Текст книги "Зелен камень"
Автор книги: Иосиф Ликстанов
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
Этот день для работника прокуратуры Кудельного Ивана Григорьевича Параева оказался беспокойным с самого утра, но на его гладком лице было написано, что он в своей стихии, что эти беспокойства по нем. Он пожал руку Сергею Ефремовичу с таинственным и несколько торжественным видом. Разговор начался без предисловий, как между людьми, которые понимают друг друга с полуслова и не намерены терять время.
– Поездка на шахту не совсем удалась, товарищ майор, – доложил молодой человек. – Самотесова я не застал…
– Знаю, вы разминулись. Самотесов приезжал в Новокаменск.
– Но все же я выяснил интересующий вас вопрос.
– Вот это хорошо!
– Превышение плана углубки шахтного ствола объясняется тем, что вслед за верхним завалом только что обнаружен порядочный участок нетронутого ствола, нуждающийся лишь в незначительном ремонте. Это неожиданный выигрыш. Дальше снова идет завал.
– Этому Самотесову и Расковалову бабушка ворожит, не иначе!
– И не одна, а несколько.
– Знаю, знаю, Иван Григорьевич, в чей огород метите! – усмехнулся майор. – Но вы учтите, что для Расковалова это очень кстати. На случай решительного разговора это солидный козырь. А? Несмотря, дескать, на все помехи, шахта все же опережает график восстановительных работ. А интересно, что получилось бы с хваленым графиком пятой шахты, если бы не этот неожиданный выигрыш?
– Если вычесть неожиданно выигранные метры, то шахта точно улеглась бы в график.
– А ведь график жесткий?
– Да, крепкий, как говорят в тресте.
– И принят он был по настоянию Расковалова, когда коллектив шахты присоединился к обязательствам уральцев товарищу Сталину.
– Да… Но кто знает, что было в запасе у гражданина Расковалова помимо коробки спичек и пилочки, что еще он собирался выставить… в дополнение к графику!
– Да, да! – задумчиво и серьезно согласился с ним майор. – Кто его знает, чужая душа – потемки.
– Время от времени освещаемая пожарами. Тут уж Игошин рассмеялся.
– Как вы ловко умеете словцо подцепить! – сказал он. – Но сознайтесь, что козыри у Расковалова все же есть… Коробочка спичек и пилочка – это пока только предположение, требующее подтверждений, а график, а самоотверженная работа, а риск жизнью ради двух рабочих, застигнутых плывунами, – это факт.
– Однако моя поездка дала еще один результат, хотя и не поразительный, но очень интересный: подтверждение факта, что вызов в Горнозаводск организован самим Расковаловым и никем другим.
– Вот это замечательно! – воскликнул майор.
Из своего портфеля молодой человек вынул несколько чистых листков желтоватой глянцевой бумаги, линованной в клеточку, и положил их перед майором.
– Узнаете? – спросил он.
Вместо ответа Сергей Ефремович достал из ящика письменного стола подлинник телеграммы и положил его рядом с чистыми листками.
– На такой же бумаге написано! – удивился он. – Где взяли?
– Из блокнота Расковалова. У меня ведь зрительная память исключительная. Я вчера с одного взгляда запомнил, на какой бумаге написана телеграмма, которую вы мне показали. Как только я зашел в землянку, тотчас же заинтересовался этим блокнотом – он на рабочем столе Расковалова лежал – и взял образец бумаги.
– Умно, умно! – одобрил майор, глядя на своего собеседника чуть ли не с восхищением; затем он справился с таинственным видом: – И никто не видел, как вы в землянке распоряжались?
– Кто же мог увидеть! Я в землянку вошел, как только на шахту приехал, а Корелюк, хозяйственник, только через пять минут явился.
– Самотесов землянку не запирает?! Беспечный какой!
– Вероятно, рассчитывает, что от копра видно, кто идет в землянку. Впрочем, документы он держит в железном ящике.
– Так-так…
– Вообще же должен сказать, что с бдительностью на шахте все еще неблагополучно. Я вам говорил, как Самотесов отнесся к словам вахтеров о появлениях Расковалова, предшествовавших авариям. Он даже поговорку пустил, что все обвинения держатся на «обличье фигуры».
– Так-так! – повторил Сергей Ефремович. – Все ясно, все ясно. Насчет телеграммы, говорю, все ясно.
– Абсолютно, товарищ майор.
– Один только вопрос: никто не заметил, как вы блокнот пощипали?
– Нет, это будет незаметно, – улыбнулся молодой человек. – Блокнот, по-видимому, только что начат. От предыдущего блокнота осталась лишь корочка.
– Очень, очень интересно, спасибо вам! Но работа, действительно, по-наглому грубая! – возмутился Сергей Ефремович. – Бумагу из своего блокнота взял и блокнот на столе оставил. Камешки через третьи руки артистам продавал и зачем-то до их сведения довел, что продавцом является инженер из Новокаменска. За детей нас считает, глупенькие решения подсказывает. Каков гусь!
– Я уже докладывал вам, в чем смысл этой слишком явной кустарщины, – многозначительно напомнил молодой человек.
– Вы насчет алиби через относительно малозначащий проступок?
– В криминалистике такие факты известны.
– Так ведь то в криминалистике! А он своим умом дошел, умышленно себя торговлишкой подпольной замарал, чтобы обвинение в поджоге отвести. Ездил, мол, на камешках подработать, и только! Душонка низкая! А говорят – гордый, говорят – с большим чувством собственного достоинства. Нет, пора, пора с ним беседу напрямки повести! Пора!
– Несомненно… В единоборстве репутации Расковалова с компрометирующими фактами победа склоняется на сторону фактов. Еще один-два штриха, и картина сложится окончательно. И, может быть, заключительные штрихи даст нам прямое следствие, прямой разговор с Расковаловым.
– Да, пора, пора! – проговорил Игошин со вздохом. – Все совершенно ясно. Потом я вам объясню, в чем настоящая ясность заключается. Нового вклада в криминалистику не обещаю, но интересное сообщу… Я вам телеграмму эту злосчастную показывал… Ничего не заметили? Вы старую русскую орфографию знаете?.. Нет! Ну, ясно, в школе ведь по новой учились. Но это между прочим… Кстати, анонимочки насчет отца Расковалова при вас? Вы мне эти писания «осведомленного» и прочих оставьте. Люблю интересное чтение!
Получив пачку писем, он ласково выпроводил гостя, закрыл за ним дверь, повернул ключ в замке, с облегчением вздохнул и приступил к изучению анонимок и сличению их с другими бумажками, полученными сегодня.
Проходя по главной улице Новокаменска, молодой человек неожиданно столкнулся с Валентиной Семеновной, которая как раз в эту минуту вышла из больничного здания в сопровождении пожилого коренастого человека. Оба они были озабочены и спешили. Молодой человек почтительно поклонился Валентине Семеновне и в ответ получил едва заметный кивок.
– Ты, оказывается, с Параевым знакома, – сказал Максим Максимилианович. – Я его в лицо знаю и слышал о нем. Говорят, сильный работник.
– Тем печальнее… – начала Валентина и замолчала.
– Что?
– Мы однажды беседовали с ним. И мне показалось, что он очень, очень предубежден против Павла.
– Ты на себя страхи напускаешь.
Абасин взял ее под руку и ласково назвал дурочкой.
– Я верю, дядя, тому, что вы говорили о человеке, с которым я встретилась в поезде. Но увидела Параева, и на душе снова стало так тяжело…
Впервые в жизни уступило, ослабело сердце Марии Александровны. После того как Валентина, напуганная ее припадком, вызвала Абасина и доктор оказал Марии Александровне помощь, в доме установилась тишина.
Мария Александровна не хотела никого видеть, не хотела ни о чем думать и все же думала, думала… Добрый, душевный Максим Максимилианович – ну зачем, зачем он ее утешал, зачем намекал на влиятельного человека, который не даст Павлушу в обиду! Кто может обидеть Павлушу? Чем он заслужил обиду? Разве можно поверить, разве можно хоть на минуту поверить, что Павел Расковалов способен покривить душой! Камни? Но зачем же, для чего он стал бы торговать камнями, он, так мало ценивший все материальные блага, деньги? О ком думал Павел, когда воскликнул: «Он не мог этого сделать!» Кто «он»? Неужели «альмариновый узел» существует и находится именно на Клятой шахте, неужели Петр был владельцем шахты? Как это ужасно сошлось! О ком думал Павел, когда они шли из Конской Головы? Почему таким странным было его лицо, когда он расспрашивал о Петре Павловиче?
Ей хотелось крикнуть: «Что все это значит, что грозит Павлу?»
Когда Валентина, проводив доктора, вернулась в комнату, ей показалось, что Мария Александровна снова близка к припадку.
– Как вы себя чувствуете?
– Что это они говорят о Павле? Как они могут!
– Ничего, ничего, – шепнула Валентина, обняв Марию Александровну.
– К чему все это идет, что грозит Павлуше?
– Не знаю… Дядя говорит, что один человек велел передать вам, чтобы вы не волновались.
– Да, доктор говорил это мне… Он утешает, он от своего доброго сердца ищет утешения.
– Нет, это не его слова. Я случайно познакомилась с одним человеком в поезде, и он мне пообещал, что все будет хорошо, а теперь повторил это… Хороший, удивительный человек!
– А Георгий Модестович! – воскликнула Мария Александровна. – Как он мог такое сказать про Павла! Постыдился бы! Ты можешь поверить, что Павел способен торговать камнями, да еще из-под полы! Боже мой!
Валентина стала возле нее на колени, взяла ее руки в свои.
– Мама, позвольте мне уйти…
– Куда, голубчик?
– К нему… Я хочу быть рядом с ним…
– Иди, иди к нему и не покидай! – горячо подхватила Мария Александровна. – Не оставляй его! Кто написал телеграмму? Кто стоит против Павлуши?.. Нет, быть не может! Иди, иди, девочка моя, доченька моя!..
За окнами сверкал знойный день. Безволие овладело Марией Александровной. Бесконечно уставшая, она все же не могла забыться, заснуть. Сквозь полузакрытые веки увидела Георгия Модестовича: он осторожно вошел в комнату, задержался у стола, затем вышел на цыпочках и прикрыл за собою дверь.
«Павел у него на глазах вырос, он Павла с самого детства знает, и язык повернулся такое сказать, так оскорбить!» подумала она с печальной улыбкой.
Порыв ветра подхватил занавеску и перебросил через шнур. Солнечный луч упал на стол и разбрызгался огненно-красными искрами. Она приподнялась, не веря себе. На столе в солнечном луче пылала рубиновая звезда.
Мария Александровна положила звезду на ладонь.
Что означал этот поступок старика – отказ от обвинения, признание своей ошибки? Мария Александровна смотрела на звезду не отрываясь, думая все о том же: ее сын не виновен, мрак должен рассеяться.
Глава шестаяПридержав конька, приподнявшись, Никита Федорович указал рукой на черную точку, которая как раз в этот миг готова была скрыться за гранитным бугром.
– Тихон навстречу… Что такое? Почему нас в Конской Голове не ждет?
– Подгони, Никита Федорович, – поторопил Павел, охваченный тревогой.
С пригорка, низко нагнувшись к рулю, навстречу им уже катил велосипедист на блестящей, никелированной машине. Приблизившись, Федосеев резко затормозил, соскочил с велосипеда. Он был бледен и так странно спокоен, что Самотесов и Павел не решились начать расспросы.
– Роман убит, – тихо сказал Федосеев. – Поезжайте в поселок, а я на шахту… Там возьму машину – и в Новокаменск. Приеду с моим шурином: у него хорошая овчарка.
– Роман убит? – оторопело переспросил Самотесов. – Что ты, Тихон!
– Мы с девочкой застали его еще теплым. Он в своей избе на полу лежит с проломленной головой. Езжайте в Конскую Голову. Девочка почти одна. Там, в другой избе, ее отец пьяный отсыпается. Только что пришел. – Он обернулся к Павлу, который смотрел на него с жадным, мучительным нетерпением. – Все так, как вы вчера говорили. Бандит или бандиты закрывают путь к «альмариновому узлу». Ведь Роман, как вы мне говорили, работал на шахте, он, вероятно, знал дорогу. Не входите в избу, пока я не приеду с работниками милиции.
– Заверните в дом приезжих треста, Тихон Федотович, – встрепенулся Павел. – Там остановился Игошин…
– Майор Игошин! Хорошо, что он здесь! – обрадовался Федосеев. – Непременно поставлю его в известность! Ждите меня с овчаркой! – И он вскочил на машину.
Теперь Никита Федорович не гнал лошадь; искоса посмотрел на Павла и посвистел сквозь зубы. Их недавний разговор о человеке, которого не стерпит земля, припомнился Павлу; он почувствовал приступ духоты, выпрыгнул из экипажа, пошел рядом, засунув руки в карманы.
– Теперь видишь, какие могут быть люди? – спросил он. – Старика, полумертвого!..
– Я фашистов насмотрелся… Разведчиком ведь одно время был, далеко за фронт хаживал. Но знаешь, Павел Петрович, что я тебе скажу: не сделает так русский человек, не поднимет руку на старика, а тем более на хворого. Фашист так сделает, а русский человек – не верю!..
– Да разве он русский человек, разве он русский! – крикнул Павел, зашагал быстрее, остановился, дождался, пока экипажик поравнялся с ним, и снова занял место рядом с Никитой Федоровичем. – Последняя надежда рухнула: Роман погиб, и, значит, вход в Клятую шахту закрыт, – сказал он. – Не удивлюсь, если выяснится, что Петюшу подстерегли и убили. Ленушка мне рассказала, что неизвестный ей дядя навестил Романа как раз до того, как старик с Петюшей ушел в лог, а потом вернулся один. «Тот», может быть, решил на всякий случай убрать и старика… Теперь «он», вероятно, делает с шахтой что ему угодно. И хорошо еще, если «он» только «альмариновый узел» разбирает, а если «он» калечит шахту…
– Один не искалечит…
– Но, вернее всего, у «него» есть помощники. Тот же Халузев.
– Постой, попадутся! – судорожно сжал в руках вожжи Самотесов. – Ах, выродки!..
Вдали уже виднелись избы Конской Головы. Навстречу экипажику из-за гранитного бугра выбежала Ленушка и остановилась посреди дороги.
– Ну-ка, забирайся сюда! – подозвал ее Самотесов, наклонился, поднял девочку, посадил себе на колени и выслушал сбивчивый рассказ сквозь слезы о происшествии в Конской Голове и о том, что дядя Федосеев велел в избу деда Романа никого, кроме милиции, не пускать.
– Знаем, знаем… В избу не пойдем, ничего не тронем… Да не плачь!.. А Осип спит?
– Спит он… Пришел шибко хмельной. До вечера спать будет.
Тихо и безлюдно было в поселке. Лес за речушкой, уходивший в гору, как бы подчеркивал своим молчанием тишину брошенной хитной столицы. Невольно понизив голос, Никита Федорович предложил Павлу пройти в его избу и закусить, так как с утра у него ничего не было во рту.
– Я на воздухе побуду, – отказался Павел. – А ты иди хозяйничай.
Проводив взглядом Никиту Федоровича и Ленушку, он повалился на песок возле гранитного валуна и закрыл глаза.
«Все сошлось и прояснилось, а в то же время все будто в стену уперлось, – думал он. – Хода дальше нет. Скорее бы Игошина увидеть. Без собаки в лес нельзя – подстрелят, как зайца, из-за любой сосны».
Впору было грызть руки, так терзало его ощущение бессилия; он готов был землю пробуравить по кротовьи, чтобы добраться до Клятой шахты, штреки которой проходили, может быть, под его ногой и были тан недоступны.
– Не могу я тут сидеть! – сказал он, когда Никита Федорович появился возле него и протянул бутерброд. – Надо скорее все двинуть! Надо в Новокаменск!
– Зря! – решительно возразил Самотесов. – Прежде всего съешь-ка это, непременно съешь, а то ослабеешь совсем. Тихон быстро управится, не успеешь оглянуться. Шурин ему собаку даст – в лес пойдем. Потерпи!
– Не могу! – Павел вскочил на ноги. – Ты здесь останься, а я лошадь выпрягу, верхом поскачу. Я без седла умею… Сидеть сложа руки хуже смерти!
В эту минуту и случилось то удивительное, что так резко изменило обстановку.
Это был свист – мальчишеский свист в два пальца, который легко одолевает пространство, который, кажется, сквозь землю и стены пройдет, вырвется на простор и непременно достигнет цели.
Конечно, этот сигнал предназначался для Ленушки, и она вдруг появилась на пороге избы с недоеденным куском хлеба в руке, точно на крыльях в один миг перенеслась к жердочкам, переброшенным через речушку, и замелькала в высоких травах приречной полянки, оглашая воздух ответным звенящим криком:
– Петю-у-у!.. Петю-у-у!..
– Это он! Это Петюша вернулся! – крикнул Павел и бросился вслед за Ленушкой.
К лесной опушке он подоспел, когда Ленушка уже завладела своим потерянным и неожиданно обретенным другом. Как она вцепилась в него, как бесцеремонно тормошила, запихивая в его рот остатки хлеба, как нежно гладила его лицо! Петюша, совершенно обессилевший, полулежал, закрыв глаза, и не то улыбался, не то морщился, слушая лепет Ленушки. Трудно было узнать в нем того, кто несколько дней назад был здоровым, крепким мальчуганом. Лицо, обтянутое грязной кожей, стало почти неузнаваемым.
– Петюша! Здравствуй, Петюша! – И Павел наклонился к нему.
Мальчик открыл глаза, увидел Павла и побледнел, насколько еще мог побледнеть, в каждой черте его личика отразились недоумение и страх; он весь подался назад, подняв руки на уровень лица, будто защищаясь.
– Что ты, родименький, что ты? – лепетала Ленушка, почувствовав неладное.
Подошел Никита Федорович, радостно поздоровался с Петюшей, но тот смотрел только на Павла, точно сравнивал его с кем-то, хотел отделить от кого-то.
– Ты боишься меня? – сказал Павел. – За кого ты меня принимаешь? Тебе кажется, что ты меня видел? Где?
– Будто в шахте… в штреке…
– «Он»… был похож на меня?
– Ага…
– Ты его лицо видел?
– Нет… Плохо видать было…
– Уверяю тебя, что это был не я… Значит, ты все же нашел продушной ходок!
Сунув руку в карман, немного успокоившийся, Петюша вынул узелок и протянул Павлу; тот развернул тряпицу, высыпал на ладонь несколько яркозеленых кристаллов, пересыпал их в ладонь Никиты Федоровича:
– Посмотри, какая красота!
Шумный вздох, почти стон раздался за его спиной. Безобразно распухший, еще не проспавшийся Осип смотрел на прекрасные кристаллы как завороженный.
– Петюша, родненький, свое береги! – прохрипел он.
– Вон! – рявкнул Самотесов.
Галечник отшатнулся, сделал шаг назад, но не ушел.
– Молодец, Петюша, выполнил договор! – сказал Павел, обнимая мальчика. – С тебя отчет полагается. Можешь говорить?
Самотесов поставил Петюшу на ноги; тот пошатнулся и с извиняющейся улыбкой вновь опустился на землю. Павел подхватил его и понес к поселку. Ленушка побежала рядом, держась за свисавшую руку мальчика.
У порога избы Никита Федорович остановился:
– Ты, Павел Петрович, с мальцом побеседуй, а я здесь подежурю на всякий случай. Ну и гиблое ж место!..
Дверь за Павлом и Петюшей закрылась.
Самотесов поморщился, когда к нему подошел Осип. Теперь галечник был оживлен и обеспокоен, его глаза шныряли воровато.
– Нехорошо так делать, хозяин, – начал он развязно. – Не вами поднято, не вам и владеть.
– Уйди ты ради бога! – отмахнулся Самотесов.
– Обрадовались, что мальчонка сдуру это… отдал! Никита Федорович побагровел.
– Уйди! – повторил он с отвращением. – Того не соображаешь, что камень в государственной шахте поднят, государству и принадлежит. А хоть бы и не там! Петюша поднял, ты ни при чем!
– На одно робим… Компаньоны мы…
– То-то и бросил ты компаньона одного. Да ты понимаешь, что за это полагается?
– А что? – дерзко ответил Осип, избегая его взгляда. – Все равно продушной ходок-то он нашел. Награда за это полагается. Вот и все!
– А вот я в газете опубликую, как ты договор с шахтой выполнял. Тебе после этого в Новокаменске жизни не будет, каждый вслед плюнет… Эх ты, друг-товарищ! Постыдился бы на глаза лезть, а не то что разговор вести. Отец в избе убитый лежит, а он… Человек ты или кто?
Осип, как стоял перед ннм в вызывающей позе, руки в бока, так и оцепенел. Затем лицо его дрогнуло, стало осмысленным и жалким; и тут только Самотесов сообразил, что от него первого Осип услышал о смерти Романа.
– Кто убил-то? – спросил Осип упавшим голосом.
– Неизвестно… Ты в избу не ходи. Власти скоро приедут. Пойди умойся, а то на человека не похож.
Тихо в поселке. Все застыло, омертвело. Впору было подумать, что никогда не проснется, не оживет это мертвое царство. Вдруг весело заржал конек, привязанный у крайней избы, и ему ответило ржанье издали. Никита Федорович чуть не закричал от радости: на дороге показался знакомый больничный экипаж с двумя пассажирами; почти одновременно послышалось пыхтение мотоциклета.
Первым, кого увидел Павел, выйдя на крылечко избы, был немолодой полный человек. Прогуливаясь по берегу речушки, он беседовал с Никитой Федоровичем, но, услышав скрип двери, обернулся, отделился от Самотесова, направился к Павлу. Шел он, немного переваливаясь с ноги на ногу, темные, широко расставленные глаза едва заметно улыбались. Внешне этот человек в просторной толстовке, с плащом, переброшенным через руку, был ничем не примечателен, но когда он подошел вплотную, его лицо посерьезнело, он стал как бы стройнее и значительнее.
Не сомневаясь ни секунды, Павел поздоровался с ним:
– Здравствуйте, товарищ Игошин!
– Так точно! – ответил тот. – Здравствуйте, Павел Петрович! Долго вы, однако, беседовали с этим мальчонкой. Рад вас видеть.
– Поверьте, что я тоже…
– Не сомневаюсь… Вы ведь в Горнозаводске должны были почувствовать, что я к вам отношусь несколько по-особому. Поговорим?
– Я готов. Но нужно, чтобы занялись мальчуганом. Он очень слаб, истощен. Его нужно накормить.
– Это устроим. Погодите немного. Доктор Абасин в избе у этого Романа с работниками милиции…
Он вошел в избу и через несколько минут вернулся с Абасиным. Подошел Никита Федорович, обхватил Павла за плечи.
– Ну, товарищ начальник, дело к концу! – шепнул он на ухо. – Тихон и его шурин с Голубком в лес ушли. Вот ждем…
– Как мама, Валя? – спросил Павел у Максима Максимилиановича.
– Все благополучно, не тревожьтесь. – Он вздохнул: – Ах, Роман, Роман! Вы подумайте, какой конец… Изуверство, ужас!.. Ну-с, так где же мой любимец фортуны? Займемся живым, Никита Федорович!
Взяв Павла под руку, Игошин провел его к берегу речушки, сел на валун, усадил Павла рядом с собой, достал порттабак, свернул папироску, щелкнул зажигалкой-пистолетиком и с наслаждением затянулся.
– В спешке курить не могу, а спокойных минут мне отпускается маловато, – пояснил он; похлопал Павла по колену и вполголоса серьезно проговорил: – Несогласен я с вами, Павел Петрович.
– В чем?
– В одной вашей мысли. – Он тут же перехватил вопрос, который готов был вырваться у Павла: – Но это потом… А сейчас, чтобы не терять времени, давайте условимся о порядке разговора. – Он усмехнулся. – В данном случае предпочитаю такой порядок, когда я буду только спрашивать, а вы только отвечать, поскольку найдете нужным, не удивляясь ни характеру вопросов, ни объему моего любопытства. Но имейте в виду: неволить себя не нужно. Умолчание буду расценивать как нежелание отвечать. И прошу учесть, что это не допрос, не расследование, а просто разговор большого значения и для вас лично и для общего дела. Принимаете это?
Павел кивнул головой.
– Так вот… Начнем с основного пункта: при каких обстоятельствах вы предъявили завещание, с которым я недавно ознакомился, при каких обстоятельствах получили завещанное – я не спрашиваю, в чем оно заключалось, – не заметили ли странностей в поведении Халузева, а дальше уж по ходу беседы… – Он призадумался, дополнил: – Самотесов и Федосеев сказали мне, что вчера вы им многое открыли и с вашим предположением познакомили. Я не стал их расспрашивать. В беседе со мною, надеюсь, вы будете обстоятельнее. Подробностей, которые вам кажутся важными, не бойтесь…
В это время Максим Максимилианович, Никита Федорович и Ленушка занимались Петюшей.
Доктор нашел общее состояние здоровья Петюши удовлетворительным, если не считать истощения и утомления.
Мальчика умыли, переодели в белье Павла, в котором он совершенно утонул, и закутали в его старенький пиджак. Он получил хлеба с колбасой на один зубок, но из гордости не попросил больше и все облизывал губы.
Чувствуя себя в центре внимания, Петюша, сидя на лавке, солидно и вдумчиво отвечал на вопросы доктора.
Чудесной, сказочной была повесть Петюши для слушателей.
По словам Петюши выходило, что он просто-напросто завалился в «дудку», как он назвал вертикальную выработку.
– Как же это ты так неосторожно! – испугался Абасин, а Никита Федорович только крякнул и недоверчиво погладил бородку.
– Я на краешек сдуру стал, а она и завалилась, – сдержанно пояснил Петюша.
Свою подземную темницу он описал довольно подробно, но забыл упомянуть о страшной «печи».
– Как же ты выбрался? – нетерпеливо допытывался Максим Максимилианович.
Об этом Петюша рассказал тоже как-то глухо, будто обходил сторонкой. Он якобы выбрался сквозь щель, проходившую сбоку завала, и то ползком, то придерживаясь за борт выработки, наудачу двинулся вперед. Штрек остался позади, началась какая-то очень большая выработка; он встретил ручей, бежавший под землей, напился, совсем ожил, пошел вдоль ручья, очутился в такой большой выработке, что свет свечи не достигал кровли. Потом пробрался в другую выработку; ее стены блестели, белые столбы свисали сверху и росли из земли. Вели его стрелы, выбитые на камне.
– Да ведь это не выработки, это пещеры! – обрадовался Максим Максимилианович. – Значит, Клятая шахта с пещерной частью Клятого лога соединяется. Куда ты вышел?
– А в камни…
– Близко к Баженовке?
– Не так близко. Там камни, потом болото. А дальше, должно, каменоломня гилевская…
– А скажи, пожалуйста…
Подлинный краевед, Максим Максимилианович был в состоянии замучить своего пациента вопросами; что касается Никиты Федоровича, то он слушал молча, понимая, что после разговора с Павлом Петровичем маленький исследователь о многом умалчивает, все время мысленно сообразуется с его запретами, и думал о Петюше:
«Хитер, умен, а пуще того честен. Видать, от Осипа не набрался».
Кончилась беседа Павла с Сергеем Ефремовичем.
Майор взял из его рук золотые часы, осмотрел их, осмотрел хрустальную печатку и задумался.
– Они были найдены Петюшей возле «печи». Вероятно, часы потеряны в драке или при переноске трупов в «печь», – пояснил Павел.
– А как высоко расположен вход в «печь» над горизонтом выработки, Петюша говорил?
– Довольно высоко… Но он очень сильный человек. Я сужу по тому, что дверь не уступила мне сразу… Кроме того, у него, вероятно, были сообщники.
– Вы составили определенное и как будто обоснованное предположение, – признал Игошин. – Но все это до полной проверки останется только предположением.
– Вы все еще считаете, что я ошибаюсь?
– Не могу сказать ни да ни нет, – неохотно проговорил Игошин. – Но если чувству верить – а я иногда своему чувству верю, – то, сопоставляя все это: убийство старика, грязное дело с камнями, гнусные анонимки, то тысячу раз нет!
– Значит, вы возьмете меня в шахту? Игошин не ответил.
– Если вы ставите под сомнение мои предположения, то я не понимаю, почему бы вы могли отказать мне в этой просьбе. Я буду полезен, уверяю вас!
– Не по душе мне это, – недовольно проговорил Игошин и встал.
– Я хочу скорее узнать, прав ли я или, к счастью, неправ, хотя и не верю в то, что могу ошибиться… Тут уж каждая минута ожидания – пытка невыносимая, Сергей Ефремович! Ведь решается не пустяк, а многое решается. Решается вопрос, как я буду в глаза людям смотреть, какую память об отце нести. Поймите меня!
– Глупостей не наделаете?
– Клянусь, что буду выполнять каждую букву любого вашего приказа!
– При всех обстоятельствах каждого из «этих» нужно взять живым…
– Вы понимаете, что я только так и смогу поступить…
– Да, это я понимаю, – тихо произнес Игошин, вглядываясь в измученное лицо Павла. – Но вот что… Вы готовы броситься в шахту с голыми руками, а нужны осветительные средства, оружие, нужны люди, и немало людей. В таких делах надо спешить осторожно. Вы в шахту рветесь, вам хочется скорее распутать узел. Понимаю вас… Но имейте в виду, Павел Петрович: если вы хотите, чтобы я вас взял с собой, прежде всего приведите себя в порядок. Надо поесть, отдохнуть. На вас лица нет. А дело может получиться трудным…
Павел был близок к тому, чтобы возмутиться, запротестовать; не понимал он и не мог понять, как можно быть спокойным, когда враг разрушает шахту, когда… И в то же время чувствовалось, что этот внешне неторопливый человек знает цену каждой минуты, знает, к чему идет, и знает лучший путь.
