Текст книги "Малышок"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

По дороге домой он думал, думал… Мыслей было много, мысли так и мелькали, а решений, кажется, не было.

ВАЖНОЕ РЕШЕНИЕ

Окно боковушки светилось.

– У нас Колька Глухих, – сказал Сева, открывший дверь Косте.

На топчане сидел Колька и курил. Делал он это для важности и морщился, щурился от горького, едкого дыма, глаза его слезились. Не торопясь Костя разделся, снял валенки и сел, поджав ноги по-вогульски. Колька заерзал, бросил на Севу быстрый взгляд и начал переговоры:

– Малышок, мне сказал Сева, что ты решил идти в тайгу. Держишь слово?

Наступил ответственный момент.

– Решил было, да вот передумал, – медленно ответил Костя, глядя поверх головы Кольки, будто вычитывал решение с бревенчатой стены боковушки. – Слыхал, чай, что мне директор да Сергей Степанович велели? Никак нельзя мне уходить.

– Вот так здорово! – вскинулся Колька. – Ты же слово дал нас к манси повести. А теперь отказываешься?… Слышишь, Севка? Он отказывается!… Знаешь, что за это среди честных людей полагается?… Скажи ему, Севка!

Сева, сидевший на краешке топчана, равнодушный, будто посторонний, нетерпеливо пожал плечами.

– Мы ведь тоже не сделали со станком того, что обещали. – Он усмехнулся. – Где полторы нормы… Николай-чудотворец?…

– Все равно это безобразие! – волновался Колька. – Он не имеет права! За это надо его так проучить…

– Ты не грозись, – усмехнулся Костя. – Не испугались такого. – Он помолчал и высказал совершенно удивительную мысль, может быть, неожиданную для него самого: – В тайгу не пойду. А коли вам охота, я вас не держу. Головы ваши, ноги не мои. Тамгу дам и письмо к дружку-товарищу напишу. Пускай вас проводит. У меня в Румянцевке дружок верный. Панфил Колыш, дяди Колыша паренек. Что скажу, то сделает.

Колька беспомощно смотрел на Севу.

– Можно и так, – сказал тот неохотно. – Если этот Колыш человек верный, то, в конце концов, все равно… – И снова погрузился в свое раздумье, точно к чему-то прислушивался.

– Тамгу дам и письмо к Панфилу Колышу напишу, – продолжал Костя. – Пока собираться будете, я вам голова, а потом Панфил головой будет. Он парень стоящий, надежный… Вот. Собирайтесь в тайгу, а я посмотрю, чтобы все ладно было.

– В чем дело? Если ты ручаешься за этого Колыша, то… – И Колька сразу перескочил к вопросу, который интересовал его больше всего: – Говори, что нужно для похода?

Теперь Костя почувствовал себя твердо: он знал, как в родных местах люди сговариваются для похода в тайгу, как вожаки учат младших артельной спайке.

– Первое дело – друг за дружку держитесь, – сказал он. – Если у тебя брат меньшой да брат старшой, а артельный голова – твой отец родимый, солнышко красное. Что солнышко – то и ты. Солнышко спать – и ты лег; солнышко гулять – и ты скок. Артель – сто голов, один ум, а сто умов стало – артель пропала. Ну, и снаряжение нужно. Это своим порядком.

– У меня папино ружье есть, – вставил Колька. – Складное, двустволка центрального боя. Можно в мешок спрятать, и никто не заметит. Пороха и дроби достанем. Сами набьем патроны…

Началось обсуждение – что нужно для похода в тайгу. Эта тема совершенно захватила Кольку, но его компаньон не принял никакого участия в совещании, так что Колька даже возмутился:

– Разве тебя это не касается? Почему я должен обо всем думать и заботиться!

– Подумаешь, заботы! – процедил сквозь зубы Сева. Наконец встал самый важный вопрос – срок выхода экспедиции.

– Знаешь, Малышок, мне кажется, что не нужно ждать осенних туманов, можно раньше выступить, – сказал Колька, подмигнув Севе. – Конечно, попасть в синий туман интересно, но ведь нам важно что? Нам важно, чтобы у нас был друг манси, который хорошо знает золотоносные места. Понимаешь? Мы попросим Бахтиарова, чтобы он за тамгу показал нам хорошее место. Пускай оно будет не такое богатое, как Святое озеро… – И Колька снова чуть-чуть подмигнул Севе. – Но лучше взять золота хоть меньше, да быстрее. Ведь война не ждет, Малышок… Ты не думай, что мы не верим в синий туман, но… – Он спутался и замолчал.

– Что ж, ваше дело, – согласился Костя. – Бахтиаров, конечно, всякие места знает…

– Все-таки расскажи про синий туман, – попросил Колька. – Я очень люблю такое…

– Сказывал я уж… Ну, слухайте.

В стены боковушки вошел мир, полный чудес. Участники похода очутились на вершине высокой горы, возле шалаша из оленьих шкур. Наступила минута, которая не повторится никогда.

Темно-зеленая неподвижная тайга лежала внизу без конца и края. Тени облаков скользили по вершинам сосен и кедров, как взмахи легких крыльев, и исчезали в тишине.

Откинулась пола шалаша, и вышел Бахтиаров – старый, морщинистый, темнолицый, в казакине, расшитом тусклым, потемневшим галуном, с волосами, заплетенными в тугую косичку.

Он остановился над обрывом, заслонил глаза рукой от солнца и стал смотреть. Обладатели тамги ждали его слова.

Все туманнее и мягче становился парной, неподвижный воздух, все бледнее небо. И вот в темно-зеленом таежном покрове земли обозначилась узкая, извилистая, синяя-синяя трещинка. Она была очень узкая… нет, немного шире… нет, очень широкая. Такие трещины прошли по всей тайге, разделив ее на острова и островки.

Это над лесными речушками поднимался синий туман, овладевал долинами и логами, молчаливо наступал на гору. Не стало ничего, кроме светлого неба, да бледного солнца, да синего-синего моря, подступавшего все ближе к вершине горы. Бахтиаров обернулся к трем смельчакам, глухо проговорил:

– Айда!

Трое двинулись за ним. Теплая мгла охватила их, скрыв солнце, а впереди смутно, призрачно маячила фигура проводника. Путешествие к Святому озеру началось, но переживали его в своем воображении лишь Костя и Колька, а Сева машинально перелистывал какую-то растрепанную книжку.

ТУПОЙ ГВОЗДИК

Поздно ушел Колька Глухих домой. Закрыв за ним дверь, Сева вернулся в боковушку, опустился на топчан возле столика.

– Ты ровно занедужил, – сказал Костя, готовясь забраться под одеяло. – Сам не свой…

– Нет, – шепнул Сева, – это просто так. – И через силу, будто делал опасный шаг, продолжал: – Я тебе сейчас скажу такую вещь, что ты… меня убьешь. Но я должен сказать…

– А может, и не убью. Зачем тебя убивать, ты не зверь, – пошутил Костя.

– Я перед тобой подлец, – так же трудно проговорил Сева. – Это из-за меня ты лишился медали…

Напоминание было тяжелым, Костя омрачился.

– Ты за старое не берись, – сказал он. – Я потерял, я и обратно заработаю. Слыхал, что Сергей Степанович сказал? Не маленькие тут, не твоя печаль.

– Нет, моя!…

Он сорвался с места, полез в карман своего ватника, висевшего у двери, что-то достал и протянул Косте на ладони. Это был тупой гвоздик. Тот самый гвоздик, который остался в кулаке Севы после того, как Костя вытащил свой жребий. Сева с досады забросил тупой гвоздик – почему же гвоздик снова очутился у него? Зачем Сева его показывает? Сначала Костя ничего не сообразил, а потом сразу сообразил и похолодел: Сева смошенничал, Сева перед жеребьевкой подменил тупой гвоздик острым, у него в кулаке было два острых гвоздика. Костя переналадил свой станок по фальшивому жребию.

– Ты… ты зачем так сделал? Так нахально? – спросил он, еле ворочая языком. – Злодей ты, проклятый ты человек! – крикнул он с отчаянием.

– Я был уверен… я был уверен, что мы переналадим станок правильно, – тусклым голосом ответил Сева. – Я не хотел тебя подводить. Я только хотел, чтобы ты свои полторы нормы выполнил, от обязательства освободился, чтобы тебе некуда было податься от синего тумана. А когда ты медали лишился, я почувствовал… Медаль ни за какое золото не купишь! – глядя на Костю темными, неестественно большими глазами, он сказал облегченно и в то же время с болью: – Теперь все знаешь. Хочешь – убей, хочешь – на мороз выбрось. Как хочешь…

С гудящей головой, разбитый, Костя лег и отвернулся к стене. Сева остался сидеть у столика.

– Ложись… Свет потуши, – сказал Костя.

Свет в боковушке погас, но Сева не лег спать, и сон не пришел. В голове Кости метались самые разнообразные мысли: тяжело, очень тяжело было то, что он глупо доверился Севе, а тот обманул, надул его, как маленького, сделал станколомом, подвел под строгий выговор в приказе, который завтра будет вывешен в цехе на черном щитке возле доски показателей. И в то же время почему-то стало особенно жаль Севу, стало жаль этого мальчика, который пережил так много и теперь все метался, все тревожился.

– Не могу, не могу я на заводе! – вдруг выкрикнул Сева, сделал резкое движение, и что-то скрипнуло, порвалось – как видно, он рванул на себе рубашку. – Я не могу так больше! Принес бы золото, всем бы доказал, что могу много сделать… – Помолчав, он с горькой усмешкой кончил:– Теперь ты, конечно, тамги не дашь.

Костя сказал медленно, будто искал что-то в темноте:

– А я от своего слова не отказ… Делай как знаешь… Тебе на заводе скучно, а мне ничего. Я останусь… Только пока я тебе тамгу не дам, ты будь мне друг-товарищ… понятно? А то нет у меня друга-товарища. Только Миша один…

– Малышок, разве я когда-нибудь от этого отказывался! – воскликнул Сева даже как-то испуганно.

– … Что я, то и ты, – проговорил Костя, додумывая свою мысль.

– Честно, что ты, то и я!…

Не зажигая света Сева стал раздеваться и делал это так осторожно, точно боялся неловким движением нарушить решение Кости.

– Малышок, ты великодушный человек, – сказал он тихо. – Я тебя не раз обижал, а ты не мстил… Ты меня даже защищал… Помнишь? И сегодня ты опять поступил великодушно… Я не хочу быть перед тобой низким подлецом, Малышок!

– Ладно, спи знай, – ответил смущенный Костя.

Глава четвертая

ДЕСПОТ

За колоннами еще никого не было, когда Герасим Иванович привел сюда Костю.

– Вот… Ты, Малышев, сломал, напакостил, а мы наладили, – отрывисто проговорил он, указав на «Буш». – Работай да помни, что тебе вчера приказали. Плохо работать будешь – в бригаду чистоты переведем, заводскую территорию со старушками убирать. Хорошо работать будешь – старое поминать не станем… Что скажешь?

Что мог ответить Костя?

«Заготовки пойду таскать», – решил он.

Помолчав, мастер уже не так строго проговорил:

– Недружно вы здесь живете, чужаком друг другу. При таком положении вы все станки переломаете, а не то что… Хоть разгоняй вас по разным углам. А это жаль… Квалификация у вас хоть маленькая, а уже имеется. Вот Нина Павловна вчера разговор с парторгом имела, будто ты паренек с понятием. А ничего ты, в общем, не смыслишь, как я посмотрю. У Галкиной в чем душа держится – заготовки тащит, чуть не падает. Так нет у тебя соображения помочь. Девочки ведь – не мужики.

– Помогу… – пообещал Костя.

– Делай, ладно будет, – одобрил мастер.

Ка к только Сева показался за колоннами, Костя приказал:

– Давай заготовки таскать!

Тайком Сева взглянул на Костю – тот был спокоен, как всегда, разве что немного серьезнее.

Заготовки нужно было возить со двора, с мороза, и ребята не любили этого занятия. Молча мальчики сделали два рейса с тележкой и сложили подернутые инеем заготовки у своих станков.

– Пошли! – И Костя взялся за тележку.

– Зачем? – удивился Сева. – Мне на два дня хватит.

– Что говорят! – прикрикнул Костя.

И Сева подчинился, чтобы быть с ним заодно, но, увидев, что товарищ складывает заготовки возле станка Галкиной, остолбенел.

– Еще что! Очень нужно! Что я им, подсобник, что ли? – зашумел он.

– Пакость строить можешь, а как доброе что, так тебя нет, – сказал Костя, глядя ему в глаза. – У Галкиной в чем душа держится, через силу работает, а ты…

Сева опустил взгляд, взялся за тележку и потащил ее к цеховым воротам. Когда они вернулись, их встретили две пары изумленных глаз: пара синих и пара черных и блестящих, как спелые вишни.

– Ты, Катерина, рабочие рукавицы Севолоду отдай, – деловито распорядился Костя. – Свои он невесть как разодрал. А тебе рукавицы не снадобятся. А коли что, у Ленушки возьмешь.

Это было официальным заявлением, что девочки освобождаются от возни с заготовками.

– Ничего не понимаю, – сказала Катя.

– И не понимай… Думаешь, сами мы? Мастер приказал, а то в чем у тебя душа держится, – объяснил Костя и пошел к станку.

– Все-таки мерси, – поблагодарила Леночка.

Начался день. Внешне все обстояло по-старому: пыхтел у станка Костя, шушукалась с подругой Леночка, равнодушно работал Сева. Но все же день был особый. Отправляясь сдавать резцы в заправку, Катя как бы между прочим предложила:

– Малышок, тебе нужно резцы заправлять?

Он вручил ей один резец, а из шкафчика Севы вытащил два, на редкость тупых.

– Не трогай, сам отнесу! – бросился к нему Сева. – Подумаешь!

– Работай! – осадил товарища Костя. – Только и глядишь – с места сбежать!

Да что же это такое, в самом деле! Сева хотел взорваться, но встретился со взглядом Кости и снова сдался.

Обедать Костя пошел один через второй цех, чтобы не встречаться со знакомыми ребятами. Вернувшись за колонны, он увидел, что возле Севы вертится Колька.

– Малышок, я ножи заказываю Гришке Панову из инструментального цеха, – сообщил он шепотом. – Рукоятки из черного эбонита, и на рукоятке девиз: «Вперед!» Чехлы из брезента сами сделаем…

Костя промолчал.

– Кстати, ребята в цехе говорят, что вы с Севкой для девчат заготовки таскаете, как подсобники. Охота вам унижаться! – не дождавшись ответа, заметил Колька.

– Это дело не твое, – осадил его Костя. – Мы не унижаемся, а социалистическую помощь оказываем. – Он распорядился: – Завтра до смены и ты приходи помощь оказывать.

Такого явного вызова Колька не ждал. Он растерялся, уставился на Костю, потом бросил взгляд на Севу, ища поддержки и защиты, но Сева сделал вид, что ничего не слышит.

– Ты что, что? – забормотал Колька, нелепо улыбаясь и топчась на месте. – Ты это серьезно? Смешно, ей-богу! Почему я должен для чужих да еще в чужом цехе заготовки таскать?

– Испугался друзьям-товарищам помочь! – отметил Костя. – Слабосильная ты команда, вот что! Куда тебе в тайгу… Не пущу я тебя!

Что правда, то правда – Колька был весь какой-то несущественный. Светлые волосики венчиком выбивались из-под шапчонки, руки были тонкие, движения торопливые: легковесный человек.

– Я тебе не согласен подчиняться! – заявил он с отчаянием, стараясь выдать это отчаяние за гордость. – Севка, удивляюсь тебе, честное слово!

Костя знал, что теперь нельзя допускать послаблений, и молча занялся работой.

– Ну-ну, здорово!…– протянул Колька. – В конце концов, если ты так ставишь вопрос, то не надо и тайги. Подсобником я становиться не согласен из принципа!

Но его голос прозвучал так жалко, так неуверенно, что Сева усмехнулся: ничего, если он может таскать заготовки для девчонок, то и Глухих – не барин.

И Колька понял, что ему придется отложить свой принцип.

– Алло, Малышок-корешок!

Костя не поверил себе – на него смотрел Миша Полянчук, неожиданно появившийся между колоннами.

ИСКУШЕНИЕ

Это был Миша Полянчук, такой же, как всегда, с веселыми глазами, с носом, немного расщепленным на конце, в шапке-ушанке, молодцевато сидевшей на голове – ухо направо, ухо налево.

– Малышок, жив-здоров? Сейчас я в отдел капитального строительства зайду, а потом посмотрю длинный цех и канаву. После смены поболтаем о твоих делах, друг сердечный.

Не помнил Костя, как он сдал готовые «трубы» старенькой учетчице тете Паше, как убрал у станка. Ему было тревожно, неловко: он догадывался, что Миша знает о его беде. Когда он освободился, все ушли и за колоннами стало тихо, явился Миша.

– Присядем рядком да потолкуем ладком, – сказал он, усадил Костю на стеллаж и обнял его за плечи. – Станок, значит, сломал? – спросил он так просто, что у Кости отлегло от сердца.

– А ты почем знаешь?

– Сегодня утром Зиночка но телефону сказала. А тут как раз начальник филиала меня на завод кое за чем послал. Здорово тебя прорабатывали?

– Как след, – ответил Костя, отвернувшись.

– За дело?

– Ясно, за дело, – признал Костя. – Станки ломать – непорядок…

– Вот это я люблю! – одобрил Миша, обнял его еще крепче и поучительно добавил: – Сознательность важнее всего. – Он помолчал и приступил к вопросу, который особенно занимал его. – А к нам ты не надумал, Малышок? У нас дела пошли боевые. Снайперов молотка стало много, и Петрусь Зозуля – самый лучший. Упаковка чуть совсем не запоролась. Мы ей людей послали. Мингарей опять снег ел, а помощь все-таки принял, потому что главное – это интерес фронта… Начальник филиала говорит, что если ты согласен перебраться на филиал, то он лично устроит это дело.

Как это было заманчиво, как переворачивалось сердце у незадачливого токаря!

– Снабжение у нас улучшили, два новых общежития открыли для взрослых рабочих и одно – для молодых. Клуб еще, – продолжал искуситель. – Кино часто бывает… Сколько хочешь сеансов смотри… Вчера конфеты выдавали сверх нормы, вот попробуй. – И он сунул Косте большую конфету без обертки. – Она не то что шоколадная, но на шоколадную нечаянно посмотрела… Так что же я услышу, корешок?

Зажмурить глаза, тряхнуть головой, сказать «да», будто в воду прыгнуть, – и конец всем волнениям, впереди счастье, жизнь возле Миши, которого он полюбил, как брата…

– Директор велел за ремонт станка три месяца платить, – глядя прямо перед собой, проговорил Костя. – Обязательство выполнить. Слышь? К медали меня представляли, а теперь не дадут. – Тут лицо великого деспота сморщилось, он протянул Мише конфету в знак того, что отвергает все соблазны, и закончил: – Не рука с завода уходить. Ребята болтать станут… что меня из токарей выгнали…

– Правильно, Малышок! – со вздохом признал Миша, обняв его еще крепче. – Я об этом тоже думал… Знаешь, я, между прочим, немного боялся, что ты сразу согласишься, уцепишься за меня… А согласишься – значит, ты не совсем такой, каким сначала показался. А ты правильно! Попал в тяжелое положение – не уходи, пока не выправишь. Ну, а киснешь зачем? Вот уже ямка на щеке, полная слез. Это не по-геройски. Ешь конфету. Сладкое от слез помогает. А это домой возьми. – И он положил в карман Костиного ватника несколько конфет.

Когда Костя немного успокоился, Миша стал прощаться:

– Теперь я к вам буду чаще наведываться как комсорг всего филиала. Мы в оба следим, как у вас подвигается монтаж новой сборки. Нам уже некуда тару девать. В нашем цехе сейчас инженер Балакин работает, рационализаторские предложения собирает. Такой чудак, веселый, а поет, будто колесо скрипит. Парторг у нас чуть не каждый день бывает. Деловой!… Ну, кажется, ты успокоился. В общем, Малышок, я уезжаю спокойно. Прошу тебя, в другой раз не ломай станки. Давай руку!

Ушел, ушел друг-товарищ, и Костю охватила самая тоскливая тоска. Он отказался от предложения Миши, потому что должен был так сделать, но ведь он от счастья отказался, и теперь уже нельзя было взять слово назад.

Гордость не позволила бы ему сделать это, пока он не выполнит все условия, поставленные директором, чтобы никто не смел говорить, что он сбежал от трудного дела как последний трус.

СЕРЫЙ ПАКЕТ

В те дни мороз стоял такой крепкий, что даже Шагистый не вытерпел и перебрался из своей снежной берлоги в сенцы. Костя вспомнил, что не припас корочки, достал конфету, поколебался и отломил кусочек для своего любимца. Не сообразив, в чем дело, Шагистый сразу проглотил подачку и только тут понял, что совершил большую ошибку, так как не успел распробовать что-то чрезвычайно вкусное. Он вильнул хвостом и вопросительно посмотрел на Костю: «Интересно, что это было?»

– Тебя хоть чем корми, ты, дурной, не понимаешь, – упрекнул его Костя.

В боковушке, сидя с ногами на топчане, Сева тянул чай из эмалированной кружки и читал газету, лежавшую у него на коленях. Зимой он пристрастился к чаю и газетам, достал где-то помятый голубой эмалированный кофейник, брал кипяток на кухне и пил до тех пор, пока в животе не начинало булькать.

Теперь он пил чай по-особому – отхлебнет, сладко-сладко зажмурится, вытянет губы, нежно свистнет: «Фью!» – снова отхлебнет и снова свистнет.

– Ты чего кикимору строишь? – спросил Костя.

– Чай со свистом вприкуску пью, – объявил Сева. – Сам изобрел… Фью!

– Сахар-то по карточке получил? Неужто все съел?

– А в поход что возьму? – напомнил Сева. – Я половину сахарного пайка в неприкосновенный мешочек пересыпал. Хочешь чаю со свистом? Мне не жалко.

– Пей с конфетой, – сказал Костя и положил конфету на стол. – Думаешь, мне жалко?

Севу обрадовало, что Костя начинает с ним дружить.

– Хорошая конфета, третий высший сорт с перцем, – похвалил он, расправившись с конфетой молниеносно. – А скажи, неужели правда, что рысь даже на людей кидается? Ведь это небольшое животное…

– Бывает небольшая, а бывает ничего… На мужика, может, и не кинется, а на дитё вот кинулась.

Прихлебывая чай, он стал рассказывать Севе о повадках рыси, но стукнула входная дверь, весело заскакал Шагистый, послышался голосок: «Перестань, глупый, повалишь!» – и Катя постучала в дверь:

– Малышок, я для тебя письмо из нашего ящика вынула!

Письмо?… В сенцах Костя получил из рук Кати серый пакет, заклеенный хлебным мякишем, с косолапо написанным адресом, и растерялся, так как получил письмо впервые в жизни.

– Я думала, это мне письмо, а это тебе, – разочарованно сказала Катя.

– С фронта, поди? – спросил он.

– Вот смешной! Разве фронтовые письма бывают с марками?… Что ты его вертишь? Распечатай! Фу, какой ты! Дай сюда!…

Она надорвала конверт и вынула лист шершавой бумаги, а из этого листа выпал маленький листочек и медленно опустился на пол. Катя подхватила его, развернула и взялась за сердце.

– Ох, Костя, знаешь, это… – прошептала она.

Костя смотрел на листочек, боясь принять его, – и все-таки принял, посмотрел и прочитал. Там было написано, что сержант Дмитрий Григорьевич Малышев пал смертью храбрых в боях с фашистскими захватчиками. И Костя все понял, но будто он в эту минуту был где-то очень далеко, и то, что он понял, поэтому казалось каким-то смутным, неправильным. Он стоял неподвижный, испуганно глядя на бумажку.

– Пойдем! – шепнула Катя, взяла его за руку и провела в гостиную.

За ними пробрался Шагистый и понюхал медвежью шкуру, которую он знал еще тогда, когда эта шкура была живой, страшно рычала и отбивалась от него лапами с острыми, кривыми когтями. В память об этих когтях Шагистый не сел на шкуру, а устроился прямо на полу, положив морду между лапами и переводя взгляд с одного на другого. У хозяев что-то случилось: сидя на медвежьей шкуре, они молчали, но они думали очень грустное, и Шагистый это чувствовал.

– А ты? Тоже такое получила? – спросил Костя.

– Нет… я такого… не получала, – едва слышно ответила Катя, и ее глаза стали неподвижными и прозрачными, как стеклянные. – Если я такое получу, я… непременно умру…

Шагистому захотелось поскулить. Он подошел к Кате и чуть-чуть лизнул ее в щеку. Щека была мокрая, соленая. Катя не рассердилась, только слабо отмахнулась. Стараясь не наступать на медвежью шкуру, Шагистый потянулся к Косте, ткнулся носом в его плечо и снова лег.

– Шагистый нас пожалел, – сказала Катя. – Хочешь, я прочитаю письмо?…

Писал румянцевский сосед под диктовку Павлины Леонтьевны Колобурдиной. Отвечая Косте, старушка сообщала, что ей передали из военкомата похоронную о Митрии. «Погиб наш сокол ясный, погубил его фашист проклятый», – писала Павлина Леонтьевна, а дальше было несколько поклонов от знакомых.

– Если я тоже получу такое, я непременно умру, – повторила Катя.

Горе сжало сердце Кости. Он как-то вдруг снова понял, что Митрия нет на свете. Он встал, ушел, сел в сенцах возле кадки с водой и обнял за шею Шагистого, который последовал за ним. Так он сидел, поджав ноги по-вогульски, и смотрел в темноту широко открытыми глазами.

…Митрий, Митрий, как же это так, большой брат Митрий! Как же смог убить тебя фашист? Ведь ты медведя убил… Ты белку бил малой пулькой в ее быстрый глазок, чтобы не портить шкурку. Ты за сохатым бежал быстрее ветра, и зверь не мог уйти… Как же это убил тебя фашист?! Ты бы не поддался ему, Митрий! Ты бы ударил его насмерть длинным ножом и руками придушил бы его, а коли что, так и зубами бы грыз его, проклятого…

Да нет, никто не поверит ни в Румянцевке, ни в городе Ивделе, ни в вогульских юртах, что большой Митрий, веселый Митрий пал наземь. Не верит этому и Костя и не поверит никогда. А то, что он молча плачет, обхватив шею Шагистого и прижавшись к нему головой, так это просто потому, что о Митрии написали такую страшную бумажку, это потому, что болит его сердце, а он не волен теперь над своим сердцем.

Потом его глаза наполнил жгучий невидимый огонь. Он глядел, глядел в темноту, и ему казалось, что там стоит кто-то черный, злобный и ненавистный – такой ненавистный, что сердце стало тяжелым, как свинец. Он знал, кто это! Это был тот, кто раздавил танком дом Севы, кто осиротил его товарищей из молодежного цеха, кто убил Митрия, кто принес столько горя в богатую и счастливую страну. До сих пор он был далеко, а теперь стоял в двух шагах, совсем близко, и насмешливо щерился.

– Постой, постой! – едва слышно произнес Костя. – Постой, будет тебе! – повторил он, до боли сжав кулаки.

ТИШИНА

Бывает так, что после бури ветер сложит крылья, тучи останутся на небе и наступит тишина. Тяжелая тишина охватила Костю. Дни потянулись медленные, сумрачные. Он пораньше уходил на завод, привозил заготовки, работал, не отлучаясь от станка, делал все больше и больше, следил, чтобы Сева не раскисал, не лодырничал, но, сколько бы он ни сделал, радости не было, и кончалось все усталостью без мыслей и желаний. Обедал он как-то неохотно, забывал поужинать – не хотелось есть.

В цехе все знали, что погиб его брат-фронтовик, и, не высказывая этого, жалели Малышка.

Раньше парторг Сергей Степанович при встречах с Костей в шутку спрашивал, не жалеет ли он, что променял звание первого снайпера молотка на станок, а теперь смотрел внимательно, будто хотел без слов понять, о чем он думает, и в его серых глазах светилось сочувствие.

Парторг нередко бывал в молодежном цехе. Обычно его сопровождала Зиночка Соловьева, но однажды он пришел за колонны без Зиночки и, опершись на свою палочку, долго смотрел, как работает Костя.

– Ну, молодец, парень! – сказал он вполголоса. – Видел я сегодня на доске показателей… Норму ты выполняешь, и твой товарищ подтянулся. Это хорошо! Значит, напрасно я за тебя боялся. Крепко стоишь…

Костя склонился к станку, в носу у него защипало.

– Вот какие наши люди! – проговорил Сергей Степанович, точно беседовал с собой. – Лишился ты единственного брата. Большое это горе… Другой, может быть, руки опустил бы, а ты все лучше работаешь. Понимаешь, это значит, что твой труд – это борьба, что ты врагу мстишь и за брата и за все!

– Понимаю, – шепнул Костя непослушными, дрожащими губами. – Я, может, еще больше сделаю.

– Уже немало фашистов от твоей честной руки в землю легло и еще больше ляжет!… – Сергей Степанович помолчал, глядя на Костю все так же внимательно, и добавил: – Одно мне в тебе не нравится, Малышев: похудел ты, осунулся. Ты себе этого не позволяй, следи за собой. Ослабеешь – врагу легче будет. Я скажу, чтобы тебе дали дополнительное питание.

– Не надо… Обойдусь… Как все, так и я…

Тут случилось то, что очень удивило ребят: парторг своей подогнутой, искалеченной рукой обхватил Костю, привлек к себе, заглянул ему в глаза, ничего не сказал и ушел, ступая быстрее, чем обычно.

Забившись за инструментальный шкафчик, Костя просидел там до тех пор, пока ребята не убежали обедать.

На заводе стал чаще бывать Миша. Иногда Костя шел с ним посмотреть, как подвигается копка канавы от нового сборочного цеха к речке. Продрогнув на канаве, они забирались в термический цех, за печи, и Миша рассказывал о теплой стране Украине или тихонько пел украинские песни, которые очень нравились Косте, потому что были печальные.

Подготовка к походу в тайгу тем временем продолжалась, но вел ее главным образом Колька и возмущался, что Сева не проявляет никакой инициативы. Зато у Кольки инициативы было сколько угодно. Например, он купил в магазине «Охотник» два светящихся карманных компаса и, проверяя их, ходил на работу по одному компасу, а с работы – по другому. Он также достал геологическую карту Урала, какие-то научные книги и, захлебываясь, толковал о горах Тум, Мартай, Попова сопка, так как был уверен, что Бахтиаров поведет их именно на эти горы. Однажды он сказал, что решил привести Севу к кровавой клятве.

– Не делают у нас так по-дурному! – высмеял его Костя. Чем глупее были выдумки Кольки, чем больше суетился, увлекался этот паренек, тем насмешливее улыбался Костя, а после разговора с парторгом вся затея вдруг представилась ему детской игрой, и ему было странно, что Сева продолжает в ней участвовать, хотя и без прежнего пыла. Но к чему Костя относился ревностно, так это к соблюдению полной тайны. Он приказал компаньонам прекратить на заводе всякие разговоры о подготовке экспедиции. Колька охотно согласился с ним, назвал соблюдение тайны конспирацией и предложил всем посвященным при случайных встречах на заводе подмигивать друг другу левым глазом. Костя отнесся к этому как к очередной глупости и нарочно забывал подмигивать. Сева последовал его примеру, так что Колька подмигивал один.

Итак, соблюдалась полная тайна-конспирация. Тем большей неожиданностью явился для Кости один разговор с Ниной Павловной.