Текст книги "Зелен камень"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

2

Двинулись по бездорожью, прямо через тайгу.

Стало немного светлее. Багряный ломоть месяца плыл от дерева к дереву. Лесные великаны рисовались на фоне неба.

За деревьями протянулся туман, точно белая река бесшумно лилась в воздухе. Отблеск месяца лег на пышный, высокий папоротник, роса запорошила травы серебристой пылью.

– Как направление, капитан? – осведомился Игошин.

– Болотника сейчас будет, – предупредил Петюша. – Неглубокая, пройти можно.

Сразу посвежело, потянуло сыростью, под ногами захлюпало, небо стало туманным, отражение месяца заколебалось и разбилось в воде. Осип оступился, чуть не упал и выругался. Вскоре туман затянул все понизу. Шли сначала по колено, а потом по пояс в молочном тумане между низенькими соснами. Хотелось держать руки повыше над туманом. Это продолжалось долго.

– Камни! – сказал Петюша.

На фоне неба с его редкими звездами возникли высокие неподвижные тени. Полоса тумана осталась позади. Началось отлогое взгорье, чуть-чуть потянуло сухим теплом.

Издали докатился слабый отголосок выстрела. Люди остановились.

– Самотесов со своими людьми к «двум братьям» вышел! – оживленно проговорил Игошин. – Половина дела сделана. А где же твой ходок, капитан?

– Прямо ступай, Осип! – приказал Петюша. – Тут ручеек плескал, а нынче чего-то не слыхать.

Тишина! – потребовал Игошин. Все затаили дыхание.

От камней донеслось глухое строптивое бормотанье воды, по временам прерываемое хихиканьем, всхлипываниями. Вода билась меж камней.

– Он, – спокойно произнес Петюша. – Пусти-ка меня наземь, Осип. С ношей не пройдешь…

– Голубок сильно тянет, – предупредил Павел начальника партии, с трудом сдерживая Голубка, натянувшего цепь и рыскавшего носом по земле.

– Рассредоточьтесь! – коротко бросил Игошин.

Участники похода разошлись в обе стороны, образовав как бы полумесяц, и стали медленно приближаться к темной гряде скал, которые с каждой минутой становились все выше. Каждый шаг давался нелегко: взгорье было густо усыпано обломками камня, валунами.

Миша не выдержал, шепнул Павлу, когда они сблизились у одного из камней:

– Товарищ начальник, к вам старик в Конскую Голову приходил, Халузев. Так поймали его. Вечером поймали на Перемете. Хотел сбежать. Денег при нем было много.

– В стену упремся, что ли? – спросил Осип.

В темной гряде скал обозначилась еще более темная полоса, шедшая вкось сверху вниз. Это было узкое ущелье.

– В щель первые пройдем мы с вами, Павел Петрович, вместе с Голубком, – сказал Игошин. – Другие будут двигаться за нами редкой растянутой цепочкой. Петюша с Осипом пройдут последними. Теперь нам проводник, собственно говоря, уже не нужен. Собака на верном следе, ишь как рвется!

– Да, она ведет хорошо.

Вошли в теснину между утесами. Один из них высился крутой стеной, другой склонился к нему, точно застыла гранитная волна, собравшаяся ударить в обрыв. Идти стало еще труднее: теснина представляла ложе ручья, камни осыпались из-под ног, скатывались в воду.

Руководители колонны вздохнули с облегчением, когда ущелье кончилось. Открылось пространство, которое сначала показалось безмерным: широкая чаша в отвесных, высоких бортах, заваленная, загроможденная понизу камнем.

Путеводной нитью в каменном хаосе служил все тот же быстрый и строптивый ручей.

– Всё к гилевским каменоломням идем, – отметил Максим Максимилианович. – Их от этих мест отделяют болота.

Голубок резко потянул в сторону от ручья.

– На праву руку надо, – в тот же миг проговорил Петюша.

Отрезок пути в каменном хаосе дался тяжелее, чем весь переход от Конской Головы до камней, и, как казалось, кончился ничем, но Голубок тянул Павла дальше по каменной осыпи, к самой скале.

– Вверх надо, – подсказал Петюша.

Черная черта, прорезавшая отвесный борт чаши, которую люди сначала приняли за трещину, в действительности оказалась тропинкой не шире человеческой ступни, круто уходившей вверх.

Месяц, висевший над острым краем чаши, осветил лицо Игошина, когда он обернулся к участникам экспедиции. Уже не оставалось в нем невозмутимого спокойствия и неторопливости пожилого человека: Игошин стал моложе и выше, глаза светились.

– Тут ты, Петюша, и видел «тех»? – спросил он. – Точно помнишь: троих?

– Трое прошли.

– В «гору»?

– В «гору»… Я за тем камешком лежал, грелся, а «они» и прошли. Впереди высокий, а другие будто ниже, мельче.

Сердце Павла сжалось.

– Пойдешь с нами в «гору»? – спросил Игошин у Петюши. – Не боишься?

– Пойду, – согласился тот. – Чего мне бояться!

– Ты смел! – усмехнулся Игошин. – Нет, вы, сержант Асанов, с Боярским и мальчиком останетесь внизу. Выберите себе место среди камней, устройтесь поудобнее и ждите…

– Чего ждать-то? – недовольно пробормотал Осип. – На миру лучше.

– Не мешайте! – резко остановил его Игошин. – Вы, Максим Максимилианович, передайте Боярскому свою двустволку, достаточно с вас пистолета. Запомните, товарищ сержант: если увидите, что кто-нибудь вышел из «горы» и не подал условного знака – а условным знаком будет свист, – пропустите, не подавая признаков жизни. Когда уйдут далеко, дайте несколько выстрелов может быть, Колясников услышит и лучше подготовится к встрече «гостей». В «гору» пойдем мы с вами, Павел Петрович, Первухин младший и сержант Трофимов. Вы, Максим Максимилианович, как хотите.

– А вы думаете, как я хочу! – рассердился Абасин. – К тому же я, кажется, врач.

– Не ждал от вас другого ответа, уверяю вас… Издали прикатил выстрел, затем другой, третий: это означало, что партия Самотесова столкнулась с теми, кто хотел выйти из шахты. Спустя некоторое время послышался еще один выстрел: партия Самотесова задержала или, в случае сопротивления, уничтожила одного из врагов.

– В «гору»! – отрывисто проговорил Игошин.

– Я с собакой впереди! – напомнил Павел.

– Ступайте!.. Доктор, раздайте фонарики, свечи… Всё! Пошли! Помнить: никто без моего приказа от группы не отрывается.

Голубок уже тянул Павла вверх по тропинке, за ними шел Игошин, шествие замыкал Трофимов. Цель этого торопливого движения была определена заранее: возможно быстрее миновать пещеры и выйти к выработкам шахты, смыкавшимся с пещерами, отрезать путь тем, кто находился в «горе». Предполагалось, что они знали больше выходов из шахты, чем осаждавшие, нельзя было выпустить «волчий выводок» из шахты в лабиринт пещер – на свободу.

Подъем кончился узкой площадкой длиной в несколько метров. Эта площадка уходила в трещину, как за каменную ширму, и кончалась лазом, дышавшим холодной сыростью. Сдерживая Голубка, Павел зажег электрический фонарик. Луч выхватил из темноты надпись, сделанную черной краской на камне:

«Люба Н. и Степа Т. эту пещеру осмотрели, май 1889 года».

Внизу были нарисованы два пылающих сердца, нанизанных на длинную стрелу.

Павел на коленях пополз вслед за собакой.

3

Все должно было решиться этой ночью. Павел чувствовал приближение минуты, несущей полную ясность, и стремился ей навстречу, как стремится навстречу опасности человек, для которого самое невыносимое – неизвестность и сомнение. Этому чувству было подчинено все в его душе; и все, что он видел, все, что встречал его взгляд, воспринималось только как препятствие или как выигрыш на пути к цели. Он больше всего боялся, что группа Самотесова задержала именно того человека, который был нужен ему.

Лаз кончился; высокая кровля первой небольшой пещеры ушла вверх, в темноту.

Все столпились вокруг Игошина.

– Лиха беда начало, – проговорил он, счищая глину с колен. – Теперь дальше!

Пещеру осмотрели. Здесь было несколько отверстий на различной высоте от пола, но лишь над одним из них чернел нарисованный копотью факела крест, да и без креста было видно, что этим лазом пользовались люди: к нему по мокрой глине вели следы ног. Павел вспомнил из рассказа Петюши, что тому приходилось за минуту до освобождения ползти на животе.

– Спустите собаку! – сказал Игошин.

– Голубок, не уходи далеко! – приказал Павел, и собака приблизилась к ходку, несколько раз обернулась к Павлу, приглашая его за собой.

Было узко, грязно, пальцы тонули в вязкой, почти ледяной глине. Иногда Голубок останавливался, дожидался Павла, как бы подбадривал его глухим рычаньем и продолжал путь.

Вознаграждением послужила вторая пещера. Это был многоколонный круглый зал. Белоснежные, блестящие разноцветными огнями столбы, широкие вверху и внизу, были узки посредине. Они бесконечно повторяли друг друга, уходя вдаль и теряясь в темноте. Между столбами блестели маленькие озерца с прозрачной, почти невидимой водой. Голубок напился, то же сделали и люди. Вода оказалась ледяной, жесткой, поистине каменной. Абасин и Миша направляли свет фонариков на столбы, на кровлю; все сверкало, все поражало необычностью форм.

– Красота, товарищ начальник! – удивленно улыбался Миша. – Говорили мне гилевские ребята, а я не верил. Только холодно.

– Вперед! – бросил Игошин.

Обнюхивая землю, Голубок спокойно и уверенно шел через пещеру мимо колонн, отмеченных путеводными стрелами. Чутье подсказывало ему, что люди прошли здесь давно, что встречи с врагом ожидать пока не следует. Мысли участников похода были направлены к одному: выиграть время, поскорее достигнуть выработок Клятой шахты, выходивших в пещеры, перехватить тех, кого спугнула партия Самотесова и кто должен был, по всей вероятности, устремиться на свободу этим путем.

Шли гуськом, экономя время. Зажженные фонарики несли Игошин и Абасин. Сержант Трофимов, высокий и, по-видимому, сильный человек, молча помогал Абасину, который явно устал, но все еще ахал, когда открывались новые чудеса подземного царства. Их было много, этих чудес: гроты стрельчатые, как приделы готического храма, с тонкими, изящными колоннами вдоль стен; гроты длинные, как дворцовые галереи, с глубокими нишами, в которых причудливые известковые наплывы казались статуями людей и животных; гроты, будто заросшие цветами… Были и черные пещеры, поражавшие своей сумрачностью после сверкания бесчисленных огоньков на стенах и колоннах.

Стены гротов были испещрены лазами; чувствовалось, что вокруг в вечной тишине дремлет запутанный лабиринт, где можно потеряться без следа. Казалось невероятным, что человек нашел в этом лабиринте верный путь, но этот путь существовал: в каждом гроте два хода, два лаза были отмечены стрелами – вход и выход. Кто он был, этот человек, когда и при каких обстоятельствах распутал лабиринт неведомый благодетель? Хоть бы догадался начертить копотью на белизне стены свое имя и дату своего подвига! Ничего! Прошел по гротам, жадный до новизны, заботливо проложил путь своим последователям и скрылся навсегда в тумане прошлого…

Порой казалось, что никогда не кончится это путешествие по гротам и щелям, по тоннелям и норкам, то спадавшим вниз, то уходившим вверх. Наконец даже Максим Максимилианович притих совершенно и только вздыхал, когда нужно было проявить новое усилие.

– Идем на северо-восток, – определил по компасу Игошин.

– Да, к шахте, – ответил Павел.

На душе становилось все тревожнее. Павел старался представить, успеет ли экспедиция достигнуть стыка выработок с пещерами, раньше чем это сделают осажденные в «горе». Время летело, таяла минута за минутой, Голубок все еще был спокоен.

– Вода шумит! – вдруг проговорил Миша. Остановились, прислушались. Да, шумел ручей, тот небольшой и чистый ручей, который послужил путеводителем Петюше почти сразу, как только он вышел в пещерную часть.

– Теперь секунды на счету, – сказал Игошин. Щель, по которой змеился ручеек, с каждым шагом становилась шире. Стало трудно идти. Громадная конусообразная пещера была завалена, загромождена мелкими обломками, осколками камня.

– Осыпь или обвал? – спросил Игошин.

– Вернее всего отвал шахты, – предположил Павел.

Начался трудный подъем. Нога не могла найти твердую точку опоры. Уровень отвала непрерывно повышался. Попалось несколько плах, вероятно служивших когда-то скатами для тачек. Наконец открылась задняя стена пещеры и почти квадратное отверстие, очевидно устье штрека, через которое горняки сбрасывали пустую породу в пещеру.

4

Первая цель похода была достигнута: партия Игошина миновала пещеры и вышла к выработкам шахты. Но тревога не ослабела: можно было предполагать, что Клятая шахта, широко раскинувшаяся под землей, соединялась с пещерой в нескольких пунктах.

Молча поднялись к черневшему отверстию выработки и, помогая друг другу, вошли в нее. Штрек проходил по серому кварцу и не был креплен, но понизу лежали плахи, сохранившие след тачечного колеса. Вел этот штрек прямо, как стрела. По описаниям Петюши, Павел и Игошин знали, что штрек кончается завалом, закрывающим ход к страшному забою. Тут начиналась неясность. Петюша слышал голоса людей, которые начали разбирать завал, потом прервали свою работу, не кончив ее, но невольно для себя освободив Петюшу. Как они пробрались к завалу: со стороны пещеры или из верхнего горизонта шахты? Соединялась ли эта часть выработки с остальными выработками Клятой шахты, минуя завал штрека, или упиралась в завал?

– Короче говоря, может быть мы наткнемся на завал и дальше хода не будет, – отметил Игошин. – Разберем завал и… выйдем к новому завалу, закупорившему восстающую выработку. Пришлось бы пробиваться через него. Все это не годится! Итак, мне кажется, что, столкнувшись с первым завалом, лучше всего будет немедленно повернуть назад и быстрее выйти обратно в пещеры. Может быть, встреча состоится именно там. Вероятно, так или иначе «те» должны будут пройти пещерой.

– Но сколько пещерных маршрутов они знают? Мы знаем лишь один…

– Да, но мы хотим встречи и сделаем все, что можем, для того, чтобы она состоялась!

– Однако в устье выработки ясно чувствовался ток воздуха, – проговорил Павел задумчиво. – Эта выработка все же должна быть связана с шахтой, минуя тот завал, через который пробрался Петюша.

Узкий штрек, уходивший вправо, открылся внезапно, как бы спеша подтвердить его догадку.

– Почему же Петюша не говорил о нем ничего? – удивился Игошин.

– Он был в таком состоянии, что навряд ли вообще что-нибудь замечал, – догадался Абасин. – Да и какие осветительные средства у него были! Жалкая свеча!

Голубок заметался: казалось, он хотел раздвоиться, чтобы одновременно и продолжать путь по прямой к завалу и свернуть в боковой узкий штрек.

Решили разделиться: Игошин, Трофимов и Абасин должны были выйти к завалу и убедиться, что «те» не пробились в альмариновый забой; Павел с Мишей и Голубком отправлялись по боковой выработке.

– Желаю вам удачи, Павел Петрович! – сказал Игошин. – Необдуманно на опасность не идите. Все равно они в мышеловке. Оставляйте за собой след, спасительную нить Ариадны. У вас блокнота нет?.. Записная книжка? Ну вот, бросайте листки посредине штрека через каждые пять минут движения… Доктор, у вас есть блокнот… Вот славно, передайте чистые листки Павлу Петровичу. Теперь вперед!

Голубок так резко бросился в боковую выработку, что, сдержанный цепью, повис передними лапами в воздухе. Не спуская собаку с цепи, Павел спешил за нею; в двух шагах от него бежал Миша, взявшийся бросать листки. Трудно было бы сказать, сколько времени продолжался бег по узкой и низкой, по-видимому старинной выработке, крепленной почти черными от времени и чересчур толстыми стойками.

По временам Голубок нетерпеливо оборачивался к Павлу, едва слышно взвизгивал, точно хотел сказать: «Медленно, слишком медленно! Отпусти меня, если не можешь идти быстрее».

Вдруг он замедлил движение и пошел, стелясь по земле, едва давая Павлу чувствовать рукой цепь. – Тихо, Миша!

– Есть тихо! – шепотом ответил Первухин. Движения Голубка становились все осторожнее; потом с предупреждающим глухим рычаньем он плашмя лег на землю. Павел прикрыл стекло фонарика и сделал несколько шагов вперед.

– Пересечение выработок, – шепнул он. Бесшумно, медленно Голубок подполз к угловой стойке. Павел слышал его дыхание; слышал он и дыхание Миши, стоявшего рядом. Несколько секунд, показавшихся бесконечными, люди прислушивались в темноте.

– Слышите? – шепнул Павел.

. – Ничего… – ответил настороженный Миша и почти тотчас же добавил: – Идут… Может быть, наши?

– Кто знает… Один человек… Нет, ясно не наш!

– Светит… Живьем надо взять…

– Это сделаю я! – судорожно глотнул воздух Павел. Мускулы напряглись. Не думая о том, что обещает ему следующая минута, Павел подался назад, приготовился к броску. Голубок прерывисто вздохнул. Павел приказал: «Лежать смирно!», наклонился, протянул вперед руки.

В ходке становилось светлее. Торопливые шаги приближались. Человек показался со своим фонариком из-за тупого колена выработки. Тотчас же руки Павла сошлись у него на шее, человек рухнул на колени, фонарик погас.

– Свет, Миша! – тихо бросил Павел.

Он оттащил человека к месту засады. Фонарик осветил искаженное страхом длинное лицо с бесцветными глазами, с отвалившейся челюстью. Этому человеку, судя по всему, было около тридцати лет, он был в черном бушлате, в высоких сапогах. Рыжеватые волосы выбивались из-под низко надвинутого на лоб кожаного картуза. Выражение страха в глазах человека сменилось ужасом, когда Голубок приблизил голову к его лицу и шумно принюхался.

– Спросим – кто? – предложил Миша.

– Да, но не позволим ему поднять крик, – быстро ответил Павел, вглядываясь в лицо, обезображенное, страхом. – Кто-нибудь из ваших есть еще в Клятой шахте? – спросил он, не выпуская тонкой и жилистой шеи. – Отвечайте глазами «да» или «нет», или я задушу вас!

Человек утвердительно моргнул.

– Сколько? Человек снова моргнул.

– Это значит – один человек? Тот же знак утверждения.

– Сколько лет тому человеку, которого вы недавно потеряли, когда хотели выйти из шахты: двадцать?.. Нет?.. Тридцать… Хорошо! Сколько лет тому человеку, который находится в шахте: двадцать?.. Тридцать?.. Сорок?.. Пятьдесят?..

Человек медленно закрыл глаза.

– Лишился чувств! – с отчаянием воскликнул Павел. – Значит, остался старик!

Это вырвалось из груди стоном. Миша удивленно смотрел на Павла Петровича.

Сзади послышались быстрые шаги, из темноты показался сержант Трофимов.

– Есть один? – быстро спросил он.

– Получайте! – весело ответил Миша.

– Как дела у товарища Игошина? – осведомился Павел.

– Уперлись в завал… Завал до конца не разобран. Теперь они идут вслед за мной.

– Мы – вперед. Собака тянет сильно… Миша, не забывайте о листочках. Кидайте их чаще, не целые, а половинки…

Снова Павел и Миша бросились за Голубком, который рвался вперед, опустив голову к земле, и по временам, когда Павел старался одернуть, успокоить его, тяжело рычал.

5

Началась подземная путаница. Узкие и низкие, надежно крепленные выработки шли, казалось, бессистемно, неожиданно сливаясь опять. В одном месте ходок с сильным током воздуха уперся в лоб забоя, но оказалось, что отсюда вверх ведет солидная отвесная лестница с широко расставленными ступеньками. К удивлению людей, Голубок первый бросился к лестнице и стал карабкаться, ловко цепляясь за ступеньки передними и помогая себе задними лапами.

– Красота зверь! – с восхищением произнес Миша. В новом горизонте снова пошла та же путаница.

Кое-где в бортах зияли черные отверстия «печей», в двух-трех местах Павел мимоходом заметил в кучах отваленной породы громадные кристаллы уралита. Некоторые из них не уступали кристаллу, составлявшему украшение коллекции Абасина. Борта выработок показывали то пепельно-серебристый флюорит, то слюдянистый сланец – благодатные жилы. Чувствовалось, что горняки в старину искали особенно упорно в этих местах.

В одном месте ходок вдруг оборвался над пропастью – шахта здесь снова сомкнулась с пещерой. Свет двух электрических фонариков с трудом достиг конца пустоты. Из темноты выступили серые острые скалы, подпиравшие неровную куполообразную кровлю. Повернули назад, потом вошли в боковой штрек.

Голубок становился все нетерпеливее, беспокойнее; порой Павлу казалось, что собака потеряла след и волнуется.

– Эх ты! – с усмешкой упрекнул Миша собаку. – Не знаешь, что к чему!

Цепь чуть не вырвалась из рук Павла – так резко подался вперед Голубок; шерсть на нем вздыбилась. Он пополз, касаясь земли брюхом, непрерывно рыча. Это напоминало поведение собаки перед первой встречей в шахте. Но теперь было непонятно, откуда нужно было ждать появления врага. Выработка полого шла вниз и казалась бесконечной.

– Гасите свет! – приказал Павел.

Фонарик Миши погас. В своем фонарике Павел, прикрыв стекло рукой, оставил тонкий лучик, который скользил по земле сбоку от собаки, чтобы не ослеплять ее.

Вдруг Голубок остановился, обернулся к Павлу. Миша шепнул:

– Товарищ начальник, там, верно, опять про пастушка! Вы погодите, я проберусь посмотрю…

Спустя несколько минут он появился из темноты, неся свою берданку под локтем.

– Ничего интересного, – доложил он уже громче. – Я чуть не завалился. Как бы мы опять другим ходом не вышли к той пещере, которую недавно видели.

– Почему так насторожен Голубок?

– Вот и непонятно…

Тихонько, очень медленно Голубок двинулся вперед.

Держа равнение на Голубка, люди опустились на колени, поползли, ощупывая дорогу руками и не показывая огня. Рука Павла очутилась в пустоте. Дальше пути не было. Люди и собака, сохраняя полное молчание, приблизились к самому краю выработки, вышедшей в пещеру.

– Он!.. – И Миша сжал руку Павла. – Он!.. Сердца их замерли. Внизу, на глубине двух-трех метров от устья ходка и значительно правее его, по узкому карнизу, подняв фонарик над головой, медленно приближался к засаде человек. Его фонарик по временам освещал и другого человека.

– Ну чудеса в решете! – раздался голос Самотесова. – Все-таки мы, лесной отец, в пещеры вышли. Упустили, видать, пташку! Найди-ка ее в этой чертоломине!

– Ничего, далеко не уйдет, – ответил Пантелеев, и его густой голос гулко отозвался под сводами пещеры. – Эх, Никита Федорович, плохие мы хозяева, не захватили с собой веселого… С озноба да устатка я бы не отказался.

– А думаешь, я святой! – рассмеялся Самотесов. Обрадованный Павел хотел окликнуть: «Никита!», но Голубок предупреждающе зарычал.

Что это значило? Павел вгляделся в темноту, и его окатило холодом: внизу по карнизу, отступая перед Самотесовым и Пантелеевым, двигалась человеческая тень, тоже приближаясь к засаде. Этого человека можно было заметить только потому, что на его кожаный картуз падал отблеск фонарика Самотесова.

Едва двигая пальцами, Павел охватил цепью Голубка стойку, завязал цепь узлом и, продолжая следить за каждым движением человека-тени, приготовил пистолет.

Развязка наступила… Наступила минута страшная, когда нельзя было раздумывать и сомневаться. Кто был этот человек, который медленно скользил по узкому карнизу, отступая перед преследователями, как видно преградившими ему дорогу?

Человек то скрывался в темноте, то снова рисовался смутной тенью. В его руке что-то блеснуло, но, к счастью, Самотесов ушел за выступ скалы. Человек потерялся в тени, неподвижный. В том месте, где находились Самотесов и Пантелеев, терраса круто сворачивала.

Сначала показался Пантелеев, а потом и Самотесов, поднявший фонарик над головой.

Человек снова выплыл из мрака. Он стоял, прижавшись спиной к скале, и медленно поднимал руку, вытягивая ее, дожидаясь, может быть, чтобы Самотесов остановился.

– Снять фонарик Самотесова! – лихорадочно шепнул Павел.

– Понятно! – так же быстро ответил Миша. Грохнул выстрел. Свет погас. Эхо выстрела еще рокотало в пещере, когда Павел прыгнул вниз. В этом месте карниз был узок, и получилось так, как рассчитал Павел в краткие мгновения, отделявшие выстрел от прыжка в темноту. Он с трудом устоял на ногах, но все же устоял и схватил человека, налетевшего на него; правая рука человека пришлась против левой стороны его груди, левой рукой он уперся в лицо Павла, стараясь вырваться.

– Стойте! – сказал Павел задыхаясь.

Тяжело дыша, человек сквозь зубы произнес какое-то бранное слово, и почти у самого лица Павла блеснул огонь. Он почувствовал резкий толчок в грудь, последним и невольным усилием оттолкнул человека и опустился на скользкие камни. Сознание он потерял на несколько минут и пришел в себя не то от острой боли в груди, не то от света, который бил ему в глаза. Сквозь туман увидел Самотесова.

– Где этот человек? – спросил Павел.

– Вниз слетел, – ответил Самотесов, осторожно расстегивая рубаху на груди Павла. – Его Пантелеев стережет. Первухин с Голубком пошли за Игошиным…

– Он… не убился?

– Тут невысоко. Жив, конечно.

– Кто он? – допытывался Павел, отталкивая Самотесова. – Постойте, я спущусь вниз…

– Да что ты, Петрович, мечешься! – рассердился Самотесов. – Лежи смирно, говорю тебе! Ишь, кровь хлещет…

– Кто он? – повторил Павел.

Не отвечая, Самотесов старался удержать кровь, прижимая бинт к ране.

Еще провал в темноту, в беспамятство. Придя в себя, Павел понял, что уже перевязан. Дышать он почти не мог. С каждым новым коротким и оборванным вздохом в грудь вливался расплавленный металл.

– Ну как, дорогой, слышите меня? – спросил Максим Максимилианович.

– Слышу…

Появился Игошин, присел возле Павла на камень.

– Кто он? – спросил Павел.

– Не разговаривайте! – коротко ответил Игошин и обратился к Абасину: – Однако, доктор, и бандиту нужно помощь оказать. Вы, кстати, посмотрите на него, это интересно. Можете теперь инженера оставить?

– Теперь могу.

– Первухин, проводите доктора! – крикнул Игошин.

– Есть! – ответил снизу голос Миши.

Спуск вниз, на дно пещеры, был нелегок. Мише пришлось повозиться, прежде чем он нашел для Абасина дорогу поудобнее. В выемке борта, как в нише, стоял фонарик, освещая лежавшего человека. Возле этого человека сидели Пантелеев и Голубок.

– Что у вас? – спросил Абасин, наклонившись к неподвижному большому телу. – На что жалуетесь?

Человек не пошевельнулся.

– Перенесите свет на другую сторону: мне его лица не видно, – сказал Абасин, перешел на другую сторону и опустился на колени.

В то же время Миша осветил лицо человека. Абасин вгляделся в это бледное лицо с массивной, тяжелой челюстью, пересеченной шрамом, спросил, еще не доверяя себе:

– Прайс? Роберт Прайс?!. – Взволнованный, он крикнул: – Товарищ майор, это молодой Прайс!

– Ну, уж не такой молодой, – шутливо откликнулся Игошин. – Ему теперь лет сорок пять, должно быть.

– Я его по шраму на челюсти узнал и по самой челюсти, – сказал Максим Максимилианович. – Прайсовская челюсть. А шрам остался с тех пор, как его хитники благословили…

Тот, которого он назвал Прайсом, открыл глаза, вгляделся в Абасина и снова закрыл глаза.

– Я вывихнул ногу и расшибся, – проговорил он. – Не трогайте меня и уберите собаку. Все равно я не могу двигаться.

– Что говорит Абасин? – переспросил Павел.

– Личность бандита опознал, – спокойно ответил Игошин. – Прайс! Значит, нет предела человеческой памяти. Я его мальчонкой всего один раз и видел в Новокаменске. – Он усмехнулся: – Вот что за «обличьем» скрывалось! Фигура не маленькая!

Гора пошатнулась и медленно сползла с сердца. Ощущение счастья, которое испытывал Павел, заключало в себе всю жизнь, все радости, которые только может испытать человек, но собранные в одну невыносимо острую, невероятную радость.

Игошин взглянул на него и повернул фонарик, стоявший на камне, так, чтобы лицо Павла оказалось в тени.

Игоишн курил; огонек папиросы, разгораясь при затяжках, освещал усталые и чуть улыбающиеся глаза человека, пришедшего к концу трудного дела.