Текст книги "Книга 1. Цепные псы одинаковы"

Автор книги: Иней Олненн

– Так сильна твоя ненависть, что решишься через хаттмар пройти – обряд Белого Огня?

– Решусь.

– Выдержит ли сердце твое? Дороги назад не будет.

Ингерд не ответил, но знахарь ответ по лицу прочел и говорит:

– Вступающий на стезю мести клянется кровью перед лицом огня, и бёрквы свидетели такой клятвы. И если ты не принесешь им обещанную душу, они заберут твою собственную. Я встречал таких людей. То уже не люди были. Почто жизнь свою перечеркиваешь?

– Для того мне жизнь и оставлена, чтоб за весь мой род, что костьми неприкаянными на Стечве лежит, отомстить, – твердо ответил Ингерд.

Знахарь головой покачал, поднялся, подошел к двери и пошарил над притолокой. Достал оттуда маленький сверток и положил перед Ингердом.

– Что это?

– Разверни, – ответил знахарь, а сам пока засветил лучину.

Ингерд сверток распечатал, в нем оказался наконечник стрелы. Он поднес его к огню, чтоб получше рассмотреть, и на боковине увидел знак кабаньего клыка.

– Это Асгамирова стрела, – прошептал он. – Где ты взял ее, колдун?

– Из твоей ноги вытащил.

Ингерд уставился на наконечник, словно держал ядовитого гада в руке. В памяти сразу вспыхнуло имя: Рунар. Сын Эвана Асгамира, Высокого Янгара клана Дикого Вепря, они жили по другую сторону Стечвы, а там земли великие, из конца в конец не пройдешь. И жить бы в мире, но не было мира. Как объяснить, что все у Вепрей есть, а им все мало? Племя Ингерда дралось с ними так часто, что уже знали друг друга в лицо. Как только Асгамиры нападали на Волков, Рунар непременно оказывался против Ингерда, они будто искали друг друга, охотились друг за другом, будто сама судьба определила их врагами.

И вот в ту роковую ночь, освещенную кострами пылающих домов, в той бешеной резне показалось Ингерду, что он узнал в одном из нападавших Рунара. А узнать было непросто – лица их были закрыты, а которые не закрыты, те до черноты вымазаны сажей. Будь он уверен, уже сейчас отловил бы Рунара и голыми руками вырвал бы сердце из его груди!

– Мне нужно имя, – прошептал он. – Имя!

Знахарь попытался его остудить:

– Ну что за нужда? Теперь ты знаешь, что на тебя Асгамиры напали, – он кивнул на наконечник, – так бейся с ними! И душу успокоишь, и Соколиному племени помощь будет! А клятву принесешь – себя погубишь.

Ингерд вскочил и заметался по избе, выкрикивая страшные проклятья, грозясь уничтожить всех Вепрей одного за другим, пока знахарь не сказал ему:

– Уймись. Мстить нужно с горячей кровью, но с холодной головой.

Ингерд запустил руки в волосы и сполз по стене на пол.

– Как же мне быть? – голос его дрогнул. – Я не могу ждать!

– Можешь. Сделай ненависть точилом своего клинка. Пропитай ею стрелы своего лука, и тогда твоя месть поразит без промаха. А сейчас ложись-ка спать. Оставь раздумья светлому дню. Этак оно вернее будет.

– Да усну ли я? – горько вздохнул Ингерд.

– Уснешь.

Уложил знахарь парня на лавку, на меховое одеяло, дунул ему в лицо, и смежились усталые веки, упали бессильно руки, а знахарь все нашептывал:

 
Птица прилети белая,
Поклюй зерен с моего окна,
Обернись птица туманом
Тягучим да ползучим.
Приходи в мой дом девица,
Девица как солнце ясная,
Постели постель мне девица
Из того тумана зыбкого.
Закрой мне очи девица,
Слово прошепчи заветное.
И буду спать я до света
Крепко, не добудишься.
А поутру солнце выглянет,
Обернется туман птицею,
В небо взмоет синее
И унесет на белых крыльях боль мою,
Боль горькую, печаль жестокую…
 

…Соколиное становище высилось на крутом берегу Стечвы, там, где русло реки, точно ножом, отсекало от песчаного холма ровно половину. Половина эта стеной отвесной обрывалась в воду, в зыбуны, с другой стороны холма разросся лес, а все остальное занимали поля, по ним дорога вилась прямоезжая, вела та дорога к Соль-озеру.

Издавна становище было обнесено высокой стеной из глубоко вкопанных в землю могучих бревен с заостренной верхушкой. Вытесаны те бревна были из дуба заговоренными топорами, а топоры были после в землю упрятаны, и то место знали только готтары. Над стеною грозно возвышались башни – наугольные и середние, одна проезжая с тяжелыми воротами в две створы, и две тайнинские – с потайными ходами, что вели в лес и к реке. И стояла каждая башня на большом камне, камни эти обладали огромной силой, кхигды вырезали на них знаки клана, и теперь сила эта служила защитой от врагов. Найти такой камень – редкая удача, в незапамятные времена их привезли из дальних земель – с отрогов диких гор.

Дома в становище строились ближе к середине, да покучнее, а все равно нет-нет да залетит вражья стрела птицей огненной, и коль не погасишь ее вовремя – пожрет ненасытный огонь все дома дотла.

И глядел с высоты на становище Крутогор – сигнальный холм. С его верхушки далеко вокруг все видно было, и день и ночь дежурил там дозор. Как случится опасность какая, так полетит к становищу тревожный соколиный клич, поднимет воинов, ну а если непосильная беда на племя обрушится, запалят на его верхушке дозорные костер да еще сырой соломы сверху бросят, увидят дым соседи – Орлы да Туры – и помощь пришлют.

Как снега сошли и Стечва в берега свои вернулась, так неугомонные Стигвичи и Годархи снова начали Соколиные земли тревожить. А то, бывало, от Соль-озера соседи подмоги попросят. Нет, не было мира между Келменью и Стечвой, и каждый день бёрквы были сыты добычей.

Поначалу в любом бою Ингерд отлавливал то Стигвича, то Годарха иль Торвала и тряс их, вызнавая, кто напал на его становище этой зимой, но так ничего и не вызнал, будто и не было той страшной сечи и пряный запах крови просто приснился ему.

Ингерд чернел душой. Вскоре он перестал брать пленных и начал просто убивать. В бою он не щадил ни себя, ни того, кто рядом, и это не прошло даром: Годархи и Стигвичи разнесли весть о страшном воине по тому берегу Стечвы, а Соколы хоть и признавали в нем для племени своего большую пользу, все же стали сторониться его. Никто не хотел в пылу битвы пасть под его мечом – ни свои, ни чужие. Лишь Ян умудрялся сражаться с ним бок о бок и оставаться в живых. Но даже он понял, что добром это не кончится. И оказался прав.

Одной ночью Ингерд и Ян несли дозор на Крутогоре. Ночь была теплой, безветренной, луна висела так низко – хоть рукой потрогай, да не обожгись, по полям, как парное молоко, стелился туман. Время от времени Ян перекликался соколом с дозором у реки. Все было спокойно.

– Эх, до чего же красота!.. – вздохнул Ян, оглядывая с высоты спящие леса и поля. – Так бы крылья расправил и полетел!..

– Кто ж тебе мешает? – отозвался Ингерд.

– Нельзя, – Ян с сожалением покачал головой. – Я в Горах много сил оставил, подождать надо.

– Зачем ты ходил туда, Ян? – спросил Ингерд, всматриваясь в молодое лицо Сокола. – Бёрквы могут наказать тебя за это.

Ян помолчал немного, а потом говорит так:

– Глаза у тебя есть, Волк, а потому по сторонам ты смотришь. Видишь ли ты, что гибнет Соколиное племя? Что вымирает наш род? Что мало кто из мужчин до седин доживает? Ты видишь это. У нас два пути: либо мы пустим Годархов, Стигвичей да Торвалов на свои земли и под ними жить будем, либо падем все до одного в этих нескончаемых сечах. Голова у тебя на плечах есть, а стало быть, ты понимаешь, что первый путь – не для нас.

Ян умолк. Ингерд молчал тоже. Пахло росной травой и легким дымом далеких костров – то ли своих, то ли чужих.

Ян говорит:

– Спасать племя надо. А как? Где спокойные земли найти? От Моря до Моря бесконечные усобицы тянутся, куда от них бежать? Вот почему я в Горы пошел, как до меня – дед.

– Что хотел найти ты там? – удивился Ингерд.

– С малых лет выше всего меня терзала мысль: а что там, за этим ледяным зазубренным краем? Какие там земли, и земли ли там? Почти добрался я до края, и птиц увидел, что на наших похожи… Теперь я знаю, что есть там земля.

– Ты хочешь племя свое туда провести?

Ян кивнул.

– Не боишься?

– Боюсь. Силу надо большую иметь, чтоб народ за собой по владениям бёрквов провести. Боюсь, что не достанет у меня такой силы. Там всюду холод и смерть. Страшнее, наверное, только Море.

– Не суди о том, чего не знаешь, – возразил Ингерд. – Море для моего народа – судьба, хлеб. Там наши могилы. Я тринадцать раз был в Море, братья – столько же, отец – больше.

– Я много слышал про ваших женщин, – сказал Ян. – Говорят, они такие сильные, что умеют обращаться с оружием.

– Обыкновенные, – хмуро отвечал Ингерд, эти вопросы причиняли ему боль. – Но постоять за себя могли и, если надо, сражались не хуже мужчин. Моя сестра защищала детей и убила троих, прежде чем убили ее. Проклятые Асгамиры!.. – скрипнул он зубами. – Черный род…

– Говорят, они якшаются с какими-то колдунами, – заметил Ян.

– Слыхал я про то не раз, – ответил Ингерд. – Если так, я этих колдунов из-под земли достану.

– Асгамиры – древний род, Волк. Про него легенды ходят, песни про него поют, неужто они так переменились? Или мы так повязли в наших усобицах, что близко видеть стали?

Ингерд поежился, будто холодно ему стало.

– Нет у меня ответа, Сокол, – сказал он. – И дорого бы я заплатил, чтобы его узнать.

А Ян возьми да и скажи:

– Далеко искать не надо. Ты у Згавахи спроси.

И сам спохватился, да поздно: Ингерд в его слова намертво вцепился, глаза загорелись.

– Слыхал я о ней краем уха, ветер про нее сказывал да птицы. Ты-то откуда знаешь?

– Да все вокруг Соль-озера про нее знают, – ответил Ян, а сам думает, как бы Ингерда отговорить, чтобы он не надумал к Згавахе в гости направиться.

А Ингерд дальше спрашивает:

– Живет где? Показать можешь?

– Известное дело, могу, – ответствовал Ян.

Сказать "не могу" – один пойдет, голову сложит.

– Далеко это. Через многие земли идти надо. Подрезать могут, – заметил Ян.

– Не страшно.

– И Лес Ведунов к самому ее дому подступается, – с другого бока подкатил Ян.

А Ингерд, знай, твердит:

– Не беда.

Задумался Ян. Не хотелось ему на поклон к старой ведьме идти, встречал он бедолаг, которые всем, что есть, за ее советы поплатились, но и отпустить парня одного тоже не по душе ему было, вроде как сам сманил да в сторону…

Утром, едва из дозора возвратившись, пошел он к отцу. Нашел его в кузне, он там кольчугу, в последнем бою порванную, латал. Жарко было в кузне, звонко молоты стучали, и грозно гудел горн. Позвал Ян отца, подождал, пока тот куском полотна пот вытер, и поведал ему о ночном разговоре с Ингердом. Осерчал Кассар Серебряк, выслушав рассказ сына.

– За то, что помочь хочешь – хвалю, – сердито сказал он, – а за то, что смерть там свою найти можешь, за то, что не подумал про это, – оттаскать бы тебя за волосы, да взрослый уж. Ты – янгр, кто место твое займет, пока не вернешься? А если не вернешься? Иной раз не пойму, где голова твоя, Ян Серебряк… Но будь по-твоему.

Кассар Серебряк поглядел на сына. Гнева в его глазах уже не было.

– Будешь у Згавахи – про племя наше не забудь. А янгром вместо тебя брат твой младший останется.

Знахарь, узнав обо всем, рассвирепел.

– Дурья твоя голова! – сказал он Яну и так на него поглядел, что тот готов был из избушки опрометью бежать. – Згаваха большую за свои слова плату берет, не осилите – жизнь свою у порога ее сложите. Если раньше ее Боргвы, или Туархи, или еще кто не заберут!

Но Ингерд молча собрал все, что имел, – шкуры бобровые, те, что получше, несколько камней дорогих, в последнем походе добытых, да соли – чистой, белой – в мешочек насыпал.

– А ты, Ян, что дашь? – спросил знахарь.

– Да то же самое. Других богатств не нажил.

Знахарь пожевал губами, взглянул на одного, на другого, потом пошел в кладовку и принес оттуда туесок, а в нем – варенье земляничное, густое, душистое.

– Вот это ей подадите, – сказал.

– Да ты что, колдун?! – изумился Ян. – Да Згаваха в пыль нас обратит за такое подношение! Не золото червленое, не серебро белое, не камень-солнце, а… варенье! Да она…

– Цыц! – прикрикнул на него знахарь. – Делай, как говорю! Ишь, перечить вздумал!

Ян примолк, но по лицу его видно было, что он решил, будто знахарь из ума выжил. Ингерд туесок взял, в мешок дорожный положил, надежно завязал, на плечо закинул и – за порог.

Ян руками развел, а знахарь ему сказал:

– Никто тебя за язык не тянул. Сам кашу заварил, сам ее теперь и хлебай.

Вздохнул Ян тяжко, да делать нечего, поплелся вслед за Ингердом. Ему было отчего вздыхать: земли предстояло пройти опасные, не заметишь, из-за какого куста стрелу в бок получишь.

Четыре клана делили территорию ближе к Соль-озеру и вокруг него: Орлы, Лисы, Туры и Соколы. Эрвиллы, Брандивы и Умантиры – Зоркие Орлы – селились по западному берегу Соль-озера, Белые Туры – Стиэри – обжили западный берег и северный, до озера Остынь и Высокой Гряды. Лисы жили на реке Келмень, большой реке, богатой рыбой и дичью в окрестных лесах. На другом берегу обитали Боргвы – Куницы да Туархи – Рыси. Как Стигвичи и Годархи донимали Соколов на Стечве, так Лисам доставалось от Боргвов и Туархов. Орлы, Лисы, Туры и Соколы между собой старались не воевать, а остальные кланы пытались вытеснить их с берегов Соль-озера, оно и понятно: копи давали соль, необходимую для заготовки на зиму рыбы и мяса, да и места вокруг были богатые, и поля под хлеб и под выпас пригодные. Никто и никогда не жил здесь в спокойствии, и в одиночку мерить дороги по землям соседей было опасно. Ингерд Ветер мог этого не знать, а может, все равно ему было, а вот Ян голову сложить опасался.

Долго они шли, и все Ингерду было в диковинку – поля зеленые с травой сочной, леса от берез светлые, глубокие лощины с бегущими по дну ручьями – земля и впрямь благодатная, обращайся с ней ласково – век счастлив будешь Родные края Ингерда куда суровей этих – с лесами дремучими, где неба из-за мохнатых крон не увидишь, с реками студеными и ветром соленым, могучим, от которого деревья и травы ковром ложатся.

"Вот ведь как, – думал Ян, поглядывая на Ингерда, – смотрю на него, и кто б другой посмотрел – человек как человек, и мимо пройдешь, если не зацепит, и знать не узнаешь, что внутри – развороченная могила".

Миновали они последний дозор Соколов на окраинном рубеже – пять холмов пологих там цепью стоят, – и спряталось солнце. Заклубились в небе тучи одна одной темнее, холодно стало, и дождь хлынул, и шел он целый день, до самого вечера. Ингерд и Ян промокли и продрогли, стали думать, где бы обсушиться. Огонь развести – невзначай увидит кто, поди потом, расскажи, что ты не лиходей какой. Нашли старую сосну, из земли вывороченную, и в яме под корнями развели костерок.

Быстро собралась ночь, резче запахло мокрой травой, громче ветер загудел в кронах, на Ингерда опять напала черная тоска. Никак не мог он свыкнуться с ее приходом, подкрадется, как тать, из-за угла, да в горло вцепится. А Ян, наоборот, согрелся и повеселел, даже затея навестить Згаваху уже не казалась столь безрассудной, когда в одной руке добрый кусок хлеба, а в другой – фляга с хорошим вином. Разговор не вязался, Ингерд чернее тучи был, и Ян задремал, оставив его мыслям мрачным на растерзание. Думы думами, а день завтра спокойным не будет, уже как-никак чужую землю топчут. Кому рассказать, что к ведьме на поклон идут – не поверят…

Много ли Ян спал, мало ли, но посреди ночи будить его Ингерд взялся. Очнулся Ян, понять ничего не может – где он, что с ним, и зачем это Волк за плечи его трясет. Потом слышит – недалеко сучья трещат, крылья хлопают, зверь какой-то заверещал. Переглянулись Ингерд и Ян – дело понятное, добыча с охотником встретилась, но тревога-то отчего не уходит? Все пичуги в гнездах притихли, все зверушки малые со страху в норы попрятались. Долго из-за кустов рычание злобное слышалось и птичий клекот, и глухие удары, а как стихло все, Ян да Ингерд, крадучись, поглядеть пошли.

На поляну выходят, а там папоротник весь примят, кусты дикой малины поломаны, на папоротнике том рысь мертвая лежит, а поперек нее – орел, кругом кровь, перья да клочья шерсти.

– Аарел Брандив! – воскликнул Ян. – Одинокий Охотник!

Орел приподнялся, от рыси оттолкнулся, бессильно к земле припал и обернулся человеком.

– Ян Серебряк, – тихо отозвался он. – Эта земля не твоя. Зачем ты здесь?

– Не серчай, – миролюбиво ответил ему Ян. – Пошли лучше к нашему костерку.

Но Орел был так слаб, что его пришлось держать под руки, сам он идти не мог. Из того, что он доверился Яну, Ингерд заключил, что они давно знаются.

Привели они его к костру, вина дали, Ян и спрашивает:

– Не иначе Туарха выслеживал?

– Я от самой Келмени за ним шел, пять дней не спал, – глаза Орла сверкнули из-под упавших на лицо черных, как смоль, волос. – Лисы весть принесли, что Туархи к Асгамирам гонца послали. Вот я его и перехватил.

– Зачем это? – насторожился Ян.

Но Орел не ответил – уснул сном крепким, на спину откинувшись.

– Отчего ты его одиноким охотником зовешь? – спрашивает Ингерд.

– Оттого, что воюет он и охотится в одиночку. Племя его велико, а он людей сторонится, а почему – сам не знаю, а спросить все недосуг было, да и неразговорчив он.

Ян потянулся.

– Слушай, Ветер, ты, может, и семижильный, а мне подремать надо.

А тут и рассвет скоро, сырой туман по земле пополз. Ян проснулся замерзший, Ингерда нет, а Орел как спал так и спит. Только теперь Ян заметил рваную рану на его груди, и рука левая, как плеть, безвольно висела. Разрезал он на нем рубаху, вином рану как следует промыл, со своей рубахи лоскутов нарвал, а тут и Ингерд является, травку приносит особую, раны заживляющую быстро, – у знахаря-то живя многому научился. Ян эту травку пальцами как следует растер, на тряпицу положил и к груди Орла крепко привязал.

– Рука у него, видно, сломана, – сказал Ингерд. – Долго ему не летать.

– Аарел если летать не будет – умрет, – отозвался Ян. – Он больше птица, чем человек, не как мы. Я птицей стану или ты – зверем, так потом два дня ждешь, пока сила вся вернется, а он – нет. Сегодня же с восходом лететь сможет, кабы не рука.

Подивился Ингерд такой выносливости.

– Откуда же он сил берет столько? Неужто колдовство?

– Говорю тебе: он больше птица, чем человек. Живет как хочет, и племени от него пользы много.

Пока они больную руку лечили, кости на место ставили, Орел даже глаз не открыл, до того крепко спал.

– Нельзя оставлять его здесь, – покачал головой Ингерд. – Что делать нам с ним?

– Первый дозор встретим и сдадим его, – сказал Ян.

"Если раньше не подстрелят", – подумал про себя.

Ян не зря опасался, места кругом были глухие, нехоженные, дозор пройдет – травинка не согнется, сучок не треснет. До Соль-озера хоть и далеко, но свои рубежи Орлы охраняли зорко.

Не успели Ян да Ингерд и версту отмерить, как звонко пропела, разрезая воздух, стрела и в сосну вонзилась аккурат над головой Яна, только древко оперенное задрожало.

И тишина. Лист не шелохнется.

Ингерд втянул в себя воздух, полный чужих запахов, которые сливались в один: опасность. Как ни зорок был Ян, а не мог разглядеть, где затаились стрелки, чьи они и сколько их. Аарела как ни тряси – не добудишься, а стало быть, толку от него мало, и Ян громко сказал:

– Эй, Орлы! Кто тут из вас – Брандивы, Умантиры, Эрвиллы? Я – Сокол, и со мной Одинокий Охотник! Заберите его, если он вам нужен!

Тишина.

Потом ракитовый куст чуть шевельнулся, и появился загорелый воин, он был без доспехов, в одежде под цвет листвы. В руках держал натянутый лук, и каленая стрела смотрела Яну точно в грудь. Воин увидел Одинокого Охотника, что спал, уронив гордую голову на плечо Ингерда, но лук не опустил. Ян не двигался. Ингерд тоже.

И тут, будто по волшебству, из-за деревьев неслышно появились еще девять воинов, таких же смуглых и черноволосых, и последним – тот, в ком Ян признал Крийстена Брандива, славного Янгара Зорких Орлов, и был он старшим братом Аарела Брандива. Янгар признал Яна, потому как не раз приходилось им вместе гнать Боргвов от Соль-озера обратно за Келмень.

– Доброго дня тебе, янгар Брандив, – сказал Ян осторожно: какую дань возьмут с них Орлы за то, что землю их топчут?..

– И тебе доброго дня, Ян Серебряк, – отозвался Крийстен Брандив и поглядел на Ингерда. – Куда путь держите и где Одинокого Охотника подобрали вы?

Ингерд помалкивал, соображая, что слово чужака только навредит. Отвечал Ян:

– Орел с Рысью бился в стороне от дороги, там, где она болото зеленое огибает. Досталось ему сильно. Если б не перехватил ее – ушла бы по деревьям через топь.

Янгар Орлов кивнул своим воинам, те Одинокого Охотника подхватили, на сложенные луки устроили и в лес понесли.

– Идем к нашему очагу, Сокол, – сказал янгар. – И Волка с собой бери. Тут недалеко.

"К какому такому очагу? – думал Ингерд, когда они продирались сквозь светлеющий лес. – Откуда тут взяться очагу?.."

Быстро день занялся, солнце повисло на мохнатой еловой ветке, ожили деревья, распелись, покинули гнезда птицы, зверье из нор выбралось. И не слышно было, как ходят тайными тропами Орлиные дозоры, не пересекались их дороги ни с волчьими, ни с оленьими, а вот Рыси и Куницы мимо них пройти не могли.

Недолго шли они, потом расступились деревья, и увидел Ингерд перед собой высокую плосковерхую скалу, и звалась та скала Неприступной. Она и впрямь была таковой: гладкая, крутобокая, со всех сторон взору открытая. Взобраться на нее можно было по узкой лесенке, что вилась, прямо в камне выбитая. По той лесенке поднялись они на самый верх, под ноги Ингерд глядел хорошо, чтоб не оступиться, не то можно было зашибиться насмерть, упав с такой высоты. Орлы же взбежали по ступеням быстро и легко, оно и понятно: птицы ведь.

Наверху темнел вход в пещеру глухую, огня в ней не зажигали, потому как если вспыхивал огонь на Неприступной, то был он сигнальным и возвещал об опасности. Для этого на самой верхушке скалы всегда трое дозорных дежурили, зорко окрестности оглядывали.

В пещере было сухо и тепло – солнце камень нагревало, не давало сырости заводиться. На полу лежали меховые одеяла, в углу стояли короба с запасом еды, одежды и оружия на случай осады.

Одинокого Охотника бережно уложили на шкуры и укрыли, спал он беспробудно. Бойцы Крийстена Брандива подкрепились, и одна половина устроилась отдыхать, а другая ушла обратно в лес. Бодрствовать остались янгар и его гости – Ян да Ингерд.

– Здоров ли Кассар Серебряк? – спросил Крийстен Брандив, к столу деревянному садясь. – Делите мой хлеб-соль, нынче вы – в моем доме.

Ян да Ингерд взялись за еду, тоже походную, но она все же была лучше и разнообразнее той, что лежала в их дорожных мешках.

– Здоров отец, – ответил Ян. – Рука крепко меч держит, и глаз зорок, и старые раны за зиму зажили.

Крийстен Брандив был молодым янгаром, от роду ему только тридцать зим стукнуло, могуч был, в бою издалека увидишь, и умен – слово его всегда слышали, и вес оно в любом споре имело решающий. Орлы за него жизнь готовы были сложить, а Туархи и Боргвы страшились одного его имени и не напрасно: там, где на их пути являлся Крийстен Брандив, они еще ни разу не смогли пройти.

Ингерд ничего этого не знал, но звериным нюхом чуял, что Орел этот – сильный и опасный противник, вожак, за которым вся стая, как один, пойдет. Ян держался с ним на равных, разговор они вели обстоятельный и неспешный, Ингерд же все больше молчал и медленными глотками пил вино из жестяной кружки.

– Что на Стечве, Ян? – спросил янгар Брандив. – Сильно ли Годархи досаждают?

Ян помрачнел.

– Может, в этот самый миг бой ведут, – сказал он. – Редкий день спокойным выдается. В прошлом году они потише были, а нынче совсем зарвались, да к ним еще Стигвичи примкнули, да Торвалы, что раньше и носа из своих лесов не показывали, тоже своей доли захотели. Райалы и Веры к нам перебрались, один стан защищать сподручнее, чем три, и все равно тяжело оборону держать. Мало нас.

– Лихие дела множатся, – произнес Крийстен Брандив, прислушиваясь к далекому перекличу орлиному, успокоился, не услыхав в нем тревожных вестей. – Кого не спроси, никто уже не помнит, что такое покой. Пахарь с сохой управляется, а на меже клинок лежит. Дошли до нас вести, что Асгамиры под свою руку многие племена объединить хотят. Потому Одинокий Охотник Рысь и выслеживал.

– Враги объединяются, а меж нами мира нет, – подал голос Ингерд. – Не сделаем то же самое – по одиночке задавят.

– А ты, вестимо, тот самый чужак, про которого слава далеко за Стечвой гуляет? – глянул на него Брандив.

– Какая слава? – спрашивает Ингерд. – Худая иль добрая?

– А слава такая: что бьешься храбро и жестоко, что пощады в бою не знаешь и жалости не ведаешь, а худая иль добрая – сам суди. По мне так если землю свою от вражьих полчищ бережешь – нет доли славнее. Птицы с севера прилетали, много рассказывали про беду твою.

Ингерд вперед качнулся:

– А не рассказали птицы, кому за ту беду ответить надо?

– Про то не слышал я.

Ян поглядел на него и решил, что пора разговор в сторону уводить.

– Дозволь спросить тебя, янгар, – говорит, – не осерчаешь ли ты за мой вопрос?

– Спрашивай, – отвечает ему Крийстен Брандив.

– Отчего брата твоего младшего зовут Одиноким Охотником? Отчего он в стае не летает?.. Коли не по нраву тебе вопрос мой, ничего не говори.

Крийстен Брандив поглядел туда, где спал, на шкурах разметавшись, брат его младший. Думал Ян, что не ответит янгар, потому как много историй странных довелось ему слышать про Аарела, и в некоторые верилось, но Крийстен Брандив ответил:

– Не кровный брат он мне. Найденыш. И мне, равно как и вам, неведомо, почему ему любо в одиночку летать. Сам не говорит, а я не пытаю. Да и не очень-то его разговоришь! – неожиданно улыбнулся янгар. И тут же сказал серьезно: – Никого нет в нашем племени на него похожего, он – Орел, а мы в сравнении с ним птенцы, что едва летать начали.

Ян головой покачал в изумлении. Уж если Высокий Янгар Крийстен Брандив говорит, что не сравниться ему с Одиноким Охотником, то кто же тогда на самом деле Одинокий Охотник?..

Так и провели они ночь за разговором. Ян все ждал, когда янгар про их дорогу спросит, а потом понял: знает Крийстен Брандив, куда и зачем они идут, потому и не выведывает ничего. Но благодаря тому, что знались между собой Орлы да Соколы, соседями были, часто воевали бок о бок, пошли Ян да Ингерд по Орлиной земле беспрепятственно. На прощание предупредил их Крийстен Брандив:

– Поосторожнее в этих лесах, со вчерашнего дня тут бродит отряд Боргвов, не попадитесь либо им, либо тем, кто охотится за ними.

Ян уже не рад был, что вообще в эту затею ввязался. Дома каждый клинок на счету, а тут за просто так погибнуть можно. А за просто так он погибать не хотел.

– Ян, послушай-ка меня, – сказал Ингерд, видя, как нерадостные мысли терзают Сокола, – вернись на Стечву. К чему тебе все это?

Но Ян покачал головой.

– Ты не дойдешь без меня. Ты не знаешь дороги, для любого ты здесь чужой, а люди лихие, имени спрашивать не станут, сразу подрежут. Нет, один ты не дойдешь.

Ингерд понимал его правоту. Без Яна первый же дозор Орлов изрешетил бы его стрелами, и поминай как звали. Но беспокойство Яна стало и его беспокойством.

А путь был все так же долог и так же опасен. Чтобы не повстречаться с Боргвами, приходилось постоянно быть начеку. Ведь Куницы по лесу-то в одиночку пробираются, но по сигналу условному в миг стаей собираются, не устоишь перед стаей-то. Ян попадал в такие переделки и каждый раз еле ноги уносил.

– Последнее время они так и наседают с того берега Келмени. Места им мало, что ли? – говорил Ян. – Лисы уже не знают, куда от них деваться.

По ночам было холодно и росно, а они даже костер не могли развести. Ели сухой хлеб, запивали вином, спали на земле. А лес все не кончался, и, продираясь сквозь бурелом, Ингерд признавал правоту Яна: без него он и впрямь заблудился бы. Но все меньше думал Черный Волк о благодарности и все больше о мести своей, ибо мучила она его, как свежая рана, болела, и ничто не могло успокоить эту боль. Иной раз Ян слышал, как он во сне скрежещет зубами, и холодел.

И все же как ни хоронились они от чужих глаз, а в беду все равно угодили.

Идут они, значит, по широкой прогалине, молодые деревца только-только проросли сквозь пепел, тихо так идут, по сторонам смотрят, под ноги – нет. И вдруг Ян как ухнется куда-то вниз да с треском и шумом великим. Ингерд к земле припал, думал, напали на них, а кто – непонятно. Слышит, Ян зовет его. Подполз Ингерд к краю, вниз глянул – яма глубокая, земля свежая, стало быть, недавно выкопана, а на дне Ян лежит, встать не может, зашибся.

– Погоди, – сказал ему Ингерд.

А сам березку молодую срезал, в яму опустил.

– Держись, – говорит, – вытащу.

Ян за ветку уцепился, Ингерд потащил его наверх, да вдруг сзади его кто-то по спине хватил. От неожиданности Ингерд ветку выпустил, Ян обратно в яму скатился. Выпрямился Волк разгневанный, а перед ним трое лучников стоят, тетивы натянули, и еще один – с мечом. Ингерд сперва решил, что это Боргвы, те самые, которых Орлы выслеживали, а потом видит, из-под ксаров кудри у них рыжие пробиваются, а тот, что с мечом, еще и хвост лисий к рукаву прицепил.

Стоят они так, друг друга разглядывают. Потом тот, что с мечом, говорит уверенно:

– Да ты не Боргв, как я погляжу.

А лучники тетиву не ослабляют.

– Какого ты племени? – спрашивает рыжий. – По кармаку вижу, что Сокол, но на Сокола ты похож, как я – на лебедя.

Тут Ян из ямы голос подает:

– Он Сокол, Скантир, и только попробуй тронь его.

Ингерд молчит, ждет, что дальше будет. Рыжий к краю ямы подошел, нагнулся и спрашивает:

– Неужто Ян Серебряк?

– Он самый, – отвечает Ян сердито. – Яму-то, небось, ты вырыл?

– Я, – не стал отрицать рыжий. – Боргвов караулил. Ты-то как туда попал?

– Известно как. Шел, шел и провалился.

– А это кто с тобой? Только не ври, что он Сокол. Это он тебя туда спровадил? Если хочешь, я его убью.

– Я тебе убью! – прошипел Ян. – Он – Волк, но из моего племени, ты с другого бока на кармак-то посмотри! Но сначала помоги мне отсюда выбраться.

Рыжий опустил в яму березку, ту, что Ингерд срубил, и поднял Яна наверх.

– Ты что же это, Лис, своих от Боргвов отличить не можешь? – накинулся на него Ян. – Ты для кого яму вырыл?

– А ты не броди там, где тебе бродить не положено! – защищался рыжий. – Или Келмень со Стечвой перепутал? Каким ветром тебя сюда занесло?

– Мы к Згавахе идем, – сказал Ингерд, понимая, что таиться смысла нет.

Рыжие брови изумленно поползли вверх.

– Да на что она вам? Или жить расхотелось?

Ингерд в сторону отошел, на землю сел, почуял, что уморился за день. Он еще не знал, что судьба свела его с неугомонным Оярликом Скантиром из рода Лис, он был рыжий, как лис, и такой же хитрый. Туархи и Боргвы давно охотились за его огненной головой, а он охотился за ними. Оярлик был окраинным дозорным, лучше него никто лес не знал, и был он сыном брата Овьяра Скантира, Высокого Янгара Лис.