Текст книги "Проза и публицистика"

Автор книги: Иннокентий Федоров-Омулевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

   Перейдем теперь к другим чиновным лицам. Некоторые из них, как губернский прокурор, например, приняли роковую министерскую весть как-то двусмысленно, не то спокойно, не то тревожно. Падерин, которого встретил на улице Матюнин, бесцеремонно прозванный им за глаза "матюхой" ради его нравственной мужиковатости, ответил на поздравление председателя казенной (не разб.) "с новым губернатором", по обыкновению, остротой:

   – Поверьте мне, многоуважаемый Гаврила Павлыч,– сказал он с чуть заметным раздражением в голосе:– "ничто не ново под луной...".

   Но у Гаврилы Павлыча эта острота, при настоящем обстоятельстве, даже и улыбки на лице не вызвала, хотя во всякое другое время он наверно не пропустил бы ее без смеха. За Матюниным, как говорили злые языки, водился, между прочим, один очень скандалезный грешок. Желая как можно больше извлечь выгод из своей службы, он никому не давал никакого места даром, хотя бы даже это было место помощника столоначальника, а с другой стороны, чтобы не обижать чиновников и чтоб они не вздумали с ним торговаться, назначил у себя в казенной палате раз навсегда – таксу. Чиновник его ведомства, аккуратно каждый год уплачивающий председателю по этой таксе, был уверен, что продержится на своем месте, если не до окончания века, то во всяком случае до конца службы Матюнина в председательской должности. Такса эта имела в городе огромную популярность, и нет ничего мудреного, что Гаврила Павлыч не без тревоги узнал о назначении нового губернатора, хотя непосредственно и не был подчинен ему: всякое случается... Но особенно надо было видеть в этот день полицмейстера: армии подполковник просто был сам не свой. Он с самого утра неистово гремел саблей, как угорелая кошка раз по десяти совался на глаза то своим ближайшим подчиненным, то начальству, то частным влиятельным лицам в губернии; к генеральше Столбовой заезжал по крайней мере четыре раза, а жену частного пристава второй, самой доходной части города – ту так он просто чуть с ног не сшиб, встретившись с ней в полутемных сенях квартиры частного. Подъезжая к общей городской управе, Вахрушев как-то особенно неприязненно кисло посмотрел на старую, недавно надломленную сильным ветром березу, которую пока еще не успели срубить и которая теперь, качаясь от осеннего ветра, жалобно скрипела, будто причитала, кланяясь армии подполковнику:

   "Так и так, дескать, ваше высокоблагородие... Стояла я на сем месте, росла ровно тридцать лет и три года; видела я на своем веку и пережила шестерых губернаторов; да вот, видно, не пережить мне седьмого: надломил меня злобный вихрь буйный... Ох, знать, смерть моя пришла, смерть пришла – последний час!"

   Полицмейстер даже плюнул, проходя мимо березы, и тут же отдал приказание квартальному срубить со немедленно: "потому-де, что она только портит (не разб.) вид общей городской управы, а пользы-де от нее никакой, как от козла – ни молока, ни шерсти". С полдня полицейские солдаты шныряли по всему городу, требуя, по приказанию полицмейстера, от домохозяев, чтобы они распорядились как можно поскорее и как можно чище вымести улицу, выполоть траву около тротуаров и проч. Вообще, в этот и на другой день, особливо по присутственным местам, в губернском городе все мылось и чистилось. Но как ни суетился полицмейстер, все-таки гораздо больше всех, после Вилькина, разумеется, был встревожен только что возвратившийся в это утро старший чиновник особых поручений при губернаторе Александр Александрыч Малюга. Он как только узнал в чем дело, так сейчас же и (не разб.), бледный как ясень, даже не переменив дорожного платья, к Вилькину в канцелярию. Александр Александрыч вошел туда в таком расстроенном виде, что чиновники даже переглянулись.

   – Николай Иванович здесь? – задыхаясь спросил он у кого-то из них.

   – Давно уже-с,– ответили ему.

   Малюга чуть не бегом прошел в правительскую комнату. Вилькин был весь погружен в дела, которых лежала перед ним огромная куча.

   – Что это вы, как будто с пожару откуда-нибудь? – сказал с неудовольствием правитель, пристально взглянув на неожиданного посетителя, и нехотя подал ему руку.

   Старый чиновник особых поручений несколько минут переводил дух.

   – Хуже всякого пожару!– проговорил он наконец.– Успокойте меня, ради бога, Николай Иваныч: скажите, правда ли, я слышал, не врут ли, что будто прежний губернатор наш сменен, а на его место назначен кто-то другой?..

   – Совершенно правда-с...– ответил правитель с убийственной холодностью.

   Малюга потерялся.

   – Кто же назначен к нам? – спросил он с лихорадочной дрожью, не замечая, как странно его принимают.

   – Действительный – статский – советник – Павел – Николаевич – Арсеньев-с...– с тою же убийственной холодностью пояснил правитель.

   Малюга позеленел пуще прежнего.

   – Но, Николай Иваныч... как же это?.. что же это?

   Правитель плечами пожал.

   – Право, я не понимаю, о чем вы говорите...

   – Да новый-то губернатор... что это такое?

   – Как что-с? Очень просто: назначен – министром...

   – Извините, я еще не могу опомниться от этой проклятой новости...

   – Говорите, пожалуйста, тише: ведь вы не у меня в квартире! – довольно строго заметил Николай Иваныч старшему чиновнику особых поручений.

   Малюга от удивления понизил голос.

   – Николай Иваныч... но... что же мы с вами будем теперь делать?..– спросил он, разводя руками,– что нам делать, скажите?

   – Как что-с? Я думаю, как всегда, будем заниматься каждый своим делом...– обрезал его правитель.

   – Да ведь не до шуток теперь нам с вами: ведь это, значит, умирать заживо приходится! – заметил Александр Александрыч жалобно.

   – Не знаю-с, как вы, а я не имею к этому ни малейшей наклонности...– сказал Вилькин с холодной насмешкой.

   – Да что же это наконец такое? Вы меня дурачите, кажется, что ли, Николай Иваныч? – заговорил Малюга, начиная терять всякое терпение от такого неслыханного равнодушия правителя к общим их интересам.

   – Я ничего решительно не хочу-с, кроме того, чтоб вы оставили меня поскорее в покое-с с вашими пустыми вопросами: я стр-а-шно занят-с в настоящую минуту.

   Малюга вспыхнул.

   – Как пустыми вопросами? Какими пустыми вопросами? Наше общее дело, в котором мы оба с вами замешаны,– по-вашему, пустые вопросы? Что вы это, Николай Иваныч! Что с вами? в уме ли вы?

   – Я уже имел честь заявить вам-с, что со мной ничего ровно не случилось. Кроме того, что я занят страшно, а что с вами делается – это не мое дело-с. Оставьте меня, прошу вас, в покое: мне некогда-с...

   – Но ведь мы оба замешаны...

   – Я ни во что не замешан-с, уверяю вас...

   Малюга еще больше вспыхнул и вытянулся во весь свой высокий рост.

   – Да ведь это уже с вашей стороны... наглость! – сказал он, весь дрожа:– ведь это, я вам скажу, подл...

   Вилькин так быстро вскочил с кресла, что даже не дал ему закончить фразу. Он тоже во весь рост выпрямился.

   – Извольте сейчас выйти вон, господин Малюга! – сказал правитель звонко:– иначе я вас прикажу сторожу вывести.

   Старший чиновник особых поручений не на шутку струсил: он Вилькина хорошо знал.

   – Надеюсь еще с вами встретиться не один раз! – сказал Малюга, весь дрожа от злости, низко поклонился и вышел.

   – Вон, мальчишка! – сквозь зубы проговорил ему вслед побледневший Вилькин.

   Несколько минут он просидел неподвижно, как бы сверяясь с мыслями, потом подошел к двери в канцелярию и звонко, отчетливо позвал:

   – Г. Матьвиевский! Пожалуйте ко мне...

   Столоначальник в ту же минуту явился.

   – Потрудитесь довести до сведения гг. столоначальников, – сказал ему правитель чрезвычайно серьезно: – если г. чиновник особых поручений Малюга будет просить у кого-нибудь из них какое бы то ни было дело для справок, хотя бы даже под его расписку, пусть они ни под каким видом не исполнят его просьбы без моего личного дозволения. Если случай такой представится, пусть потрудится прежде доложить мне-с. Слышите?

   – Слышу-с.

   – Я имею весьма серьезные причины не доверять г. Малюге. Сейчас только что он мне сделал здесь маленькую сцену такого рода, что я не могу, хотя бы и желал, не считать его чиновником подозрительным. Это между нами-с, разумеется. Да вы, может быть, и сами кое-что слышали оттуда, из канцелярии: он так громко говорил?

   – Нет-с, у нас ничего не было слышно.

   – Я имею весьма серьезные причины на это распоряжение... понимаете?

   – Совершенно понимаю-с.

   – Так сделайте же одолжение, передайте там...

   Столоначальник поклонился и хотел идти. Правитель остановил его рукой.

   – Постойте, батюшка,– на один вопрос... Ну, как у нас дела, подвигаются?

   – Работа просто кипит-с, Николай Иваныч. После-завтра, я думаю-с, ни одной бумаги ни у кого на руках не останется-с.

   – Я, право, не знаю, как мне вас благодарить, милый мой (не разб.) Матьвиевский: вы у меня просто правая рука. За это пока вот вам – мои обе...

   Правитель протянул столоначальнику обе руки. Матьвиевский и на этот раз ушел от него сияющий.

   Вилькин опять весь погрузился в дело. Но в эту самую минуту, когда весь город лихорадочно волновался, передавал впопыхах из уст в уста министерскую новость, мог какой-нибудь сердцевед (не разб.) заглянуть в душу правителя и в то же время взглянуть на него самого, как всегда изящный, спокойно, даже с легкой насмешкой на губах занимающийся своими делами,– такой сердцевед невольно остановился бы перед ним и надолго задумался бы над полезным характером этого странного человека.

   Но вряд ли бы Вилькин позволил кому-нибудь в эту минуту заглянуть в свою душу...

V

Вечер и мадам Матюниной

   Прошло дня три. В это время губернский город успел освоиться мало-помалу с мыслью о назначении нового губернатора и толковал об этом уже довольно спокойно, теша свое воображение всевозможными и по большей части нелепыми догадками о человеке, которого в глаза никогда не видели. Павла Николаевича Арсеньева почему-то ожидали в Земельск по раньше, как недели через две.

   Была пятница – приемный день у мадам Матюниной. В этот вечер у нее в маленькой гостиной собралось немногочисленное, но зато самое избранное и короткое общество, Несмотря на это, однако ж, общий разговор как-то не клеился... Сама хозяйка, полулежа на подушке дивана, разодетая "небесно-невинно",– как выразился о ней потихоньку бывший тут же Падерин своей хорошенькой соседке, дочери председателя уголовной полиции, м-ль Снарской,– томно передавала полулежавшей с ней рядом на диване генеральше Столбовой свои сладкие воспоминания о Петербурге вообще и об итальянской онере в особенности. Армии подполковник Вахрушев играл в шахматы с управляющим губернией, поминутно делая самые непростительные ошибки, так что вице-губернатор, страстный игрок, несколько раз уже выходил из себя, не прощая ему ни одного промаха. Вице губернаторша, очень молодая и очень ограниченного ума дама, с жаром доказывала прокурорше, также очень молодой еще, но тем не менее весьма развитой женщине, что так называемая "эмансипация", право, не поведет ни к чему хорошему, что и без нее, без этой что-то уж очень мудреной "эмансипации", как она выразилась, честная женщина, строго исполняющая свои обязанности, всегда будет совершенно счастлива, и что, наконец, все эти вопиющие семейные сцены, которые так любят описывать современные литераторы,– чистая выдумка – читать иногда совестно. Вице-губернаторша, очевидно, разделяла розовый взгляд на вещи своего почтенного супруга. Падерина спорила с ней слегка, как обыкновенно спорят, когда не надеются, чтобы нас когда-нибудь поняли. Хозяин в уголку толковал вполголоса со стариком Снарским о каком-то весьма запутанном уголовном деле. В отдалении от всех молча курил сигару доктор медицины из евреев (не разб.) Васильевич Ангерман – бледный и серьезный молодой человек – брюнет, красавец собой, с лицом в высшей степени благородным и симпатичным, так что хорошему человеку нельзя было не полюбить эту личность с первого взгляда. Ангерман кончил свое образование в Дерптском университете, постоянно следил за наукой, выписывал множество книг, ездил на два года за границу, теперь весьма справедливо считался по искусству первым доктором в губернии, будучи в то же время и инспектором врачебной управы. Он был утомлен и (не разб.) оставался еще в этой гостиной только из приличия.

   Маленький Коля Матюнин весело возился на ковре у его ног с левряшкой.

   Был час десятый в исходе. Общество решительно не знало, чем прогнать налезавшую на него смертельную скуку. М-ль Снарская попыталась было что-то спеть с Падериным у рояля, но это не удалось им обоим: ибо, как оказалось, были не в голосе. Вице-губернатор, осторожно зевнув раза четыре, объявил Вахрушеву, что играет с ним последнюю партию. Генеральша Столбова стала ни с того ни с сего жаловаться хозяйке на внезапную головную боль и надеялась, что не будет на нее в претензии, если она так скоро оставит такое приличное общество. Словом, опустение гостиной предстояло неминуемо. Вдруг в передней раздался звонок.

   – Н-да... Кто бы это мог быть... н-да? – сказал машинально управляющий губернией, осторожно отступая конем.

   – О, это непременно м-р Вилькин! – заметила хозяйка, оживляясь:– держу пари, что он...

   – И я тоже,– подтвердила генеральша Столбова.

   В самом деле, в гостиную (не разб.) вошел Вилькин. Мы бы его не узнали теперь сразу. Николай Иваныч смотрел таким бойким светским человеком, таким веселым, что просто чудо. На лице его не было не только той озабоченности, какую, особенно в последнее время, привыкли видеть на нем в канцелярии его подчиненные, даже будто легкий румянец играл у него на щеках. Избранное общество м-м Матюниной напустилось на Вилькина разом, как рыба на червячка: его просто закидали вопросами.

   – Что так поздно, Николай Иваныч? – говорила томно хозяйка.

   – Что нового, Николай Иваныч? – спрашивала Столбова, у которой, как видно было, внезапная головная боль прошла.

   – Николай Иваныч, вы нас совсем забыли... Не грех ли вам (не разб.),– закричала м-ль Снарская звонко:– (не разб.) взялся...

   – Николай Иваныч в последнее время даже как будто похудел от усиленной работы...– замечал в свою очередь ее папенька, отрываясь от интересного разговора с Матюниным.

   – Безбожно так нескромно вести себя, Николай Иваныч! – уверяла вице-губернаторша.

   – Н-да... это безбожно... н-да...– сказал весь занятый шахматами судья.

   "Клюет",– подумал Падерин, потому что вдруг почему-то пришло в голову это сравнение.

   Очевидно, общество несколько стеснялось в присутствии управляющего губернией правителя канцелярии "сердцем губернии". Вилькин едва успевал отвечать на все эти вопросы, на замечания, дружески здороваясь со всеми. Он, заметно было, чувствовал себя здесь как дома, даже с вице-губернатором поздоровался очень фамильярно, только Ангерман раскланялся с ним, по обыкновению, молча и холодно-вежливо.

   – Решительно ничего-с нового,– заговорил наконец было правитель, покойно располагаясь в порожнем кресле.– Ах, виноват-с, впрочем: есть одна маленькая новость... Говорить не ручаюсь, однако ж я сам не был – что вчера, после представления Мангаупа, наш достолюбезный градоначальник торговал у него пресловутую бутылку, ту самую, из которой явится какое угодно вино по требованию почтеннейшей публики; дорого заломил, бестия Мангауп, так и не сошлись, а все еще, говорят, продолжают торговаться.

   Вилькин звонко засмеялся, лукаво поглядев на полицмейстера. Тот слегка покраснел от этой неожиданной выходки. Общество громко хохотало. Дело в том, что армии подполковник смертельно любил горячительные напитки и редкий день не был пьян к вечеру.

   "Странный этот господин Вилькин! – подумал (не разб.), вглядываясь в него, Ангерман: – смеется, острит, как не бывало; а ведь я думаю, на душе у этого господина черт знает что теперь происходит... Вот они наши, неведомые миру, Наполеончики III-й!"

   В эту самую минуту в передней опять раздался звонок. Кто-то позвонил отрывисто и нетерпеливо. Гости в недоумении переглянулись. По удивленному лицу хозяйки заметно было, что она никого не ждала больше.

   – Г. полицмейстера спрашивают,– доложил лакей, суетливо появляясь в дверях передней.

   – Н-да... Кто же спрашивает... н-да...– полюбопытствовал управляющий губернией, недовольный, что у него отнимают противника в самый интересный момент сражения.

   – Полицейский солдат-с говорит, что губернатор приехал-с!

   Общество так и остолбенело от изумления. Даже никто, кроме Ангермана, не заметил, как покоробило на одно мгновение Вилькина от этой внезапной вести. Вахрушев первый опомнился и так быстро и неловко вскочил со стула, что чуть не поставил верх дном шахматной доски: шашки так и покатились по ней, толкаясь и разговаривая... Схватив фуражку, он, как-то особенно выразительно посмотрев на всех и не простившись ни с кем, опрометью кинулся в переднюю. Падерин торопливо вышел за ним.

   – Приезжайте оттуда сюда,– сказал губернский прокурор полицмейстеру, догнав его уже у подъезда:– вы нам расскажете...

   Вахрушев только головой мотнул и помчался во всю прыть к Московской заставе.

   Вилькин тоже было приподнялся с места. С полминуты он, казалось, колебался, раздумывая: не поехать ли и ему с полицмейстером? Потом гордо обвел глазами гостиную и остался.

   – Градоначальник-то наш бедный как струсил! – детски-звонко расхохотался правитель, лукаво подмигнув говорившему в эту минуту Падерину.– Я даже побледнел было за него, как он с места-то воспрянул: так вот, думаю, и раскроит себе где-нибудь в дверях лоб...

   – А вы, Николай Иваныч, так ус хлаблый! – наивно заметил Вилькииу Коля Матюнин, весело карабкаясь к нему на колени.

   – Разумеется,– ответил правитель, слегка покраснев, засмеялся и потрепал Колю несколько раз по щеке.

   – H-да!..– произнес протяжно и как-то особенно торжественно вице-губернатор, тяжело поднимаясь с места.

   Он сейчас же после этого стал собираться домой, дружелюбно простился со всеми и уехал, сославшись на бессонницу прошедшей ночи и пообещав жене прислать за ней через полчаса карету. Вслед за Тихомировым откланялся и Ангерман, которого, по-видимому, очень мало занимал нечаянный приезд нового губернатора. С отъездом их общество мадам Матюниной стало как будто легче, разговор тотчас же перешел на известную всем занимавшую в эту минуту тему, и предположениям и догадкам конца не было. Вилькин управлял этим живым оркестром, как самый ловкий капельмейстер; тем не менее во всем, что здесь говорилось, не было и сотой доли правды: прозорливость на этот раз положительно изменила правителю, хоть он и не отступил ни на минуту от своей роли – столько же равнодушного и остроумного собеседника. Большинство желало не ранее как через час удовлетворить свое крайнее любопытство, но не прошло и четверти часа, как вернулся подполковник Вахрушев. Он был смущен, растерян и рассержен до последней крайности. Никогда не (не разб.) и не устававший даже во время самой суетливой беготни пожара, полицмейстер на этот раз был почти весь мокрый от пота и едва переводил дух, как будто его там, у Московской заставы, закутали в дюжину енотовых шуб, с которыми он и добежал без отдыха до подъезда Матюниных.

   – Ну, как? Ну, что? Что это за личность? – посыпались на него со всех сторон вопросы.

   – Рассказывайте же скорее, а то простынет...– сострил Падерин.

   Бывший подполковник только отпыхивался на всех, как кипящий самовар, и поминутно утирал себе платком лоб.

   – Это черт знает что такое! я вам скажу...– выговорил он наконец, приходя в себя и садясь на кресло:– это не губернатор, а просто... мальчишка какой-то...

   – Что вы??

   – Неужели?

   – Ей-богу! Представьте... Я подъехал как раз к тому времени, как переправили его тарантас...

   – Разве он в тарантасе, а не в карете? – перебила генеральша Столбова.

   Но Вахрушев не нашелся ничего ей ответить на это.

   – Смотрю,– продолжал он:– сидят рядом две молоденькие рожицы – одну от другой не отличишь скоро; только вся и разница в том, что у одного крошечные черные бакенбарды, а у другого совершенно голо,– извольте различить, который тут губернатор!..

   – Ну, и что же? – спросил Вилькин расхохотавшись.

   – Да что же! нечего делать, думаю, подойду наудачу к бакенбардам: подошел, отрекомендовался и отрапортовал. Действительно, оказалось, что с бакенбардами – губернатор. Сперва он, знаете, и показался было мне так себе, ничего, как и следует: поклонился вежливо и руку мне подал.– Очень рад, говорит, с вами познакомиться, г. полицмейстер, и очень вам благодарен за вашу любезную предупредительность...– А потом и хватил:– не имею, говорит, только права в настоящую минуту принять от вас рапорта, так как не вступил еще в должность...– Каков гусь?

   – Вот осел-то, должно быть...– заметил вскользь Вилькин, весело потирая себе руки.

   – Потрудитесь, говорит, дать мне полицейского солдата, чтобы он указал мне мою квартиру.– Я говорю: я сам провожу ваше превосходительство.– О, нет! – говорит,– зачем же вам беспокоиться напрасно, когда это может сделать так же хорошо и один из ваших полицейских солдат.– Я, знаете, заметил было ему, разумеется, из приличия больше: это, говорю, не такой труд, ваше превосходительство... уж позвольте мне самому проводить вас.– У вас, говорит, г. полицмейстер, и без меня не мало обязанностей, и потому я еще раз вас попрошу дать мне только солдата.– Ну, что же мне, скажите, было делать после этого! Не насильно же провожать его! Посадить к нему своего казака на козлы: если, думаю, это общество тебе больше нравится, так это уж твое дело, а не мое...

   – Так и расстались? – насмешливо спросила госпожа Матюнина.

   – Нет, знаете, я все-таки спросил для виду: не будет ли, говорю, каких приказаний, ваше превосходительство? – Сегодня, говорит, никаких-с; завтра – может быть. Я уже вам сказал, говорит, что пока не имею на это и права; во всяком случае, говорит, прошу вас не беспокоиться – не являться ко мне покуда: вам будет дано знать в свое время.– И уехал. Каков губернатор, а? Я вам говорю: молокосос просто!

   – В самом деле, он очень молод? – спросила Матюнина, кокетливо щурясь.

   – Как вам сказать? По-моему, ей-богу, ему еще и тридцати пяти нету...

   – Ну, это вам на старости лет так показалось...– снова сострил Падерин.

   – Да уверяю же вас,– с жаром возразил подполковник:– я еще ни разу ни одного губернатора не видал таким мальчишкой; я уж, слава богу, не мало-мальски их видал в разное время.

   – Что он, недурен собой? – снова спросила хозяйка, еще кокетливее прищуриваясь.

   – Да так себе, смазливенький...

   – Непременно на той неделе даю для него бал,– сказала генеральша Столбова.

   "Как бы мне это устроить прежде тебя?" – подумала мадам Матюнина, но не сказала почему-то этого вслух, а только возразила:

   – Стоит ли еще...

   – Что же это за господин с ним приехал, не знаете? – спросил Вилькин.

   – Возможно, привез с собой служить какого-нибудь маменькиного сынка, а впрочем – не знаю.

   – Может быть, это просто его камердинер, а вы его со страху за чиновника приняли?..– сострил еще раз губернский прокурор. Вахрушев покраснел.

   – Ну вот еще: камердинер с кокардой! – сказал он, закуривая папироску.

   – Бывает-с,– подтвердил Вилькин, трепля его по плечу.

   – Да что вы толкуете, Николай Иваныч! – вспылил немножко армии подполковник:– когда прислуга прибыла сейчас же вслед за ним в отдельном экипаже; вероятно, повар, лакей и горничная.

   – Как горничная? – Разве он женат? – Где же сама-то губернаторша? – Может быть, она в Петербурге осталась или за границей? – заговорили дамы все разом.

   – Все может статься с человеком...– смеясь, заметил Падерин.

   – Не думаю, чтоб он был женат,– сказал Вахрушев, делая кислую гримасу:– в его годы порядочные люди в Петербурге не женятся; а впрочем – на лице не написано,– заключил он, пожимая плечами.

   – А горничная что значит? Или какая там с ним женщина приехала? – спросила генеральша Столбова.

   – Это экономка, должно быть,– сообразил старик Снарский, имевший непреодолимую наклонность к экономкам вообще.

   – Нет ничего мудреного, что и горничная...– сказал со сладенькой улыбкой Матюнин, имевший, в свою очередь, большое расположение к горничным своей супруги.

   – Фи! Горничная у холостого человека!– сгримасничала – хозяйка.

   – Бывает-с и это...– успокоил Вилькин дамское любопытство.

   – Его превосходительство, может быть, любит, чтоб ему на ночь пятки чесали...– сострил в последний раз в этот вечер Падерин.

   – Не в тех еще он летах...– смеясь, поддержал его Вахрушев.

   Мужчины бесцеремонно расхохотались; дамы улыбались только, слегка покраснев. В эту минуту доложили, что казак, провожавший губернатора, спрашивает г. полицмейстера. Вахрушев было вскочил.

   – Позови его сюда!– распорядилась хозяйка, обращаясь к докладывавшему лакею.

   Через минуту вошел казак. Сему храброму воину, вероятно, очень редко случалось бывать в изящной, ярко освещенной лампами гостиной и особенно объясняться с таким обществом, где, по его мнению, все, не исключая и дам, были "высшим начальством": он, бедный, так разметался на паркете, что, не в силах будучи отыскать сразу глазами свое "ближайшее начальство", водил только носом во все стороны, как будто надеялся в эту минуту только на одно обоняние.

   – Ну, что? проводил? – обрадовал его Вахрушев своим басом.

   – Проводил, васкородие.

   – Куда же ты его проводил?– спросила мадам Матюнина.

   – До крыльца, васкородие.

   – А не знаешь, какая с ним приехала женщина?– полюбопытствовала Столбова._

   – Гориишная, васкородие.

   – Горничная?

   – Точно так-с, васкородие.

   – Ну, а этот, что с губернатором вместе сидел – не знаешь, кто такой?– вставила свое словечко мадмуазель Снарская.

   – Не могу знать, васкородие.

   – Ничего не приказывал?– спросил Вахрушев.

   – Никак нет-с, васкородие.

   – Как же ты, братец, не узнал...

   – Старался, васкородие: не сказывают.

   – Кто не сказывает?

   – Енаральский камельдинер, васкородие.

   – А что, как тебе показалось – сердитый новый губернатор?– спросила Падерина.

   – Никак нет-с, васкородие: полтинник на водку пожаловали.

   – Как?! Дал полтинник?

   – Точно так-с, васкородие.

   – Сам дал?

   – Своими руками, васкородие.

   – Ты взял?– спросил Вахрушев, нахмурясь.

   – Не брал, васкородие: приказали.

   – Что ж говорит?

   – Выпей, говорят, васкородие, за мое здоровье.

   – Я вам говорил, господа, что... мальчишка,– хотел было сказать в горячности армии подполковник, но вспомнил о казаке и невольно прикусил язык.

   – А жандарм там?– спросил он только.

   – Поставлен, васкородие. Отпустили: до завтрева, сказали, не надо.

   – Хорошо, ступай.

   Короткие официальные ответы казака произвели почему-то весьма дурное впечатление на Вилькина, между тем как остальное общество, в том числе и сам Вахрушев, осталось ими почти довольно; так что, когда гости мадам Матюниной, исчерпав до конца насущную тему, стали сейчас же после ужина разъезжаться домой,– правитель канцелярии, садясь на свою пролетку, заметил вскользь армии подполковнику, как будто шутя, но тем не менее чрезвычайно колко:

   – А вы у нас, однако ж, плохой градоначальник: не знаете, кто к вам в город въезжает! – Пошел!

   И не сказал больше ни слова; закутался и уехал.

VI

Глава губернии и "сердце губернии"

   На другой день утром, в одиннадцать часов, Вилькин отправился представляться новому губернатору. Жандарм доложил ему в передней, что его превосходительство «давно уже встали». Войдя в приемную залу, Николай Иваныч сразу заметил у окна «тощую фигурку среднего роста в коротенькой визитке», как рассказывал он в тот же день за обедом остряку Падерину. "Фигурка стояла к нему спиной и внимательно записывала что-то в памятную книжку, не замечая его прихода. Правитель принял ее за того «маменькиного сынка», которого, по вчерашней догадке полицмейстера, «привез с собой служить» новый губернатор. Постояв минут пять в простом ожидании, Николай Иваныч самым утонченным образом обратился к «фигурке»:

   – Позвольте узнать... извините... могу я видеть его превосходительство?

   "Фигурка" быстро обернулась и, увидав перед собой изящного чиновника во всей форме, слегка поклонилась и тихо выговорила:

   – Я губернатор. Что вам угодно?

   "Тебя, действительно, надо сказываться, что никак не примешь за губернатора",– с досадою мелькнуло в голове правителя,– и он отрекомендовался.

   – Ах, извините и меня... я еще не одет. Прошу покорно в мой кабинет пожаловать: я сию минуту...– сказал губернатор светски-любезно.

   Он быстро прошел через кабинет в уборную. Николай Иваныч остался в кабинете. Воспользуемся отсутствием его превосходительства, чтоб сказать два слова о его наружности. Вилькин был не совсем прав в своем мгновенном приговоре. Павел Николаевич Арсеньев хоть был, точно, немного сухощав, по зато вся фигура его была изящна; и хотя, действительно, в его лице не замечалось никакого "губернаторства", тем не менее это бледное и умное лицо с выразительными темными глазами было чрезвычайно строго и солидно. К этому серьезному лицу очень хорошо шли небольшие черные бакенбарды, замеченные вчера полицмейстером и не усмотренные сегодня правителем при входе; они так близко сходились у подбородка, что с первого взгляда можно было подумать, что новый губернатор носит бороду. Как бы то ни было, Вахрушел был отчасти прав, сказав, что для губернатора он еще очень молод: ему было, точно, только тридцать два года, непривычному глазу он казался и еще моложе; но (не разб.) знаток человеческого лица, привыкший читать в выражении глаз и в улыбке, невольно сказал бы, что его превосходительство по жизненной опытности гораздо старше своих лет.

   – Очень рад познакомиться с вами, г. Вилькин,– сказал губернатор, входя в вицмундире и здороваясь с правителем рукой.– Садитесь, пожалуйста,– добавил он и с безукоризненной вежливостью придвинул ему кресло.

   "Тонкая, должно быть, ты штука!" – подумал Вилькин, развязно садясь.

   – Ваше превосходительство, вероятно, изволите очень устать с дороги?– спросил он вкрадчиво.

   – О, ничуть! Я не избалован на этот счет; но я не предполагал сегодня видеть у себя кого-нибудь...

   – В таком случае извините и позвольте мне в другой раз иметь честь...– сказал Вилькин и хотел встать.

   Губернатор любезно его удержал.

   – Сидите, сделайте одолжение,– сказал он, предлагая Николаю Иванычу папироску из своего портсигара, закуривая другую.– Я сам виноват, что забыл вчера и сегодня распорядиться об этом. Скажите, как вы находите здешнее общество?