Текст книги "Сердце статуи"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

30

– Сема, в каком ящичке лежала маска?

– Вот здесь.

Он выдвинул верхний в изящной антикварной тумбочке.

– Ты понимаешь, конечно, Макс, я не сумасшедший, чтоб положить маску жены в чужой гроб. Если она вообще там лежала.

– Улыбочка твоя не к месту. Я тоже не сумасшедший. «Линия гроба» ведет к другому.

Улыбочка погасла, мы разом закурили.

– Почему ты не спрашиваешь, к кому? Потому что знаешь. Мой профессор сказал: я имею дело с равным по своим возможностям противником.

– Мои возможности, стало быть, ниже, – Сема вдруг взглянул остро и проницательно. – По умственным способностям или по весу?

– Лезешь в убийцы? Мне кажется, у тебя кишка тонка.

– Спасибо. Ты как всегда любезен.

– Не за что. Уверен, что ты тоже не чистейший голубок, иначе Ивана Петровича покрывать бы не стал. Лучше признайся, Сема, вспомню – не пощажу.

Он пожал плечами. Веснушки на побледневшем лице пылали красными точками; и весь он был собран, подобран, как животное перед схваткой. Напрасно я его недооценивал.

– Вы с ним встретились в электричке, – сказал я тихо.

– В какой еще…

– В той, что отправляется из Теми в 10.55.

– Я про не вообще не знал!

– Верю. Ты позже сопоставил и выяснил. При мне, помнишь? Тем самым ты его выдал.

– Макс, не бери меня «на понт», не удастся.

– Хочешь, возьму? Позвоню сейчас Ивану Петровичу и скажу, что ты его выдал.

– Звони. Поставишь себя в глупое положение.

– Я докажу. Про адидасовские костюмчики кто мне доложил? Опять-таки ты.

– Ничего я тебе…

– Ну, намекнул. А я намек понял.

– Что ты понял?

– Он не мог уйти от меня весь в крови. И переоделся в мой костюм, точно такой же. Свой, конечно, прихватил, например, в сумке. Потом выкинул – как ни замывай, экспертиза кровь обнаружит – и купил взамен, кумекаешь?

– Твои усмешечки…

– Погоди, друг, то ли еще будет. Ты подчеркнул, что я привез из Германии два одинаковых фирменных костюма. А он приобрел здесь, я видел в Москве на лотках. Что если они чем-то отличаются друг от друга? Почти неуловимо, но ты превосходно ориентируешься в материальном мире и что-то уловил. К примеру, красная полоска чуть ярче… или еще что. Эксперт разберется.

– Ерунда! – процедил Сема. – Твой костюм был на месте в это воскресенье, ты переоделся.

– В первый же визит доктора мы с ним обыскали дом, он имел возможность подбросить позаимствованную одежду в шкаф.

– Все это бездоказательно.

– Эксперт разберется, – повторил я.

– Разбирайтесь, меня это не касается.

– Очень даже касается, коль ты его выгораживаешь и врешь. Почему? Что ты был на месте преступления, можно считать доказанным.

– Да ну?

– О доказательствах позаботился, в свою очередь, твой друг Ванюша, подложив в гроб маску. Он тебя топит, Сема, а ты кочевряжишься.

– Мы играли в покер, – повторил он с упрямством маньяка; у меня прямо руки чесались придушить подонка – безумие заразительно, – но вдруг замер от страха. Да, заразительно – мне передался его страх.

– Вы играли, – заговорил я с трудом, – на Солдатской, семь, а потом в электричке. Хочешь, расскажу? – я то входил в азарт, то как-то сникал.

– Очень любопытно, выкладывай.

– Выложу! Не удалось меня убить – и до сумасшествия довести не удастся… вам обоим! Иван Петрович каждое лето ездит на Оку (ездил, когда у него еще и машины не было), отлично знает нашу дорогу. Ты меня слушаешь?

Он даже не ответил, весь в напряженнейшем внимании.

– Так вот. Прождав Веру неделю…

– Где она была? – вскинулся Сема.

– У тебя. Нет, послушай!.. Она крутилась с тремя поросятами, добиваясь от нас с тобой драгоценностей – приданого к «медовому месяцу» с доктором. В пять часов 10 июня Иван Петрович, потеряв терпение, покинул кемпинг, поискал Цирцею в киноэкспедиции, позвонил мне из Каширы и услышал женский голос.

– У тебя она и была! У тебя!

– Еще нет. Но он так решил: ему ответила Надя. Иван Петрович и женщин-то, должно быть, никогда не знал – и вот напоролся на такую… гоголевскую панночку. В совершенном исступлении он приезжает ко мне часов в десять вечера.

– Голословные утверждения.

– Исхожу из психологии. Не дай Бог закоренелого девственника вывести из себя (это еще следователь заметил). Иван Петрович – человек холодный, насмешливый, сосредоточен на себе – и за так тебе фальшивое алиби устраивать? Или ты ему заплатил?

– Не говори ерунды.

– Верно, от тебя дождешься! Ну, а на костюмчик и на Темь ты меня сам навел.

Семен молча смотрел на меня воспаленным взором. Он опасен, несомненно, но не в прямой атаке, недомерок!

– Сема, ты со мной не справишься, предупреждаю. Уже один раз сорвалось, помнишь?

– А ты хоть что-нибудь помнишь?

– Вот-вот вспомню… а пока опускаю кульминацию убийства, мало данных.

– Нет, кто же с тобой справился?

– Когда я после больницы поднялся в мастерскую, то неподалеку от засохшей лужицы крови нашел долото. Чистое. Жаль, его не взяли на анализ: наверняка никаких отпечатков. Он все стер.

– Стер?

– Кровь и отпечатки, с кувалды и с долота.

– С чего ты вообще решил?..

– Так ведь кровь пролилась – и моя, и четвертой редкой группы. Значит, я сопротивлялся, может задел артерию. Вот почему он переоделся в мой костюм и отправился на станцию Темь лесным проселком. Тут на сцене появляешься ты.

– Богатые у тебя фантазии.

– Еще бы! Поджилки-то дрожат небось, а? Ну, возможно, я очнулся, и ты меня добил, так сказать. Или расправился с Верой…

– Ну, Макс, ни складу, ни ладу!

– Сладим, дай срок, уже небольшой, чувствую. В общем, ты скрываешься с маской с места преступления. Тебя видит Надя – статуя качнула головой. Бежишь на станцию Змеевка и в электричке сталкиваешься с Иваном Петровичем.

– Макс, ты болен.

– Помолчи, идиот! Я исхожу из твоих же последующих поступков. Я представляю… примерно, конечно. Ночь, ты на платформе, подъезжает освещенная, почти пустая электричка на Москву. Ты видишь в окне Ивана Петровича, а главное – и он замечает тебя. Деваться некуда, ты умоляешь: не виноват, застал в мастерской труп и разбитые скульптуры, подумают на меня… что делать? Доктор, поколебавшись для виду, соглашается помочь, эпизод забыть… да еще небось какое-нибудь условие тебе ставит. В панике, в полупьяном своем (с кладбища) состоянии ты соглашаешься на все, и впрямь поверив, что он едет из Каширы в Москву за кодеином. Однако человек ты смышленый, и сомнения постепенно созревают. Вдруг я упоминаю про станцию Темь – в получасе ходьбы от Солдатской. Ты загорелся проверить расписание – помнишь? – и на лесной опушке засек поросенка в кроссовках. Интересно?

– Ты не скульптор, Макс, а писатель.

– Я должен найти убийцу и освободиться от трупа в моем доме… (Сема вздрогнул) от зеленых пятен разложения.

– Где?

– Во сне. О чем я?.. Да! 21 августа в воскресенье невропатолог приехал ко мне проводить психоанализ. О, как жадно он следил за малейшими изменениями в моих показаниях! Вспомню или нет? Вспомню или нет? Стук в дверь в страстных излияниях Брунгильды – забвение дало трещину. Наверное, он видел, как мы удалялись по Солдатской, свернули… пошел за нами и убедился: мы изучаем расписание. Тайна электрички в 10.55 раскрыта. Но он не желает за все отвечать один – и предъявляет твою маску в гробу. Вот тебе, Сема, еще одно доказательство: про «Скорбный путь» известно нам троим, я себе погребение не готовил! Может, ты?

– Ни сном, ни духом!

– Из трех поросят вычти двух – останется доктор. Так что вы с ним делали вечером 10 июня?

– Играли в покер.

– Что ж, поиграем втроем, теперь очную ставку с вами проведу.

– У Ванюши сейчас прием больных на дому. – ради такого случая отменит.

31

Я не ошибся: ради такого случая невропатолог прием отменил. До его прихода мы с Семой молчали; я – намеренно, чувствуя, как в животрепещущей тишине созревает он для откровений. Или нет? Его поведение оставалось для меня загадочным… Ладно, вопрос лишь в том, кто из них сдастся первым.

Вдруг он порывисто повернулся ко мне, так что кресло на колесиках вздрогнуло и покачнулось (мы, как инвалиды, смешно), но слова, как говорится, замерли на его устах – раздался входной звонок.

Иван Петрович послушал мои соображения (воображаемый ход событий без ударных подробностей, которые я приберегал к диалогу хладнокровно, не перебивая, не уточняя. Еще одно чудовище ренессанса! Полуденные лучи сквозь шитые золотым узором пышные занавеси озаряли красный угол, пылало медное распятие над лицом покойницы, живым и нервным и словно бы укоряющим… Вороной конь (не поросенок) по шутливому тесту – мрачноватый символ нашей дружбы, и мне он не нравится. Я говорил уверенно, но сомнения раздирали сердце: кто ж из них дорог мне так, что я не могу, не хочу вспомнить собственную смерть?..

Я договорил – и опять наступила трепетная пауза – уже между тремя. Наконец доктор произнес:

– Интересная версия. По подтексту очевидно, что в нападении ты обвиняешь меня.

– Нет, обоих.

– И каков будет приговор? Кажется, ты поклялся покарать преступника.

– Убийцу Веры, – уточнил я. – Уничтожение моих работ и покушение на себя самого я прощаю. Повторить никто из вас не посмеет: вы под колпаком у Котова.

– Который, кстати, неотлучно торчал на Солдатской, – вставил Сема с улыбочкой (Колпаков под колпаком – забавно!). – Но ничего подозрительного…

– Он отлучался в самое горячее время за сигаретами. Его хождения взад-вперед по улице могли кое-кого испугать.

– Отлучался? – переспросил Иван Петрович. – Надолго?

– Ну, на полчаса.

– Это он сам сказал?

– Не о нем речь. Иван Петрович, я попросил вас прихватить спортивный костюм…

– Прихватил. Что дальше?

– Его надо сдать на экспертизу: та ли это одежда, что я привез вам из Германии. Вот глядите, мы тут втроем… – я достал из кармана пиджака фотокарточку, которую вдруг у меня вырвал Сема и ошеломленно уставился на изображение.

– Ванюша, я… – пробормотал он отрешенно.

– Ты верный осведомитель.

– Какое это теперь имеет значение… – бормотал Сема, как из другого мира. – Ну, мы играли в покер.

– Поздно, Сема, доигрались! Ты мне надоел… да я и сам себе надоел. Признаюсь, Макс.

– В чем?

– В трусости.

Всего лишь! Сема, конечно, соображал, к чему дело идет, и вклинился меж нами, как паралитик на колесиках.

– У меня возникло желание дать показания.

– У тебя было сколько угодно возможностей.

– Пожалеете!

– Я предупреждал. Теперь выслушаем версию Ивана Петровича.

– Да, этот костюмчик я приобрел на родине.

– Потому что подарок был…

– Ты угадал: подарочек был в крови.

Жутко все-таки слышать от человека нормального (пусть и с комплексами) неприкрытое признание – не в трусости, нет! – в ненависти. Да ведь я ее всегда чувствовал, еще с первой встречи в больнице… а может, с позабытой юности.

– Иван, за что?

Он пожал плечами.

– Это уж вы между собой выясняйте. Я всего лишь свидетель.

– Ты всего лишь… – Сема умолк и вдруг рассмеялся мелким надрывным смешком. – Дурачки мы, ребята!

Да, передо мной противники достойные, на равных, мой профессор прав. Мне страстно захотелось вывести их из себя, взорвать болезненный круг изнутри.

– Иван Петрович, мы вас слушаем.

И он заговорил с угрюмым бесстрастием.

– Не хочу размазывать, но я, действительно, попался… еще тогда, 9 мая. Я более чем спокойно относился к женщинам, но она показалась мне ребенком, чистым и доверчивым, как будто не ведающим, что творит.

Семен фыркнул, доктор посмотрел на него задумчиво и заявил:

– А может, такой она и была.

– На редкость искушенная бабенка…

Я перебил Сему:

– Наверное, перед каждым мужчиной она представала в том облике, в котором он жаждал ее видеть. Врожденный инстинкт и чувство перевоплощения.

– Да как будто он не видел голую Цирцею в мастерской!

– Я ей сказал об этом в тот же вечер… вы с Нелей уже уехали. Сказал, что она губит себя, свое будущее. Она удивилась: будущее? Когда придет любовь истинная и взаимная, ей уже нечем будет отвечать. Она так серьезно задумалась и сказала, что больше не станет позировать.

– Иван Петрович, а где в это время я пребывал?

– Ты как раз спустился из мастерской и засмеялся: «Еще как станешь! А то изумруд отберу». Твоя реплика показалась мне шутливой, но Вера вдруг заплакала, говорит: «На, возьми!»

– Неужто отдала?

– Нет.

Мы, уже втроем, усмехнулись. Семен даже заржал; но вообще было не смешно. Доктор продолжал:

– Ты ушел наверх, и она вскоре за тобой: надо его успокоить.

– Умолять, чтоб я драгоценность в гипсе не замуровывал.

– Ты вспомнил?

– Подруга ее донесла.

– Ведьмочка! – восхитился Семен. – Какую сценку разыграла: слезы, раскаяние, невинность…

– Иван Петрович, а утром?

– Да, я сделал ей предложение.

– Вас, видимо, влекло к моим девочкам.

– То есть?

– В юности у меня была Любовь. Но сейчас не об этом. Небось всю ночь ревностью терзались?

– Макс, я тебе искренне…

– И я искренне ищу мотив преступления. Вы, конечно, потребовали, чтоб она порвала со мной.

– Вера дала слово, и, по-моему, вы с ней больше не встречались, – он помолчал. – Как выяснилось, до 3 июня. Я хотел с тобой поговорить, но она упросила: я должна сама, по-честному, Макс меня слишком любит.

– О, проклятая драгоценность! – вырвалось у меня. – Как бы просто – поговорили и разбежались навсегда.

– Ты уверен?

– Уверен: мне нужна была не Цирцея, а Надежда.

– В общем, она сказала, что написала тебе письмо.

– Когда сказала?

– 1 июня, в нашу последнюю встречу перед моим отъездом на Оку.

– Где вы встречались?

– Она приехала ко мне домой.

– Письмо показала?

– Нет.

– И тут соврала! Письмо написано 7-го. Почему она сразу не поехала с вами?

– Ждала вызова на съемки.

– Да ведь уже 2-го ей стало известно, что роль дали Наташе. А 3-го явилась ко мне с Семой…

– Сама по себе!

– Заткнись! – произнес доктор властно. – «Медовую неделю» она провела с тобой.

– Докажи! Ничего, кроме страха и отвращения…

– Докажу! Ты ведь считаешь, что Макс у тебя маску позаимствовал.

– Макс, извини, в последнее время здесь никто не бывал, кроме тебя.

– Я бывал.

Сема сделал движение к доктору, кресло покатилось, я предупредил:

– Господа, поросята! Поменьше пыла – или вызвать Котова?.. Иван Петрович, вы как-то упомянули о местном слесаре-сантехнике.

– Когда ты рассказал о разбитых посмертных масках, я начал понимать пружину происшедшего – статуя в саду качнула головою, – вспомнил смерть Нели. Я знал, что ты снял с не маску, о которой, кстати, скорбящий муж ни разу не упомянул. И решил раздобыть улику.

– Почему втайне от меня?

– Потому что ему есть что скрывать, – вставил Сема с искренней ненавистью. – Он борется за свою жизнь, разве не видишь?

– Я действительно круто замешан в эту историю, ты уже понял, Макс. Да, я воспользовался отмычкой.

– У меня друзья-оригиналы-маргиналы, – вставил Сема с ядовитой иронией. – Шарил тут по полкам…

Доктор пожал плечами.

– Роковые обстоятельства. Маску я обнаружил сразу в семейном алтаре, так сказать. Стало мне не по себе как-то, странно, жутко. Неля со стены смотрит… И ведь был намек, что она из-за Верочки погибла. Я напал на след – совершенно интуитивно (мистическая деятельность подсознания) ощутил их присутствие… мертвых. Открыл ящик письменного стола и среди всевозможных ювелирных вещиц обнаружил вот что, – Иван Петрович достал из сумки крошечные золотые часики. – Узнаешь, Сема?

– Надо же! – отозвался ювелир. – Начисто о них забыл. Вот ведьма, а?

– Не она ведьма, – возразил доктор, – а ты скупердяй.

32

Да, что-то завязано на золоте, на драгоценностях (плата за грех) – этот подспудный мотивчик всплывал время от времени в потоке инфернальных страстей: Хома Брут, ухандокавший ведьмочку, но какой ценой – она достала его после смерти. Не хочу об этом думать, расспрашивать, хочу Надежду. Я уцепился за чистый образ, помянув про себя: «Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила…» Пушкин победит подземный мрак, гробовой… Но я же сам, своими руками, уничтожил «Надежду».

– Узнаешь, Сема? – повторил доктор, возвращая меня в их мирок, как в камеру.

– Я купил, я заплатил.

– Сема говорил мне, Иван Петрович. Еще в марте она часики в скупку принесла. Подарок режиссера (еще один поросенок), он в Оке утонул.

– Как это?

– Создатель «Императрицы» утонул в вашей речке во время съемок. Несчастный случай.

– Какие-то кругом случаи… – произнес Сема в пространство.

– Так она в марте тебе часики принесла?

– Понимаешь…

– 1 июня они были на Вере.

Мы воззрились на ювелира. Он начал с сумасшедшей обстоятельностью:

– Деньги я заплатил в марте, но часики она шиш отдала. И я змейку не дал. А почему я должен…

– Так ты струпа снял? – живот отреагировал Иван Петрович.

– Зачем? С живой. Я тогда еще не знал, что она должна умереть.

– А, ты еще не решил! Его алчность подвела, Макс…

– Не алчность, а забывчивость!

– Брось! Не смог вовремя избавиться от золота. И от маски – безумное влечение к атрибутам смерти – распространенный феномен, своего рода некрофилия. Двух покойниц обобрал.

Я вздрогнул: не в своем ли грехе обвинил меня некогда этот ненормальный? Он бормотал:

– Я любил свою жену – живую. А теперь боюсь. Боюсь мертвых, они укоряют – вот почему я не могу пойти на кладбище. Ребят, неужели вы не понимаете? Она впутала нас…

– И ты отомстил, – констатировал Иван Петрович.

– Не тебе бы становиться в позу.

– Иван Петрович, а вы-то почему все скрывали?

– Эх, Макс, я тоже хорошо… хорош тут душок меж нами.

– Дух разложения, распада.

– Если б я знал, что она была связана с ним, что последнюю свою неделю она провела с извращенцем…

Семен возмутился:

– Да я не с мертвой снял, дурачки, что вы в самом деле! Я посадил ее в электричку…

– 3 июня? – уточнил я; все тяжелее становилось мне поддерживать разговор, как в вязком сне.

– Ну!

– Так вот почему ты пошел ее провожать?

– Она вошла в тамбур, мы говорили об изумруде, она была какая-то рассеянная, как будто не в себе. Я исхитрился и снял часики. Они мои.

Понятно: Цирцея тоже была одержима золотом и, конечно, бросилась за ним отнять. И они вместе вернулись в Москву, сюда, к «алтарю» в честь другой умершей. Эти жуткие реалии попахивали мертвечинкой и были невыносимы. Я обратился к Ивану Петровичу:

– Вы прихватили в кемпинг ее сумку с вещами?

– Да у нас была договоренность, что она приедет в течение недели, как только освободится. Я разыскал киноэкспедицию, несколько раз ходил на съемки, но ее не нашел и начал волноваться. 10 июня – последний срок. Я покинул лагерь в пять часов, заглянул к киношникам и пошел на станцию позвонить тебе.

– Я провел ту неделю с Надеждой.

– Это теперь известно, а тогда… В общем, я услышал искаженный женский голос и сделал неверный вывод.

– Во сколько вы приехали в Змеевку?

– Примерно в 10, можешь проверить по расписанию. Но не в Змеевку, а в Темь.

– Почему?

– Понятно, почему, – прошелестел Сема из «иного мира». – Когда задумываешь такое… Могилы мучают, правда?

– Сема, очнись. Во сколько вы пришли на Солдатскую, Иван Петрович?

– Где-то в пол-одиннадцатого.

– Он все врет, – монотонный «замогильный» комментарий друга-сообщника.

– Значит, в четверть одиннадцатого Надя видела в окнах мастерской не вас?

– Не меня.

– Врет.

– Сема, может ты в спальне посидишь, пока мы с Максом разберемся?

Ювелир слегка опомнился и заявил:

– Я хочу дать показания! А впрочем… – сумасшедшая усмешечка пробежала по воспаленному лицу. – Впрочем, погожу. Кое-что надо уточнить.

– Ладно, в свое время. Иван Петрович, продолжайте.

– Дверь была незаперта…

– Я вспомнил стук!

– Незаперта. Гремела музыка, сверху на лестницу падал свет. Я поднялся в мастерскую: кругом языческие обломки, среди которых лежал ты.

«Языческие обломки» – с каким отвращением он произнес. Он их сокрушил!

– Естественно, я бросился к тебе…

– Добить?

– Прекрати!

– Добить? – повторил Сема потусторонним эхом.

– Прекратите оба, мы не в клинике! Я бросился, приподнял, показалось – ты мертв.

– Ну и?

– Я сбежал.

– Почему?

– Потому что он – убийца, – констатировал Сема. – Неужели ты не чувствуешь, Макс, неужели ничего не помнишь?

– Дай Бог, чтоб он вспомнил, – отвечал доктор с ледяным спокойствием. – Я настолько живо пережил ощущение убийства, когда ехал к тебе, что и вправду показалось: я виновен. Я не смог вынести этого ужаса.

– Однако этот ужас не помешал вам переодеться.

– Кровь, – вдруг сказал он с застывшей улыбкой. – На белой и голубой полосках куртки ярко проступили пятна.

– У тебя кровь четвертой группы, – сказал Сема.

– Я не виноват в таком совпадении. Думаю, в кладовке кто-то прятался.

– Кто?

– Или она, или ты с мертвым телом.

– Статуя, – Сема рассмеялся на грани истерики. – Статуя на фотографии.

– Безумная идея возникла в моем мозгу, я ее сразу изгнал – не может быть! – забыл!

– О чем мы? – и доктор как-то странно взволновался. – Все же было разрушено!

– Иван Петрович, и вы не посмотрели в кладовке, не поискали ее?

– Кого?

– Веру.

– Не догадался, я был слишком на взводе.

– Вы видели в мастерской ее вещи?

– Я был слишком на взводе, – повторил он с маниакальной монотонностью. – Помню только, как бежал, задыхаясь, в Темь. Успел.

– Почему вы поехали не в Каширу, а в Москву?

– Ну, какая электричка подвернулась…

– А не для того, чтобы фотокарточку Веры уничтожить?

Доктор взглянул на меня с суеверным страхом и вдруг себя выдал:

– Откуда тебе известно?

– Подружка фотографию для Котова не нашла. Ну?

– Она стояла у меня на письменном столе в рамке.

– А сумка с вещами? Вы подбросили ее в киноэкспедицию?

– А что оставалось делать?

– Ничего. Вы же не знали, что Вера убита. Или знали?

– Мне так казалось.

– Неубедительно.

– Я был одержим ужасом.

– Для одержимого ужасом вы действовали на редкость предусмотрительно и хладнокровно. Делаю вывод, что, по крайней мере, вы видели 10-го в Змеевке Веру.

Сема рассмеялся, словно всхлипнул, и доложил зловеще:

– Я знаю, где разгадка.

– Ну?

Он выдержал паузу и прошептал со страхом:

– На соседнем участке.

– Не впутывайте соседей в свои…

– Я докажу… потом.

– Ладно, мы отвлеклись. Вы, действительно, встретились той ночью в электричке?

Иван Петрович кивнул.

– Электричка притормозила в Змеевке, и в окне я увидел Сему на платформе. Мы поглядели друг на друга…

– Будь ты проклят, Иван! Ты опережаешь… нет, повторяешь мои показания!

– Свои собственные. И нечего было против меня улики собирать.

– Ну, тут вы оба постарались. Сговор дал трещину. А как он возник?

– Я… – начали они хором.

– Дослушаем Ивана Петровича.

– Что ж, деваться Семе было некуда, он вошел, приблизился, пахнуло водочкой. Начал бессвязно изливаться… да, похожий рассказ: пришел, вошел, твой «труп», испугался… Начал умолять и клясться: не виновен, но подумают на него.

– И все-таки странно, что вы согласились молчать.

– Черт возьми, я был в таком положении!

– Мягко выражаясь, вы замешаны в убийстве Веры. Может, оба замешаны.

– Я – нет!

– Да как же вы Семе в электричке поверили?

– Еще б он мне не поверил! Он-то гораздо больше моего знал.

– Я не знал главного: за что Семе убивать девочку и тебя, уничтожать твои работы? Я же подозревал об их связи, о том, что связь эта имеет отношение к смерти Нели… Наконец, о том, что неделю Верочка провела у него и сбежала к тебе. Все это выяснилось постепенно… Макс, я был в мучительном сомнении.

– Иван! – заговорил Сема после паузы твердо, без истерики. – Ты обвиняешь меня в убийстве?

– Обвиняю! – ответствовал доктор так же твердо; они будто бы перешли какую-то грань – дружбы, предательства… – Сейчас, перед приездом сюда, я поборол ужас и… собственную трусость – да, признаюсь! и рассмотрел пятна.

– Какие пятна? – прошептал я; нехорошим душком повеяло, уж вовсе болезненным.

– Да разве я б его отпустил просто так, Макс? Нет, я кое-что взял в залог.

– По предложению Ивана, – объяснил Сема отрешенно, – мы заехали к нему домой, я переоделся в его свитер и отдал ему свою белую водолазку с пятнами крови.

Иван Петрович кивнул и достал из сумки вещественное доказательство.

– Вот видишь, мелкие пятнышки? Я заметил в электричке, Сема испугался и сказал, что дотрагивался до тебя, мол, проверял пульс. Но это брызги, видишь? Они могли возникнуть только от удара.

Мы молча уставились на Сему; он – на фотографический портрет жены, словно прощаясь; и такое страшнее напряжение крылось в этом молчании, в этом прощании.

– Сема, зачем ты приезжал ко мне вечером 10 июня?

– Я должен кое-что проверить, – уклонился он от ответа. – Вижу, состоялся новый разговор, на этот раз – против меня. Подождешь до завтра?

– Ладно, проверяй. Только вещдоки я возьму с собой. Иван Петрович, и ваш спортивный костюм, пожалуйста.

Я сложил вещи в сумку.

– Можешь не трудиться проверять: купил я его возле Рижского вокзала, твой подарок забросил в мусорный контейнер подальше от дома.

– Почему вы положили маску в гроб?

– После того, как я увидел, что Сема тащит тебя в Темь изучать расписание, я принял меры, чтоб не отвечать за другого. Почему именно в это место… боялся, как бы не затерялась, как бы кто не перехватил. Дом был заперт, сарай…

Я прошептал в бешенстве:

– Ты меня ненавидел с юности. Из-за Любы.

– Нет, Макс!

– Тогда зачем прислал гроб?

– Ты меня сам об этом попросил.

– Попросил?

– Ну, спровоцировал – так будет точнее.

– Когда? Я не помню!

– Когда ты все вспомнишь, макс, то, надеюсь, поймешь меня и простишь.

– А я надеюсь никогда вас больше не увидеть. Обоих!