Текст книги "Книга 1. Цепные псы одинаковы"

Автор книги: Иней Олненн

– Ступай домой, белоголовый, много дел тебя ждет. А когда путь случится длинный, не за тобой люди пойдут, но ты укажешь дорогу.

Ян был уже на пороге, когда старухин голос толкнул его в спину:

– Мне ты можешь оставить туесок с земляничным вареньем, что передал для меня Вяжгир-знахарь.

Ян скоро развязал мешок, водрузил туесок на стол и опрометью кинулся вон из избы. Оставшись одна, старуха вздохнула, отложила работу и открыла туесок. По убогой избушке разлился аромат спелой земляники.

– Темные времена, темные… – пробормотала она. – И глаза у людей есть, а они ровно слепые, им под нос истину суешь, а они не видят… Какой нынче прок от маэров кроме вреда?

Она еще раз вдохнула густой земляничный аромат. Больше никто и никогда не принесет ей подобный дар и никакой другой, ей ли не знать этого?..

А Ян продирался сквозь лес по следам Ингерда и над словами старухи раздумывал: то, что род его будет славным – хорошо, а вот как понимать, что немногие захотели бы занять его место? Одно к другому не привяжешь, как ни старайся, а засели эти слова у Яна в голове, точно заноза в пятке – вроде крохотная, а все идти мешает.

Спеша нагнать Ингерда до ночи, Ян прибавил шагу. Он не обладал волчьим чутьем, чтоб по следу идти быстро, но зато зрение у Яна соколиное было. Скоро увидел он средь густой листвы огонек далекий и на него пошел.

Ингерд сидел неподвижно возле костра, рубахи на нем не было. На коленях он меч свой держал и в огонь смотрел. Понял Ян, что задумал Волк и к нему бросился.

– Ингерд, – позвал он, – опомнись! Не ходи по этой дороге!

Но Ингерд продолжал смотреть в огонь и не слышал его. Ян взял его за плечи и встряхнул.

– Да послушай же ты! – крикнул он. – Не делай этого! Ты сам много жизней отнял, так не отдавай свою!

Ингерд взял его руки, со своих плеч снял и сказал:

– Уходи, белоголовый, уходи быстро, пока я еще помню, что на мне кармак Сокола, что братья мы по духу.

Заглянул Ян в его глаза, и не увидел в них ничего человеческого и отступил, не желая бессмысленного боя. Обернулся соколом, в небо взмыл, покружил над лесом и на высокое дерево сел, затаился, чтоб не заметил его Ингерд, и стал ждать, что дальше будет.

Выстругал Ингерд из дубовой ветки плашку с ладонь величиной, вырезал на ней имя врага своего и окропил это имя кровью своей. После чего бросил плашку в огонь, обратилась она в дым, и на этот дым, как вороны на стерво, слетелись бёрквы и закружили над поляной. Ледяным ветром колючим обдало Яна, страх одолел его, но остался сидеть он на месте, в ветки вжался. А Ингерд меж тем обряд творил, да не простой, а тот, что зовется хаттмар – обрядом Гибельного Огня.

Кружат бёрквы, гул меж деревьев плещется, огонь подобно кхигду гадающему пляшет, а Ингерд песню поет заветную, и слова той песни редко кто повторить возьмется:

 
То не солнце ушло в Море Белое
То не месяц за Горы схоронился,
То не ветер притих, заговоренный,
То за мною беда пришла черная,
Чтоб казнить мое сердце беспечное.
Вот возьму я кинжал свой отточенный,
Да из дуба я досочку вырежу,
Да пущу я по ней да по краю
Руны верные, Руны Сильные,
Чтобы клятва моя да покрепче была.
Да к костру моему жертвоносному
Призову я да тени летучие,
Что на смерти дух собираются.
Станьте, тени, моими дозорными,
Что исполню я клятву священную,
Что скормлю я вам души врагов своих,
Имена чьи на досочке вырежу.
Иль свое я вам сердце на суд отдам,
Коли клятву свою не исполню я…
 

Горько вздохнул Ян, жаль ему было Волка, не желал он ему худой участи, но и уберечь его от опрометчивого шага тоже не сумел. Думал помочь чужаку, а вместо этого так и прошагал рядом с ним попутчиком. Если раньше и была щелочка, то теперь душа Ингерда совсем захлопнулась, и кому он теперь нужен? Ян понимал, что таким его племя не примет, и ругался про себя, и жалел его. Молод, силен и красив был Ингерд, но обвенчался он со смертью, и не было ему теперь пути назад.

Однако же, сиди не сиди на ветке, а спускаться когда-то надо. На землю слетел и в человека обернулся.

Затухал костер, занималась над лесом заря. Ингерд сидел на земле, скрестив ноги, по груди и животу, там, где кожу надрезал, кровь текла, а он и не чуял.

Ян присел перед ним на корточки.

– Куда нынче поведет тебя дорога, Волк? Попросишь ли о помощи?

Ингерд поднял на него глаза – глаза зверя.

– Тебе ведомо, где конец моего пути, быстрокрылый, – ответил он. – И пройти мне его суждено в одиночку.

– Что ж, – сказал Ян, заправляя волосы под кармак, – до становища вместе дойдем, а там – как знаешь.

Тяжело им было теперь вдвоем: вроде и не враги, но и друзьями назвать язык не повернется. Шли молча, еду делили молча, спали по очереди, охотились врозь и так до тех пор, пока не начались обжитые земли, а с ними – беды да опасности. Ян-то слабее обычного был, не ко времени соколом оборачивался, да ведь тогда и выбор у него был невелик. Сокрушался теперь, а что толку?..

Однако ж Ингерд приглядывал за ним, по себе знал, как тяжело на ногах стоять сразу после того, как в небе птицей кружил или зверем поля мерял. Ян уставал быстрее прежнего, крепче прежнего спал, на лицо осунулся, исхудал, но помощи не просил.

Скоро леса дремучие светлеть стали, заснежили среди елей да сосен ясноствольные березки, под ногами папоротник завился, ручьи малые и большие встречаться стали, смоляной воздух сменился легким, цветочным. С высокого холма Ян увидел далекие горы, и засветились глаза его, и отступила немощь, будто живительной воды глотнул. А Ингерд вспомнил некстати дозорный холм Крутогор и то, как рассказывал он Яну про Море. Вспомнил – и затосковал, заныло сердце, защемило болью непрошеной, горькой, как полынь-трава.

– Неужели не чуешь, как травишь душу свою? – не выдержал Ян. – Что ж ты вычернил ее всю, будто в саже вывалял? Зачем отдал ее бёрквам на заклание? Помяни мое слово, Волк: пожалеешь ты о своей клятве, и тот день, когда свершится твоя месть, не принесет тебе успокоения, и будешь ты до скончания века скитаться, неприкаянный, и искать себе покой да прощение.

– Тот день, быстрокрылый, когда свершиться моя месть, – Ингерд поднял на него глаза, – станет моим последним днем, ибо мне будет уже все равно.

И снова пошли они дальше, и хлестал их дождь, и сушил их ветер, но Ян радовался каждому рассвету, ведь он шел домой.

И стали им попадаться разоренные становища и выжженные, засеянные пеплом поля. Это Боргвы атаковали поселения Орлов и Лис, отвоевывали у них земли по благодатному берегу Соль-озера.

– Нет, не будет этому конца, – сказал Ян, когда они проходили мимо брошенных прошлогодних стогов, которые некому было забирать. – Пока есть за что драться, мы будем драться, и кузнецы не останутся без работы, и бёрквы будут сыты добычей.

А ночью, когда туман молоком пролился на травы и бледная луна повисла над лесом, разбудил Яна не то вой, не то стон, словно из живой груди сердце вынимают да медленно. Приподнялся Ян на локте, видит – Ингерд по земле катается, руками ее рвет, лицо страшное – ни человечье, ни звериное, незнакомое. Понял Ян, что бёрквы долю свою требуют и не отступятся, пока не получат ее. Жутко стало Яну, хоть не из робкого десятка он был, ибо знал: воин, через хаттмар прошедший, имеет жажду убивать, как другой человек – есть и пить, и Ингерд обращался в такого же, а потому становился опасным. Видал Ян бешеных зверей, их боялись, их уничтожали, ибо не различали они уже ни своих, ни чужих, внутри них бушевал Гибельный Огонь и звал их убивать без разбору.

Потом Ингерд затих, бессильно распластавшись на траве, веки его смежились, и только тело время от времени вздрагивало, и вздрагивал Ян, уже не смыкавший глаз до самого рассвета.

Наутро они умылись в холодном ручье, и каждый пошел добывать себе еду. Чуял Ян, что в одно утро они вот так разойдутся и больше уже не встретятся. Да и не хотелось им теперь вместе быть, а что Вяжгиру сказать?.. Эта дума не давала Яну покоя.

К полудню они снова встретились, словно все лесные тропы вели их друг к другу, молча разделили еду и весь день прошагали, едва перекинувшись словом.

– В каких краях мы сейчас? – спросил Ингерд уже к вечеру.

Забрались они с Яном на пологий холм и глядели вокруг.

– Там, – Ян указал рукой на север, – озеро Околич, владения Орлов. А там, – он указал на восток, – Соль-озеро. Мы туда идем.

Вечер выдался теплым и безмятежным. Тихо отгорел закат, и на густо-синий небосклон выкатилась золотая луна. Земле надо было отдохнуть от солнца, а Ингерд и Ян хотели отдохнуть от долгой дороги, ноги-то совсем устали. Устроились они на ночлег, подложив под голову дорожные мешки, а Ингерд вдруг и говорит:

– Дым.

– Что? – Ян поднял голову.

– Пахнет дымом.

Ян привстал и огляделся. Он знал, какой у Волка острый нюх, и до этих пор он их еще не подводил. Но вечер по-прежнему был безмятежен и светел.

И вдруг на севере, со стороны озера Околич вспыхнул костер – один, другой, третий, но не сигнальный, а будто горело что-то большое. Зарево поднялось над лесом.

– Что это? – Ян вскочил на ноги, сердце его заколотилось, он почуял беду.

И только теперь от Орлов засветился сигнальный холм, и повалили густые клубы дыма, закрывая собой луну.

– Орлы просят помощи! – Ян приложил ладони ко рту, и в ночь полетел тревожный соколиный клич, и ему сразу же отозвались от леса.

– Поспешим, Ингерд! Там что-то стряслось!

Они пересекли лесок, всхолмленный дол, и запах гари сделался резче, а потом они сообразили, что по траве стелится уже не туман, а дым. Издалека донесся шум. Ян остановился.

– За этими деревьями – хлебные поля, – сказал он. – Через них короче.

Но только они миновали подлесок, как тут же отпрянули назад. Хлебные поля были охвачены пламенем, жадно пожиравшим молодые, еще не выбросившие колос посевы.

– Это Боргвы, – Ян оглянулся по сторонам. – Какие бы споры не возникали между нами, Орлами и Лисами, мы никогда не трогаем поля. Значит, это Боргвы, жадные до наживы Куницы, разорители чужих гнезд. А может, и Туархи вместе с ними.

Зарево разгоралось все ярче, все сильнее тянуло дымом, весь запад заполыхал, стало светло, как днем. Откуда-то из-за деревьев донеслись крики и звон стали. Не сговариваясь, Ингерд и Ян повернули туда.

– Что в той стороне? – спросил Ингерд.

– Озеро Околич, – ответил Ян. – На его берегу живет маленькое племя. Они ни с кем не знаются и вообще нелюдимы. Мы никогда их не трогали. Взять с них нечего.

Но в этот раз все было не так. Ночь дрожала от страшных воплей ярости и боли, сомнений быть не могло: у озера Околич кипел жестокий бой. Ингерд и Ян побежали через лес, рискуя сломать себе шею в какой-нибудь яме или попасть в капкан, коих в лесах всегда хватало. Когда сосны расступились, им навстречу открылась долина, на дне ее лежало озеро, а над озером – становище в несколько домов, обнесенных частоколом. Становище пылало со всех сторон, горели лодки на берегу. Спиной к воде сражались одиннадцать мужчин, их теснили Боргвы – Ян узнал их по длинным волосам, которые они имели обыкновение носить собранными в хвост, и числом их было в два раза больше.

– Давай, Ян, – сказал Ингерд, берясь за меч. – Я – слева, ты – справа.

– Эх, руби рука! – крикнул Ян и присвистнул сам себе, врубаясь в пешие ряды Боргвов.

Дым стелился в низину, дышать было трудно, становище горело факелом, рывками высвечивая сшибающиеся между собой окровавленные тела. Плескалась вода, трещали объятые пламенем лодки, слышались стоны, крики и проклятья. Ингерда и Яна тотчас окружили со всех сторон, и плохи были бы их дела, если бы со стороны Соль-озера не подоспела подмога. Но и Боргвы знали свое дело: только увидели, что их зажимают в тиски, сразу бросили поле боя и в один миг рассыпались по разным сторонам, просочились в лес и растворились в нем, как муравьи в траве.

Шум боя смолк. Тихо потрескивали догорающие лодки, с обреченным шипением уходили под воду их обугленные остовы. Догорало становище, сизый дым стелился по росистой траве. В этом дыму Ингерд отыскал Яна, поставил его на ноги и привел в чувство, Ян потряс головой и дотронулся пальцами до затылка, пальцы окрасились кровью. Ингерд подставил ему плечо, и только после этого они огляделись.

Пологий берег озера был усеян мертвыми телами, все мужчины – защитники маленького племени – полегли в неравной схватке. Помощь припозднилась. Двенадцать всадников молча стояли в стороне, лица их были хмуры.

– Янгр Тор Брандив и с ним Орлы, – сказал Ян, утирая с лица пот, смешанный с сажей.

Пора было уходить, но тут от ближнего леса послышался вой. Ингерд вздрогнул и обернулся. Бежать отсюда – было первой его мыслью, но он не сделал ни шага, как и Ян, как двенадцать других бойцов. Они застыли, подобные изваянию духа озера, стоявшему на пригорке у самой воды.

Едва жестокие Боргвы напали на становище, все женщины с детьми тотчас ушли в лес, как делали это всегда при любой опасности. Но на этот раз судьба повернулась к ним черным боком, и теперь им некуда и не к кому было возвращаться. Ни рыданий, ни горестных воплей – тягостная тишина брела по берегу, простоволосая, с потускневшими глазами и почерневшим лицом. Еще живая, но уже мертвая, и ничто на свете не могло ее оживить.

Самая старая ударила себя в грудь костлявой рукой, упала на колени перед безмолвным идолом, что охранял их род с незапамятных времен, и заголосила хриплым нечеловеческим голосом, от которого кровь леденела в жилах. Она не упрекала его за то, что не защитил, но жаловалась, как дитя жалуется матери. А страшноликий вечувар все так же молчал, глядя в затуманенные воды, и ни единого слова не вырвалось из прорези его губ.

Тогда старуха поднялась и сделала рукой знак – будто ножом полоснула себя по запястью. Даже Ингерд, чужак, знал, как его прочесть. Этот знак везде, во всех землях означал одно: немедленную смерть. Старуха наклонилась к одному из убитых, быть может, это был ее сын, омочила ладонь в его крови и провела ею по своему лицу. И пошла в воду.

Никто не смел помешать ей. За нею двинулась молодка с ребенком на руках, а следом – другая, третья, пока холодные черные воды не поглотили всех. Недолго по озеру расходились круги, потом все успокоилось.

Ян, опираясь на Ингерда, почувствовал, как того сотрясает крупная дрожь. Да у него самого подгибались колени. Орлы не смели взглянуть друг на друга. Да, в войне они жили, не в мире, и дня не проходило, чтоб их мечи кровью не алели, но только что на их глазах погибло целое племя, сгинуло, словно и не было его вовсе, и не ждет ли такая участь всех?..

Занималась заря, когда они положили мертвых в могилу и насыпали над ними холм сырой земли. Вечувар все так же глядел неподвижным взором впереди себя и молчал. Розовые лучи рассвета упали на него, и он из коричневого сделался багрово-алым, будто закровоточило деревянное тело его.

Орлы повернули к Соль-озеру, Ингерд и Ян – к Стечве и покинули пахнущие смертью берега озера Околич. Никто не проронил ни слова: когда молчит вечувар, что может сказать человек?..

– Вырезали племя, будто стадо овец, – Ян хмуро топтал прошлогоднюю листву, в изобилии устилавшую дно глубокой лощины, куда они забрели. – Когда такое было? Да никогда.

И добавил, покосившись на Ингерда:

– В наших краях.

Весь день он о чем-то размышлял, иногда сам с собой говорил.

– Чего им неймется, этим Боргвам и Туархам? Земли им мало? Но как ее может быть мало, если за Келменью места – хоть боком катись…

И вдруг его осенило, он даже остановился.

– Ведуны! – воскликнул он, отчего Ингерд вздрогнул и принялся озираться по сторонам – не хватало только встретить ведуна! – но никого не заметил и накинулся на Яна:

– Ты чего орешь, белая голова?

– Да ты послушай, – Ян снова зашагал вперед. – Всем известно, что земли Боргвов и Туархов аккурат примыкают к Лесу Ведунов!

– Ну и что?

– А то! Колдуны, по всему видно, выселяют их, лес-то разрастается! Не удивлюсь, если когда-нибудь он съест все наши земли. Ты с колдунами спорить будешь?

– Не буду, – ответил Ингерд, искоса поглядывая на Яна: не кровоточит ли его рана на затылке?

– Вот. И никто не будет. Что-то у меня в глазах темно, – пробормотал Ян, покачнулся вдруг и упал.

Ингерду ничего не оставалось, как взвалить его на плечо и отправиться прямиком на поиски какого-нибудь знахаря.

День к ночи склонился, а знахарь так и не сыскался. Ингерд здешних краев не знал и забрел в леса безлюдные. Делать было нечего, он свалил Яна на землю, на расстеленный плащ, а сам пошел дальше. Искать знахаря, таща на себе не легкого Яна, оказалось делом невозможным. Но только четыре шага он ступил, как на пятый угодил в капкан, в молодом ельнике поставленный. Зарычал Ингерд от боли так, что ночные птицы вспорхнули с гнезд, дернулся, а капкан-то к дереву цепью привязан. Перерубили Ингерд цепь одним махом, и слышит за спиной голос:

– Ишь, зверь какой нынче по лесам бродит!..

Повернулся Ингерд, меч поднял, глядит – перед ним молодой, русоволосый, в поношенной одежде под цвет хвои, сам смеется, а клинок наготове держит. Чуть пригнувшись, начал Ингерда медленно обходить, а Ингерд, скрипя зубами от жгучей боли в ноге, стал ближе к дереву отступать, чтоб спину прикрыть. А незнакомец тут прыгнул на него, сверкнул меч лучом, но клинок Ингерда встретил удар вовремя и в сторону отвел. Рассмеялся незнакомец дерзко, а в глазах огоньки опасные пляшут.

Слабел Ингерд, но сказал так:

– Не знаю, на кого капкан ты ставил, но гляди, охотник, сам в добычу не обратись.

– Это моя земля, чужак, земля, которая вспыхивает под ногами и по которой текут огненные реки. Здесь все мое, и чужаков мы не жалуем.

– Я и сам чужаков не жалую, – силясь разогнать сгущающуюся тьму в глазах, ответил ему Ингерд. – А земля мне твоя не нужна, мне своей хватает. Попадись ты мне на Стечве, встретил бы так же. Вот разве что капканов мы на людей не ставим.

– Мы тоже не ставим, сам виноват, что угодил, – незнакомец продолжал кружить вокруг Ингерда, поигрывая мечом. – Из какого ты рода? Торвал? Годарх? Стигвич?

– Я – Волк, с севера, от Белого Моря.

Незнакомец выпрямился и опустил клинок. Опасные огоньки в глазах приутихли.

– То-то я гляжу, лицо нездешнее. А в наши края зачем забрел?

– Заплутал, – ответил Ингерд.

Незнакомец вложил меч в ножны. Жажда крови угасла в нем так же быстро, как и вспыхнула.

– Мы не убиваем тех, кто не враг нам, – сказал он. – Давай помогу снять железо.

Вдвоем они освободили ногу Ингерда, и боль немного отпустила.

– Есть тут поблизости знахарь? – спросил Ингерд.

– Имеется, – ответил незнакомец, глядя, как из дырок в сапоге Ингерда, оставленных зубьями капкана, сочится кровь. – Пошли, покажу.

– Погоди. У меня ноша есть.

Ингерд вернулся за Яном, взвалил его на плечо и отправился вслед за незнакомцем, который вызвался показать дорогу.

Скоро деревья расступились, и он увидел на взгорке ветхую избушку, что грелась в лучах закатного солнца. Ее крыша бурно заросла муравой, посреди которой пестрели мелкие цветки. Лесные пчелы жужжали под стрехой, заползали в щели рассохшихся бревен. Из-под могучего валуна прозрачной нитью вился ручей, заслушавшись его речью, к самой воде склонилась молодая береза, на нижней ее ветке висела деревянная кружка для всякого, кто захочет напиться. Подивился Ингерд, до чего же эта избушка напоминала собой избушку Вяжгира из Соколиного племени. Он на миг задержался, разглядывая старые, почерневшие знаки-обереги на двери, потом вошел. Внутри его встретила всегдашняя полутень, напоенная ароматами засушенных трав, занавешенные оконца и слабо мерцающий очаг. Знахаря не было.

– Видно, в поле, – сказал незнакомец, не спешивший назвать свое имя или самонадеянно полагавший, что все его и так знают.

Ингерд свалил Яна на лавку, а сам сел в ногах и принялся стаскивать пропитавшийся кровью сапог. Незнакомец стоял у двери и наблюдал за ним. Расспрашивать, коли человек уже переступил порог дома, было не принято, и он молчал.

Вскоре с улицы послышались шаги, и вошел знахарь, а вернее, знахарка, не старая и не уродливая – лицо без морщин, брови вразлет, глаза лучистые, зеленые, смотрит прямо, руки сильные, ловкие, одним словом, облика вовсе не знахарского. Она нисколько не удивилась, застав в своем доме гостей. За нынешнее утро она столько осмотрела и залечила ран, что одной больше, одной меньше – без разницы.

– Кого привел, Эйрик? – спросила знахарка, вываливая на стол из мешка собранные травы.

– Волка и Сокола, – отозвался от двери незнакомец, названный Эйриком. – Погляди их, Велскья.

Знахарка повернулась к Ингерду, но тот сказал:

– Сначала его.

И указал на Яна.

Знахарка ловкими движениями ощупала неподвижное тело, омыла порезы, потом перевернула его на живот, а Ян хоть бы один глаз приоткрыл.

– Он умирает? – спросил Ингерд, потому что весь затылок Яна был в запекшейся крови.

– Что ему сделается! – фыркнула знахарка, разбирая русые волосы. – Спит он. А рана только с виду страшная. Эйрик, подай-ка мне теплой воды в ковше.

Эйрик исполнил ее просьбу, и через минуту кровь была смыта, знахарка обрезала вокруг раны несколько прядей и наложила повязку.

– Походит малость со стриженой головой, – сказала она. – Имарь-день скоро, там ему все равно лысым быть. Есть хочешь? – спросила она Ингерда.

Тот отрицательно покачал головой.

– Тогда поспи.

Знахарка бросила на пол меховое одеяло, Ингерд лег на него и тотчас уснул, не почуяв даже, что делают с его ногой. Неспокоен был сон его, потому что перед глазами все расходились круги на озере Околич и плакал кровавыми слезами вечувар. Тогда знахарка, видя, как он мечется, взяла лучину из падуба, воскурила ее и повеяла дымом над мятущимся во сне Ингердом, и он затих, внимая ее шепоту, призывающему покой в его душу.

Уже ближе к вечеру Ян потянулся и сморщился, словно съел пригоршню недозрелой клюквы.

– Что это с моей головой? Она болит так, если бы я накануне перепил медовухи, но я ничего такого не помню. И где это я?

Ингерд, а с ним Эйрик сидели за столом и ужинали.

– Стукнули тебя вчера, – сказал Эйрик, посмеиваясь. – Кабы не Волк, очухался бы теперь где-нибудь в буреломе. Вчера вокруг Соль-озера знатный был бой.

– Судя по тому, что передо мной Эйрик Редмир, – пробормотал Ян, потирая ушибленный затылок, – мы недалеко от истоков Стечвы.

Он налил себе полную кружку вина, но знахарка отобрала ее и подала другую, с отваром.

– Знатный бой, говоришь? А ну-ка, расскажи.

– А что рассказывать? – Эйрик откинулся спиной к стене, – минувшей ночью на нас напали Торвалы, а Годархи и Стигвичи перешли Стечву в среднем течении. Да ты не хуже меня все знаешь, у вас там такое зарево пылало!..

Ян побледнел. Эйрик поглядел на него, потом на Ингерда.

– Ты что же… Тебя не было? – он покачал головой. – Мы-то поначалу отбились, да вслед за Торвалами на наши земли хлынули Асгамиры.

– Что Соколы? – спросил Ян.

– Соколы просили помощи, – осторожно ответил Эйрик, – но мы помочь не могли, сами два раза зажигали сигнальный холм. Нам Орлы подсобили, от них же мы узнали, что Боргвы и Туархи атаковали Лис. Никто не понимает, что произошло, потому что все произошло быстро и в один час, будто наши враги сговорились между собой.

Ян засобирался домой, нехорошие предчувствия одолели его. Ингерд знал, что, если случится бой, в строй встанут его отец и младший брат. Ян боялся найти их среди убитых. Понял это и Эйрик и сказал:

– Я дам вам лодку, так вы скорее доберетесь до дома.

Поблагодарили Ингерд и Ян знахарку-травницу и покинули избушку. Повел их Эйрик через лесок, прихрамывал Ингерд, болела нога его. Вышли они на открытое место – спят перед ними сном вековечным Горы высокие, синие, в облака седыми головами ушедшие. Ни мгновения не сомневался Ингерд, что там бёрквы обитают, неужто не страшатся Барсы их соседства? Да непохоже: вот молодой Редмир рукой в ту сторону показывает, становище их там, у самых отрогов, живут они на камнях, и камни дают и хлеб. А Ян? Поглядел Ингерд на Яна, который в Горы один ходил, бёрквов не слушал, да нет, быть того не может, встряхнул Ингерд черными кудрями, есть граница, ее ни Эйрик, ни Ян, как ни храбрись, никогда не переступят. А из них троих, как ни крути, ближе всех к бёрквам он, Ингерд Ветер, и для этого ему не надо в Горы ходить, бёрквы сами за ним придут. Эта мысль, словно туча закрыла солнце, затемнила его глаза.

Довел их Эйрик до Стечвы, до того места, где она, через два порога переваливаясь, соглашается какие-никакие суда на себе нести. В камышовой заводи отыскал Эйрик лодочку крепкую и говорит:

– Плыть вам до Соколиного становища вечер и всю ночь, завтра к утру на месте будете. Да что я рассказываю, ты, Ян, сам все знаешь, учить не стану. По обоим берегам должно быть спокойно, после вчерашнего сражения все спят: кто отдыхает, а кто – вечно. Но дозоров и с той и с другой стороны все же остерегайтесь, у многих кровь еще не остыла, кипит, и рука в бой рвется.

Взяли Ингерд и Ян по веслу, и поплыла лодочка из камышей, а как течение поймала, так заскользила быстро, подгонять не надо. Ингерд все на Горы далекие смотрел и чудилось ему, что зовут его оттуда, что огоньки вспыхивают то тут, то там, и зажигают их бёрквы, а может, это лучины засветились в становище Барсов?.. Нищим был Ингерд, потому как не было у него в жизни ничего, что мог бы взять он с собой, буде случится дальний путь, а огоньки уже звали за собой, и то были не лучины…

Скоро упала ночь, и была она темной, безлунной, звездной. По воде застелился туман, промокли Ингерд и Ян, а берегов не видать, куда плывут? Точно одни в целом свете остались, и вздохнул Ян:

– Так и не спросил я у Згавахи, каким путем идти племени моему…

– Зря не спросил, – отозвался с носа Ингерд, вглядываясь в ночь, чтоб не прибило их к берегу Стигвичей.

– Да я как увидел ее – у меня все вопросы из головы повылетали. Каждый из нас несет свою ношу, но кто несет тяжелую – того страшно.

Понял ли Ингерд, что Ян и про него говорит? Вряд ли. Достали они из мешка провизию, которую им в дорогу Велскья собрала, и молча разделили промеж собой.

Долгой была ночь, тихо шепталась вода за кормой, а по правому берегу, на высоких кручах кроваво тлели тарганы – погребальные кострища, Ингерд и Ян насчитали их девять. Это Стигвичи, Годархи и Торвалы хоронили своих убитых. Изо всех сил Ян гнал прочь дурные мысли, но они кружили над ним, подобно хищным птицам, и рвали сердце острыми когтями.

Долгой была ночь, но рассвет свое дело знал, и в урочный час светлым лучом прорезал темень, и отступила ночь. Не сомкнувшие глаз Ингерд и Ян принялись выгребать к своему берегу, под сень склонившихся к самой воде ив и ракит. Утро выдалось свежим, и Ян и Ингерд продрогли в отсыревшей одежде, а потому пристали к берегу, спрятали лодку – авось когда-нибудь пригодится – и дальше пошли пешком, этак все теплее, чем сиднем сидеть, да и безопаснее. Ингерд все еще хромал, сильно его зацепил капкан-то, да и Ян от боли в затылке поругивался сквозь зубы.

– Вроде и в бою настоящем не были, а калеченые, как два юнца зеленых.

Почуял Ян, что по своей земле идет, расслабился, а зря: забыл, что дозоры тут ходят чуткие, зоркие, солнце выкатиться не успело, как напали на них из ольшаника, руки за спину заломали и – лицом в мох.

– Кто такие? – приглушенный голос спросил их. – Стигвичи? Годархи? Торвалы? Отвечайте, не то смерть вам.

Ян с трудом повернул голову, выплюнул мох и мелких букашек и ответил:

– Погляди повнимательнее, легкокрылый, и надо ли тебе называть имена?

– А, это вы…

Их тотчас отпустили, Ингерд и Ян поднялись на ноги, отряхиваясь и поправляя оружие, которое и достать-то не успели.

Перед ними стояли пять человек, одетых в штаны и рубахи, нарочно выкрашенные соком дерева редкого, что растет по низинам и болотам, от сока этого такую одежду не разглядишь посреди зарослей, как ни старайся. Все пятеро держали легкие короткие луки, удобные в засаде, на поясе каждого висел кинжал, а боевые мечи – за плечами, чтоб не мешали, словом, обычное снаряжение дозорных – ни тебе тяжелых копий, ни громоздких щитов, кольчуг и налокотников, а вместо обычного кармака – закрывающие лоб и узлом завязанные на затылке ксары – особые платки, под которые волосы прячут, чтоб на лицо не падали да за ветки не цеплялись.

То были краевые дозорные, что по самым дальним рубежам ходят, те, что при опасности отправляют в становище гонца, первыми принимают бой и, если надо, сражаются до последнего человека. Ян был рад видеть их, а они хмурые, глаза отводят, молчат. Понял Ян: недоброе что-то случилось, пока дома его не было. Обратился он к янгру – первому из дозорных – и спрашивает:

– Спокойно ли в землях наших, Рискьёв?

– Спокойно нынешнюю ночь, – глухо отвечает янгр, а в глаза все одно не смотрит.

– Спокойно ли было прошлую ночь? – спрашивает Ян.

– Спокойно, – отвечает янгр. – Звери спали, птицы спали, мы очей не сомкнули, мечи наши ножен не покидали.

– Скажи мне, Рискьёв, – продолжал пытать его Ян, – спокойно ли было в позапрошлую ночь?

Ингерд напрягся, знал, что дурную весть услышит.

– Страшной была позапрошлая ночь, – отвечал Рискьёв. – Годархи и Стигвичи перешли Стечву и напали на становище, и было их такое число, что запросили мы помощи, и дрались они так, что мы каждую пядь земли кровью своей полили. Нас не застали врасплох, но то была не драка, то была война, где нет места жалости, где не берут пленных, где поднимают меч против жен и детей.

Побледнел Ян, покачнулся Ингерд, а Рискьёв дальше говорит, и молчанием свидетельствуют его слова Соколы:

– Бились мы всю ночь, а к рассвету подоспели к Стигвичам и Годархам Асгамиры да Торвалы, в третий раз засветили мы Крутогор и дождались помощи Орлов и Туров. Черна была та ночь, но день, пришедший следом, был еще чернее – мы собирали и хоронили погибших. Много бойцов полегло, Ян. Лучших наших бойцов.

Голос янгра сорвался на хрип:

– Среди них – твой младший брат и твой отец, Ян. Соколы лишились Высокого Янгара.

Ян застыл на миг, будто не сразу понял, а потом пошатнулся, застонал, рванул ворот рубахи, Ингерд плечо подставил, но Ян его оттолкнул. Больно ему было, слезы закипели на глазах от боли такой, но Ян был муж, воин, а потому с силой провел по лицу загрубевшими ладонями, утирая непролитые слезы, ничего не сказал, ударился о землю, обернулся соколом и в небо взмыл. Ингерд проводил его взглядом и спросил?

– Куда он? На вересковый берег?

Рискьёв молча кивнул. Тогда Ингерд, не раздумывая, перекатился по земле, обернулся волком, и только видели Соколы мелькнувшую белую полосу на черной шкуре, и он исчез.

Рассвет горел в полную силу, когда добежал волк, припадая на одну лапу, до верескового берега.

Стечва текла тут привольно, широко, с одного берега – раздольные поля, и с другого тако же. С левой, Соколиной стороны, от самой воды тянулись мшистые бугры, промеж них карабкался кверху багульник – болей-трава да кривые игольчатые вересковые деревца, потому берег и звался вересковым.