Текст книги "Книга 1. Цепные псы одинаковы"

Автор книги: Иней Олненн

– И что же ты увидел?

– После одда-отунга на острове Рох Эван Асгамир собрал большое войско и не мешкая двинул его на Соколиные земли, а вернее, войско в полной готовности ожидало его по ту сторону Стечвы. К нему, как всегда, примкнули давние союзники – Годархи и Стигвичи. Они переправились через реку в нижнем течении и на рассвете напали на становище. И что ты думаешь? Только они на стены полезли, а оттуда – камни и стрелы им на голову, а я Скифа Райала увидел, молодого янгра Соколов, а Торвал говорил, что Соколов в стане нет! Сел я на Торвала, к земле прижал, думал – придушу, а он и говорит: погоди, еще не все, мол, увидел. Ну, я, сердце скрепя, дальше смотрю, а у самого нутро все кипит: вдруг врет Росомаха, а мы помощь не послали? Но Крутогор молчит, подмоги не просит, и я, стало быть, молчу и смотрю. В общем, при первом штурме Вепри, Мыши и Выдры потеряли четырнадцать человек. При втором – девять. Ох, и разозлился Эван Асгамир, что стан не удалось взять с ходу! Всех людей своих в бой бросил, и сам в первых рядах пошел. С яростным воем они через стену перевалили, и, гляжу, остановились, будто не понимают, куда попали, мечи опустили, по сторонам озираются. Не свистят стрелы, Соколы меж собой не перекликаются, никто не собирается с ними рубиться, потому что нету Соколов. Ни одного человека. Ни мертвого, ни живого.

– Стало быть, не обманул Торвал? Увел Ян свое племя?

– Увел. А эти-то как поняли, что опоздали, тут такое началось! Янгар Стигвичей и спрашивает: "Что же это такое? С кем мы сражались? Кто, пойди все прахом, положил стольких моих людей?!" Тут прибегают янгры передовых отрядов и докладывают: "Мы прочесали все становище. Никого нет. Соколы ушли и ушли они дня два назад". "Так с кем же мы сражались?" – спрашивает славный Мал Годарх, на что Эван Асгамир ему отвечает: "Они оставили горстку людей, не для защиты, а так, чтоб стан без боя не отдавать. А потом ушли и унесли с собой раненых и убитых".

Ингерд кивнул. Он знал, как ушли Соколы, – через тайнинский ход. А Барс меж тем продолжает:

– Ну, тут янгар Мышей как заорет: "Стало быть, эта горстка перебила столько наших? Так что ли? А если бы их была не горстка? Ты, Вепрь, говорил, что Соколиный стан взять легко!"

– Вечно эта трусливая Мышь хочет и воде искупаться, и сухой остаться, – подал голос другой Барс.

– А то, – усмехнулся Эйрик Редмир. – Вепрь Годарху и отвечает: "Я говорил, что стан взять легко, но не говорил, что обойдемся без мертвых. Ты соображаешь, Годарх, что война началась? Или думаешь, на войне убитых не бывает? И не надейся за нашими спинами отсидеться, я твоих бойцов своими прикрывать не стану! И сам в бой пойдешь, как все!"

– Да, не любит Мышь заносчивого Асгамира, – сказал Ингерд, – но боится его, знает, что Вепри сильнее и тягаться с ними бесполезно.

– А жадность его и вовсе сильнее прочего, – говорит Барс с рассеченной бровью, – потому и пошел воевать, не то сидел бы дома.

– Мышь она и есть Мышь, – сплюнул Эйрик Редмир. – Живо по становищу разбежались поглядеть, не оставили часом хозяева в спешке какого-нибудь добра. А Годарх, Стигвич и Асгамир меж тем на совет сели. Ну, понятное дело, я неподалеку схоронился, чтоб послушать. Залег в траву, а тут слышу, через кусты кто-то ломится с треском страшным, точно сохатый, в шаге от меня прошел, чуть на руку не наступил.

– Кто же это был?

– Рунар. Мокрый, обтрепанный, весь шальной какой-то. Отец на него смотрит, точно не узнает, будто уродство в нем какое появилось. Ничего не сказал, показал, чтоб сел подле, а потом говорит: "Соколы под защиту Туров ушли, теперь их достать потруднее будет". "Эти Туры нам как кость в горле, – Мал Годарх сплюнул. – Их горстка, а взять не удается". Угар Стигвич говорит: "Туры – бойцы сильные, а после того, как племена им Клятву Верности дали, у них подавно помощников прибавилось". "Как же нам их разбить? – не унимается Мал Годарх. – Разве что к Соль-озеру прижать да утопить". А долговязый Стигвич другое: не прижмешь, говорит, там, мол, лесов много, попрячутся, ищи их потом.

– Теперь Лисы, Соколы, Орлы да Туры в крепкий кулак собрались, – говорит Ингерд. – Проспали Вепри то время, когда их по одиночке взять можно было. Теперь у этого кулака кроме силы еще и голова есть.

– Эван Асгамир так и сказал, а Годарх фырчит: "Это Исмел Стиэри-то голова? Да этот Тур скоро копыта откинет, лет-то ему больше нашего!" Тут Вепрь разозлился, я думал, прибьет его, но он только процедил сквозь зубы: "Недорого за слова твои дам, Годарх. Не стоял ты в бою против Стиэри, раз речи ведешь такие! Он сейчас наш главный враг, потому как что голова скажет, то кулак делает!" На это Годарх как закричит: "Да мы почти все земли по Стечве себе взяли! Осталось только Лис с Келмени выкурить, так там Боргвы с Туархами помогут! Чего вам еще?" Тогда Угар Стигвич к нему наклоняется и в самое ухо говорит: "Пока мы Лис с Келмени выкуриваем, нам в тыл Барсы ударят! Или забыл про них? А может, и про Медведей забыл?.. Они тоже на стороне Стиэри!" Годарх аж зашипел, ты слыхал когда-нибудь, как мыши шипят? То-то. "Да что вы заладили – Стиэри, Стиэри!.. Убить этого Тура, и Клятве конец! И племена разбредутся которое куда, а тут уж мы с ними разделаемся!" А Вепрь смеется: "Да как же ты убьешь его? Ты же свист стрелы услышишь – на землю от страха валишься! Тебе ли тягаться с могучим Туром?" Тут янгар Мышей побагровел от злости и бросил: "Я с ним тягаться не собираюсь. А ты колдуна своего попроси, он на него мор-то и нашлет!" Сказал – и ушел. А ты чего побледнел, Ветер? Или знаешь что про колдуна этого?

– Ничего не знаю, – хрипло отвечает Ингерд.

– А долговязый Угар Стигвич, похоже, знает, потому что сказал так: "У Белого Тура свой колдун есть, твоего не слабее. Неужто ждать будешь, когда сгубит тебя? Не жди, первым ударь!"

– А Рунар что?

– А что Рунар? Рунар на сторону Стигвича встал. Надо свалить Тура, говорит, срубить голову. Мол, мечом нам его не достать, а колдун без меча с ним управится. А когда Стигвич ушел, отец с сыном одни остались, янгар Эван на сына-то и набросился: от тебя, мол, от воина, слова такие слышу? Исподтишка, со спины напасть хочешь? Ладно Годарх и Стигвич, за них жадность говорит, а ты с чего речи такие ведешь? А Рунар ему и отвечает: "Не будет мне покоя, пока род Стиэри землю эту топчет. Не поможешь – сам, один, за его головой пойду. Дочь его, Кьяра, сердце свое Черному Волку, врагу моему, отдала. Я ее сердце перехвачу, чтоб Волку не досталось". И ушел Рунар. А янгар Эван еще долго сидел один, и лицо у него было как сейчас у тебя, Ветер, – бледное и страшное, ибо, как и ты, попал Вепрь в западню, и придется ему черные дела вершить, по воле или против. У него, как и у тебя, есть жизнь, что дороже своей собственной, – жизнь сына, и ради нее он всякое дело совершит.

– Черное то дело будет, Барс, – говорит Ингерд, – а потому мешкать нельзя, надо спешить в стан Стиэри, успеть беду отвернуть.

– Не торопись, отвечает Эйрик Редмир, – я двух гонцов к Турам послал с предупреждением, гонцы хорошие, они свое дело знают.

Но Ингерд все равно в дорогу засобирался.

– Верю, что лучших гонцов послал ты, быстрых, но не успокоюсь, пока сам янгара Исмела не увижу.

Эйрик Редмир глядел на него, глядел, а потом и говорит:

– Ладно. Эт мар. С тобой пойду. Что-то и мне беспокойно стало.

И другому Барсу, у которого бровь рассеченная кровила, велит:

– Возвращайся в стан, быстроногий, расскажи все, что здесь услышал. Пусть янгары дозоры укрепят да меня дожидаются. Какие вести – хорошие иль плохие – принесу, не знаю. А нам с тобой, Волк, на коней садиться – и в дорогу.

Сели они на коней, кони свежие, легко пошли, быстро, и волки отдохнули, не отстают. А темень-то уже загустелась, потому с дороги не сворачивали, путь не укорачивали, коней гнали, слова не молвили. Мимо озера Околич ехали – бег попридержали, ибо место это, где становище было, еще исходило страданием и печалью, вечувар на пригорке истуканом безмолвным стоял, в черные воды могильного озера гляделся, побоялись Ингерд и Эйрик думы его нарушить, гнева его побоялись, потому тихо проехали.

Всю ночь кони их несли да подустали, пришлось отдых им дать, но недолгий, как рассвет разгорелся – опять вскачь погнали. Сами про еду, про сон забыли и пили вместо воды прохладный утренний ветер.

В Орлиных землях не осторожничали, некогда осторожничать было, но никто их не остановил. Пыль за копытами до самых границ Туров завивалась, кони пеной покрылись, хрипеть начали. Спешились тогда Редмир и Ветер и дальше один барсом, другой волком пошли.

И недалеко от оплечного становища волки Ингерда нашли у дороги двух мертвых Барсов, гонцов, что послал Эйрик к Стиэри. Опечалился Редмир, глядя на бойцов своих, у каждого стрела в груди торчала, и вознегодовал на убийц:

– Неужто Орлы их подстрелили? – вскричал он. – Или Туры, не разобравшись, сразили их?..

Но Ингерд покачал головой.

– Нет, Барс. Тот их свалил, против кого они Туров предостеречь хотели. За ними потом вернемся, сейчас в стан поспешим, может, успеем еще. Давай, Эйрик, ты с этих ворот зайдешь, а я с тех. Гляди в оба.

Эйрик кивнул и свернул с дороги в заросли.

Становище Белых Туров высилось на крутом холме, приступом его взять было трудно. А с двух сторон подходы к холму караулили две крепости-оплечья, обе под каменными стенами, с могучими башнями да с тайнинскими ходами, по ним можно из крепости в крепость ходить, а из них – в главный стан, в кром.

Обошел Волк грозное оплечье, скоро на холм взбежал и перед сильными воротами остановился. Открыты настежь дубовые ворота, а войти в них не может, – против них, на самом краю обрыва эриль Харгейд стоит.

Стоит, застыл, на изваяние каменное похожий, в одной руке посох стиснут – пальцы побелели, другая вперед вытянута, ровно защищается от кого, к себе не подпускает, а лицо свирепое, хищное, в глазах – ярость бушует нестерпимым пламенем. Ветер наверху холма сильный, одежду с эриля рвет да волосы, что ниже плеч, длинные, разбрасывает, но стоит эриль, не шелохнется, и бескровные губы иногда шепчут слова какие-то, и тогда ветер завывает еще громче. И с места Ингерд сдвинуться не смеет, не пройти ему мимо грозного эриля, покуда сам не пропустит. А в становище тишина, и вдруг слышится оттуда вой звериный – предсмертный, страшный, болью исполненный. Вскинулся Ингерд, задрожал, ибо признал в том вое голос волчицы своей, и от этого воя эриль ожил, руку опустил и тихо так, медленно к Ингерду поворачивается. Повернулся – уже лицо спокойное, и глаза, как притушенные пеплом угли, – не горят.

– Ветер, – эриль Харгейд произнес это слово с трудом, точно человеческий язык забыл и теперь вспомнить пытался. – Ты опоздал, Ветер.

Ингерд замер, в глаза ему глядя, и долго они так стояли, потом наклонился Ингерд к волкам, шепнул что-то, волки в стан пошли. Выпрямился Ингерд, спрашивает:

– Велика ли беда, эриль? Поправима ли? Неизбывна?..

Эриль стоит против него и отвечает:

– Непоправима беда, Ветер, неизбывна. А мала иль велика – кому как покажется. Тебе, может, и мала, а вот Турам с лихвой хватило. Пал янгар их, Исмел Стиэри.

Ингерд нахмурился.

– То всем несчастьям несчастье. И мне тоже, колдун. Я ведь как опасность почуял, так сюда помчался, из самых Соколиных земель. Долог путь, не успел я. И Рунара упустил, и Тура не спас. Гибель на мне, колдун.

– Под гибелью все ходим, – отвечает эриль, на посох опираясь. – А как прознал ты о грозе?

– Гром слыхал, – усмехается недобро Ингерд. – Асгамиры с Годархами да Стигвичами разговор про какого-то колдуна вели. Кьяру я из-под носа Рунара увел, вот он и лютует, пообещал у колдуна защиты искать. Вот, стало быть, и нашел. Отец-то его противился, но родную кровь не отринешь. Ответь мне: кто колдун этот? Где обитает? Отчего беды такие на нас шлет?

Вместо ответа эриль Харгейд отвернулся и снова уставился в даль. Потом говорит:

– Подойди. Встань рядом.

Ингерд повиновался. Он касался плечом плеча эриля, длинное темное одеяние колдуна било его по ногам.

– Подставь лицо ветру, – велел эриль, – и скажи: что чуешь ты?

Ингерд закрыл глаза и вдохнул жаркий ветер.

– Что чуешь ты? – вновь спросил эриль.

Ингерд не чуял ничего. Ветер бросал волосы колдуна ему на плечи и спину, и тогда Ингерду казалось, что его стегают железной плетью, так много силы было заключено в тех волосах.

А потом его вдруг будто что-то ударило в лицо да в грудь, ударило так больно, что он задохнулся и на глаза навернулись слезы. Ингерд услыхал далекий голос – тихий, едва различимый, он то шептал, то напевал какие-то слова непонятные, и эти слова несли погибель. Чужой голос пробрался ему внутрь, впился в сердце незримыми когтями и принялся его выкручивать, раздирать на куски. Ингерд схватился за грудь, пошатнулся, и эриль Харгейд сильно толкнул его в сторону, а сам вытянул вперед посох и свирепо сказал кому-то:

– Схор.

И отпустило Ингерда. Пошатываясь, поднялся он на ноги и вытер струйку крови, что из носа сочилась.

– Это сильный наговор, Волк, – говорит эриль. – Такой наговор и погубил янгара Белых Туров. И всякого погубить может, если известно, где враг находится, куда заклятье насылать. Соображаешь?

Уж это Ингерд сообразил, да еще как.

– Так ведь колдун этот любого погубить может! Без чести Рунар сражается, но как же воевать с неведомым?

– Всякого губить нет надобности, для такого дела мечи да копья да злоба с жадностью имеются, – эриль вздохнул, и в который раз Ингерд подивился – то стариком он выглядит, то молодым кажется. – Вот небо, Ветер, вот земля. Вот стоишь ты, вот я рядом с тобой. В твоем сердце война, и в моем сердце война. Ты избран, и я избран.

– Да кем избран? – не удержался Ингерд. – Зачем?..

– Чтоб землю эту защитить, погибель от нее отвести. Ты защищаешь ее мечом, я защищаю ее магией. И враг у нас один.

– Кто же?

– Имя ему Хёльмир, большой силой владеет он, и в совершенстве познал он эльдаику – Магию Рун, ничто не сравнится с этой магией.

– Чего же он хочет?

– Достигнув небывалого могущества, он возжаждал большего, и эта жажда погубила его душу, ибо он так и не понял, зачем ему это. Он стал рабом своей неутоленной страсти, и теперь его удел – нести погибель. Не закончатся в Махагаве усобицы, пока не утолит он свою жажду. Потому я здесь, и ты здесь, нам с ним воевать.

– Ты – да, но почему я-то? – нахмурился Ингерд, белую прядь со лба отводит. – Почему не Ян, Эйрик? Другие янгары? Почему мне ты говоришь об этом?..

– Зачем задаешь вопрос, если ответ давно в твоем сердце? Ты уже идешь по этому пути, неужто не понял еще? Вспомни, как ты пытался свернуть с этой дороги. И судьба гнала тебя обратно болью, как плетью, несчастьями, потерями. И с каждым неверным шагом твоя боль будет сильнее, несчастья – больше, потери – неизбывнее. Хватит прятаться, ты – избран, Волк. Иди и сражайся. Как сражаюсь я, подчинившись своей огдстаме. Как сражаются Эрлиг, Кьяра, Рунар. Поэтому и жизни ваши переплелись столь тесно, поэтому и пошла за тобой Волчица, как только увидела.

– А Рунар?

– Душа Рунара принадлежит эрилю Хёльмиру, он наполнил ее своей нестерпимой жаждой, он помыкает ею. Ты сражаешься с ним, но ты сражаешься с эрилем Хёльмиром. За дымом ты не видишь огня, малое заслонило от тебя великое. Прозрей, наконец.

Ингерд задумался, а потом говорит резко:

– Я понял. Я больше не слеп. Я знаю, что надо сделать.

И он быстро зашагал в подступившие сумерки к воротам становища Туров. Эриль Харгейд покачал белой, как снег, головой.

– Интересно, что он понял? – пробормотал он. – И отчего мне так же тревожно, как если бы он сказал, что не понял ничего?..

За спиной раздался шорох.

– Скоро твои тревоги либо умножатся, либо оставят тебя, – голос прозвучал из тени, скопившейся под наугольной башней.

– Не прячься, Кугун, я давно знаю, что ты здесь, – бросил за спину эриль, не оборачиваясь.

От стены отделилась фигура и обернулась Одиноким Охотником. Он подошел к эрилю.

– Ветер сказал мне о беде, что случилась здесь, – сказал он, и глаза его были черны, как вода в самом глубоком колодце, – потому я прилетел.

– Я ошибся, Орел, – промолвил эриль, и сейчас он был глубоким стариком с согбенными плечами – высохшим, слабым, уставшим. – Не того я защищал. Исмел Стиэри не был маэром, истинный маэр – его сын Эрлиг. Мое незнание погубило Тура.

– Ты не мог этого знать, – возразил Одинокий Охотник. – Никто не мог знать! Невозможно увидеть маэра, пока его предназначение не станет явным. Исмел Стиэри был славным янгаром, потому племена принесли ему Клятву Верности и потому эриль Хёльмир погубил его. Он решил, что сумел разглядеть Избранного, но ошибся. А время Эрлига еще не настало, но когда оно настанет, никто не сможет его остановить. Защити его, Харгейд.

– Моих сил может оказаться недостаточно. Если ненасытный Хёльмир доберется до Сердца Леса – все остальное уже будет неважно, ибо все остальное исчезнет.

– Не доберется. Он даже не догадывается, кто встанет на его пути.

Эриль и охотник поглядели друг на друга, словно глазами сказали что-то, потом Орел в небо взмыл, крылья громко захлопали. Эриль Харгейд проводил его взглядом и пошел по холму вниз быстрым шагом – ни дать ни взять одинокий путник домой к ночи спешит, только у простого путника посох в ночи не сияет и искры белые в волосах не вспыхивают…

Никто не видел, откуда беда явилась, на то она и беда, что гонцов впереди себя не шлет. Янгар Исмел с утра в кузне молотом стучал, никого чужих рядом не было, а вдруг закачался, молот выронил, на колени упал, а изо рта – кровь ручьем, да из глаз, да из ушей, все раны старые, в боях полученные, пооткрывались. На стон его прибежали воины, из кузни янгара вынесли на солнце, но не увидел уже солнца славный Тур и детей своих не увидел, ибо сочились кровью глаза его и не останавливалась кровь. Кхигд над ним заклинания творить начал да замолк вдруг, потому как его заклинания другими, чужими разбивались, и тот, кто их насылал, был неизмеримо могущественнее кхигда Туров. И тогда кхигд позвал на помощь эриля Харгейда, защитника их племени. Скоро явился эриль, и все перед ним расступились, уважая силу его.

Подошел эриль к янгару, что на земле в крови лежал, Эрлига и Кьяру отодвинул и недолго пристально глядел на него. Потом развернулся и прочь пошел. Бросилась к отцу в слезах Кьяра, решила, что эриль отказался от него, и звала отца, звала, но не слышал он ее, а слышал только далекие заклинания, что забирали безжалостно его жизнь.

Эрлиг меч из ножен вытащил, словно защитить отца хотел, но от кого защищать? Незрим враг, нипочем ему клинок, и бессильна ярость молодого Тура. Мудр и могуч был янгар Исмел Стиэри, умен в речах и в бою крепок, не могли свалить его ни стрела, ни копье вражеское, но свалило его черное слово, со злым умыслом в спину брошенное.

Остыл славный янгар на руках дочери своей Кьяры, и страшным голосом закричала Кьяра. Взметнулся этот крик над становищем, и все узнали о беде, что настигла Туров, услышал крик Ингерд и явился на него. Женщины в сторону отпрянули, детей попрятали, точно явился перед ними дух смерти, бёркв, что с гор спустился, а за ним два волка неслышно шли. Никто не осмелился и близко подойти, а Кьяра с колен поднялась и с горестным плачем ему на грудь упала. Многие переглянулись в ужасе, нахмурился Эрлиг, но ни слова не сказал. А чей-то чистый голос затянул плакальную:

 
Не померкло солнце ясное,
Не за тучей месяц белый,
То черным-черно в глазах моих,
То темным-темно да во могилушке.
Ой, вы, други мои, славны воины,
Славны воины, бойцы ярые,
Вы возьмите меня бездыханного,
Поднимите на руки могучие,
Да несите меня на крутой бережок,
На крутой бережок, мой последний дом.
Вы кладите меня на шелкову траву
Да и меч-то мой да в изголовьице,
Да кольчугу мою да под ноженьки.
Надо мной вы насыпьте сырой земли,
Чтобы крепко я спал, беспробудно.
А и будет мне домом высокий курган,
Никакому врагу не пройти по нему,
Не пройти по нему да не около.
Ой, вы, други мои, славны воины,
Вы по мне справьте тризну веселую,
Беспечальную да бесслезную.
В бой ходили, слез ваших не видывал,
И теперь не тревожьте слезами меня,
Не тревожьте, сердца не мучайте…
 

Все сделали Туры, как обычай велит, над телом янгара своего высокий могильный холм насыпали, издалека тот холм видно, и тризну справили с вином и песнями боевыми, с которыми в походы хаживали.

Завершилась та тризна ночью глубокой, спать пошли воины хмельные, а у кургана Эрлиг остался да эриль Харгейд – нет лучшей охраны молодому Туру.

Горит у кургана костер, возле него щит лежит, а возле щита копье в землю воткнуто, на острие кармак Высокого Янгара трепещет. Выходит к костру из темноты Крийстен Брандив, Оярлик Скантир и Ян Серебряк, это Ингерд и Эйрик, не мешкая, за ними обернулись. Эрлиг Стиэри навстречу им поднялся.

– Я – Эрлиг Исмел Стиэри, Белый Тур, это моя земля. На моей земле вижу я Рыжего Лиса, Зоркого Орла, Серебристого Сокола, Снежного Барса и Черного Волка. Зачем вы здесь?

Доблестные воины, славные янгары и янгры пяти племен стояли перед ним, несокрушимые и могучие, закованные в кольчуги и с обнаженными головами. В нелегкий час явились они, чтоб защитить молодого Тура.

Крийстен Брандив сказал:

– Твой отец, могучий Белый Тур Исмел Стиэри, пал. Но не пала наша Клятва. Мы не освобождаем себя от Слова, данного роду Стиэри.

С этими словами Орел снял с копья кармак Исмела Стиэри и вложил его в руку Эрлига. Холодной была рука Эрлига. Несколько мгновений он, стиснув зубы, глядел на кармак отца, потом поднял глаза на янгаров.

– Я – кровь янгара Исмела, – хрипло проговорил он, – я беру Клятву и налагаю ее на ваших потомков, до тех пор, пока на свете есть хоть один человек из рода Стиэри! Или за мной, или по одиночке!

– С тобой, Тур, – твердо сказал Оярлик Скантир. – Воин приносит клятву лишь один раз.

– Ну вот и славно, – донеслось из темноты, и к костру вышел эриль Харгейд, до этой поры не мешавший беседе.

Лицо его было белее обычного, а длинные волосы так и вспыхивали искрами – то сила в нем невиданная играла.

– В нечестном бою отец твой пал, – говорит Эрлигу, – но не он тот бой начал. Не он начал, но сражался храбро, не отступил. Не выстоишь и ты, если на тебя заклятье нашлют. В битве – клинок на клинок – выстоишь, но с этой напастью тебе не тягаться. Прими от меня это.

Эриль Харгейд снял с себя оберег на шнурке и молодому Туру на шею повесил.

– От меча не спасет, от стрелы не спасет, от копья и кинжала – тако же, но от лихого слова защитит. Отец твой в кузне-то его снял, хоть я наказывал не снимать никогда и тебе наказываю. Когда в нем надобность пропадет, сам заберу.

Эрлиг повертел оберег в руках и спрятал его под рубаху.

– Кончена тризна, но горе не кончится никогда. Садитесь, славные янгары и янгры, в круг подле огня, должно решить нам, как дальше быть. Садись и ты, мудрый эриль, теперь, как и прежде, не обойтись нам без твоего совета.

Долго тянулся вечер, а ночь еще дольше. Давно отгорел костер, а нового не зажигали, чтоб покой усопших зря не тревожить.

– Тяжело на рубежах нам стоять, – говорит Эрлиг Белый Тур, – велики территории, а бойцов мало. Посему так поступим: по Келмени и по Стечве новые городища ставить будем, всех бойцов наших по ним посадим, чтоб приграничье держать. По Келмени легче, там Туархов Лес Ведунов не пропустит, а против Боргвов мы сообща устоим. Тяжелее по Стечве. С севера – Медведи, но и врагов там бесчисленное множество, там – Асгамиры. Ян Серебряк сразу после одда-отунга свое племя укрыл, и верно, потому как скорые Вепри уже спалили его стан. Где укрывище Соколов – не спрашивайте, про то лишь Ян сказать может, коли охота такая настанет. Орлы своих детей и жен в наш стан, за каменные стены переправили. Остались Лисы да Барсы.

– Барсы в горах укрылись, – сказал Эйрик Редмир, – но там долго не просидишь, если Мыши перекроют все тропы. Воды нам хватит, но может случиться голод.

– Не случится, – отвечает ему молодой Тур. – Чтоб вам путь с отрогов в Орлиные земли сохранить, мы там городище поставим, и еще одно на Паленых Урочищах, да два по Стечве, на месте Янова становища, – пусть не думают, что выжили Соколов с их гнезд! – и над Сердитыми Порогами. Отроги за собой сохранить надо, сверху нападать лучше, да и враг побоится глубоко в наши земли лезть, опасаясь принести Барсов на своих плечах. Сколько дней вам надо, Лис, чтоб увести с Келмени жен и детей?

– Они уже в пути, – отозвался рыжий Оярлик Скантир. – Через два дня пожалуют. То-то Боргвы удивятся! – сверкнул он глазами.

– Когда всех укроем, руки себе освободим, – говорит Крийстен Брандив, самый старший из янгаров и янгров. – Легче в бой идти будет. Тогда Асгамиры о многом пожалеют.

– Они не захотели мира, – Эрлиг все еще сжимал в кулаке отцовский кармак, – что ж, мы принесем им войну. Отныне война будет нашим трудом, нашим отдыхом, нашим хлебом. Для нас время драк и карающих набегов прошло, теперь мы будем при оружии и днем, и ночью, и когда бы враг ни напал – мы будем готовы встретить его.

– Вот это мне по душе! – воскликнул Оярлик Скантир. – Теперь проклятые Куницы переберутся жить на деревья!

– А там их есть кому достать, – усмехнулся Эйрик Редмир.

– Орлы и Соколы станут нашими глазами, – говорит Эрлиг, – чтоб в каждом стане, в каждом городище знали обо всех передвижениях врага.

– Дело говоришь, Тур, – кивнул Ян. – У противника крыльев нет, и этим надо воспользоваться.

Эриль Харгейд в разговор не мешался, сидел неподвижно чуть в сторонке, и едва заметное сияние исходило от него. Орлы да Туры хоть и побаивались его, но уже попривыкли, а вот Оярлику, Яну да Эйрику было точно не по себе, хоть виду и не подавали. А Ингерд вообще сидел молча и думал вроде бы о своем, ровно никого вокруг и не было. Янгары решали, где удобнее городища ставить, прикидывали, сколько людей туда отрядить, где дозоры пойдут, а где – обозы, обо всем толковали, а Ингерд хоть бы слово молвил.

А уже ближе к рассвету, когда устали языки и поутихли споры, он возьми да и скажи:

– Чтоб войну вести, врага знать надо. Каждый из вас о многом догадывается, но одних догадок мало. Эриль Харгейд, обрати догадки в истину.

Ян Серебряк побледнел. Крийстен Брандив и Эрлиг Стиэри переглянулись. Оярлик Скантир, полулежавший на земле, сел. Эйрик Редмир, ворошивший палкой давно остывшие угли, замер. А эриль Харгейд вначале нахмурился, а потом рассмеялся. И все вздрогнули, потому что до этого никто и никогда не слышал его смеха.

– Син тавэ, маэр. Будь по-твоему.

Посох в землю упер и вещает так:

– Смелые вы бойцы, горячие, даже безоружные в битву идти не страшитесь. Но есть у вас другой страх. Не хмурься, Рыжий Лис, спорить не будешь, что Зачарованного Леса боишься?

– Не буду, – буркнул Оярлик Скантир и отодвинулся подальше.

– И правильно. Не знавши броду, в воду не суйся. А то иные сунулись, чуть голову там не оставили.

Ян Серебряк на всякий случай тоже отодвинулся.

– Там оружие не поможет. Другие силы правят там.

– Колдовские, что ль? – спрашивает Эйрик Редмир, с опаской поглядывая, как искрятся белые волосы эриля.

– Ну а какие ж еще? – невозмутимо отвечает эриль. – Колдунам воевать воспрещается, другие у них заботы и помыслы, да вот один из них все запреты понарушал и вознамерился вас с ваших земель-то и повыжить, один от Моря до Моря жить хочет. И колдун, замечу я, весьма и весьма силен.

– Слухами земля полнится, – мрачно проговорил Оярлик Скантир. – Да только слухами сыт не будешь.

– Вот тебе не слухи, – говорит эриль Харгейд, – тот колдун наукой такой владеет: всех людей меж собой потравить и обождать, пока они друг друга порешат.

– Так это он… это его… эти… – Эйрик от бешенства даже слова вымолвить не смог.

– Пришлые люди, – угрюмо докончил Оярлик Рыжий Лис.

– Их зовут эгнарами – Одержимыми, – невозмутимо добавил эриль Харгейд.

– И это он… – Эрлиг Стиэри запнулся, – это он отца моего погубил?..

– Его могущество велико, – ответил эриль. – Да, Тур, это он.

– И Асгамиров он наущает, – сквозь стиснутые зубы раздельно произнес Эрлиг. – Как же нам стоять против него?

– Вижу, как глаза у тебя загорелись, но не ты биться с ним будешь. За тобой, как прежде за отцом твоим, – народ, который тебе Клятву принес и который защищать надо.

– Зато за мной никого нет, – говорит Ингерд. – Я этого колдуна воевать пойду. Покуда он жив, мира не будет в наших землях. Не держи обиды, Ян, – он положил руку на плечо Соколу, – это моя дорога. Там, где этот колдун, там сердце Рунара, а мне его сердце остановить надо.

Ян всмотрелся в лицо Волка и сказал:

– И ты не держи обиды, Ветер, что с тобой пойти не смогу. Я – Высокий Янгар, за мной Соколы. Не бросить мне их.

– Зато я могу, – вскочил Эйрик Редмир, – я не янгар, но земля эта – моя, и я не хочу, чтоб какой-то колдун, пусть он хоть ведуна сильнее, в моем доме хозяином стал.

– Я тоже пойду, – коротко сказал Оярлик Скантир, и больше ничего не добавил.

Эриль Харгейд покачал головой и воздел глаза к небу. В землях, ему вверенных, творилось невесть что.

Над Келменью полыхало зарево. Дерзкие, неуемные Боргвы опять пошли на земли Лис. Пока янгары и янгры совет держали, Куницы в атаку ринулись. Эрлиг Стиэри выслушал разведчиков и не мешкая собрал своих воинов – опасность была нешуточной, много Боргвов переправилось через Келмень и могли в обход Лис добраться до хлебных полей, что в Орлиных землях. Оярлик Скантир, Эйрик Редмир и Крийстен Брандив поспешили домой.

Прислонясь плечом к столбу, Ингерд стоял в тени навеса и наблюдал, как садятся без суеты в седла Туры, как прилаживают за спиной луки и колчаны, полные тяжелых стрел, таких, что двух человек зараз сшибают. В рваном свете факелов он видел молодого Эрлига, привычно и скоро надевающего кольчугу. Повинуясь его зычному голосу, всадники построились по два стремя к стремени, и кони рысью понесли их в распахнутые дубовые ворота, вслед за гнедым янгара, что впервые вел их в бой один, без отца. Мелькнул мимо Ингерда озаренный светом хищный профиль молодого Эрлига, плеснулись стяги Туров, сверкнул огонь в лиловом зрачке коня, закусившего удила, пропел призывно боевой рог, и пятьдесят воинов в сверкающих кольчугах покинули стан. Дубовые ворота захлопнулись. Осела пыль. Занимался рассвет еще одного кровавого дня.

Ингерд убрал под кармак выбившуюся седую прядь и вышел из-под навеса. За ним, как тени, последовали два черных волка, и на песке, сколько бы волков ни прошло, всегда оставался след только одного.

Ингерд шел к дому, в котором никогда прежде не был, к которому не знал дороги, но который нашел бы из множества других, как нашел бы свое логово – это был дом Исмела Стиэри, дом Кьяры.