Текст книги "Сердце статуи"
Автор книги: Инна Булгакова
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
7
С высокого крыльца я смотрел, как за оградой, обвитой плющом, брат с сестрой играют в теннис. Загорелые, ловкие, сильные, оба в белом, ее легкие пышные кудри, выбиваясь из-под ленточки, взлетают от движений. Красивое зрелище.
Интересно, смогу ли я?.. Об играх ли думать бедному безумцу? Тут я заметил, что мну кусок пластилина (в сарае случайно прихватил) и изумился. Из рук моих вылупилось крошечное существо с безобразным (не ангельским) личиком, с крыльями за спиной и рожками на темечке. Я очень испугался и судорожно сжал пальцы; существо испустило дух, недовоплотившись. Брат ее прав: алебастровые дева с юношей, подглядывающие за мной из зелени, мешают. И невропатолог прав: я боюсь женщин и работы. Что-то таинственное, разуму недоступное, мешает мне жить.
Гремела «Гибель богов», горели ароматические свечи, я пребывал в творческом экстазе, когда некий вандал проник в дом, оглушил почти насмерть мастера и уничтожил его творения. На сцену выступает призрачное существо (отнюдь не призрачное, полнокровное, четвертой группы). Кровь пролилась на меня, на полутруп. Женщина превратилась в статую с крыльями и покачала головой, исчезая навеки. Что за чудовищная сказка, Господи! Что за эстетские декорации и покровы, в сердцевине которых ощущается гниль, как зловонный запашок в изысканном интерьере… зеленые пятна разложения, прах и тлен!
По странной ассоциации идей меня потянуло в ванную. Но и стоя под холодным душем, я никак не мог избавиться от запаха… метафизического, если можно так выразиться, которого не существует в природе – только в извращенном воображении (в который раз поймал себя на мысли, что рассуждаю не как двадцатилетний студент).
Мне было очень тяжко, и ночью я вышел в сад. Она ждала у частокола.
– Ой, где твои волосы?
– Не нравится?
– Нет, и так хорошо. Почему ты вчера не пришел?
– Оглушал себя коньяком и «Снежной королевой».
– Королевой.
– Андерсен. Надя, почему так: о чем ни подумаю, к чему ни прикоснусь, все больно.
– Так ты болен, бедненький мой.
– На мне была ее кровь.
– Что ты!
– Буквально, физически. И она смешалась с моею. Следователь сказал: много крови.
– Нет, нет, она была живая в саду… просто лицо… неживое, как будто каменное.
– А крылья?.. То тоже безумная, Надя.
– Нет, – возразила она твердо. – Ни ты, ни я не безумны. Все было подстроено.
– Кем? Зачем?
– Твоим врагом. Он прислал гроб, хочет извести тебя. Но завтра ты перейдешь ко мне, ладно?
– Я не боюсь никакого врага, честное слово. Удивительно, как он смог меня одолеть. Даже после больницы – веришь? – чувствую в себе силы неисчерпаемые.
– Верю. Ты был очень сильный, сильнее любого спортсмена.
– И я тебе верю… ну, что ты о нас говорила. Только сейчас ни на какую любовь не способен. Словно все пропитано страхом и ненавистью за что твой брат меня ненавидит?
– Нет, не то слово… Наверное, он боится за меня, что я замешана в такую ужасную историю.
– Наверное?
– Мы с ним не вспоминаем об этом, не говорим.
– Как странно!
– Надя! – послышался голос из окна.
– Я люблю тебя, – сказала она очень тихо. – До завтра. Переживи эту ночь.
Легко сказать! Но я пережил. На веранде, закутавшись в плед. Большая Медведица милосердно светилась над замшелой крышей. Моя душа, сказал доктор, из царственного дворца превратилась в сарайчик, в котором прячется гроб.
Утром, трясясь от холода, я пил чай и нечаянно задел трубку телефона. Он ожил, быстро подключили (ну да, я ведь гордость Змеевки). Взял визитку и позвонил ювелиру.
– Это твой друг Макс.
– Я тебе звонил несколько раз, – глухо донеслось в ответ.
– Телефон не работал. Так приезжай?
– Как управлюсь с делами.
По ступенькам пронеслись шаги, я напрягся. Звонок. Надя, оживленная, свежая, как заря.
– Ты жив! – прижалась ко мне, обняла за шею, я ничего не чувствовал, как трухлявый пенек. Сели за столик.
– Чаю хочешь?
– Я вот что думаю, Макс! Давай уберемся в мастерской?
– Мне неприятно туда подниматься.
– Вот потому и неприятно, что разор… Ну, разреши, я сама? Я быстро.
– Улики уничтожишь.
– Господи, какие улики?
– Кровь, – я сам чувствовал, что улыбаюсь странновато.
– Макс, не надо!
– Ничего не трогай. Мне нужно вспомнить. Понимаешь, Надя? Всего лишь вспомнить! Ведь я был там, я свидетель. Но наказан беспамятством.
Это тебя твой Ангел хранит.
– Ты, что ли?
– Не смейся. Ты вспомнишь, когда будешь подготовлен. А пока… значит нельзя.
– Андрей уехал?
– Да.
– Что он тебе про ту женщину рассказывал, ну, пропавшую?
– Почти ничего. Он собирался тогда в субботу приехать, я его не ждала. Пока врач тобой занимался, меня следователь допросил – коротко – и я ушла к себе.
По лицу ее (строгие «классические» черты статуи) видно было, как она переживает, рассказывая.
– К себе в мансарду и там просто сидела.
– Почему же ты к брату не бросилась?
– Не знаю. Вдруг услышала звонок в дверь, но у меня не было сил… потом спустилась. Следователь разговаривал с Андреем о маленькой блондинке в белом. И попросил меня переодеться.
– Зачем?
– Я была в крови, мое темно-синее платье взяли на экспертизу. Ну, переоделась, снова вышла к ним. А Котов спрашивает: «Почему ваша связь с Любезновым была тайной?» Я как-то плохо соображала и переспросила: «Тайной?» – «Ну, если брат не в курсе…» – «Андрей, ты не приезжал на прошлые выходные…» Андрюша объяснил, что работал на международной выставке. Ну, и я объяснила, что мы с тобой любим друг друга. А Котов говорит: «Вы видели с десяти до одиннадцати вечера в саду Любезнова женщину?» Я вспомнила и крикнула: «Видела! Это она его убила!»
– А дальше?
– Я потеряла сознание. Котов доктора позвал, мне сделали укол, и я спала до семи. Потом поехала в больницу, потом на допрос. Вернулась, взяла из сарая кувалду и пошла, ну, к «Надежде»…
– Ты хотела ее разбить?
– Что ты! Просто примериться, насколько у меня хватит сил. Андрей меня увидел из окна и испугался (он, оказывается, заснуть не мог, под утро снотворное принял и только проснулся). Я попросила у него прощения.
– За что?
– За то, что скрыла.
– Что скрыла-то? Его ж в Змеевке не было.
– Но я могла бы позвонить, написать ему, что замуж выхожу.
– Так у нас до этого дошло?
– До этого.
– А что, он о каждом твоем шаге должен знать?
– О каждом. В общем, говорю: «Тебя же Котов на десять вызвал, езжай скорее и дай показания, а то мне не верят». Мне про статую никто не верит. А ты?
– Верю, верю. Ну и что Андрей?
– Он спросил про тебя, я говорю: «В больнице сказали, что умрет». Он сразу поехал к Котову. Вот и все.
– А почему вы о происшедшем с братом не говорили?
– Так. Он не хочет.
– Странно. И странно то, что он приехал из Москвы и спать улегся, тебя не повидав.
– Конечно, решил, что я сплю. Я ведь живу по режиму. Точнее, жила, – Надя вздохнула со всхлипом, как ребенок. – Ну, дом темный заперт, ведь я в саду была возле статуи.
– Какой статуи?
– Твоей «Надежды». Я была под таким впечатлением, что просто расстаться с ней не могла. Потому, наверное, мне и та показалась… статуей.
– Надя, по идее, она должна была истечь кровью.
Лицо девушки замкнулось, в холодных голубых глазах мелькнуло неясное выражение… тяжелое, чуть не болезненное. «Юношу, горько рыдая, ревнивая дева…» «Вот ваша Надя справилась бы», – сказал следователь. А почему, собственно, я ей должен безоговорочно доверять, коль самому себе не доверяю?.. Я сидел и сочинял версию. Ночное свидание. Я говорю Наде, что все кончено, ко мне возвращается прежняя возлюбленная. И спокойно смотрю, как она спокойно берется за кувалду?.. Ну, как-нибудь застала врасплох. Появляется Вера и бросается ко мне, наклоняется… Разъяренная фурия убивает беззащитную жертву и уничтожает скульптуры. Да, накрутил индийский фильм!
– Нет, какой-то абсурд, – встряхнувшись, заговорил я. – Если преступник был уверен, что убил нас обоих, почему исчезло одно тело?
– Ты очень большой, тебя трудно…
– Да, девяносто килограмм при метре девяносто росту, в больнице измеряли. Но не в этом дело! Совершено убийство – два трупа или один – уже не столь существенно. К тому же остались следы другой крови. Зачем так усложнять себе жизнь, тащить и прятать…
– Она шла сама, – перебила Надя. – Я видела.
– Так где она?
– А вдруг тоже потеряла память и бродит…
– Вся в крови? И никто ничего не видел? И вот еще что: ее след взяла бы служебная собака.
Мы напряженно смотрели друг на друга, голова раскалывалась. Я хлебнул коньяку из той же банки, сказал сумасшедшей усмешкой:
– Женщина превратилась в статую.
Послышался визг тормозов, гулко хлопнула дверца, пауза, пропели ступеньки крыльца, в солнечном проеме возник человек. Надя встала, ювелир попятился, вскинув руки, словно с намереньем вырвать волосы, но лишь взъерошил густую, белую шевелюру. Она обошла его и скрылась за дверью.
8
– Ты знаешь эту девушку, Семен?
– Нет.
– Садись. Я сейчас.
Быстро прошел в спальню, открыл секретер, выдвинул крошечный ящичек. Вернулся.
– Вроде ты ювелир, да? Тебе знакома эта вещица?
– Ну как же. Я тебе покупку устроил – семь миллионов. Задаром, можно сказать. Вот эти перевитые нити – из легированной стали, работа хорошая, тонкая работа. А главное – изумруд, редкой чистоты и величины.
– Для кого я покупал кулон?
Несколько секунд он глядел на меня словно с укоризной.
– Для Веры – для кого ж еще?
– Я что – ее любил?
Семен пожал плечами.
– Надо думать. Такие подарки…
– Она была твоей знакомой, Иван Петрович говорил. Расскажи о ней.
– Ты ничего, ничего не помнишь?
– Абсолютно.
– Ну, девочка из провинции, мечтала о кино. В училище не поступила, болталась с подружкой по массовкам.
– И этим на жизнь зарабатывала?
– Этим особо не заработаешь, – Семен усмехнулся, розовое лицо альбиноса скривилось. – А мужчины на что?
– М-да, изумруд.
– Очень шел к ее зеленым глазам, этакая ведьмочка.
– Ты тоже был ее мужчиной?
– Да нет. Она на тебя глаз положила.
– Где вы с ней познакомились?
– Она к нам в фирму золотые часики принесла, мы и скупкой занимаемся. Я сразу подумал – вот для тебя модель. Она как раз на мели сидела.
– Модель?
– Ты искал для статуи.
– Для «Надежды»?
– Для «Цирцеи».
– Кого?
– Никак не могу привыкнуть, что ты ничего не помнишь! Цирцея – волшебница, которая превращала мужчин в свиней. Античный образ, аллегория «Сладострастие».
– «Сладострастие» тоже разбили?
– Все разбили. Впрочем, ты, кажется, не закончил. Тут вас обоих так закрутило.
– Что значит «закрутило»?
– Любовь, страсть.
– Почему застежка в украшении порвана?
– Я так понял, что ты порвал, а почему – не знаю.
– Вы с Верой были у меня 3 июня?
– Ты вспомнил?
– Нет, мне сказали.
– Простое совпадение. Я приехал по делу, вдруг она приезжает, своим ходом, на электричке. Ну, поболтали часок. Она как-то вскользь спросила у тебя: «Застежку в кулоне починил?» Я вмешался, потрясенный…
– Чем же это?
– Ведь уникальная вещь, как можно! «Вы что, – говорю, – господа, с ума сошли?» В общем, ты обещал починить.
– Однако не собрался, – констатировал я. – Вы отбыли вместе?
– Я ее до станции подвез, усадил на электричку. Она в Каширу торопилась, электричка последняя перед перерывом.
– В Каширу? Зачем?
– На съемки, где-то в окрестностях. В крошечных эпизодах ей иногда давали блеснуть. Попробуй такой откажи! – вырвалось у него неожиданно злобно.
– А что, неотразима была?
– В своем роде.
– А не к Ивану Петровичу она подалась?
– Он как будто один отдыхал. У них там что-то вроде кемпинга. Каждое лето рыбку удят.
– 7 июня она написала мне письмо, послала из Каширы 8.
– А когда ты получил?
– Уже после смерти.
– Оригинально, – розовое лицо побледнело, проступили веснушки. – После чьей смерти?
– Моей. А возможно – и ее. По какому делу ты приезжал ко мне 3 июня?
– Ты накануне кончил мой заказ. Статуэтку делал.
– Какую статуэтку?
Он еще больше побледнел, веснушки сверкали красными точками.
– «Авадону».
– Кого?
– Ангела смерти.
– С какой стати такой зловещий замысел?
– Для меня лично.
– А, коньяком расплатился.
На растерянном его лице отразилась борьба.
– Вообще-то я тебе должен. Ты не взял, но сейчас болен…
– Да не надо.
Семен покопался в оригинальной такой сумочке, на поясе укрепленной, и выложил на стол пачку розоватых купюр; сказал сурово, не глядя:
– Возьми. Четыре миллиона.
– Да не надо же!
– Бери! – взвизгнул ювелир.
Что за идиотская сцена, с непонятным подтекстом!
– Беру, не нервничай. Значит, после «Смерти» и обратился к «Надежде».
– Это та, что в саду?.. Великолепная работа.
– На кого похожа девушка – на Веру?
– Нет. Лицо мне незнакомо.
– Знаешь, Семен…
– Сема. Я привык.
– Сема, привези мне статуэтку, а? Я хочу сравнить и понять, чем занимался последние денечки, может, что-то вспомнится.
Он дико на меня посмотрел.
– Это невозможно, она укреплена.
– В вашей скупке, что ль?
Сема отер пот со лба и произнес глухо:
– На могиле?
Я уже замечал, что любые атрибуты смерти отзываются во мне ощущеньем болезненным. Но все-таки уточнил шепотом:
– На чьей могиле?
– Моей жены.
– О, виноват. Все время совершаю промахи, потому что не знаю, о чем можно спрашивать, а о чем… – я умолк, но любопытство пересилило. – Отчего она умерла?
– В автомобильной катастрофе.
– Когда?
– 9 мая.
– Когда мы тут…
– 9 мая, – повторил он как-то «замогильно». – 12-го ее похоронили, вы с Ванюшей несли гроб. А также я и отец Нели.
– Нели?
– Ее звали Ангелина. Ты любил ее, Макс.
– В каком смысле?
– В человеческом. Вообще к женщинам ты относился с некоторым пренебрежением, а Нелю любил.
– Вы с ней были у меня 9-го?
– Я не пил, клянусь! Меня, кстати, проверили. Очень темная ночь, не заметил каток у вас тут, на Каширском. Точнее, слишком поздно заметил, вильнул на обочину, в дно канавы врезался.
– Сильно пострадал?
– Нет, в руль вцепился, аж руки одеревенели. Макс, не могу об этом вспоминать.
Но я уже вошел в раж и продолжал безжалостно:
– А машина?
– Тоже цела. А Неля ударилась виском… Макс, не могу…
– Надо!
– Ты всегда был жесток.
– Прости, сделай милость. Мой портрет из предыдущей жизни проступает весьма непривлекательным. И что вы все находили в моем обществе!
– Ты был Мастер, Макс. С большой буквы, – заявил Сема жестко. – Гению многое позволительно, – глаза блеснули. – Но не все!
– Если я так же насчет «гения» считал, то получил по заслугам.
По головке. Милиция проверила, участвовала ли Вера в киносъемках под Каширой?
– Официально, нет, проверено. Но там народу много было – батальные сцены, – не исключено, у кого-то жила.
– А, так, может, мой соперник актер. Или режиссер.
– Соперник?
– В письме Вера порвала со мной.
– Серьезно?
– Наверное, серьезно, раз оставила записку подруге: уезжаю, мол, «медовый месяц».
– Вообще она была порядочная потаскушка! – вырвалось у Семена.
– И меня превратила в свинью? Возможно, и тебя! И Ивана Петровича?
– Чего ты его так называешь? – уклонился мой друг от ответа.
– Невропатолог мне известен только в качестве врача. Он установил, что во мне атрофировался инстинкт секса и творчества.
– Восстановится, Макс.
– Не уверен, что я этого хочу.
– Ты очень много работал, в сущности, только этим и жил.
– А женщины?
Сема закурил сигарету – тоже «мальборо» – и заявил задумчиво:
– Ты не придавал своим связям серьезного значения – наверное, поэтому имел над женщинами безграничную власть. Но Вера – особая статья.
– Почему?
– Потому что ведьма.
– Да ну тебя!
– Нет, скажи! Какого черта она пришла сюда 10-го, если 7-го порвала с тобой?
– А может, ее пленил изумруд?
– Похоже… Макс, похоже, так – воскликнул Сема. – Она по драгоценностям с ума сходила… И по дороге на станцию, ну, тогда еще – 3-го, все про камень расспрашивала. А я, кретин, соловьем разливался!
– Но письмо все-таки отослала.
– Правильно. А потом пожалела, приехала подольститься, камешек выманить… – проговорил Сема с истинной злобой и вдруг запнулся. – Макс, я так и не понял: убита она или нет?
– По последним сведениям, Вера превратилась в статую.
Он не стал переспрашивать, обзывать меня помешанным, только ссутулился, уставился в овальное оконце, где за узорной решеточкой небо синее такое, сверкающее.
– У тебя есть ее телефон?
Семен вздрогнул.
– Чей?
– Веры… ну, подружки.
Он достал из сумочки на поясе шикарную авторучку и записал телефончик прямо на своей визитке с золотым Авадонной. Помнит наизусть!
– Я такого Ангела слепил?
– Точь-в-точь.
– А чья идея была?
– Моя.
– И где он?
– Я же сказал…
– На каком кладбище?
– Зачем тебе?
– На каком?
– На Успенском. Зачем тебе?
– Не знаю… Я болен, Сема. У меня раздвоение личности.
– Ванюша поставил такой диагноз?
– Я сам себе поставил.
9
Я цепляюсь за Надежду, как ребенок, и без ночных наших свиданий у садовой изгороди с плющом, кажется, не протянул бы. Она опять к себе звала, а я боюсь опозориться, даже боюсь спросить: что у нас с ней было-то? Нет, для меня это неважно, у меня либидо ослабело – а вот для нее?
Да ладно, черт с ним, с сексом – выжить бы. Сегодня ночью Большая Медведица и Малая опять светили мне прямо в очи, вселенский холод обжигал, как Божий гнев (вдруг выговорилось), и я точно знал (в продолжении той моей мысли, в первую ночь здесь): надо найти убийцу и казнить. Господи, страшно, но надо.
Проснулся перед рассветом в шезлонге в холодном поту, вдруг осознав – мой жуткий сон видоизменяется. Зеленых пятен становится все больше, они расползаются по шее, по груди, по лицу. Она тут в доме разлагается, статуя, и мне словно знак подает: найти и казнить. Тут краешек солнышка показался, все осветилось, мокрая зелень в росе засверкала, утренние птицы запели, и дева с юношей ожили, как будто заговорили, а главного не сказали. Я все смотрел и смотрел: на что же я потратил творческую энергию, когда еще гордостью Змеевки был? На кого похожи возлюбленные?.. Ни на кого – идея, мечта, химера.
Во какое словечко мне известно – химера (точно известно, даже помню, что древнегреческий герой Беллерофонт убил чудовище). Откуда – из юности? Все-таки в творчестве скульптора есть соблазн – язычество. Хотя – кто его знает? – может, вандал этот самый разбил у меня и распятие. Пойти посмотреть и по осколкам восстановить… не статуи, а тени воспоминаний о них? Нет, тяжело, не хочу.
Кое-как дотянул до девяти и поехал в Москву. Вчера вечером по телефону умолял – чуть не слезно, болен, мол, не выхожу – Верину подружку приехать. Ни в какую! Едва соизволила у себя принять. И такой вид, будто я сейчас за кувалду схвачусь.
Ехать тяжело было, словно в преисподнюю. Все кругом незнакомо, люди ненормальные, прям не наши, нищие вереницей прут, тут же пиво из банок тянут, газеты суют: «Заговариваю любовь». Что такое «заговариваю любовь»? Нет, нет, мне читать нельзя, доктор запретил.
Квартира в Чертанове маленькая, веселенькая. За сто долларов в месяц. Это сколько по-нормальному? Почти триста тыщ. Я быстренько произвел в уме вычисления. Тоже ненормально, заработки мои не такие уж громадные, ювелир не разорился.
Наташа – хорошенькая девица, такая рыженькая прелесть с черными глазами, одета в одну майку… или это мини-платье… словом, все при ней, кабы не смотрела на меня с таким ужасом. Не бойся, девочка, я уже отгорел. Над тахтой цветная фотография: Наташа, еще одна в трехкратном объятии с толстомордым дядькой. Режиссер, оказалось, чуть не дал роль.
– А это Вера, не узнаете разве?
– Я никого не узнаю, я же говорил по телефону…
– Дайте-ка ваш паспорт.
– Вот удостоверение.
Она изучила документ и сделала резюме:
– Ну, так вы были ее любовником.
Я бесчувственно смотрел на фотокарточку, гибкая, светловолосая, зеленоглазая змейка, верхняя влажная губка приподнята, голова прижата к плечу режиссера, нежные слабые руки… Никаких эмоций, а я так напрягся, вглядываясь, что показалось: она вдруг подмигнула. Чур меня!
– Я здесь у вас бывал?
– Слушайте, вы серьезно ничего не помните?
– Клянусь. Амнезия.
– Насколько я знаю, вы у себя сиднем сидели.
– Я ее любил?
– Не очень. Вера говорила, вас ничем особо не проймешь.
– Драгоценности, наверное, дарят тому, кто тебе дорог.
– Ну, вы человек щедрый, а она ловкий. Соврала, что у нее день рождения в апреле – вы и разорились. Потом узнали, что в ноябре – Скорпион.
– И взбесился, да?
– Да ну. Посмеялись.
– Значит, отношения у нас были легкие?
– Нормальные.
– А ей зачем такой старый, как я, сдался? Из-за денег?
Наташа посмотрела на меня изучающе и отвела взгляд.
– Не знаю. Говорила: мужик стоящий.
– Можно мне сесть? Голова кружится.
– Можно, – указала на тахту, сама осталась стоять.
– Вы действительно больной?
– Действительно. Но на людей не кидаюсь. Наташа, с кем она собиралась «медовый месяц» проводить?
– Да не знаю, меня уже допрашивали.
– Но ведь не со мной, правда?
– Нет, конечно. Вы еще в марте закрутили, – она села передо мной на низенькую табуреточку и закурила. – Курите, – поставила пепельницу между нами на пол.
– Спасибо.
– Ах, как нехорошо получилось, – протянула Наташа с укоризною, кажется, к самой себе. – Ей роль обещали… рольку… вот он, – кивнула на фотографию. – А дали мне.
– Значит, вы более талантливы.
– Ну, не знаю, – она зарумянилась, прямо на глазах девочка оживала. – До последней минуты не было известно, кому.
– Когда же стало известно?
– 2 июня. Я тайком уехала на съемки.
– Под Каширу?
– Ага, там снимали «Императрицу». Я – фрейлина, на заднем плане, но все-таки… Приглашаю вас в марте на премьеру.
– Очень благодарен, но до марта еще дожить надо.
Румяное личико омрачилось.
– Фильм бы раньше сдали, но режиссер на съемках утонул.
– В Оке, несчастный случай. Другой доснимал.
– Так Веры на съемках не было?
– Я не видела, но… о том, что мне роль отдали, она еще 2 июня узнала. Не от меня, слава Богу.
– А что, вы ее боялись?
– Не боялась, я ее любила. Вера позвонила второго на киностудию, мне помощник режиссера сказал. Но на меня не обиделась, записка веселая… – Наташа пожала плечами. – Какой-то «медовый месяц». Странно.
– Я ей предложения не делал?
– Да что ж вы, не знаете… ах да! Она говорила, вы не из тех, кто женится.
– Вот, значит, я каков.
– Таков Дон Жуан.
Она улыбнулась, я нахмурился, было отчего-то бесконечно грустно.
– Сколько длились эти съемки?
– Я лично была занята с 3 по 10 июня.
– По 10-е?.. Господи, по 10-е!
– Вернулась: записка. Я так обрадовалась, что не поссорились. Потом следователь звонит – и все закрутилось.
– А вещи какие-нибудь она взяла с собой?
– В том-то весь ужас! Сумочка с паспортом вместе с ней исчезла, а дорожная сумка (ну, купальник, одежда летняя) нашлась.
– Где?
– В реквизите киностудии; уже когда в Москву вернулись, обнаружили. Там фотография – вот такая же, – Наташа мотнула головой на стенку. – Ну, мне позвонили, а у меня Котов вещи забрал, отпечатки сверять.
– Вот это уж действительно загадка! Не могли же вы там не встретиться?
– Вообще народу много было, массовка большая, но… непонятно.
Я подумал и спросил:
– Вам ни о чем не говорит такое имя: Иван Петрович Золотцев?
– Нет, не слышала.
– Он отдыхал в кемпинге на берегу Оки. С Верой познакомился у меня 9 мая.
– А, это его жена погибла?
– Нет, другого моего друга – ювелира Колпакова. Иван Петрович – невропатолог.
– Про них она не упоминала, только про вас рассказывала.
– Что? Что она рассказывала?
Наташа рассмеялась и не ответила. Я взмолился:
– Наташенька, я себя потерял, понимаешь? И вот хочу собрать, стяпать-сляпать…
– Зачем?
– Чтобы выжить, мне нужно найти убийцу.
– Да, вас же чуть не убили… а Веру убили, наверное, – она вздрогнула. – Конечно, вы хотите этого подонка уничтожить. Так?
– Так.
– Вера говорила: как ты посмотришь, словно прикоснешься, она голову теряет.
– Неужели у меня такой взгляд?
– Такой, – она усмехнулась угрюмо.
– Да ведь она сама меня бросила! Я письмо получил: она меня бросила.
– Ну, там же «медовый месяц» светил.
– Господи, вы такие юные, такие прелестные, вам ли рассчитывать…
– Думаешь, легко по квартирам скитаться? – перебила Наташа агрессивно. – Сам бы попробовал, у тебя-то дворец!
– Сарайчик с гробом остался.
– Дом сгорел?
– Душа сгорела. Да, Наташа, я ничего не знаю, не ориентируюсь в этой жизни…
– Что с гробом-то?
– В сарае на столе стоит. Тяжелый, полированный, с замками…
– Ты с ума сошел?
– Весь мир сошел.
– Ну уж, не преувеличивай.
– Мне кто-то прислал гроб, а я боюсь об этом говорить.
– Так ведь говоришь!
– Нечаянно… Не бойся, я не совсем сдвинулся, следователь гроб видел. Но фирму непросто отыскать.
Она вдруг говорит:
– А Вера тебя боялась.
– Да неужели? Да почему же?
– Ты ей кулон разорвал 9 мая.
– Из-за чего?
– Не знаю. Что-то тебе не понравилось. А главное: ты изумруд в глину кинул и хотел замесить… или в гипс, ну в мастерской. Чтоб камень навсегда исчез. Вера тебя на коленях умолила. Вот такие идиотские выходки, – закончила Наташа философски, – и сводят женщин с ума.
– Никуда он не исчез, в секретере лежит. Знаешь, ведь работы мои разбили.
– Федор Платонович говорил. Убийца какой-то придурок. Да что от мужчин ждать?
– А если он драгоценность искал?
– Так она в секретере?.. – Наташа задумалась. – А может она не тебя боялась?
– Ее как-то ужасно потрясла смерть той женщины. Ну, в автомобильной катастрофе.
По странной ассоциации идей я поинтересовался:
– А режиссер когда утонул?
– Третьего или пятого… в общем, в начале июня. Много людей умирает… просто так, нечаянно, неожиданно.
Мы помолчали.
– Я лепил с Веры Цирцею?
– Ага, волшебницу. Но вы больше любовью занимались, чем делом.
– Все уничтожено. И она уничтожена.
– Кто?
– Статуя. Но снится. Белая, из алебастра, с зелеными пятнами. Лицо уж совсем позеленело. Я было думал, что она в доме…
– Кто?
– Вера. В моем доме. Но оказывается, она ушла.
– О чем ты говоришь? – закричала Наташа.
– Ее видели, понимаешь? В саду? Она качнула головой.
