Текст книги "Зелен камень"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

6

Клятую шахту секретарь рудничного партийного бюро навещал нередко, впрочем как и другие шахты треста, особенно вновь восстанавливаемые. Но если бы кто-нибудь заглянул в его рабочий дневничок, он увидел бы, что все же «пятерке», как в тресте именовали Клятую шахту, Федосеев уделял больше внимания и времени, чем другим объектам. Вначале он объяснял это самому себе тем, что шахта трудная, потом тем, что его заинтересовал опыт скоростной стройки. И все это было в значительной степени правдой; в значительной, но не совсем. Между ним и Павлом установились невысказанно дружеские отношения, как у людей, нашедших общие интересы. Чем больше сведений об уралите накоплял Павел, чем больше увлекался южным уралитовым полигоном, чем увереннее говорил о его блестящем будущем, тем сильнее привлекал к себе Федосеева.

Сын начальника мартеновского цеха Сергинского завода, выпускник Уральского горно-металлургического техникума, Федосеев перешел на партийную работу в военные годы, уже имея значительный горняцкий опыт, и в самом конце войны защитил инженерский диплом. Он был небольшого роста, улыбчивый, спокойный. Трудно было предположить, что это человек большой воли, упорства, способный учиться везде, при любых обстоятельствах. Он мечтал о будущем Новокаменска горячо, но всегда обоснованно.

На Клятую шахту Федосеев приехал под предлогом переговоров о выступлении Павла Петровича на совещании хозяйственного актива, попросил Павла на завтра заглянуть в трест, чтобы «помозговать над конспектом», как он выразился, но Павел понял, что Тихон Федотович вернее всего подготавливал его к разговору вовсе не о конспекте.

Все трое шли медленно. Федосеев вел машину.

От бараков донеслось треньканье мандолины, запел сильный молодой голос, раздался взрыв смеха. Молодежь собиралась на обычное вечернее гуляние к спортивной площадке.

– Крепко сработано! – вдруг проговорил Федосеев. – Подумать только – так изуродовать шахту! И хорошо, если подорван только ствол… Как думаете, Павел Петрович, насколько велики разрушения?

– Надеюсь, дело ограничилось стволом, – ответил Павел. – Старые владельцы шахт были убеждены в недолговечности советской власти. Они как бы запирали шахты, но с таким расчетом, чтобы при первой возможности быстрее пустить их в ход. Вот на чем мы основывались, когда предложили наш график работ.

– График крутой, – отметил Федосеев. – На других шахтах о нем много шумят.

– Пускай пошумят! – засмеялся Самотесов. – С шумом интереснее.

– Да, и вам нужно выдержать график… Невольно Тихон Федотович подчеркнул слово «вам» и, только сделав это, понял по сдержанности движений Самотесова и Расковалова, как это принято. Он немного смутился, протянул руку Павлу, закончил приветливо:

– Так жду вас! Приезжайте к трем часам. Обо всем переговорим. – Теперь он умышленно выделил слова «обо всем» и дружески улыбнулся.

– Спасибо! Я буду вовремя.

– Ты, Тихон, заодно его к врачу направь, – подсказал Никита Федорович. – Гриппует инженер, кальцекс глотает.

– Нехорошо! Лечиться надо.

На этом расстались. Тихон Федотович дал разгон машине, перебросил ногу через седло и заработал педалями.

– Значит, думаете, что шахта только заперта? – спросил Самотесов, когда они остались вдвоем с Павлом. – Заперта, так откроем!

– И, может быть, скорее, чем найдем вентиляционный шурф… Не предполагал, что мне придется ликвидировать разрушения времен гражданской войны. Хотел бы я увидеть барского холуя, который так расправился с шахтой!

Они помолчали, шагая перелеском. Сосны, выросшие на приволье, стояли величественные, широко раскинув кроны. Между ветвями тускло поблескивали звезды. Молодой затуманенный месяц уже освещал лица.

– А знаете, что я, грешным делом, подумал, Павел Петрович? – сказал Самотесов. – Ведь инженер тоже подневольный человек. Ваш папаша, например, в «Нью альмарин компани» служил в то самое время. Сами вы говорили, что он южным кустом шахт занимался. А что, если ему хозяева приказали?

Павел резко остановился, остановился и Самотесов.

– Знаете, Никита Федорович, – с трудом произнес Павел, – мой отец был русский горняк, крестьянский сын. Я не могу поверить, чтобы он решился на такое злодеяние. Если к этому нет прямых указаний, то вы не должны, вы…

Оборвав, он засунул руки в карманы бушлата, сделал несколько шагов, остановился, хотел что-то спросить, передумал и, втянув голову в плечи, пошел прочь.

Никита Федорович крякнул.

«Вот ляпнул черт Самотес! – выругал он себя. – А может, и лучше это… Легче ему будет завтра у Федосеева».

Вернувшись на шахту, Самотесов прежде всего заглянул в землянку. Павел полулежал на койке, привалившись к стене, не сняв даже бушлата.

– Сейчас пойду на копер, – с трудом проговорил он, увидев Самотесова. – Потом надо еще конспект доклада просмотреть, дополнить…

– Нужды нет на копер ходить, и конспект подождет.

– Как охрана расставит комсомольские посты? Надо проверить…

– И это сделаем. Сразу вас свалило, товарищ дорогой!

– Нет, не сразу. Это еще во время поездки в Горнозаводск началось, а потом я продрог, когда скобу таскали из болота. – Он говорил, не открывая глаз, так как больно было смотреть на свет, но вдруг, взглянув на Самотесова, спросил в упор: – Почему вы заговорили о моем отце в связи со взрывом на шахте? Вы слышали об этом сегодня от Федосеева?

– Ничего мне Тихон не говорил, – рассердился Самотесов. – И вы себя не терзайте. Спите уж…

– Неужели мой отец мог это сделать! – с болью воскликнул Павел. – Не мог он этого сделать!.. Поверить не могу!..

Никита Федорович заставил Павла смерить температуру, посмотрел на градусник и присвистнул.

– Разденьтесь и ложитесь по-настоящему. И из землянки никуда. В таком виде вы очень прост под пулю попадете. Охрана жалуется, что вы на оклик не отвечаете. Зарембе в субботу не ответили на Короткой гати, а Пантелееву – у склада горючего. Неприятность может получиться.

– Меня не было в субботу ни на гати, ни у склада горючего. Вы ведь знаете, что, вернувшись из Горнозаводска, я сразу сел за конспект…

Пораженный, Самотесов остановился на полпути к двери.

– Правда! – вспомнил он. – Вы ведь ко мне на копер раза два приходили за справками, все время на глазах у меня были… Что за чертовщина! Я, Павел Петрович, приказал охране построже действовать.

– Того же требую и я… По шахте бродит человек, похожий на меня. По крайней мере, похожий внешне.

– Чертовщина! – повторил Никита Федорович. Погасив свет в землянке, он пошел искать рудничного фельдшера.

7

Не сразу проснулся Петюша, но все же проснулся: его растормошили бесцеремонно.

– Ну, чего ты, почто прибежала? – пробормотал он, укутывая в свой ватник дрожавшую Ленушку. – Сколько раз тебе говорено – ночью от деда не бегай. Ровно дня-ночи не знаешь. Чуешь, все спят – и ты спи.

– Ой, Петюш, к деду кто-сь пришел… – зашептала девочка. – Страшной!

– Что выдумала…

– Ой, не выдумала!

– Обманываешь, – остановил ее Петюша, уверенный, что Ленушка говорит правду. – А ты как ушла?

– Они как вздорить стали, я через порожек… Приказав Ленушке спать, Петюша спрыгнул с печки.

Ботинок тотчас же заскрипел, так как Петюша лег спать не разувшись, чтобы и ночью не расставаться со своей обновкой. Сняв ботинки, он вышел из дому.

Была ночь непривычно темная после белых ночей. Небо затянулось облаками, месяц просвечивал тусклым пятном, поднялся знобкий ветерок – предвестник ненастья. Когда Петюша осторожно обогнул угол последней избы, отделявшей его от избы Романа, одна за другой проскрипели три ступеньки под тяжелой ногой. Петюша присел за кустом, замер. Мимо него, широко шагая, по тропинке прошла большая человеческая тень. Человек тихо свистнул, и ему ответили свистом от гранитного валуна у реки; человек прошел туда, заговорил сердито и требовательно. Другой ответил жалобно. Тогда голос человека, который вышел от Романа, прозвучал резко, угрожающе. Другой заговорил еще жалобнее, почти плаксиво, застонал и выругался непонятно.

Вглядевшись в темноту, Петюша увидел, что к мостику через речушку движутся двое и что один из них помогает другому, а тот при каждом шаге охает и ругается сквозь зубы.

Он подождал, пока ночные гости не исчезли в лесу, пробрался к избе Романа, прислушался и вошел. В избе было темно. Не сразу Петюша разглядел, что дед Роман сидит, забившись в угол.

– Ты что? – спросил Петюша. – Кто у тебя был-то? Старик молчал.

– Опять из памяти вышел?

Послышалось невнятное, всхлипывающее бормотание. Петюша приблизился к Роману; бормотание было несвязное, старик часто повторял слово «господин» и непонятное имя. Он, казалось, принимал Петюшу за этого «господина» и метался в тоске. Мальчик заставил его лечь, укрыл тулупом и подал ковшик воды.

Вдруг Роман поднял голову.

– Петюш, а Петюш! – быстро проговорил он. – Ты беги!.. Ты скажи: в шахту не пускать… Что ж это они опять… Что ж это они тут опять! Ты беги, Петюш, ты скажи! Слышь?

Наклонившись над ним, затаив дыхание, Петюша долго слушал спутанные, отрывистые слова, обрывки бреда о том, что «господина» нельзя пускать в шахту, о каких-то двух каменных братьях, снова о шахте, о Петре Павловиче и снова о каменных братьях, к которым старик собирался идти, чтобы кого-то наказать, покарать. Не скоро успокоился и затих Роман. Оставив его, встревоженный Петюша вернулся в избу Осипа. Кто был у Романа, о чем вздорил с Романом? Почему Роман называл его «господином»? Петюша знал, что «господин» – это слово нехорошее, несоветское, что так в старину называли буржуев – плохих людей. Как же это в Конской Голове очутился буржуй?

– Ты куда ходил, родименький? – спросила Ленушка, уже все перезабывшая во сне.

– Спи ты!

Он укрылся ватным одеялом, не сразу уснул, но уж когда заснул, то крепко, по-ребячьи.

Утром, сразу по пробуждении, его настигла беда.

Был серенький денек, ветер посвистывал в щели избы.

– А батя ушел… Ты все спал, а он и уйди, – сказала Ленушка, сидевшая за столом.

Тотчас же Петюша скатился с печи, обежал поселок, посмотрел за реку и, конечно, не увидел беглеца. Осипа и след простыл.

– Что ж ты меня не разбудила? – вернувшись в избу, набросился он на девочку.

– А батя нипочем не велел, – пролепетала она. – Сказывает, на Черное озеро пойдет с дядей Глухих.

Это был удар – и какой удар! То, что Осип, как убедился Петюша, унес буханку хлеба и консервы, в конце концов, не имело большого значения. Осталось еще две целых буханки да краюшка от вчерашнего пиршества. Значит, хватило бы и Петюше и Ленушке оставить. Но, отколовшись от экспедиции, Осип связал руки Петюше: начальник Клятой шахты запретил Петюше идти на поиск в одиночку. Мог ли он теперь нарушить это условие, нарушить свое пионерское слово? Как было решить задачу?

– Эх вы, пропащие, ну, прямо сказать, пропащие! – крикнул Петюша со слезами в голосе. – Вот кончу пять классов, брошу вас да и уйду в ремесленное училище! Не стану с вами вожжаться, ни к чему вы мне такие…

Тотчас же Ленушка залилась тоненьким, жалобным плачем. Сердце Петюши перевернулось. Он взял ее на руки, посидел на лавке, пока она не успокоилась, развел огонь, напоил ее чаем и сам закусил, сердито сопя и изобретая в уме всякие кары для отступника Осипа.

– Ты вот что, Ленушка, – сказал он, отрезав для девочки еще ломтик хлеба. – Я на Клятую шахту побегу, товарища себе попрошу в лог идти. А ты сейчас поешь, а как еще захочешь, так возьми хлебца да конфеток.

– А ты в лог сам не ходи, не надо! – Насторожившаяся, встревоженная Ленушка отодвинула от себя хлеб. – Ты не ходи, родименький! – И ее голос охрип, снова налившись слезами.

– Толком я тебе сказал: один в лог не пойду, а с каким ни есть товарищем.

– Обманываешь ты, в лог идешь! – упрямо возразила Ленушка, охваченная беспокойством. – Дед кажет: кто в лог пойдет, враз сгинет.

– Молчи уж! – прикрикнул на нее Петюша, взял чайник и отправился кормить деда Романа.

Он переступил порог Романовой избы, обвел ее взглядом и оторопел: Романа в избе не было. Поставив чайник на стол, Петюша вышел, кликнул деда, снова обежал поселок – Романа не нашел. Куда он девался? Вернувшись в Романову избу, Петюша осмотрел все углы: исчезло и единственное богатство деда – его старая берданка. В последние годы Роман на охоту не ходил, берданка стояла без дела. Куда же подался старик? Вернее всего, привиделось ему что-то в бреду, и он двинулся по обочине лога в Баженовку, на зимнюю квартиру. Деда Петюша любил и опекал так же, как Ленушку: не мог он оставить выжившего из ума старика. Сначала Петюша заметался, а потом вдруг нашел выход: пойти за дедом и, если тот ушел уже далеко, довести его до Баженовки, найти Осипа, а если Осип не найдется, столковаться со своими школьными друзьями и вместе с ними отправиться к копушкам.

– Дед Роман в лог утянулся, – сказал он Ленушке, собираясь в дорогу и укладывая в мешок хлеб, свечи, спички, фонарик. – Я за ним побегу, а ты нас подожди. Ты не плачь, не скучай.

И теперь Ленушка уже не удерживала своего друга.

– Не ску-у-чай! – крикнул Петюша, пробежал по жердочкам, пересек лужайку и канул в лесу, преследуемый плачем своей любимицы.

Глава седьмая1

В прошлые времена вокруг Клятого лога было людно. Здесь обитало странное смешанное общество, которое именовало себя хитой. Сюда стекались искатели зелен камня и держали в незримой осаде казенные и частные альмариновые копи.

На копях баре установили каторжный труд. Вольная хита жила «крышей не покрытая» между корнями сосны-матушки, всегда готовая дать отпор страже казенных и частных шахт, выживавшей старателей и хитников из пределов великой русской сокровищницы. По ночам хитники тянулись к шахтным отвалам, подкупали стражу или самоволом похищали породу, поднятую на-гора, в мешках несли ее к лесным озерцам, промывали при свете костров. Иной раз пуля штуцера обрывала жизнь хитника, иной раз в ответ свистел кистень. Зелен камень обагрялся кровью.

На сытых, кормленых коньках в хиту наезжали горнозаводские купчики, выставляли у костров вино, скупали камень. Торг шел в открытую, когда продавали альмарин, уже очищенный от слюдяного сланца. Велся торг и на удачу – по камню, еще скрытому на три четверти в сланцевой рубашке. Случалось, что грошом сшибали рубль; бывало и так, что за сотни рублей покупали осколок бутылочного стекла. Только утром затихала жизнь, уходила под корни сосны и в такие глухие места, как Конская Голова.

Но даже в те времена нетронутым остался Клятый, лог. Не глушь, не пустынность остановили человека у его пределов, а ненужность, бесполезность этой зеленой пустыни. В давние времена, может быть еще при жизни Максимушки Кожевникова, человек проник и сюда, но даром потрудился. Памятником бесплодных поисков осталось мрачное прозвище лога и неглубокие копушки по склонам-сбегам. Сохранились здесь трущобы, почти недоступные ветру, завалы гниющего валежника, округлые бугры серого гранита, – и все это было погружено в такую тишину, что малейший звук казался событием.

В это зеленое море пустился мальчик в ватнике не по росту, с мешочком за плечами, с саперной лопаткой на лохматой веревке-опояске и с кайлом на плече. Он знал Клятый лог, насколько можно было знать эту громаду, не раз бегал в Баженовку по заметной тропинке, протоптанной вдоль южного борта лога. В стороне от этой тропинки два года назад Петюша и наткнулся на то, что показалось ему маленьким отвальчиком добытой породы и где он поднял кристалл, украсивший коллекцию Максима Максимилиановича.

Но теперь не этот отвальчик интересовал его: прежде всего нужно было нагнать Романа, которого на каждом шагу подстерегало беспамятство, бред; нужно было вывести его из лога. Петюше живо помнился случай, когда дед потерялся в окрестностях Баженовки и был найден без памяти, полумертвый от голода.

Петюша поднялся на горушку, поставленную природой между долиной Конской Головы и логом. Отсюда лог открылся ему бескрайной ложбиной, повитой легким туманом, который держится над болотистой тайгой даже в ветреные дни.

С горушки Петюша спустился на тропу, бегущую в сторону Баженовки, и зеленые дебри сразу поглотили его. Даже в прохладный день было душно и глухо в лесном лабиринте, распутать который могли бы только топор и огонь. Подбадриваемый скрипом ботинка, мальчик быстро зашагал в сторону Баженовки, вглядываясь в лесную чащу.

В самой низменной части лога Петюша напился из болотинки, густо заросшей стрелолистом, присел на кочку, отрезал ломоть хлеба. Хмуро было кругом, сумерки стояли понизу, глухой, медлительно-важный шум раздавался в хвое, было скучно, но не страшно. Закончив завтрак, Петюша слизнул с ладони последние крошки и остался с открытым ртом.

Кусты на пригорке раздвинулись, и по тропинке, осторожно выбирая дорогу и подпираясь палочкой, к болотнике спустился старичок с седой бороденкой, в обвисшем на плечах пиджачке, в черной кепке и невысоких мягких сапожках. Увидев мальчика, он поздоровался тихим, немного одышливым голосом: «Ну, здравствуй, сынок!» и присел на соседней обсохшей кочке, предварительно постучав по ней палкой, на тот случай, если под кочкой притаилась гадюка.

– В путь собрался, голубок? – спросил он, рассматривая Петюшу внимательно и ласково. – Издалека ли?

– Из Конской Головы, – ответил мальчик, глядя на колечко с зеленым, как видно настоящим камешком на пальце правой руки старика.

– Из Конской Головы? Так-так… Только что прошел я ее… Друзей-товарищей нагоняю, – сказал старик. – Должны были на Баженовку пройти. Не видел?

– Будто… – начал Петюша, но вдруг непонятно почему сказал: – Не… не проходили. Не приметил…

– Так-так! – Старик сделал движение подняться, но остался сидеть, вздохнул и пожаловался: – Силы не те…

Идешь-идешь, конца не видишь. – Он точно задремал с открытыми глазами или прислушивался к чему. – Тебя-то как звать? Петр Уроженко? Что ж, можно и так… – Он теперь уж явно прислушался, склонив голову, и тяжело поднялся. – Однако идти надо. В ночь бы до Баженовки добраться, Не те, не те силы! Ну, желаю тебе, голубок, ни пуха ни пера. Ищи толково, коли на поиск пошел…

Старик стал подниматься по склону в баженовскую сторону, но не по той тропинке, которой обычно пользовались местные жители, а по другой, почти потерявшейся в зелени. Петюша слышал, что этой тропинкой люди пользовались раньше, пока не проложили новой, более удобной, по берегу длинного болота, составлявшего как бы сердцевину Клятого лога. Осталось предположить, что незнакомый старик, может быть, уже давно не бывал в Клятом логе и о новой тропинке не знал. Несколько раз он мелькнул между деревцами можжевельника и наконец исчез из виду.

Поднялся и Петюша, вздел за плечи мешочек, взвалил кайло, сделал два-три шага и остановился. По склону, легко и широко ступая, сбежал парень, крепкий, невысокий, но статный, в мохнатом свитере с широким отложным воротником, с берданкой за плечами. Остановившись, он вгляделся в ту сторону, куда ушел старик, затем с кочки на кочку перемахнул через болотнику и сделал несколько шагов к Петюше.

– Как здоров, Христофор Колумб? – дружески приветствовал он мальчика вполголоса. – Пошел продушной ходок искать? Слыхал, слыхал я. А со стариком какая беседа была?

Этого парня Петюша хорошо знал: был он из колхозников гилевской заречной стороны в Баженовке, кончил ремесленное училище, работал слесарем на Клятой шахте и время от времени бегал со своим братом через Конскую Голову на побывочки домой. Звали его Василием, брата – Михаилом, оба были Первухины, и Петюша уважал именно Василия за серьезность, положительность и за то, что он в позапрошлом году во время военной игры баженовских комсомольцев был командиром разведчика Петюши.

Неясное, но никогда не ослабевающее чувство, свойственное каждому человеку, живущему в глуши – чувство настороженного внимания к каждому неизвестному пришельцу, – теперь, при встрече со знакомым и верным парнем-комсомольцем, обернулось желанием поделиться своими наблюдениями.

– Спрашивал про дружков-товарищей… Может, прошли, мол, на Баженовку, – сказал Петюша. – А нынче он в Баженовку подался по старой стежке.

– Так… – вдруг построжал Василий, его светлосерые глаза сузились. – Значит, он тебя насчет дружков-товарищей спрашивал? Тебя спросил, а меня не спросил, когда он через Конскую Голову шел… Мы с твоей Ленушкой на бережку сидели, а старикан подошел, посидел с нами да и подался дальше, в лог. Почему же он у меня и Ленушки ничего не спросил? Как ты думаешь?

– Не знаю.

– И я не знаю, – медленно повторил Василий, следя за выражением Петюшиного лица. – А ты что ему сказал, когда он тебя про дружков-товарищей спросил?

– Сказал, что не видел никого.

– А ты и впрямь никого не видел? – почти шепотом спросил Василий. – А ну!

– Двое в ночь через Конску Голову прошли, – также почти шепотом ответил Петюша, предварительно глянув по сторонам. – А кто – не знаю. Не наши…

– Врешь!

Вот этого уж Петюша не любил: ложь он вообще считал последним делом, а тут к тому же чувствовал, что разговор действительно не пустячный.

– Нужен ты мне! – И он сделал вид, что хочет уйти. – Не подрядился я тебе врать.

– Погоди! – взял его за плечо Василий. – Тут дело важное. Сегодня в ночь на Клятую шахту неизвестный человек лез и на комсомольский пост наткнулся. Понимаешь? Мишка, мой братенник, его картечью угостил, а он все же удрал. Мишка говорит, что попал…

– Попал! – вдруг выпалил Петюша, покраснев от волнения.

– Почем знаешь? – уже обеими руками вцепился в его плечи Василий. – Говори!

Выслушав рассказ Петюши о том, как хныкал один из двух ночных посетителей Конской Головы, сидевший на валуне у реки, Василий сорвался с места, бросился вслед за стариком, потом вернулся к Петюше.

– Если правда, – проговорил он, – так мы тебя, Петюш, по комсомольской линии к награде представим. – Он крепко обнял мальчика, добавил непонятное: – Неужто я мои перчатки Мишке проиграл?! – И, легкий, неслышный, скрылся в чащобе.

Наморщив лоб, Петюша посмотрел ему вслед и, прислушиваясь, двинулся дальше. Это происшествие его крайне заняло, и он думал о нем, шагая по дороге в баженовскую сторону. Впрочем, когда он приблизился к крутому повороту дороги, где она вдруг загибалась на юг, думать об этом стало некогда.