Текст книги "Величайшие загадки и тайны магии"

Автор книги: Инна Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)

Величайшие загадки и тайны магии
Автор-составитель И. М. Смирнова

УТРО МАГИИ

Человек должен верить, что непонятное можно понять: иначе он не стал бы размышлять о нем.

И. В. Гете

Трудно сказать, когда появилась магия. По мнению британского этнографа Б. Малиновского, «магия не имеет «начала», она не создается и не выдумывается. Магия просто была с самого начала, она существовала всегда как существеннейшее условие всех тех событий, вещей и процессов, которые составляют сферу жизненных интересов человека и не подвластна его рациональным усилиям. Заклинание, обряд и цель, ради которой они совершаются, сосуществуют в одном и том же времени человеческого бытия» (Магический кристалл. М., 1994, с. 109).

Вероятно, магия зародилась вместе с первыми проблесками сознания в те далекие доисторические времена, когда человек впервые попытался осмысленно посмотреть вокруг. Эта осмысленность и выделила его из животного мира, заставила одушевить природу и привела к магии. Ибо магия – это атрибут чисто человеческий. Б. Малиновский писал:

«Магия не только воплощается человеком, но и человечна по своей направленности: магические действия, как правило, относятся к практической деятельности и состоянию человека – к охоте, рыбной ловле, земледелию, торговле, к любви, болезням и смерти. Объектом магии оказывается не сама природа, а человеческое отношение к ней и человеческие действия с природными объектами. Более того, результаты магических действий, как правило, воспринимаются не как то, что дает природа под влиянием колдовских заклинаний, а как нечто специфически магическое, то, чего сама природа произвести не может и что подвластно лишь магии. Тяжелые заболевания, страстная любовь, стремление к торжественным церемониям и другие подобные явления, свойственные телесной и духовной природе человека, выступают как непосредственные результаты колдовства и обряда. Поэтому магия не выводится из наблюдений за природой или из знания ее законов, она выступает изначальным достоянием человека, поддерживаемым культурной традицией и подтверждающим существование особой независимой власти, благодаря которой человек может осуществлять свои цели.

Поэтому магическая сила не растворена в универсуме бытия, не присуща чему бы то ни было вне человека. Магия – это специфическая и универсальная власть, которая принадлежит только человеку и обнаруживает себя только в магическом искусстве, изливается человеческим голосом и передается волшебной силой обряда» (Магический кристалл. С. 88—89).

Магию создал человек и, создав, оказался рабом своего создания. Нам неизвестно, какой хаос чувств и мыслей (мы даже не знаем, в какую форму они облекались) царил в голове нашего далекого предка. И что поразительно: несмотря ни на что, шаг за шагом этот хаос выстраивался в систему – ложную? неложную? – ив конце концов удивительным образом привел человека из тьмы веков в современный мир. Но пройденный человеком путь развития был трудным, полным борьбы и страданий, открытий и потерь.

«PRIMUS IN ORBE DEOS FECIT TIMOR»

«Богов первым на земле создал страх» – эта ставшая крылатой фраза принадлежит римскому поэту I века н. э. Публию Папинию Стацию (Фиваида, III, 661).

В самом деле, религия, то есть вера в сверхъестественное, в какой бы форме она ни выражалась – в виде веры в фетиш и тотем, духов и богов, табу и колдовство, бессмертие души и загробный мир и связанных с ней обрядовых действий и эмоциональных переживаний, – зародилась в результате бессилия первобытных людей в борьбе с природой. Именно ограниченность власти человека над природой неизбежно привела к тому, что психика и сознание человека оказались целиком во власти надежды или страха. А это наиболее благоприятная почва для повышенной внушаемости, так как страх, растерянность, неуверенность снижают тонус коры головного мозга, не говоря уже о том, что неизбежные спутники таких ситуаций – голод, усталость, истощение – ведут к тому же результату. Известный французский ученый JI. Леви-Брюль (1857—1939) не без основания утверждал, что «преобладающее место в представлениях о невидимых силах занимает обычно тревожное ожидание, совокупность эмоциональных элементов, которые сами первобытные люди чаще всего характеризуют словом «страх» (Леви–Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994, с. 391).

По мнению Л. Леви–Брюля и целого ряда других исследователей, мышление первобытных людей, а точнее, их коллективные представления, глубоко отличны от современных. Главное отличие следующее: психическая деятельность первобытных людей является мистической. Действительно, если представление современного человека – это по преимуществу явление интеллектуального или познавательного порядка, то у первобытных людей под формой деятельности сознания следует понимать «не интеллектуальный или познавательный феномен в его чистом или почти чистом виде, но гораздо более сложное явление, в котором то, что считается у нас собственно «представлением», смешано еще с другими элементами эмоционального или волевого порядка, окрашено и пропитано ими, предполагая, таким образом, иную установку сознания в отношении представляемых объектов».

«Кроме того, – как пишет Л. Леви–Брюль о первобытном мышлении, – коллективные представления достаточно часто получаются индивидом при обстоятельствах, способных произвести глубочайшее впечатление на сферу его чувств. Это верно, в частности, относительно тех представлений, которые передаются члену первобытного общества в тот момент, когда он становится мужчиной, сознательным членом социальной группы, когда церемонии посвящения заставляют его пережить новое рождение, когда ему, подчас среди пыток, служащих суровым испытанием, открываются тайны, от которых зависит сама жизнь данной общественной группы.

Трудно преувеличить эмоциональную силу представлений. Объект их не просто воспринимается сознанием в форме идеи или образа. Сообразно обстоятельствам теснейшим образом перемешиваются страх, надежда, религиозный ужас, пламенное желание и острая потребность слиться воедино с «общим началом», страстный призыв к охраняющей силе; все это составляет душу представлений, делая их одновременно дорогими, страшными и в точном смысле священными для тех, кто получает посвящение. Прибавьте к сказанному церемонии, в которых эти представления периодически, так сказать, драматизируются, присоедините хорошо известный эффект эмоционального заражения, происходящего при виде движений, выражающих представления, то крайне нервное возбуждение, которое вызывается переутомлением, пляской, явлениями экстаза и одержимости, все то, что обостряет, усиливает эмоциональный характер коллективных представлений; когда в перерывах между церемониями объект одного из представлений выплывает в сознании первобытного человека, то объект никогда, даже если человек в данный момент один и совершенно спокоен, не представится ему в форме бесцветного и безразличного образа. В нем сейчас же поднимается эмоциональная волна, без сомнения, менее бурная, чем во время церемонии, но достаточно сильная для того, чтобы познавательный феномен почти потонул в эмоциях, которые его окутывают» (Л. Леви–Брюль. С. 28—29.)

Именно бессилие и страх перед окружающим миром в совокупности с мощным эмоциональным посылом и привели к тому, что вся природа для первобытного человека была полна скрытой жизни и таинственных влияний. Он жил в мире, где всегда действуют или готовы к действию бесчисленные, вездесущие тайные силы, почти всегда невидимые и страшные: часто это души покойников и множество духов с более или менее определенным личным обликом. Во всяком случае, так считают большинство антропологов и этнографов. Один из известнейших среди них Дж. Дж. Фрэзер в «Золотой ветви» собрал огромное количество свидетельств подобного рода: «воображение фараонов в страхе блуждает среди целого мира привидений… нет скалы, дороги, реки, леса, где их не было бы… везде – духи…», «кадары считают себя окруженными множеством невидимых сил. Одни из них являются душами предков, другие как будто служат только воплощением того неопределенного чувства тайны и беспокойства, которым уединенные горы, реки и леса наполняют воображение дикаря…».

Поэтому любое, самое рядовое событие принимается за проявление одной или нескольких таких сил. Льет ли долгожданный дождь или продолжительная засуха губит урожай – первобытный человек не сомневается, что это произошло потому, что предки или духи таким образом засвидетельствовали свою благосклонность или, наоборот, посчитав себя обиженными, требуют умилостивления. Точно так же никакое предприятие не может иметь удачу без содействия невидимых сил. Поэтому первобытный человек не отправится на охоту, не примется за изготовление орудий труда, если мистические силы не обещали помощи, если начало предприятия не освящено и не осенено магической силой.

Одним словом, видимый и невидимый миры в его представлении едины, и события видимого мира в каждый момент зависят от сил невидимых. Этим и объясняется то место, которое занимали в жизни первобытного человека жертвоприношения, ритуальные церемонии – магия.

ОТ МЫСЛИ К РИТУАЛЬНОМУ ДЕЙСТВУ

Пути человеческой фантазии неисповедимы. И все же, хотя разные народы, отдаленные друг от друга временем и пространством, придумывали свои мифические ритуалы, последние в своей основе имели много общего. И это неудивительно: магию создали люди, и то, что они нафантазировали, явилось в первую очередь результатом особенностей их психической деятельности. Именно особенности первобытного мышления и привели к созданию магических ритуалов в том виде, в каком мы их знаем.

По мнению исследователей, первобытное мышление имело следующие особенности: оно было предметно–практическим, чувственно–конкретным и содержало элементы наивной диалектики.

В силу предметно–практического мышления первобытные люди воспринимали предметы и явления в неразрывной связи со своими потребностями, отождествляли себя с животными, растениями, камнями. В австралийских мифах, например, часто говорится о том времени, «когда кенгуру и собаки были людьми». Североамериканские индейцы вспоминают, что «давным–давно все вещи в природе – и животные, и птицы, и деревья, и солнце, и луна – были похожи на нас», «звери и деревья могли говорить друг с другом словно люди» (Всевидящий глаз. М., 1964, с. 88). Очевидно, личное «я» и мир были для первобытного человека одной нерасчлененной общностью. Это чувство единства человека с природой и явилось важной предпосылкой возникновения магии. Примечательно, что в этом смысле первобытный человек не слишком грешил против истины, ибо по своей сути он действительно являлся частью природы, выделившейся из нее в силу своего сознания. (Кстати, мы не знаем, существуют ли в мире другие формы сознания…)

Чувственно–конкретное мышление, в свою очередь, привело к тому, что первобытный человек представлял мир так, как непосредственно видел его, и часто осваивался с силами природы путем олицетворения, то есть уподобления ее себе, наделяя окружающий мир явлений и природы человеческими чувствами. Первобытный человек предполагал, что все предметы и явления такие же живые, как он сам. Бушмены, например, уверены, что огонь – живое существо, так как он ест, ибо все, что попадает в него, исчезает. Даже имя у многих народов понималось как живое существо. «…Первобытные люди рассматривают свои имена как нечто конкретное, реальное и часто священное… Индеец рассматривает свое имя не как простой ярлык, но как отдельную часть своей личности, как нечто вроде глаз и зубов. Он верит, что от злонамеренного употребления его имени он так же будет страдать, как и от раны, нанесенной какой–нибудь части его тела» (Л. Леви–Брюль, с. 41).

Элементы наивной диалектики проявились в том, что первобытный человек ощущал свою жизнь прежде всего как движение, окружающий мир представлялся ему вечно движущимся вокруг него. Недаром на пещерных рисунках эпохи палеолита, на чукотских рисунках, сделанных охрой и кровью оленей на гладких деревянных дощечках, на рисунках австралийцев и других народов звери и люди неизменно куда–то бегут либо движутся в неистовом танце.

Однако сознание первобытных людей не могло состоять из сплошных иллюзий и заблуждений. В определенной мере их мышление правильно отражало действительность, иначе они не смогли бы приспособиться к окружающей среде и выжить. Поэтому, кроме «магического» мышления со всеми его особенностями, у первобытных людей имелись рациональные представления об окружающем мире.

Хотя органы чувств первобытного человека были необыкновенно развиты, анализировать и упорядочивать материал впечатлений он еще не мог. В силу этого на основании странных для нас ассоциаций, по цвету, звуку, движениям первобытный человек устанавливал связь вещей и явлений и отдавал целые группы их в ведомство сверхъестественных сил, которые наделял в большой степени атрибутами животных и человека. Так, количество и распространение дождя в известной местности, согласно верованиям, зависят от того, что будет делать колдун с толченой известью, таинственно похожей на облака. Но раз эта связь принята, дальнейшие рассуждения и последующие действия развиваются по всем правилам аналогии. Вступает в силу принцип симпатической магии: рассыпая известь по ветру в разных направлениях, человек уверен, что эти действия повторяются с полным тождеством в родственной сфере, то есть на небе, где образуются облака, из которых пойдет дождь.

Однако далеко не все магические ритуалы были столь абсурдны. В 1885 году русский этнограф М. И. Кулишер опубликовал статью «Источники материализма». В ней автор пишет, что магия возникла потому, что первобытный человек в поисках причинности установил, что все явления находятся между собой в постоянной зависимости, что в природе существует контагиоз (лат. contagium – зараза), то есть принцип заразительности. При этом первобытный человек основывался на реальном опыте, он наблюдал, что холод или тепло передаются от одного предмета к другому, что болезнь переходит от больного к здоровому. Поэтому первобытный человек стремился свойства одного предмета перенести на другой, совершить такое действие, чтобы они вступили в контакт. Как указывает М. И. Кулишер, далеко не все магические обряды были основаны на воображаемых аналогиях; многие панацеи народной медицины, относимые к колдовству, в действительности основаны на знании свойств предмета через прикосновение передавать свои особенности другому предмету. Например, обряд опахивания, имевший целью помешать занести холеру, хотя и относился к разряду магических, в действительности же уничтожал дороги вокруг определенного места и тем самым снижал опасность заражения.

Особенности мышления первобытного человека привели к причудливому смешению в его сознании реального и мистического с превалированием последнего. Поэтому первобытный человек начинает думать, что, захватив в свои руки невидимые нити, протянутые в окружающий его мир, он может управлять этим миром и участвовать в его творческой жизни.

Так, у племен Центральной Австралии до сих пор ежегодно много времени уходит на сложные символические действия: участники магического обряда изображают драматические картины, подражают движениям животных, выполняют кровью хитрые чертежи на земле. Все эти церемонии направлены на то, чтобы добиться удачи на охоте или увеличить урожай. При этом, согласно верованиям, каждая группа людей имеет волшебную силу только над определенными животными, с которыми она соединена таинственным знаком. Часто эта группа людей не может, по священным соображениям, употреблять данных животных в пищу; тогда она работает для другой группы, соседней, дружественной. А та, в свою очередь, в меру своих сил и посредством магических обрядов доставляет союзникам нужный им продукт. Здесь уже имеет место своего рода магическая кооперация, цель которой – сохранить или увеличить питательные ресурсы значительного сообщества людей.

Такая сложная деятельность показывает, что человеческий интеллект уже проделал большую и сложную работу: собрал массу материала, сравнил и установил аналогии. При этом произошла своеобразная психологическая инверсия: всю работу своего сознания человек перенес на внешний мир. И тогда оказалось, что внешний мир, если только глубже в него вглядеться, смотрит на человека особым таинственным ликом, идет к нему навстречу посредством своих особых знаков.

Итак, мысль породила ритуальное действо, которое стало передаваться от поколения к поколению. Мысль породила миф как способ истолкования окружающего мира. И мысль же породила магию как способ воздействия на этот мир.

МАГИЧЕСКИЕ ОХОТНИЧЬИ КУЛЬТЫ НЕАНДЕРТАЛЬЦЕВ

В горах Швейцарии, в заоблачных высотах над долиной реки Тамины, находится знаменитая пещера Драхенлох. Вход в нее, расположенный на высоте 2445 метров над уровнем моря, получил название Драконовой дыры. Издавна ходили слухи, что когда–то там обитал крылатый дракон, и еще в 1869 году в путеводителе по этому краю говорилось, что на полу пещеры находится множество огромных костей.

В 1917—1921 годах преподаватель Теофил Нигг и Эмиль Бехлер из музея в Сен–Галлене начали исследования в таинственной пещере и сделали любопытные открытия. В одном из залов за перегородкой, сложенной сухой кладкой из известняковых плит, они обнаружили захороненные медвежьи черепа. Еще более интересная находка ожидала исследователей на пути к следующему залу: рядом с большим, обложенным крупными камнями очагом находилась обширная ниша, закрытая мощной известняковой плитой, а в нише – семь медвежьих черепов, обращенных мордой в одном направлении – в сторону входа в пещеру. Некоторые из черепов сохранили–последние шейные позвонки, что свидетельствовало о преднамеренном отделении головы от туловища.

Обнаруженные находки навели Т. Нигга и Э. Бехлера на мысль: не служат ли специально уложенные группы черепов каким-либо памятником, свидетельствующим о магических церемониях неандертальцев, о медвежьем культе, широко распространенном у многих народов.

Через год после находки медвежьего погребения было сделало еще одно важное открытие: каменный шкаф с медвежьими черепами. А годом позже обнаружили между вертикально поставленными известняковыми плитами различного размера, покрытыми сверху большой горизонтальной известняковой плитой, хорошо сохранившийся череп пещерного медведя. Нижняя часть черепа отсутствовала, а через его скуловую дугу была продета бедренная кость молодого пещерного медведя. С обеих сторон черепа лежали две берцовые кости. Более подробные исследования показали, что две из четырех костей принадлежали одному зверю.

Но и это еще не все. В одной из ниш между большими камнями, когда–то давно упавшими с потолка, лежали неповрежденные черепа пещерных медведей. Неандертальцы использовали здесь естественно образовавшуюся впадину для укладывания черепов убитых животных. Недалеко отсюда были найдены еще два медвежьих черепа; причем оба были засунуты под плиты известняка, а вокруг лежали обработанные камни.

Находки в Драхенлохе не были единственными. Искусственные нагромождения черепов пещерных медведей, иногда вместе с длинными костями конечностей, были позднее обнаружены и в других пещерах: пещера Поточка Зиялка в горном массиве Ольшева в Словении; пещера Вилдеманнлислох в Швейцарии; Петрова пещера (Петерхель) в Велдене в Баварии; Радоховская пещера в Польше у населенного пункта Ладек Здрой; пещера Зальцофенхехль в Австрийских Альпах; Кударо I в Южной Осетии; пещера Ишталлошко в Буковых горах в Венгрии; пещера Ветерница в Хорватии.

Последняя представляет особый интерес, так как в ней состоялась находка, убедительно подтверждающая факт совершенно особого отношения к черепам медведей. Ветерница расположена в 9 километрах от города Загреба, в горах; протяженность ее подземных лабиринтов – более двух километров. В ней обнаружено более 70 черепов и более 200 нижних челюстей, что же касается выкопанных костей, то они принадлежат не менее чем 700 медведям – от эмбрионов до престарелых особей. Охотники соорудили три очень интересных памятника. Первый представляет собой группу из шести медвежьих черепов со следами воздействия человека; второй – это естественная ниша, замаскированная тщательно уложенными камнями, и в ней череп медведя без нижней челюсти; и, наконец, третья достопримечательность: опять–таки заваленная каменной глыбой камера с медвежьим черепом, самым крупным из найденных здесь, обращенным мордой в сторону входа в пещеру. Несомненно: это дело рук человеческих и тайники в пещерных нишах имеют особое значение.

Но какое?

По мнению ряда исследователей, это памятники какой–то деятельности неандертальских охотников, которая может быть удовлетворительно объяснена только в связи с их охотничьей магией. К сожалению, памятники ничего не говорят об обрядах этих самых древних в истории человечества магических охотничьих культов. С большой долей достоверности можно утверждать лишь то, что первобытные охотники не имели таких сложных обрядов, которые встречаются в настоящее время у некоторых примитивных народов, и что эти обряды всегда проводились на мертвых животных, а не на живых, как это делается во многих случаях сейчас.

Пытаясь найти объяснение находкам в медвежьих пещерах, известный чешский археолог Карел Скленарж пишет: «…существует несколько достаточно убедительных находок, евидетельствующих о том, что в среднем палеолите и на начальных этапах позднего палеолита отдельные группы древних людей использовали в своих проводимых в пещерах обрядах охотничьей магии (?) черепа пещерных медведей, иногда укладывали их в каких-то ритуальных целях в каменные «лари», специально для этого устроенные, или закрытые стенные ниши.

Какое конкретно отношение к медведю или какой культ медведя следует иметь в виду (был ли он связан с охотничьей магией, поклонением тотемному животному или божеству, культом предков, особым положением медведя в системе представлений древнего человека о мире и природе), едва ли можно установить. Ясно лишь то, что особое отношение к медведю, которое прослеживается у охотничьих племен Северного полушария (в Сибири и в районах Северной Японии), а также в языке и мифологии древних исторических европейцев, имеет действительно древнюю традицию.

«Пещерный человек», претендент на роль будущего владыки природы, и пещерный медведь, властелин делювиальных лесов, выступали скорее всего как соперники, причем благодаря оружию, которым располагал человек, и коллективным методам охоты соперники были почти равные по своим возможностям. Чем был человек для медведя (кроме носителя опасности), этого нам, конечно, ни один медведь не поведает, что же касается значения медведя для человека, то, видимо, оно было намного более важным, чем это осознавал сам палеолитический человек и чем это представляется нам. И дело было не только в охотничьей добыче (мясе, шкуре, нижней челюсти, из которой могло быть сделано весьма действенное оружие с острием – единственным оставленным клыком на конце).

Кто ведает, не побудили ли к подражанию царапины на стенах пещер, оставленные медведями, точившими свои когти, и не способствовали ли они, таким образом, возникновению палеолитического искусства? Так считал по крайней мере большой знаток этого искусства профессор Гуго Обермайер, а за ним и некоторые другие» (Скленарж К. За пещерным человеком. М., 1987, с. 169—171).

Дальнейшие археологические наблюдения показали, что в магических охотничьих культах неандертальцев важную роль играли не только пещерные медведи, но и другие животные. Так, в июне 1938 года академик А. П. Окладников, производя раскопки в горах Южного Узбекистана, в гроте Тешик–Таш обнаружил погребение неандертальского мальчика 8—9 лет. Вокруг скелета ребенка находились остатки шести пар рогов горных козлов разной степени сохранности, установленные попарно так, что острые концы их были обращены к детскому черепу как к центру. Одна из пар рогов была очень массивной и, безусловно, принадлежала старому и сильному животному. А. П. Окладников пришел к заключению, что это ритуальное погребение. Обнаруженные же в захоронении кости не были случайными; они принадлежат сибирскому горному козлу–кинку, основному объекту охоты тешикташских неандертальцев. Очевидно, будучи важным экономическим фактором в их жизни, «сибирский козерог» и привел к возникновению особого магического обряда.

Итак, животное, от удачной охоты на которого зависело благополучие всего жизни племени, становилось предметом религиозного – магического – поклонения. Стараясь как–то повлиять на саму охоту и ее результаты, первобытные люди придумывали ритуалы, которые, как им казалось, должны были обеспечить им успех. Так, у альпийских и некоторых среднеевропейских неандертальцев возник культ медведя, у тешик–ташских неандертальцев – культ козла. Причем последний дожил до наших дней и сохранился у некоторых народов Центральной Европы.