Текст книги "Зелен камень"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

4

Дело попало в крепкие и спокойные руки; без суматохи и шума все устремилось к цели.

Когда Павел, закусив наспех, вышел из избы, Самотесов, проходя мимо него, озабоченно проговорил:

– Я, Павел Петрович, на шахту. Надо привезти все, что требуется. А ты отдохни, слышишь?

Самотесова нагнал Максим Максимилианович, такой же озабоченный, деятельный.

– Еду домой за медикаментами для экспедиции и прочим, – сказал он. – К вечеру привезу весточку от наших.

Тишина не надолго овладела Конской Головой; снова затрещал мотоциклет. Из прицепа выпрыгнул ловкий сухощавый человек в штатском, но явно военный. Когда Игошин подошел к нему, приехавший вытянулся, почтительно поднес руку к козырьку.

– Привет, товарищ Колясников! – радушно поздоровался с ним Игошин. – Рад вас видеть.

Они прошли к валуну на берегу речушки. Присели. Игошин выслушал Колясникова, вглядываясь в линии, которые Колясников провел с помощью прутика на песке, затем взял у него прутик, переломил его на несколько частей, воткнул прутики тут и там в песок. Колясников наклонил голову в знак того, что все понятно, а Игошин тут же затоптал рисунок на песке.

Павел слышал, как Игошин, провожая Колясникова к мотоциклету, со смехом проговорил:

– Да, удачный «сенокос»!.. Молодцы ребята! Передайте им, что Петюша нашелся. Все!

Подойдя к Павлу, Игошин сказал:

– Почему не спите? Надо поспать. Мне не нравится, как вы выглядите.

– В избе не засну. Цвелью пахнет, душно. Растянувшись на теплом песке, Павел закрыл глаза. Как ему показалось, он проснулся тотчас же, но солнце значительно передвинулось на небосводе. Неподалеку от Павла сидел Федосеев, а рядом с ним чистенько одетый мальчик лет пятнадцати, по-видимому расстроенный, опечаленный. У ног мальчика растянулась громадная овчарка; положив морду на лапы, она то прикрывала веки, то внимательно глядела на Павла во всю ширину своих янтарных, неприветливых глаз.

– Как дела, товарищ начальник, как себя чувствуете? – спросил Федосеев.

– Хорошо…

– Познакомьтесь с Сеней, братом моей жены и сыном главного электрика шахты Капитальной Серегина.

Мальчик приподнялся, юношески неловко поклонился Павлу и снова сел.

– Это великий дрессировщик и собаковод. Видите, какого Голубка вырастил!

Услышав свое имя, собака насторожила уши.

– Вы ходили с Голубком по следу?

– Да… но полная неудача, – ответил Федосеев и чуть толкнул мальчика плечом. – Мы проследили этого дьявола, – он повел глазами в сторону Романовой избы, дав понять, что говорит об убийце старика, – честно проследили километра на три отсюда. Дальше след потерялся. Голубок огорчен, а Сеня и того больше. Правда, Сеня?

– Голубок не виноват, – невнятно ответил мальчик и густо покраснел. – След ушел в болото, след на воде не держится… Голубок, за мной! – скомандовал он, встал и направился к избам; собака пошла рядом с ним.

– Пошел переживать, – усмехнулся Федосеев. – Очень гордится своим Голубком, и действительно, пес необыкновенный… Сеня, не расстраивайся, Голубок себя еще оправдает! – Он пересел поближе к Павлу и как бы про себя отметил: – Хорошо было бы развязать весь этот узел до понедельника и с новыми силами за работу! А? Вчера управляющий говорил со мной о необходимости особенно форсировать восстановление Клятой шахты, одновременно начать разведку на полигоне. В середине недели он созовет маленькое совещание. Будут товарищи из Горнозаводска, ученый народ. Вам придется выступить, Павел Петрович.

– Рано мы говорим об этом, Тихон Федотович, – чуть слышно произнес Павел.

– Почему рано? – удивился Федосеев. – Дело явно подошло к концу. Враждебная сила проявила себя открыто. Халузев с вами заговорил об отступном потому, что думал, будто вы сломлены, на все готовы. Враг зарвался… Убийство старика, вероятно, явление того же порядка. Игошин дал мне понять, что бандит или бандиты уже обложены. Развязки ждать недолго…

– Я не о том, Тихон Федотович… В Новокаменске я остаться все равно не смогу. Не смогу остаться в этих местах! И вы знаете почему. Развязка «альмаринового узла» явится также концом моей работы на уралите.

– Никто и ничего толком не знает, – возразил Федосеев. – Все это, как говорит Игошин, лишь догадки. Но если даже догадки подтвердятся?.. Я, конечно, понимаю ваше настроение, но никогда не соглашусь с таким выводом: бросить дело, которое начато так успешно, отказаться от мечты о мощном южном кусте уралитовых шахт. В тезисах доклада на совещании партийно-хозяйственного актива вы правильно сказали, что преимущественное развитие северного и западного полигонов объясняется только тем, что там недра богаче альмаринами, привлекавшими наших дедов. Поэтому север и запад Новокаменска лучше изучены, освоены, а уралитовая Магнитка – южный полигон – еще ждет разведчиков… Неужели эта задача вами забыта, Павел Петрович?

– Нет, конечно, нет! Но… если оправдается то, чего я боюсь, как же мне жить, работать в Новокаменске, как в лицо людям смотреть! Хорошо, я ни в чем не виноват, я чист перед обществом. Но… да что же говорить! Самой же парторганизации будет трудно поддерживать авторитет человека, на которого упала такая тень. Чуть что – и найдутся люди, которые это вспомнят…

– Вы ошибочно судите и о людях и о парторганизации! – прервал его Федосеев. – Вы их отделяете друг от друга, а это неправильно, Павел Петрович. Поймите: парторганизация отстаивала вас, и отстояла потому, что и общественность в целом была за вас. Парторганизацию усиленно штурмовали авторы анонимных сообщений. Как видно, на панику рассчитывали, запутать нас хотели. Но мы знали – я говорю о широкой общественности и, следовательно, о ее вершине, о парторганизации, – мы знали ваше прошлое, вашу работу в Донбассе, видели вашу работу на шахте и верили вам. А ведь сколько было разговоров, как туго иногда приходилось!.. Все это прошло мимо вас, а мы поволновались достаточно. Да вот Никита, например. Когда он эту записочку в кисете нашел, его так ударило, что он чуть на вас не набросился. Все-таки хватило выдержки ко мне придти, посоветоваться. И вот, если теперь вы поднимете вопрос о переводе на другое место, многие, и я в том числе, расценят это как обидное неверие в то, что работники в тресте, на пятой шахте и на других шахтах способны окончательно отделить ваше имя от имени вашего отца.

Он подождал ответа Павла, который сидел, отвернувшись от него.

– Какие бы Расковаловы ни существовали на свете, а для нас существует лишь один хорошо известный нам Расковалов – вы! – закончил Тихон Федотович.

Послышался голос Игошина:

– Нет, Сеня, нет, голубчик! Как я сказал, так и будет. Не просите – не поможет. Либо вы дадите нам своего Голубка, а сами уедете в Новокаменск, либо забирайте и Голубка. Вы еще молоды. Если бы даже ваши родители согласились отпустить, я не согласился бы взять вас в эту экспедицию.

Игошин подошел, сопровождаемый расстроенным, готовым заплакать Сеней, сказал ему:

– Если оставляете нам собаку, передайте ее Павлу Петровичу. Можно это сделать?

– Можно.

– Начинайте!

– Голубок! – позвал Сеня.

Голубок подбежал и остановился, выжидающе глядя на хозяина. Это была овчарка почти темной масти, с острой мордой, с широкой грудью. Сеня взял руку Павла и положил ее на голову собаки. Голубок окостенел, все его могучее тело подобралось, он прижал уши, зарычал.

– Тихо! – приказал Сеня. – Это свой! Голубок не сразу затих.

– Теперь погладьте его сами. Он все понимает… Иди, Голубок!

Собака сделала несколько шагов прочь.

– Стой!

Голубок замер, не повернув головы, в ожидании следующего приказания.

– Назад! Голубок подошел.

– Ляг!.. Хорошо!.. Кроме того, он знает «Жди меня здесь», «Следи», «Подберись тихо», «Возьми», «Повали», «Стереги».

Непослушными руками Сеня защелкнул замок цепи на ошейнике и протянул ее Павлу.

– Возьмите!.. Слушайся, Голубок! – Губы его при этих словах задрожали. – Он будет слушаться. Я уже проделывал такой опыт. Это нужно. Если, например, я буду в армии, на фронте, и меня ранят или убьют, то все-таки Голубок будет служить… Слушайся хозяина, Голубок! – Он опустился возле Голубка на колени, прижал его голову к груди, быстро встал. – Прикажите ему лечь, а я теперь должен уйти, чтобы он меня больше не видел. – И Сеня почти побежал прочь, чтобы никто не видел его слёз.

Игошин пошел за ним.

Голубок рванулся, натянул цепь, как струну.

– Ляг, Голубок! – приказал тронутый этой сценой Павел.

Голубок зарычал, рычание перешло в тихий жалобный визг, и, наконец, с тяжелым вздохом, собака опустилась на землю, глядя в ту сторону, куда ушел ее молодой хозяин.

– Не собака, а клад, – сказал Федосеев. – Голубок не выдаст. Дисциплинирован идеально и очень силен.

Голубок, прислушивавшийся к его словам, вдруг насторожился, поднял голову, чуть слышно особым, не грозным звуком прорычал: он уже начал служить своему временному хозяину.

К ним быстро шла Валентина.

Она издали увидела Павла и возле него незнакомого человека.

Когда Павел познакомил ее с Федосеевым, Валентина смутно припомнила, что так звали секретаря общерудничного партийного бюро, и мысленно поблагодарила Федосеева за то, что он тотчас же ушел.

Все ее внимание было поглощено Павлом, она сразу заметила, что Павел очень подавлен, но что он обрадовался ей.

– Зачем ты оставила маму? – упрекнул он Валентину не совсем искренне.

– Мама приказала навестить тебя. Я пешком пришла. На дороге встретила дядю. Знаешь, он говорит, что приказа о твоем снятии с работы не было. Были только слухи… Я так рада! А ты?

– Да, я знал, что приказ не подписан… А рад ли я? Все будет зависеть…

– Но, Павлуша, ты сам говорил, что тебе трудно было бы оставить шахту, что здесь твое сердце. По видимому, стало ясно, что ты невиновен. Ведь так? И не надо ничем обуславливать, останешься ли ты здесь.

– Почему ты так ставишь вопрос, почему уговариваешь ничем не обуславливать? – Он взял ее руку, спросил, глядя ей в глаза упорно и остро: – Ты догадываешься о чем-то или знаешь?

– Да… догадываюсь, – тихо ответила она. – И это так тяжело…

– Ты считаешь, что это возможно? Я сто раз в минуту решаю по-разному.

– И я тоже, Павлуша. Но все же я думаю, что это невозможно, невозможно, мой дорогой!

– Почему ты так думаешь?

Ее ответа он ждал как приговора, он надеялся, что одним словом она разрушит его опасения, и горько улыбнулся, когда Валентина сказала:

– Если ты хоть немного похож на отца, то это невозможно. Он так не мог поступить! Понимаешь?

– Нет, это ты понимаешь, ты иллюзии создаешь. Могут быть у честных отцов бесчестные дети, могут быть у честных детей бесчестные родители…

– Но ты не имеешь права говорить так о нем, пока все не выяснится окончательно! Я не понимаю, как ты можешь, Павел!

– А отчаяние ты понимаешь? Не то, в конце концов, страшно, что он причинил мне зло. Мои переживания, мои личные неприятности – это мелочь. Не о них речь. Но ведь как много задумано у нас с Самотесовым и Федосеевым! О славе южного куста мечталось, о том, что вслед за Клятой шахтой мы за другие шахтенки-копушки возьмемся, привлечем сюда геологов, прощупаем весь полигон, развернем уралитовую Магнитку. Я землю эту полюбил, а оказывается, он пропитал ее кровью… Жить здесь, зная, что, может быть, мой товарищ-горняк – это сын или племянник тех людей, которых он задавил в шахте, за кем охотился в хитных местах, как за двуногой дичью!..

– Странно, мы говорим об этом, будто все совершенно выяснилось. Но посмотри со стороны: все так шатко, так неверно.

А ты заметила, как он меня берег? – неожиданно спросил Павел.

– Берег?

– Ну да… Судить меня можно, осудить нельзя, – повторил он слова, слышанные от Халузева. – Выживал с шахты, марая мое имя, но, слава богу, под тюрьму не подвел. В Горнозаводск вызвал, чтобы торговлей камешками опозорить, но вне пожара поставить. А он от пожара многого ждал: если бы ветер помог ему – прощай копер, прощай все шахтные постройки! Он своего добивался, не стесняясь средствами. Понимает, значит, как это позорно для советского инженера в маклаки попасть.

– Там, у дяди, ты сказал: «Он не мог этого сделать», – напомнила Валентина.

– Он и старика убил. Это еще страшнее…

– Не верю, не верю, не верю! – Валентина, заткнув уши, трясла головой. – Он не мог, не мог так поступить!

– Как и я хочу не верить, Валя! Послышался усмешливый голос:

– А вы зачем здесь, красавица?

Валентина увидела человека, с которым ехала в одном вагоне из Горнозаводска, и невольно посмотрела на него с мольбой: она вдруг всем сердцем почувствовала, что если и кончится тоска, смятение, измучившие ее и Павла, то лишь благодаря этому человеку, который улыбался ей так дружелюбно.

– «Гадалку» помните? – спросил он. – Все сказанное остается в силе. Напрасно вы тревожитесь, напрасно сюда явились. Вам здесь, Валентина Семеновна, нечего делать, ваше место возле матушки Павла Петровича.

Очень прошу: отправляйтесь домой и маленькую Ленушку прихватите. Ей не с кем будет здесь остаться – Осип тоже с нами двинется. Сам пожелал… Вы, Павел Петрович, со мной в избу пойдете. Самотесов сейчас вернется, доктор приедет – надо поговорить. Кстати, Петюша – крепкий парнишка: решительно отказался посвятить меня в тайны Клятой шахты, пока вы запрета не снимете. Такой конспиратор курносый! Замечательное существо!..

Игошин направился к избе. С какой благодарностью следила Валентина за каждым движением этого спокойного, доброжелательного человека!

– Что он думает о твоих предположениях? Ты поделился с ним, Павел? – спросила она.

– Он несогласен со мной.

– Вот видишь!

– Он не может ошибиться? – усмехнулся Павел.

– Мне кажется, что я очень, очень верила бы этому человеку.

– Почему?

– Не могу даже сказать… Он спокойный, ясный, он знает больше, чем мы… Он все знает!

Уже темнело, когда Павел усадил Валентину и Ленушку в экипажик, в котором только что приехал Самотесов. Ленушка заливалась горькими слезами, протягивая ручонки к Петюше, пришедшему проводить свою подругу.

– Ой, Петенька, родименький! – горевала она. – Ой, не ходи в лог! Ой, не хочу я!.. – и вырывалась из рук Валентины.

– Чего ревешь? – издали успокаивал Ленушку любимец фортуны. – Ты не реви! Сказано – к завтрему вернусь. Ну пропащая, прямо сказать пропащая!

– Не тревожьтесь, Валентина Семеновна, все ладно будет! – сказал Самотесов, прощаясь с Валентиной. – Сеня, садись за кучера. Поезжайте не спеша, лошаденка притомилась. На Клятую шахту заедете, там на машину пересядете.

Павел сел рядом с Валентиной, державшей на коленях девочку; за гранитным бугром, отделившим их от поселка, крепко ее обнял:

– Прощай, Валя!

– Я буду ждать тебя… Все же как хорошо было бы, если бы ты не участвовал в этом походе…

Не ответив, он выпрыгнул из экипажа и направился к поселку. Сеня посвистывал на конька. Прижимая к себе девочку, Валентина все время оборачивалась. Наконец с пригорка в последний раз открылся вид на поселок.

В ранних сумерках темные избы почти потерялись на фоне леса. Как ни напрягала она зрение, все казалось безлюдным. Чего бы она не дала, чтобы еще раз увидеть Павла!

Тени наполнили долину. Они рождались в лесной чаще, тянулись по крутым сбегам, перебрасываясь через речушку, охватывали скалы, а небо на западе становилось светлее и прозрачнее.

После тревог и волнений этого бесконечного дня все в Валентине вдруг затихло. Не хотелось думать о том, что она слышала от Павла, но мысли не отступали.

«Он хочет предать суду человека… нет, преступника, недостойного носить имя человека. Но должен ли это сделать именно он? – Валентина оборвала свою мысль, чувствуя, что готова осудить Павла, и снова возвратилась к ней: – Но он так много пережил, бедный мой…»

Становилось все темнее; краски заката светились спокойно. Сеня, пригорюнившийся на облучке, не торопил лошадь.

«Сейчас они, вероятно, уже отправились в шахту, – подумала она. – Да, отправились в альмариновую шахту, в гроты Хозяйки Медной горы», и печально улыбнулась нахлынувшим вдруг воспоминаниям.

Школьный минералогический кружок в ноябрьские праздничные дни поставил сказку, написанную самими кружковцами. Юные геологи, в том числе Павел и Валентина, через кротовью норку проникли в царство владыки земных богатств Урала Булатовича. На пороге подземного мира их встретили верные стражи, три витязя с алмазными копьями: Хрусталь Хрисанфович в серебряных латах, Аметист Семенович в синих латах и Топаз Тумпазович в золотых латах.

«Куда идете, зачем тревожите Урал-батюшку?» спросили они.

«Идем за счастьем!» неправильно ответил один из смельчаков, и рыцари не подняли копьев, которыми перегородили путь.

«За счастьем для народа!» правильно сказал другой геолог, и рыцари пропустили экспедицию.

Началось опасное путешествие по гротам самоцветным, по гротам железным, по гротам рудяным. Путников преследовали Лихая вода и Лютый огонь, им мешали Жадность и Трусость, но в трудном пути робкие становились храбрецами, а души жадных очищались в светлом и благородном огне самоотверженности. Вот почему их полюбила строгая и властная Хозяйка Медной горы, с ними подружилась озорная и проказливая Золотинка-Самородинка и уговорила своего отца грозного Урала Булатовича не казнить смельчаков. Воля юных поисковиков победила препятствия, и они достигли волшебной пещеры, где глубоким сном спал богатырь Боксит Алюминиевич. Богатырь проснулся, разбуженный шумом молодых голосов, и пошел за своими освободителями туда, где советский народ строил новый мир…

– Ой, родненький, и куда ж ты ушел! – захныкала Ленушка, помолчала и сердито спросила: – И леденчиков у тебя, тетя, боле нет?.. – Потом она затихла и стала тереть глаза кулачками.

– Спать хочешь, маленькая?

– Не… не хочу, – ответила девочка. – Ой, Петюшенька родименький, и куда ж ты подевался!..

Валентина крепче прижала к себе Ленушку.

Глава седьмая1

Было решено, что Петюша поведет основную партию тем самым путем, которым вернулся в Конскую Голову, ничего не выгадывая. Это было правильно. От дальних камней до поселка он пробирался очень долго и запомнил каждый шаг, каждая отметинка врезалась в память. Даже сумерки, а затем и ночная темень не смогли бы сбить его с дороги. Впрочем, он и в темноте видел, как кошка.

Первая, основная партия двигалась впереди, вторая – немного отступя от нее. В том месте, где тропа Клятого лога круто сворачивала на юг и откуда несколько дней назад Петюша начал путешествие к «двум братьям», первая партия не надолго остановилась и дождалась второй партии, которую вел Никита Федорович.

Попрощались. Игошин кратко напомнил Самотесову план действий:

– Доберетесь до ходка – один выстрел. Не доберетесь до двенадцати – два выстрела. Столкнетесь с кем-нибудь – три выстрела. Как думаете, товарищ Пантелеев, не заблудитесь в болотах этих, не потеряетесь?

– Не сомневайтесь, – прогудело из темноты. – По звездам напрямик выйдем, а болота на миру не страх.

– Не пускать в ход оружие до последней крайности, брать живьем.

– Понятно, – ответил Самотесов.

– Запомните, товарищ Федосеев: именно здесь, на дороге, нужно будет, примерно к двенадцати часам, поставить сильный пикет… Значит, поторопитесь. Второй пикет поставьте у того места, где Голубок подошел по следу к болоту. О других пикетах мы с вами говорили.

– Все будет сделано.

– Прощайте!

– Всего хорошего! – сказал Федосеев. – Прощайте, Павел Петрович!.. Все же считаю неправильным, товарищ Игошин, что вы меня в тылу оставляете.

– Ничего, вам ночью может достаться горячо, товарищ секретарь партийного бюро, – успокоил его Игошин. – Кажется, все? Разошлись!

В темноте на Павла надвинулась большая тень.

– Прощай, товарищ начальник! – прогудел Пантелеев. – Прости, коли что… Вишь, как дело повернулось. Сказывают, целое гнездо волчье в Баженовке обнаружилось. Ничего, никуда не денутся!

– Прощайте, Егор Трофимович…

Первая партия двинулась дальше в темноту.

Игошин и Павел с Голубком открывали шествие, за ними Осип нес Петюшу. Через каждые полкилометра его сменял один из тех молодых и молчаливых людей, которые явились в Конскую Голову к вечеру и называли Игошина только товарищем майором. Колонну замыкали Максим Максимилианович и второй человек Игошина.

– Правильно идем, Петюша? – время от времени опрашивал майор. – Смотри лучше, сбиваться нельзя!

– Не, ничего, – спокойно отвечал маленький проводник. – Здесь все прямо. Здесь нехитро.

– Молодец… Доктор, дайте ему еще колбасы.

– Ешь не спеша, – говорил Максим Максимилианович, протягивая Петюше еще кружок колбасы с тонким ломтиком хлеба.

Снова возвращалась тишина ночного леса, глухого и влажного. Мощно дышала зеленая громада. Он жил, рос, умирал в одно и то же время, этот почти девственный лес. Неподалеку грохнуло, прошумело, грохот рассыпался бесчисленными убегающими отголосками.

– Лесина большая пала, – тихо объяснил Петюша.

– Умерло дерево, – откликнулся Абасин.

– От старости, знать, – добавил Осип. Еще полчаса прошли в полном молчании.

– Голубок тянет, – сказал Павел.

Овчарка чуть слышно прорычала. В ту же минуту из темноты окликнули:

– Кто идет? Стой!

– Люди идут, – ответил Игошин. – Вы, Колясников?

– Так точно, товарищ майор.

– Успели обернуться? Хорошо!

В этом пикете было четверо. Пока Игошин и Колясников беседовали шепотом, один из баженовского пикета вполголоса весело проговорил:

– Васька, да ведь это Голубок!

– Миша! – узнал Павел. – Тоже участвуете?

– Товарищ начальник! – поразился Миша. – Честное мое – вы! А мы вас утром в Баженовке видели и второй раз под обстрел взяли.

– Что болтать! – прикрикнул Василий, подошел к Павлу вплотную, будто не поверил его голосу; сдерживая радость, проговорил: – Здравствуйте, товарищ начальник! Вот хорошо!

– Вы меня видели? Когда и где?

– Возле каменоломни… Не вас, ясное дело, а одетого, как вы…

– В лицо видели?

– Да нет, товарищ начальник, издали пришлось, – сказал Миша. – По одеже – вы, а лицо не разглядели. Но обличьем на вас шибко похож. Удрал он от Васьки…

– А ростом?

– Не разобрать было на бегу. Но тот старше вас. – Василий быстро добавил шепотом: – Павел Петрович, мы волчий выводок нащупали. Троих! Там есть и тот, которого Мишка подстрелил. Тот, значит, тоже на вас обличьем был похож. Все они, гады, в каменоломне таились, в местпроме будто служили.

Рассказ Василия был прерван Игошиным. Он скомандовал продолжать движение, повел партию вместе с пикетом Колясникова, а немного спустя, когда Петюша сообщил: «Тут с тропки свернуть надо», Игошин отдал последние распоряжения. Пикет Колясникова остался на тропинке. Из этого пикета Игошин взял Михаила Первухина и присоединил к своей партии. Братья расстались, молча пожав друг другу руку.