Текст книги "Малышок"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава пятая

КРАХ КОНСПИРАЦИИ

Однажды Нина Павловна и Костя вместе шли на работу в утренних сумерках. Мороз оборвался, было тепло, и они не спешили.

– Не ладится дело, Малышок! – пожаловалась Нина Павловна. – Сколько уж у нас перебывало ученых, сам профессор Колышев взял над нами шефство, а всё семь с половиной, иногда восемь успешно закаленных «рюмок» из десяти. Главк пишет, что он согласен на пятнадцать – двадцать процентов брака «рюмок» по вине закалки. Но как жаль терять пятнадцать – двадцать деталей из каждой сотни! Надо, во что бы то ни стало надо добиться минимального брака!

Сверху они увидели костер. Его жгли землекопы. Канава приближалась к холму.

– Вот скоро дополнительную сборку пустим, деталей потребуется еще больше, – проговорила Нина Павловна. – Надо спешить с моей работой. А вы, ребята, подгоните «трубы». Завод снова получил повышенное задание. Начинаются самые горячие дни. – Она помолчала и с усмешкой заметила: – Знаешь, я готова разочароваться в тебе, Малышок. На первых порах ты кое-чего добился – заставил Севу помогать девочкам, атмосфера за колоннами стала лучше, но… Ты считаешь, что Сева работает хорошо?

– Ясно, лучше работает. Вчера уже норму дал.

– Мне кажется, что норма ничего не доказывает. Сева не увлекся работой по-настоящему, она не стала его главным интересом. Антонина Антоновна заметила странную вещь: Сева тайком сушит сухари и складывает в мешочек под топчаном. Сахар он тоже копит…

Конспирация лопнула с треском. Растерявшийся Костя ждал продолжения.

– Мне кажется, что Сева хочет сбежать с завода, – подвела итог Нина Павловна. – Я, конечно, и мысли не допускаю, что ты с ним заодно. Ведь так?

– Так, – ответил Костя.

– Ты понимаешь, что это было бы черным предательством, которое никогда не простится, не забудется?

– Понимаю… Да и Севолод к работе привыкнет – не уйдет. Глупость это, больше ничего…

– Боюсь такой глупости! – сказала Нина Павловна. – Придется обратиться к Зиночке и Герасиму Ивановичу, если не удастся отговорить Севу. Это твой долг, потому что ты, по-видимому, знаешь о глупости, как ты называешь Севин замысел. Севе надо наконец понять, что мы должны помогать фронтовикам без задних мыслей, отдавая работе все силы, все думы. Поговоришь с Севой?

– Поговорю, – пообещал Костя, обрадованный, что Нина Павловна пока не дает делу хода.

– С Катей тоже нехорошо, – озабоченно проговорила Нина Павловна. – От нее только и осталось, что ее характер да глаза. И это нельзя объяснить лишь последствиями болезни. Конечно, она спрятала какое-то горе, какое-то беспокойство и надорвалась. Нет ничего тяжелее такой ноши, если ее несут в одиночку. Малышок, посоветуй Кате обратиться к доктору! Убеди ее!

Так кончился этот неожиданный разговор.

ПОРВАННАЯ ГАЗЕТА

Костя легко себе представил, как может дальше пойти дело: Нина Павловна, чего доброго, скажет о приготовлениях Севы Зиночке Соловьевой, та при случае скажет Мише, а Миша вспомнит разговор о тамге, свяжет приготовления к побегу с именем Кости и обвинит его в том, что он неверный человек…

Взбудораженный, Костя бросился в красный уголок, где Сева перед работой обычно читал газеты и журналы. Здесь Севы не было.

Заведующая красным уголком Анна Семеновна с возмущением о чем-то рассказывала Зиночке Соловьевой, потрясая газетой.

– Малышок, Малышок! – окликнула Зиночка. – Что творится с Севой? Сел читать газету, потом порвал ее, нагрубил Анне Семеновне… Что это за некультурность!

– Никогда больше не позволю ему брать газеты! – заявила тоненькая и строгая Анна Семеновна. – Если каждый начнет рвать газеты, что будут читать другие?

Костя нашел товарища в цехе, за колоннами. Сева сидел на стеллаже, маленький, съежившийся, запустив пальцы в свои пышно отросшие пепельные волосы, а в сторонке растерянно топтался Колька.

– Ты зачем газету некультурно порвал? – спросил Костя. – Вот будет тебе от Зиночки!

– Не твое дело, хоть ты не лезь! – качнул головой Сева, поднялся и, как деревянный, потащил за собой тележку.

– Что с ним случилось? – спросил Колька. – Я ему говорю: «Нужно понемногу покупать дробь», а он ругается: «Пошел вон, ты мне надоел!» Вот так здорово!

Когда они присоединились к Севе, он уже кончал грузить заготовки; отрезки труб гремели, с силой брошенные на тележку.

– Стой! – приказал Костя. – Кто велел сухари сушить?

– Инициатива масс, – пошутил Колька. – А тебе жаль! Это он мой хлеб сушит.

– Не дам тамгу! – забушевал Костя. – Нина Павловна от бабушки прознала, что Севолод сухари запасает. Понятно – сбежать надумал.

– Фунт! – поразился Колька. – Мы же условились, Севка, что ты будешь сухари конспиративно сушить, как только бабушка куда-нибудь уйдет.

– Она, наверное, по запаху догадалась, – безучастно сказал Сева.

– Конспирацию выдумали, головы дырявые! -продолжал бушевать Костя. – Велит Нина Павловна уговорить Севолода на заводе остаться, хорошо работать, кабысь он под моим влиянием. А то расскажет она Зиночке. Будет вам конспирация, не наморгаетесь!

– А ты скажи, что уговорил… – сразу нашелся Колька. – Ты, Севка, нажми на работу!

– Чего ты мной распоряжаешься! – крикнул Сева. – Что я тебе – раб? Да? Вы мне оба надоели! «Кабысь-кабысь»! Без вашего влияния обойдусь! – И он яростно потащил тележку.

– Стой, жилу сорвешь! – сказал Костя и стал помогать. После того как все станки получили полный запас заготовок,

Костя спросил:

– Значит, тамга тебе ни к чему, коли меня слушать не хочешь? Вот и ладно.

– А ты и обрадовался, – насмешливо сказал Сева, швырнув рукавицы в шкафчик. – Не радуйся. Не мне тебя слушать. Ты меня слушать будешь… – Он полез зачем-то в шкафчик, закрылся от Кости дверцей и вдруг проговорил незнакомым, будто очень далеким голосом: – Если бы ты знал, что они с Каменкой сделали. Они ее в зону пустыни превратили, гады проклятые! – Он помолчал, захлопнул шкафчик и поднялся с красными пятнами на щеках, но спокойный, будто натянутый. – Ну, чего смотришь? – прикрикнул он на Костю. – Я сейчас одну штуку пойду искать, а ты… поработай на двух станках!

Это было большое решение: Сева несколько раз отклонял предложение Кости работать на пару и делал это из принципа – не хотел, как он выражался, обезьянничать с Кати Галкиной. Теперь, к великой радости Кости, он вдруг отказался от этого глупого принципа.

Как только резец прошел половину заготовки на его станке, Костя пустил станок товарища. Девочки подошли посмотреть, что получается.

– Зачем ты бегаешь от станка к станку? Совершенно лишнее, – тотчас же стала советовать Катя. – С твоего места хорошо видно, что делается на Булкином станке. Зачем ты торопишься? Вот смешной!

Когда пришло время ставить новую заготовку, она предложила:

– Давай помогу, гога-магога!

– Не трожь! – отказался он и действительно успел все сделать, потому что заставил себя не торопиться, и оказалось, что времени достаточно.

Установив заготовку, он, умышленно замедляя движение, направился к своему станку.

– Вэри вэл! – невольно признала Катя.

Леночка тоже одобрила:

– Ой, трэ бьен!

Костя уже знал, что это по-английски и по-французски значит «очень хорошо».

– Саво! – сказал он.

– Что такое? – удивилась Катя.

– Хорошо! Вогулы-манси так говорят, – пояснил Костя. – Думаешь, мы не умеем по-непонятному?

Появился Сева. Он осторожно нес две баночки из-под консервов, наполненные водой и сплющенные так, что на них получились носики. Одну он отдал Косте, сказал: «Вот, гляди!» – вылил немного воды на резец, и сталь в ответ благодарно зашипела.

– Охлаждать надо! – пояснил Сева. – Лучше будут резцы при обдирке стоять.

– Я, конечно, тоже об этом думала, – сказала Катя Леночке. – Надо непременно попросить баночки в столовой, там их много.

Все это в целом было удивительно. Сева впервые позаботился о станке, предложил правильное дело и этим не ограничился – собрал свои и Костины запасные резцы и сказал:

– Неси в заправку, я на двух станках работать стану.

Девочки во все глаза следили, как поведет себя Сева, который теперь был самым «слабым звеном» за колоннами. Не обращая на них внимания, он подошел к станку Кости и нажал кнопку «стоп».

– Зачем остановил? -встревожился Костя.

– Нужно, чтобы один станок опережал другой ровно на полоперации, тогда можно все успеть, – объяснил Сева. – Соображать надо. Ну, кто с кем заодно?

– Нынче я с тобой заодно, – широко улыбнувшись, признал Костя.

– Значит, не дашь тамгу?

– Не… Коли ты так будешь робить – дам!

– То-то! – невесело усмехнулся Сева. – Я тебе покажу, кто такой Булкин-Прогулкин!

В тот день случилась еще одна удивительная вещь. Перед самым гудком Катя приказала Леночке управляться с двумя станками, взяла железный лист с длинной проволочной ручкой, на котором ребята таскали стружку, и начала уборку.

– Сам сделаю, – остановил ее Костя, когда она подошла к его станку.

– А может быть, я не хочу быть в долгу! – строптиво ответила она.

Она нарочно нагребла большой ворох стружки и потащила лист к транспортеру. Было трудно, но Катя наклонилась вперед и закусила губы с такой решимостью, что стало ясно – ни за что не отступит поперечная душа. Вернувшись с пустым листом, она нагребла еще больше стружки и вдруг опустилась на стеллаж.

– Ножки не держат, – пожаловалась она шутливо, но губы ее покривились. – Ничего, не сахарная!…

Сева – да, Сева Булкин! – схватился за ручку листа и подтащил к транспортеру.

Как-то получилось, что с завода вышли все вчетвером: впереди Костя, за ним девочки, а поодаль Сева. Он плелся на такой дистанции, чтобы быть в компании, в то же время не теряя права сказать: «Я иду домой самостоятельно». Сначала девочки весело болтали, а потом Костя услышал испуганный голос Леночки:

– Катя, ты что?… Что ты балуешься!

Он обернулся и увидел, что Катя сидит на земле.

– Все качается, – тусклым голосом, с трудом проговорила Катя и оперлась руками о землю.

– У тебя голова закружилась, – догадалась испуганная Леночка.

Она заставила Катю подняться, взяла ее под руку и сказала Косте:

– А ты под другую руку возьми. Она заболела.

– Сама дойду… – слабым голоском возразила Катя и засмеялась: – Малышок, смотри – Ойка язык высунула…

– Ты же знаешь, что это у меня условный рефлекс. Я всегда язык высовываю, когда… Ой, она опять села!

– Весь холм качается, – сказала Катя, ощупывая снег. – Как противно… Я сейчас умру…

– Мы с Севолодом ее под руки потащим, а ты, Ленушка, сзади толкай, – распорядился Костя.

Кое-как они доставили Катю домой.

Так она заболела в первый раз. Она лежит на диване в гостиной, бледная и худенькая, такая худенькая, что душе вовсе не в чем держаться. Даже глаза – драчливые глаза – призакрылись и вот-вот погаснут… В доме тихо… Леночка побежала домой ужинать, бабушка перестала охать, Сева в боковушке пьет чай со свистом, хмуро переживая сегодняшний день, а Костя сидит на медвежьей шкуре и, обхватив колени руками, смотрит в огонь.

ЧУДЕСА

Несколько дней прошло. Катя болела – не с кем было Леночке шушукаться, не слышно было за колоннами небрежного Катиного голоска. Хорошо, что теперь у Кости прибавилось забот, так как у них с Севой стало правилом работать на пару, и приходилось особенно следить за напарником. Сева изменился сильно. То работал очень хорошо, старался сделать так, чтобы Костя был с ним заодно, то вдруг все валилось из рук, и ему приходилось быть заодно с Костей. В такие минуты лучше было его не трогать.

– Что ты ко мне лезешь, чего ты пристаешь! – начинал он кричать тонким голосом. – Подумаешь, ударник! Сколько ни старайся, все равно полторы нормы на этих черепахах не выработаешь! Может быть, опять шестеренки переставишь?

Сейчас, когда умения у Кости прибавилось, когда он легко управлялся с двумя станками и каждый день перевыполнял норму, он все угрюмее посматривал на темную свинцовую пломбу, сковывавшую ручку для переброски ремня. Стоит только убрать ненавистную пломбу, перекинуть ремень на шкиве с одной ступеньки на другую, и патрон станет вращаться быстрее, то есть скорость резания повысится. Если к тому же маленько ускорить ход суппорта, то… Но тут припоминалась поломка станка – и крылышки опускались: нельзя! Хоть плачь, а нельзя!

Может быть, Костя думал именно о свинцовой пломбе, когда, по распоряжению Герасима Ивановича, остался вечером за колоннами подкрасить инструментальные шкафчики. Он получил в кладовой не только зеленую, но и немного ярко-желтой краски, сделал у шкафчиков желтые уголки, и получилось очень красиво.

– Где здесь Малышев, который станок сломал? – послышался веселый голос.

Не раз Костя встречал на заводе инженера-конструктора и рационализатора Павла Петровича Балакина, слышал от ребят, что он умный и чудной, и уважал Балакина за то, что он сконструировал транспортер-дрожалку для уборки стружки. По его мнению, Балакин был вовсе не чудной, только он был очень длинный, тонкий. Когда он разговаривал с кем-нибудь, кто был ниже его, он наклонялся и становился похож на вопросительный знак. Говорил он звонким голосом, который легко перекрывал шум машин, часто смеялся, носил зеленый блестящий ватник, а под ватником – шелковую трикотажную рубашку и цветной галстук.

Косте в нем нравилось все: и светлые волосы, зачесанные так, что получался высокий гребень, и живые желтые глаза, и немного вздернутый нос, и привычка пощелкивать длинными пальцами.

– Я Малышев, – сказал Костя.

– Конечно, ты! Несомненно, ты! – обрадовался инженер. – Миша Полянчук художественно описал мне твою наружность. У тебя одного шапка с такими длинными ушами, что на десять осликов хватит. – Он протянул Косте пакет: – Вот посылка от Миши. Прекрасный парень этот Полянчук! Замечательно поет украинские песни… Он попросил меня поинтересоваться твоим станком. Ну-с, так что же случилось?

Засунув руки в карманы, раздвинув полы ватника, как крылья, и наклонившись над Костей, он выслушал печальный рассказ и возмутился:

– Как ты посмел такую гадость устроить! Ты думаешь, на «гитаре» станка можно трепака играть?

– А я хотел как лучше, – ответил Костя, который вовсе не боялся этого человека.

– «Хотел, хотел»! Мало хотеть – надо знать и уметь!

– Нашли Малышева? – спросил Герасим Иванович и присел на стеллаже.

– Поставь, Малышев, заготовку, хочу посмотреть его в работе, – сказал Балакин, закончив осмотр всего станка.

Приближались какие-то важные события. Взволнованный Костя включил станок. «Буш» принялся снимать стружку. Казалось, что сейчас он делает это особенно медленно, но инженер одобрительно похлопал по станине:

– Молодец, старичок, старайся!… Работает он почти на пределе, не правда ли, Герасим Иванович? На этой операции ничего не выиграешь.

– Правильно, – поддержал его Герасим Иванович. – Так все и рассчитано.

– А вот посмотрим, все ли… Покажи, Малышев, отделочную операцию.

Переменив резец, Костя стал отделывать «трубу».

– Лодырь! – сразу решил Балакин. – Лодырь ты, господин «Буш»! На обдирке стараешься, на отделке отдыхаешь. Такой режим резания на легкой отделочной операции никуда не годится. Это позор, а не режим… Как по-вашему, Герасим Иванович?

– Спорить не буду, – неохотно согласился мастер. – Да что поделаешь, коли у работников квалификации настоящей нет…

Ни слова не говоря, Балакин сорвал пломбу с ручки для переброски привода и сделал то, о чем так часто мечтал Костя: передвинул ремень на шкиве.

– Теперь скорость повысится раза в три, да и то станок не будет по-настоящему нагружен, – пояснил он. – Продолжай, парень, отделку!

Снова заработал станок, и стружка побежала быстрая, узкая и горячая.

– Ишь какую гладкую поверхность дает! – одобрил Герасим Иванович. – Просто под зеркало работает…

– Нужно еще подачу увеличить, и будет совсем хорошо… – заметил Балакин. – Не найдется ли, Герасим Иванович, у вас шестеренок?

Получив запасную шестеренку и вооружившись гаечным ключом, Балакин перестроил «гитару». Костя включил станок. Теперь стружка стала шире, но бежала так же быстро, и быстрее резец подвигался вдоль «трубы». Костя не успел насладиться этим счастьем: отделка детали кончилась и пришлось нажать кнопку «стоп».

– Сами судите, Павел Петрович, как тут позволишь ребятам хозяйничать, – сказал Герасим Иванович. – Похозяйничал уж Малышев… Такое получилось, что вспоминать неохота.

– Да, дело рискованное, – задумчиво признал Балакин, пощелкивая длинными, тонкими пальцами и встряхивая ими, будто сбрасывал капли воды. – Однако вот что досадно: четыре «Буша», четыре родных брата, при черновой обдирке работают на совесть, а при отделке – четверть силы. Сколько времени при этом теряется!

– Да, теряется, – сказал мастер. – Факт, теряется… Но ведь и станок нужно пожалеть. Сломать станок – раз плюнуть.

Мысль Кости заметалась, ища выхода.

– Герасим Иванович, а что, если… – заикнулся он, еще не зная толком, что скажет.

Старшие смотрели на него, ожидая продолжения. У Кости в горле пересохло; стало неловко, беспокойно.

– г Ну что? – нетерпеливо спросил Павел Петрович. – Да думай же ты! – крикнул он весело. – Тут же совсем простое дело!

Действительно, все стало ясно, будто за колоннами пролетела яркая молния.

– Пускай три станка обдирают, а один отделывает. Правда, дядя? – выпалил Костя, и его облило жаром.

– Правда, тетя! – одобрил Балакин, засмеялся и щелкнул Костю по лбу. – Сварила голова! Это я больше всего люблю!

Еще несколько дней назад Костя навряд ли решился бы подать такую мысль, но теперь, когда за колоннами кое-что изменилось, это предложение показалось ему почти естественным. Не удивило оно и Герасима Ивановича.

– Что ж, в таком случае, дело другое, – немного подумав, согласился он. – Один станок настроим на отделку, а остальные оставим черновыми.

– Давай займемся математикой, – сказал Павел Петрович, вынув из кармана записную книжечку с блестящим карандашиком. – Какая у вас норма? Сколько делаете?

…По дороге домой Костя завернул к Леночке Туфик. Его впустила в переднюю полная маленькая женщина – точная копия Леночки, только с седыми волосами.

– Что вам нужно, молодой человек? Закройте за собой дверь получше, – сказала она басом, помешивая в кастрюле, стоявшей на примусе.

В переднюю выбежала Леночка.

– Ой, мама, это же Костя Малышок, который сломал станок! – воскликнула она. – Помнишь, я тебе рассказывала? Он у Галкиных живет…

– Ай, как нехорошо! – сказала Леночкина мама. – Зачем же вы сломали целый станок?… Проходите в комнату, сейчас будем ужинать…

– Времени нет, – отказался смущенный Костя. – Ты, Ленушка, завтрась приходи в цех чем пораньше. Производственное совещание будет.

Когда дверь закрылась, Леночкина мама сказала:

– Просто не верится, что такой серьезный мальчик сломал целый станок. Конечно, я абсолютно уверена, что он сделал это нечаянно.

В тот вечер Антонина Антоновна сообщила Косте, что Катя капризничает, не ест и не пьет, так как ей все невкусно, что она жалуется, будто ее все забыли.

В пакетике, присланном Мишей, Костя нашел пару новых носков, скрепленных ниточкой, и десяток мятных пряников, таких твердых, что с ними не справился бы даже победитовый резец, но в одну минуту справились зубы мальчиков. Два пряника Костя отделил бабушке, а два Кате, но принцесса передала через бабушку, что она не нуждается в каких-то пряниках.

– Как знает, – сказал обиженный Костя и оставил пряники на кухонном столе.

В пакетике еще была записочка:

«Грызи пряники, помни обо мне! Я рассказал инженеру-рационализатору П. П. Балакину, как и почему ты сломал станок. Он посмотрит «Буш» и, может быть, что-нибудь придумает. Передай поклон золотоискателю. В воскресенье увидимся, если ты будешь на комсомольском воскреснике. Твой друг М. Полянчук».

Костя был благодарен Мише за носки и пряники, а больше всего за знакомство с Балакиным.

Хорошо иметь такого друга, как Миша!

Глава шестая

ПОВОРОТ

Накануне, когда Герасим Иванович поручил Косте созвать производственное совещание, Костя в душе приготовился к большим событиям – и не ошибся. Недаром вместе с Герасимом Ивановичем за колонны явилась Зиночка Соловьева.

Надев очки, Герасим Иванович посмотрел на ребят поверх стекол и призадумался.

– Техника – дело такое, – сказал он вдруг, – сегодня приловчился и взял подходящее, а помозгуешь, так возьмешь еще больше. Техника – это железо. «Буши» – тоже железо. Железу все равно, как работать, а человеку не все равно, человек хочет фронту помочь. Вот потому в технике последней остановки нет. Все от рук да головы зависит. Если будет ваше желание, «Буши» по-новому заработают.

Он объяснил, что получится, если три «Буша» сделать черновыми, а четвертый перевести на отделку деталей, то есть разделить операции, и спросил, все ли понятно.

– Абсолютно понятно! – прошептала Леночка.

– Ну хорошо, операции разделим, каждую «трубу» станем через две пары рук пропускать, – продолжал мастер. – Значит, теперь надо работать дружно. Уж так не выйдет, что один землю роет, а другой зубами мух щелкает. – И Герасим Иванович многозначительно посмотрел на Севу. – А почему? Потому что придется всех вас на один наряд поставить. Задержал ты «трубу» в обдирке, а на отделочном станке простой получился, у всех процент скатился; проворонил ты на отделке, а лишние обдирки в заделе остались, в показатель не вошли, – опять всем накладно.

Ребята начали понимать, к чему ведет мастер.

– На заводе народ в бригады тянется, – сказал Герасим Иванович. – Вот задумали рабочие второго цеха по-гвардейски работать. Сегодня там уже фронтовая бригада Ивана Стукачева объявится. (Этого Костя не знал и от всего сердца позавидовал взрослым рабочим.) И у вас бригаду можно сделать для пользы дела. Только как бы не получился смех на весь цех…

– Товарищи, вы понимаете, почему Герасим Иванович так ставит вопрос? – строго спросила Зиночка.

– Понятно! – проговорила Леночка и заспешила: – Все понятно! У нас все недружные, все перессорились. Сева с Катей не говорит, и я на него сердита, потому что он меня толкнул, хотя я его не оскорбляла. Да, Сева, ты поступил грубо, некультурно!… Малышок тоже недавно поссорился с Катей… – Упавшим голосом она закончила: – Ой, просто не знаю, что у нас выйдет!

– Вот посмотри, комсомол, какая глупость творится, – сказал Герасим Иванович. – Хоть Сергею Степановичу жалуйся, честное слово. Поговори с ними, Зина! Не столкуются – я их на другую работу поставлю, а к «Бушам» сознательных ребят дам. Не позволю я теперь по-старому работать, коли придумалось правильное дело! – И он ушел, расстроенный этим разговором.

– Какой стыд, ребята! – вспыхнула Зиночка. – У вас даже обыкновенная бригада не склеивается, а на Большом заводе уже есть молодежные фронтовые бригады, и парторганизация придает этому громадное значение. Вчера на городском комсомольском активе ребята рассказывали, как там поставлено дело. Вот с кого нужно брать пример!

Оказывается, молодежь Большого завода задумала работать так, как бойцы сражаются на фронте: умри, а не отступай. Хоть две, хоть три смены подряд работай, а задание выполни. Если кто-нибудь отстает, другие по-братски помогают ему. А для того чтобы дело шло лучше, бригада принимает торжественную присягу.

Есть в бригаде командир, есть политрук – словом, все как у военных, и бригада называется фронтовой, потому что все трудятся самоотверженно, чтобы с честью выполнить священную клятву уральцев.

– Они молодцы! – вырвалось у Леночки, но тут же с горькой обидой она добавила: – Сразу видно, что это комсомольцы, а у нас все… поперечные!…

– А я не верю, что вы не можете понять, какое это важное дело, – перебила ее Зиночка. – Разве вы не патриоты? Неужели придется ставить сюда других ребят, которые поймут, что бригада лучше сработает на «Бушах»? А чем эти ребята отличаются от вас? Вы тоже ненавидите фашистов, любите Родину и хотите победы. У тебя, Леночка, два брата на фронте, и оба уже были ранены. У тебя, Малышок, погиб единственный брат. Неизвестно, жив ли отец Катюши. У Севы тоже так… Вы думаете, что если я всегда такая веселая, так у меня на душе легко? У меня… я всех родных потеряла… и в личной жизни у меня ничего, ничего нет… – Ее голос сорвался, и она поскорее закончила: – Впрочем, при чем тут я… Я лишь хочу, чтобы вы поняли… Может быть, какой-нибудь фашист ходит живой только потому, что вы перессорились, как дети, сработали меньше, чем могли… – Она схватила руку Кости, потом так же порывисто пожала руки Леночке и Севе. – Давайте дружно, ребята!… Малышок, почему ты молчишь? Ведь это ты двинул дело с «Бушами»!

Слова получились оборванные, горячие, когда Костя заговорил; навряд ли он запомнил коротенькую речь.

– Фронтовую бригаду нужно сделать! – сказал он. – Кто не согласен, то поди прочь!… В цехе хороших ребят полно… Я их на «Бушах» учить стану… Не мудрость! А поперечных нынче не надобно… Обойдемся!…

– Я, конечно, за фронтовую бригаду! – вскочила Леночка, стала протирать очки и крепко зажмурилась, что означало у нее полную решимость.

– Ты, Севолод, что молчишь? – крикнул Костя. – Кто с кем заодно?

– Чего ты наскакиваешь! – с обидой ответил Сева. – Только ты сознательный? По-моему, другие тоже есть…

Как только Зиночка, к своей радости, убедилась, что вопрос о бригаде решается положительно, она круто перевела его на деловые рельсы. Решили, что сразу после комсомольского воскресника состоится организационное собрание в доме Галкиных с участием Зиночки.

Беспокойным, тревожным был день.

Голова Кости думала о тысяче вещей и решала разные вопросы.

– Тебе, Ленушка, придется круто робить, – сказал он. – Герасим Иванович сегодня Катюшин станок переналадит. На отделочную операцию тебя поставим, пока Катерина не выйдет…

После гудка, когда Костя и Сева вышли за ворота завода, к ним присоединился Колька Глухих и начал болтать глупости:

– Малышок, правду мне Сева сказал, что у вас организуется гвардейская бригада? Смешно, честное слово! В тылу – и вдруг гвардейская! Фу-ты ну-ты!

– Дураку, ясное дело, всё смех… – ответил глубоко оскорбленный Костя.

– Положим, неизвестно, кто дурнее! – отбрыкнулся Колька. – Организуют в тылу какую-то гвардейскую бригаду да еще берут в нее Булкина! Ха, ха, и еще раз ха!

– А тебе что за дело? – высокомерно осведомился Сева. – Завидно, что тебя в фронтовую бригаду не возьмут! А за Булкина не бойся – он не хуже других.

– Нет, я, конечно, не думаю, что ты хуже, – пошел на попятную Колька. – Только, если ты примешь присягу, как же будет насчет тайги? Хотя, конечно, ты уже готов отказаться от тайги. Гайка слаба!

– У кого гайка слаба? – угрожающе спросил Сева и остановился.

– У кого? У меня здесь зеркала нет, чтобы тебе его показать, – сострил Колька.

Этот разговор произошел на том самом месте, где несколько месяцев назад Сева столкнул Костю с тропинки. Раз! – и Колька полетел в глубокий снег.

– Привык ты толкаться! Нынче твой черед! – крикнул Костя.

И Сева последовал за Колькой.

Пока они барахтались в сугробе, Костя насмехался над ними, а потом протянул руку – помочь. Колька стащил его в сугроб, они пошумели, насыпали друг другу снегу за ворот и побежали домой.

МИР

Катя через Антонину Антоновну приказала Косте явиться в гостиную и осыпала его упреками:

– Почему ты скрыл от меня о станке и бригаде? Леночка мне сейчас рассказала. Только она спешила домой – я ничего не поняла.

– И я вчерась хотел рассказать, да ты пряничков не взяла…

– Вчерась-карась! – передразнила Катя. – А зачем ты пряники через бабушку передал? Если бы ты сам принес… Мне и так надоело поправляться, а тут еще они меня все сразу забыли!

– Не забыли мы… Будешь в бригаде на отделочной операции работать, нам же лучше.

– Буду! Во фронтовой бригаде я так буду работать!… – горячо проговорила Катя. – Знаешь что, Костя, ты сиди там, где сидишь, и совсем не смотри на меня… А я тебе расскажу, что я думала, когда вы обо мне так бессовестно забыли, а я лежала и все плакала. Только ты никому не будешь болтать? Хорошо?

Сидя на медвежьей шкуре, Костя слушал Катю, а она говорила, говорила, прижав руку к своему сердцу, которое запуталось в жизни:

– Я такая несчастная, Малышок! Уверяю тебя! Я хочу, чтобы все было хорошо, а получается плохо. Когда я… одно письмо получила, я хотела сделать, как папа просил. А потом увидела Нину Павловну… и вдруг сделала не так. Пускай она хорошая, добрая, но я все сержусь на нее. Теперь не так сержусь, как раньше, но все равно… Я поперечная, правда? (Костя подумал: «Правда», но промолчал.) Я решила: пускай я Нине Павловне не скажу, а вместо этого буду работать изо всех сил для победы. Я Нине Павловне не сказала о моем папе. Только у меня все время было вот здесь, на сердце, так тяжело, что я заболела. А если я не смогу для фронта самоотверженно работать, значит, папа совсем погиб… Ты думаешь, почему я такая поперечная? Потому что у меня все как-то плохо… – Она немного поплакала в подушку и сердито сказала: – Ну, что же ты молчишь? Молчит, как чурка!

Получив разрешение говорить, Костя посоветовал:

– Ты с Ниной Павловной помирись. Она человек хороший и тебя уважает… А в бригаде мы сразу полторы нормы сделаем. Хочешь, покажу математику?

– Надо сейчас же со всеми помириться! – загорелась Катя. – Скажи Севе, пускай идет сюда.

Оторванный от чая со свистом и неожиданно очутившийся в гостиной, Сева оцепенел.

– Здравствуй, Сева! Как ты поживаешь? – сказала Катя, протянув ему руку. – Садись, пожалуйста, на кресло. Ты, пожалуйста, не сердись на меня за Шагистого. Это было в последний раз… Сейчас придет Леночка, мы должны посовещаться о бригаде… – Она крикнула: – Бабушка, бабушка, мы будем пить чай здесь, как до войны!

Старушка поверила себе лишь тогда, когда на круглом столе была постелена скатерть и самовар занял свое почетное место.

Смущение Севы прошло не скоро, а счастливая Леночка протирала очки, чтобы лучше видеть. Когда Севе налили чаю, он отхлебнул и по привычке свистнул, хотя Антонина Антоновна, расщедрившись, сделала сладкий чай.

– А Герасим Иванович будет нам электрокар давать – заготовки возить, – сообщил Костя, которому казалось неприличным молчать.

– А я все волнуюсь! – призналась Леночка. – Надо в цехе ничего не говорить, пока не получится…

– Зачем ты волнуешься! – воскликнула Катя. – Когда я придумала на пару работать, ты тоже почему-то боялась. – Она достала тетрадку, карандаш и, прикусив язык, старательно написала на первой страничке: «План бригады». – Вот! Давайте запишем все, что нужно. Кто возьмет слово?

– Надо, чтобы резцов был запас, – начал Сева.

– Да, да! Это правильно, Сева! Вот я уже записала.

– И как это хорошо, уж как это хорошо, молодые люди, когда все мирно, тихо! – сказала Антонина Антоновна.

Конечно, замечание Антонины Антоновны не было внесено в план, хотя, если здраво судить, в каждом деле нужно начинать именно с дружбы. Уже перестал шуметь самовар; уже забралась на свою теплую лежаночку в кухне Антонина Антоновна; уже Сева пил пятую чашку со свистом и Леночка тоже пыталась пить так, но у нее, кроме шипения, бульканья и смеха, ничего не получалось; уже гудок Большого завода принес поздний час, а у членов будущей бригады все находилось что сказать. Наконец Леночка ойкнула, что так засиделась, а Сева из вежливости пошел закрыть за нею дверь.