Текст книги "Малышок"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава шестая

ГДЕ СТАНКИ?

Еще не проснувшись по-настоящему, посапывая и хмурясь, Костя одевался, а Миша делал последние наставления:

– Ботинки в белье положи; не растеряй. Ботинки отдай в ремонт. Вот кожа на подметки, возьми – она мне ни к чему. Как ты зарплату тратишь? На конфетки, наверное… Проси хозяйку молоко для тебя покупать, слышишь? Ножичек мой дарю тебе на память. И лыжи захвати. А теперь слушай: вот письмо. – И он протянул небольшой пакет, на котором было написано: «Тов. директору». – Это письмо от начальника филиала. Если все же решишь к нам перебраться, отдай письмо директору. Вчера я по телефону говорил о тебе с парторгом Цека Сергеем Степановичем Тагильцевым. Он обещал поддержать просьбу филиала… Все!…

Они позавтракали, вышли из дому и двинулись по узкой, извилистой тропинке среди молчаливых сосен. Много, очень много мог бы сказать Миша на прощание Косте – что привык к нему, что он заменил бы Косте старшего брата, – но он промолчал, так как чувствовал, что его друг и без того тяжело переживает грустную минуту.

У железнодорожной площадки филиала стояло несколько вагонов и шумно дышал паровоз, окутанный облаком плотного пара. Из одного вагона доносились голоса.

– Этот порожняк пойдет на завод за деталями. Ваши уже в вагоне, – сказал Миша, повернул Костю лицом к свету и обнял. – Прощай, друг! Если надумаешь к нам, я буду рад. А решишь остаться на заводе, работай, как на филиале работал! Всего!

Наклонившись, Миша быстро поцеловал его в щеку и заглянул в приоткрытую дверь вагона.

– Заводские, принимайте своего Малышка! – крикнул он. – Жаль отдавать, да ничего не поделаешь!

– Малышок, Малышок явился! – откликнулась Зиночка. В вагоне, тускло освещенном фонарем «летучая мышь», на

пустых ящиках сидели ребята и хлопали рука об руку, так как было холодно.

– А теперь споем «Катюшу», как ее на филиале поют, – предложила Зиночка. – Ребята, научим всех заводских комсомольцев петь «Катюшу» по-новому!

Тотчас же зазвенели голоса девчат. Все запели. Их поддержал паровозный гудок. Вагон вздрогнул, состав тронулся, и колеса на прощание торопливо сказали стрелкам: «Малышок, ток-ток, Малышок уехал».

– Ребята, помогли мы филиалу, не осрамились? – спросила Зиночка, когда песня кончилась. – Не стыдно возвращаться?

– Чего там стыдно! Конечно, помогли моржам-тюленям! – раздались голоса.

Паровоз затормозил, и вагоны, раскатившиеся под уклон, громко заскрипели колесами. Кто-то забарабанил в дверь и распорядился:

– Ребята, вылазьте! Состав на заводскую ветку идет, вас дальше не повезем!

Ребята горошком высыпались из вагона на промерзшие, звонкие доски железнодорожной площадки и, набирая снегу в валенки, побежали к заводу, огни которого блестели за сосновой рощей. Костя сразу узнал это место: здесь они собирали инструмент, здесь нашли «победит», вон там чернеет старый тополь. А где станки? Где станки-пришельцы? Где станки, которые, по словам старого мастера, не могли надеяться на пристанище? «Железный кустарник» бесследно исчез, будто лишь пригрезился Косте. Значит, город все же вывез эвакуированное оборудование.

До начала дневной смены оставалось не меньше часа, но в молодежном цехе, который работал в одну смену, уже горели все огни, и Костя сразу увидел, что цеховые проходы сузились, появилась новая, четвертая линия станков. Она еще не вся вступила в строй. Несколько станков только что попали с мороза в тепло и обросли пушистым инеем, но иней уже таял, тут и там обнажился черный влажный металл.

Кто-то прикоснулся к плечу Кости. Это был Герасим Иванович Бабин.

– Вернулся, Малышок? – сказал старик. – Вот и славно…

Не было ничего странного в том, что мастер уже в цехе. Он обычно приходил на работу пораньше, но Костю удивило то, что Герасим Иванович как будто стал меньше, похудел, сгорбился.

– А я, Герасим Иванович, на филиале премию получил: две пары белья, пимы да ватный костюм, – похвастался Костя.

– Слышал, что хорошо работал, – ответил мастер, будто что-то припоминая. – А я вот в цехе…

– У нас станки новые?

– Не ходил домой, – продолжал мастер задумчиво, медленно. – Назначили меня старшим по оснащению новых станков – и правильно… Коли старику не спится, пускай все ж таки польза от этого будет. – Его рука, лежавшая на плече Кости, стала тяжелой; он объяснил, почему сон ушел от него: – Сына Виктора на фронте фашисты убили… Виктор у меня четвертый, меньшой… Старший на «Металлисте» механиком, двое средних на фронте сражаются. Все трое – коммунисты. А меньшой погиб, комсомолец мой… – Он помолчал и добавил: – Жаль парня… Бойкий был. Только-только десятилетку кончил… Вот и не спится.

– Фашистов надо всех «катюшами» поджечь, на куски разорвать! – сказал Костя, которому стало жаль мастера и Виктора.

– Дождутся они! – ответил старик, и тут его глаза резко блеснули, а рука крепко сжала плечо Кости. – Дождутся, проклятые!

Они медленно пошли вдоль новой линии станков. Получилось так, что Герасим Иванович провел Костю в самый конец цеха, за колонны.

Раньше это помещение пустовало, а теперь здесь горела яркая лампа, и Косте бросились в глаза четыре станка, поставленные в ряд, – небольшие, с тяжелыми станинами, с контрприводами вместо коробок скоростей, – словом, старые машины.

Один станок работал, медленно обтачивая деталь, которую на заводе называли просто трубой или карманом. Возле станка беседовали трое: пожилой рабочий в комбинезоне, директор в своем мохнатом пальто и еще человек, как будто знакомый, в аккуратном черном полушубке; этот человек стоял спиной к Косте, опираясь левой рукой на палку.

– Старинные станки, Лев Борисович, – сказал рабочий. – Много ли с них возьмешь…

– Надо, чтобы производительно работала вся техника, – возразил человек в полушубке, и по звуку голоса Костя окончательно узнал парторга. – Мы должны заставить и старую технику работать по-новому.

– Правильно, – поддержал его директор. – Четыре таких «Буша» взял ремонтный цех, четыре – здесь. Они делают немного, но делают уверенно. За эти станки мы поставим галчат Герасима Ивановича, пускай привыкают… Кстати, нужно наложить пломбу на ручку для переброски ремня. Обточку «труб» будем производить при постоянном режиме. Режим сделаем по работникам. – Он усмехнулся, взглянув на Костю. – С этими станками, Герасим Иванович, ваши галчата справятся?

– Подучим, так справятся, – ответил Бабин. – И четверка галчат на примете есть. – Тут старик тихонько встряхнул Костю. – Вместе живут, вместе балуют. Нужно их к серьезному делу приставить, в рост пустить…

Вдруг послышался высокий звук, прозрачный и чистый, как струя ледяной воды, и такой тонкий, что в ушах зазвенело. Это дрожала под резцом сталь, это проснулась душа металла.

– Запел, – ласково сказал рабочий. – Перекаленная заготовка попалась, а «Буш» обрадовался. – И, отведя резец, он нажал на красную кнопку «стоп» на колодочке управления.

Директор ушел, а парторг остался. Он улыбнулся Косте, как видно узнав его. Теперь лицо у Сергея Степановича было не такое бледное, как раньше, бородку он сбрил, в глазах у него светилась живая усмешка, и всем этим он напомнил Косте его брата.

– Здравствуй, снайпер молотка! – сказал парторг. – Недаром ты съездил на филиал. Помог полярникам, спасибо! Мне звонил оттуда комсомолец Полянчук. Просил, чтобы я помог тебе закрепиться за филиалом. Ты привез письмо от начальника филиала? Где оно?

Рука Кости коснулась пакета, лежавшего в кармане ватника, и тотчас же отдернулась, будто обожглась.

– А что мне на филиале делать! – сказал он, испуганный и несчастный. – Там уж снайперов полно… Обойдутся…

– Он давно за станок просится, – вмешался Герасим Иванович. – Вы уж, Сергей Степанович, у меня кадры не отбирайте. Каждый человек на счету.

– За станок хочешь? – сказал парторг, внимательно вглядываясь в лицо Кости. – Из учителей в ученики идешь? Мешать не буду. Не каждый так может… Если ты можешь, значит, расти будешь. Расти, парень! – И он ушел прихрамывая.

– Герасим Иванович, вы меня на этот станок поставьте! – умоляюще проговорил Костя, указав на станок, который только что так звонко с ним поздоровался.

– Все они на один манер, – ответил мастер.

Костя понял это как согласие.

ХОЗЯИН СТАНКА

Так вот как сложилась судьба станков. Когда фронт приблизился к заводам, люди спешно погрузили оборудование в вагоны и увезли его в уральские и сибирские города. Незнакомые люди выгрузили станки, и вдоль полотна железной дороги вырос «железный кустарник».

Потом началась осень, и дождь поливал станки; потом пришла зима, и снег засыпал их. Но советские люди, не глядя на мороз и пургу, строили новые цехи и заводы. Они отогрели станки, отремонтировали их, смазали, укрепили на фундаментах и подключили к энергии. Сначала станки были некрасивые, ржавые, с облупившейся масляной краской, но люди сняли ржавчину наждачной шкуркой, покрасили станины, и вот мальчику в длинноухой шапке кажется, что «Буш» – это очень красивый, даже необыкновенный станок. Он, Костя Малышев, – хозяин этого замечательного станка, хозяин стеллажа для готовых деталей, хозяин инструментального шкафчика! Чудеса!

Оборудования прибавилось и во втором и в третьем цехах. Взрослые рабочие ремонтировали и налаживали станки. Несколько раз Костя встретил директора – озабоченного, с глазами, красными от бессонницы. Всюду поспевал начальник первого цеха Тимошенко – маленький, черный, мешавший русскую и украинскую речь.

Костя обрадовался, когда увидел Нину Павловну, только что пришедшую на работу, и Нина Павловна обрадовалась ему. Оказалось, что она все знает: и то, как он отличился на филиале, – об этом она прочитала в многотиражке, и что его ставят за станок – это она слышала от Герасима Ивановича.

– Поздравляю, медвежонок, твои дела идут хорошо, – сказала она, когда они с Костей сидели в лаборатории. – А мои оставляют желать лучшего… Пей чай… Закалка «рюмки» в свинце пока идет неважно, и… писем с фронта нет… Ты еще не видел Катю? Не узнаешь ее – так она изменилась, похудела. Сева говорит, что она получила письмо-треугольничек, вероятно, с фронта… Я спросила ее, что за письмо, – она ничего не сказала… А бабушка слышала, что Катя ночью плакала, как ребенок. Что все это значит? Она мучается, потому что знает что-то тяжелое… и одна несет тяжесть… А я мучаюсь, потому что не знаю ничего и придумываю всякие ужасы… – Она отвернулась от Кости, быстро вытерла глаза и встрепенулась: – Надо идти в цех, готовиться к митингу. Сегодня такой большой день – мы все на заводе подпишем новогоднее письмо со своими обязательствами и отошлем его в Москву.

Этого Костя не знал.

– И я подпишу?

– Как же иначе! Ведь ты тоже хочешь победы над фашистами. Вот и докажи это за станком.

Провожая Нину Павловну в цех, он опасливо задал вопрос, который очень занимал и тревожил его:

– А кто будет стружку убирать, коли подсобников за станок ставят?

– Стружка? Ну, это решенная задача, – успокоила его Нина Павловна. – Наш инженер-конструктор, Павел Петрович Балакин, предложил замечательный транспортер-вибратор, вроде транспортеров для погрузки песка и зерна. Такой вибратор будет установлен в каждом цехе и выведен в окно. Стружка пойдет в бункера, а из бункеров – в вагоны для отправки на переработку.

С души скатился тяжелый камень. Вот спасибо Павлу Петровичу Балакину! Теперь Костя мог спокойно браться за станок, не оглядываясь на стружку.

КЛЯТВА

В тот день, в последний день 1941 года, на Урале прошли митинги. Они состоялись везде, где люди трудились для фронта, – на заводах, рудниках, шахтах, лесных промыслах, на железной дороге, в колхозах. На митинги пришла вся армия труда – те, кто добывал руду, плавил металл, занимался наукой, валил лес, растил хлеб, делал все, что нужно для танков, самолетов, военных кораблей, пушек и «катюш».

В цехах номерного военного завода люди собирались у трибун с красными знаменами.

В первом цехе участниками митинга были подростки, а младшим среди них был Константин Малышев.

Председатель цехкома – мастер третьей бригады – взошел на трибуну и махнул шапкой.

– Товарищи! Внимание, товарищи! – крикнул он. – Разрешите считать новогодний митинг открытым!

Шум и говор оборвались. Ребята плотнее сдвинулись у трибуны. Кто-то сказал: «Давай ближе!» – и стал толкаться, но на него зашикали, чтобы знал, когда можно дурить, а когда нельзя, и наконец наступил полный порядок.

– Товарищи! – продолжал председатель митинга. – В новом году мы должны делать «катюш» гораздо больше, чем делали до сих пор, чтобы скорее разбить фашистов. Весь Урал обсуждает новогоднее письмо, весь Урал дает партии и правительству священную клятву – самоотверженно трудиться для фронта. Обсудим письмо и мы! Проект письма прочитает товарищ Соловьева. Может быть, у вас будут поправки или дополнения, а может быть, кто-нибудь вообще напишет лучше.

Ребята засмеялись. Кто же возьмется составить такое письмо! Его нужно написать складно, а разве это легко?

Положив перед собой большой лист, Зиночка подняла руку.

Ребята увидели, что у нее бледное, светящееся лицо, а глаза – как темные жаркие огоньки.

Она стала читать, но сначала получалось едва слышно, и кто-то сказал: «Громче!» Зиночка стала еще бледнее, голос поднялся и зазвенел. Тут Косте стало понятно каждое слово, будто все слова были взяты из его взволнованной души.

– «Мы, трудящиеся, обязуемся отдать все свои силы для победы над немецкими фашистами, работать дни и ночи, чтобы в новом, 1942 году удвоить, утроить выпуск всех видов вооружения и боеприпасов, еще лучше снабжать всем необходимым нашу доблестную Красную Армию, которая под руководством родной Коммунистической партии сотрет с лица земли гитлеровскую банду», – читала Зиночка.

Ребята захлопали в ладоши.

– Кто хочет высказаться? – спросил председатель митинга. – Возьмите слово, Герасим Иванович!

Снова все стали аплодировать, потому что уважали старого мастера самой лучшей бригады. Он медленно взошел на трибуну, снял кепку, и ребята удивились, точно в первый раз увидели, какие у него белые волосы – как снег. Он призадумался, глядя на молодежь.

– Тут дело понятное, – сказал он. – Каждый должен сознавать, что такое фашист… – Он чуть-чуть грустно улыбнулся и продолжал: – Хочу я свой понятный пример привести… Слушай меня! Сколько тут вас есть – подними руку, чтобы мне видно было.

Конечно, участники митинга не поняли, зачем нужно голосовать, но подняли руки, а паренек, стоявший рядом с Костей, поднял обе руки и, подмигнув, шепнул:

– А мне не жаль для хорошего человека.

Этого паренька Костя знал – он был эвакуированный и работал в третьей бригаде на шлифовке. Старик тоже поднял руку.

– Вот… Жили мы тихо-мирно, никого не обижали, войны не хотели, а фашист сделал войну, – сказал он. – Теперь слушай меня: кого собака Гитлер отца-матери лишил, без домашней жизни оставил, опусти руку.

Этого никто не ждал. Тут и там руки стали нерешительно опускаться. Паренек, который из озорства поднял обе руки, продолжал улыбаться, но улыбка у него стала бледная. Он быстро, коротко вздохнул и опустил руки.

Опустилось много рук, и стало так тихо, так тихо, что по коже пробежал мороз.

– Так… Видишь, что поганый фашист натворил, сколько нашего молодого народа осиротил! – с горечью в голосе сказал Бабин. – А теперь опусти руки, у кого отцы, братья на фронте. Кто письма получает, а может… не получает.

Снова опустилось много рук. Опустил руку и сам мастер, опустил руку и Костя. Он впервые по-настоящему подумал: «Жив ли Митрий?» – и ему стало трудно дышать.

– Ишь как мало рук поднятых, – покачал головой Герасим Иванович. – А теперь убери руки, кто хотел в институтах, в университетах учиться, да фашист помешал.

Будто ветер скосил руки – все до одной. Серьезный, задумчивый, Герасим Иванович смотрел на ребят, а ребята тоже стали задумчивыми; они молча, сосредоточенно смотрели на старого мастера.

– Понял меня? – спросил он. – Столько от фашистов горя, что перенести невозможно. – Он выпрямился, стал высоким, хлопнул кепкой по краю трибуны и крикнул: – Вы – как знаете, не маленькие, а я письмо подписываю и даю слово работать так, как в этом дорогом письме написано!

Герасим Иванович уже сошел с трибуны, но что-то вспомнил, быстро вернулся и отрывисто проговорил:

– Новые станки у нас поставлены… Есть, конечно, и последнее слово техники, однако есть и старые: станки «Буш», например. Куда им до наших советских! Но работать вполне можно. Пускай и старье послужит фронту. Станки есть, а где мастера? Станки сами крутиться не будут. Значит, ребята, учись, инструкторов слушай, а кто на прежнем станке останется, тем более за высокий процент бейся. Наши «катюши» – фашисту смерть. Ты здесь процент добавишь, а на фронте фашистская душа к черту вылетит, туда ей и дорога! Ты здесь пролодырничаешь, а фашист жив останется. А может, он в твоего отца, брата целится, убить его или искалечить хочет. Понимать надо!

Послышался чей-то голос:

– Подписывать письмо! Чего там говорить! Все ясно!

Это был сигнал к буре. Все закричали:

– Подписывать, подписывать письмо!

– Нет, товарищи, еще надо говорить, – остановил их председатель митинга. – Неизвестно, что каждый из вас обещает сделать. Кто возьмет слово? Ты, Галкина?

Вытянув шею, Костя поднялся на цыпочки, чтобы лучше видеть.

Катя взошла на трибуну, красная, будто долго бежала, застыла, опустив голову. Никогда еще Катя не казалась Косте такой маленькой и худенькой. Катя подняла глаза.

– Я клянусь… я клянусь работать по-стахановски, – проговорила она. – Всегда вырабатывать полторы нормы… Систематически…

– Это дело! – откликнулся Герасим Иванович. – А я тебя, Галкина, на другой станок ставлю. Тогда что?

– Все равно… Я быстро освою станок… Потому что фашисты… такие проклятые… – Она не закончила, сорвала берет с головы, так что волосы сразу распушились облачком, спрятала лицо в берет и медленно сошла с трибуны.

Выступали и другие ребята. Они обещали хорошо работать, беречь инструмент, ухаживать за станком. Наконец все проголосовали – скорее послать письмо, без поправок. Ребята столпились вокруг стола, покрытого красной скатертью, передавали друг другу ручку и старательно писали под письмом фамилию. Зиночка беспокоилась:

– Ребята, ребята, прошу вас, подписывайтесь в столбец, а то не поместитесь.

Колька Глухих похвастался:

– А у меня росчерк красивый, как у директора! Я последний распишусь.

К столу подошла Катя, взяла ручку, написала «Галкина Е. В.», призадумалась, тряхнула головой, решительно провела черточку-тире и поставила: «150%».

– Что ты делаешь! – растерялась Зиночка.

– Обязательство свое на новый год написала. А что? – сказала Катя. – Чтобы сразу видно было…

– Ничего, это дела не портит, – успокоил Зиночку старый мастер. – Так даже лучше…

– И я напишу! – вызвалась толстенькая Леночка Туфик, торопливо протирая очки.

Взяв у нее ручку, Костя вывел первые три буквы фамилии «Мал», поскорее приделал коротенький росчерк, поставил «150%», передал ручку следующему и отошел от стола, смущенный своей смелостью.

– Его еще к станку не поставили, а он уже в стахановцы метит, – улыбнулся мастер. – Не уходи, Малышок, и вы, девочки. А Булкин еще болеет?

– Булкин-Прогулкин говорит, что еще болеет, – с многозначительной гримаской ответила Катя, оправившаяся от своего волнения. Потом она небрежно сказала Косте: – Ах, ты уже приехал с Северного Полюса! – будто и без того не было видно, что он приехал. – Ты знаешь, что тебя ставят за станок? Ты рад?

– А то нет…

– С чем и поздравляю, – бросила Катя и, обняв Леночку, пошла с нею прогуляться по цеху и послушать, как ребята, приехавшие с Северного Полюса, поют новые песни.

Подписей становилось все больше. Теперь даже трудно было увидеть в этой массе подписей фамилию Кости. Возле каждой подписи стояло обязательство: 120, и 150, и даже 200 процентов. Старики и молодые на заводах и в колхозах подписали письмо. Подписей набралось больше миллиона. Газеты напечатали письмо, и все государство, все фронты узнали, что уральцы поклялись дать в 1942 году в два-три раза больше оружия, чем в 1941 году. А ведь наступал тот великий год, который кончился Сталинградской битвой.

Казалось, что все фронты кричат Уралу:

«Больше оружия!»

С Уральских гор донесся спокойный ответ: «Клянусь – оружия дам сколько нужно!»

Этот могучий голос сложился из миллионов голосов, и был среди них слабый голос, принадлежавший Константину Малышеву. Но этот голос шел от самого сердца.

«СЛАБОЕ ЗВЕНО»

Дальше все было так просто, даже удивительно. Старый мастер окинул взглядом тройку ребят, собравшихся возле его столика, и сказал:

– Шагай, гвардия, за мной!

И «гвардия» отправилась в конец цеха, за колонны.

Здесь, заложив руки в карманы, их ждал Иван Стукачев, молодой токарь, воспитанник ремесленного училища, веселый и добродушный парень лет восемнадцати. Он старался во всем походить на старых рабочих и уже умел с помощью кепки прекрасно выражать свои чувства: надвинет кепку на глаза – озабочен; осадит на затылок – начались горячие дела; хлопнет кепкой по ладони – сердится.

Увидев «гвардию» Бабина, он чуть слышно свистнул и сдвинул кепку на ухо – в знак того, что весьма озадачен.

– Вот так кадры! – сказал он.

– Брось, Стукачев! Эти кадры, какие ни есть, всю мелкую деталь для «катюш» делают, а теперь будут и «трубы» для второго цеха давать, – пристыдил его старик.

– Мне, положим, все равно, Герасим Иванович, – решил Стукачев. – Обещает директор в танковое училище меня зачислить, если я взвод токарей подготовлю… Ладно! – Он крикнул: – Смирно! По порядку номеров рассчитайсь!… А почему здесь трое! Где четвертый?

– Здесь, – послышался спокойный голос.

Все обернулись. Прислонившись к колонне, стоял Сева Булкин.

Косте показалось, что за то время, что они не виделись, Сева стал выше и тоньше; глаза казались еще темнее на побледневшем лице.

– Выздоровел? – спросил мастер.

– Нет… Бюллетень еще не кончился… Пришел посмотреть, как кто будет технику осваивать.

– Ну, если болеешь легонько, так посмотри, а потом домой ступай…

Мастера позвали в цех, он ушел, а Стукачев тотчас же приступил к обучению новичков.

– Ставлю вопрос прямо, – сказал он с важным видом. – Доверили вам станок – значит, учись серьезно, чтобы сразу польза фронту была. – Он ткнул пальцем в один из станков, потом показал на заготовки – короткие отрезки труб, лежавшие на полу, – и начал лекцию: – Это что? Токарный станок «Буш», музейная редкость. Дурак испугается, а умный спросит, что за станок «Буш» и как его крутят.

– Знаем мы станок, – хвастливо сказала Катя. – Только Малышев да Булкин не знают. Они подсобники.

– Кто тебе слово разрешил? – прикрикнул Стукачев.

Покраснев, Катюша оттопырила нижнюю губу и отвернулась.

– Подбери губу, телега переедет, – мирно посоветовал Стукачев и продолжал лекцию: – Что же мы имеем в станке? Это – патрон. В нем деталь зажимают. Это – задняя бабка. Она деталь с другого конца придерживает. Это – суппорт. Он резец держит и передвигает его справа налево…

Так он объяснил, для чего служит каждая часть станка и как с нею обходиться. Например, как закреплять деталь? Берешь торцовый ключ, вроде того ключа, которым кондуктор открывает двери вагонов, вставляешь в отверстие патрона и повертываешь. В патроне расходятся три железных кулачка. Вставляешь между ними конец заготовки и повертываешь ключ в другую сторону. Кулачки сдвинулись и зажали заготовку.

– Ставь «трубу»! – приказал Стукачев Косте.

Это было совершенно неожиданно. Костя подхватил с полу заготовку и поднял на уровень патрона. Но ведь кулачки были сведены, между ними не прошел бы и палец, а не то что широкая «труба».

– Интересуюсь, куда девалось то, что я тебе в голову, как порядочному, сыпал? – спросил Стукачев, и Костю точно кипятком обварило. – Что нужно прежде сделать?

– В токари лезет! – процедил Сева.

– Посмотрим, как ты умеешь, указчик! – сказал Стукачев.

– Есть что уметь…

Не спеша Сева приготовил патрон и зажал деталь так уверенно, точно занимался этим делом целый год без выходных дней. Затем он позвенел гаечным ключом, раздвинул губу резцедержателя на суппорте, вставил резец, постучал по нему ключом, выровнял так, чтобы резец подходил к заготовке под прямым углом, закрепил его уже по-настоящему, нажал белую кнопку «ход» и, повертывая стальную ручку суппорта, подвел резец к заготовке. Резец со скрипом врезался в сталь и снял первую стружку.

Остановив станок, Сева проверил мерительной скобой-подковой диаметр «трубы» в том месте, где уже была снята стружка. Заготовка прошла между губами скобы так, что они только чуть-чуть коснулись металла.

– Ловко! – невольно признал Стукачев. – Давай!

Новоявленный токарь пустил станок. Толстая, рваная по краям, ломаная стружка стала медленно наползать на резец. Сева бросил на ошеломленных ребят победный взгляд.

– А этих, конечно, нужно учить, – сказал он Стукачеву, как равному. – Девочки только кольца резали – детская работа. А Малышев совсем ни бе ни ме…

– Ты нос не задирай! Они тебя еще за пояс, может, заткнут, если на соревнование вызовут. Так, ребята? – И Стукачев сказал Косте: – Ну, слабое звено, видел, как зажимают заготовку? Надо головой думать, что делаешь. Смотри да учись…

Домой возвращались втроем – Катя, Леночка и Костя. Он не напрашивался в попутчики, Катя сама предложила: «Пойдем с нами».

– Не понимаю, когда Булкин научился токарить, – сказала она, растирая уши, защипанные морозом.

– А я знаю, – откликнулась Леночка. – Когда было комсомольское собрание и я осталась послушать – помнишь, Катя? Я видела, что Булкин вертится возле наладчика, который «Буши» настраивал. И Колька Глухих тоже там был. Наверное, Булкин тогда учился!

– Подумаешь, удивил! – фыркнула Катя. – Не понимаю, что он этим доказал? Что он умный? Он только форсит… Все равно мы его догоним, перегоним и нос покажем!

– Ой, непременно! – воскликнула Леночка и тут же выразила опасение: – Только вот Малышок совсем… неопытный.

– Надо, чтобы Малышок не был слабым звеном, – твердо решила Катя. – Я возьму над ним шефство, очень просто!

Они обсуждали вопрос о «слабом звене», будто Костя был глухим или находился на другом краю света. Но Костя все слышал, и его гордость, которая сильно выросла на Северном Полюсе, возмутилась: о первом снайпере молотка говорят так высокомерно!

Вечер был темный.

На Земляном холме посвистывал ветер. Внизу лежала темнота, только кое-где виднелись слабые огоньки.

Никто не верил, что фашистские самолеты долетят до Урала, но город все же затемнялся.

Свет в дома давали поздно, автомобили бегали с тусклыми синими фарами, а у трамваев были густо закрашены стекла.

– Раньше, до войны, внизу было огоньков больше, чем звезд, – припомнила Катя. – Было светло, весело… Мы с папочкой Новый год в клубе «Профинтерн» встречали, а потом во Дворце пионеров была большая елка, концерт… Теперь все не так!

Девочки побежали, спасаясь от мороза, а Костя нарочно отстал от них. В своем ватном костюме он не боялся холода и, кроме того, не хотел напрашиваться в общество девочек, считавших его «слабым звеном».