас, твои выступления в школе, по радио и в печати, сделали больше для дела швейцарско-советской дружбы, чем многолетние официальные дипломатические отношения между нашими странами.

Мы сердечно расцеловались, и я улетел домой».

Продолжая воспоминания о шестидесятых годах, когда еще живы были элементы сталинского «порядка», привожу дословный отчет о второй моей поездке в Швейцарию в сентябре 1966 года. Отчет, написанный для Союза писателей СССР – организации, ходатайствовавшей о получении мною разрешения на эту поездку: