Текст книги "Книга 1. Цепные псы одинаковы"

Автор книги: Иней Олненн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Он отошел от стоянки, подумал немного и повернул к обрыву. Шел осторожно и тихо, помятуя о круче и вечуварах, и все же снова ощутил колючий холодок, когда увидел перед собой полночный лик безымянного идола.

Ингерд заставил себя преодолеть страх и сел на краю обрыва. Неярко светила луна, где-то кричала выпь. Внизу стелился туман, скрывая кусты и корни деревьев, но Ингерд знал: там болото – огромное, гиблое, в нем нет дорог и троп, в нем – смерть. С восходом они пойдут туда, и сколько бы они ни прошли, никто до них не прошел больше.

Ингерд сидел на краю обрыва, из-под ксара блестели только глаза. Он держал в руках меч, сжимая рукоять, словно брал у него силу. Этот меч был молод, гораздо моложе прежнего, который достался ему от деда. Этот меч был другим, как стал другим и сам Ингерд, в одночасье лишившийся дома, семьи, жизни.

Шевельнулась ветка, из травы вспорхнула птица испуганная. Из зарослей неслышно появился Аарел Брандив, подошел и сел рядом. Некоторое время они молчали, тишину слушали, потом спрашивает Орел:

– О чем задумался, Волк?

– О завтрашней дороге, – ответил Ингерд, и голос его прозвучал приглушенно из-под ксара.

Брандив окинул взором туманную долину, объятую сном, полным причудливых видений, скрытых для человека, но доступных для него.

– Дорога будет трудной, – сказал он. – Когда-то, очень давно, через болото гать была построена, но теперь от нее даже следа не осталось.

– Кабы не Травник – в обход бы повернули, через мои земли. Крюк, конечно, зато надежнее. Да и Скантир с Редмиром ранены серьезно, без помощи знахарской пропадут.

Они еще помолчали, потом Брандив негромко спрашивает:

– Сильно в родные края тянет?

Ксаром было закрыто лицо Ингерда, и глаз его не видел Орел, боком сидел, но дрогнул голос Волка, когда ответил:

– Все бы отдал, все, что имею, лишь бы по своему берегу пройтись. Да, чую, уже не судьба. Всей моей заботой родное племя было, я на охоту ходил и в Море ходил, чтоб стаю свою накормить, в битву ходил, чтоб дом свой защитить. Теперь некого кормить и некого защищать. Болит невыносимо сердце мое. Некуда мне деться от этой боли.

– Человек не бывает бездомным, Ветер. Можно иметь малую вотчину и быть ее сыном, но можно – и должно – быть сыном вотчины, что от Моря до Моря раскинулась, и за нее свою жизнь положить. Ты видел, сколь она огромна и прекрасна, а ведь ты не видел и половины! Ян ходил в Горы, ты ходил в Море, вы как половинки одного яблока, целого узреть не можете, а уж ветку, на которой то яблоко висит, да дерево, на котором та ветка растет, – и подавно. Я летал через все земли, как ты и просил, и знаю человека, сумевшего узреть в осколке единое. Это Эрлиг Белый Тур, сын Исмела Стиэри, шагнувший дальше своего отца.

– Он маэр? – теперь голос Ингерда не выражал ничего.

Аарел Брандив взглянул на него.

– Ты знаешь, кто таков маэр?

– Эриль Харгейд говорил об этом.

– Да, он маэр. Как и ты, как Рунар, Кьяра, эриль Хёльмир. Эрлиг молод, но люди идут за ним и пойдут до конца. Он ставит крепости по Келмени и по Стечве, он собрал большое войско, и янгары подчиняются ему беспрекословно. Теперь Соколы бьются рядом с Лисами, а Орлы рядом с Барсами. Прежде разрозненные племена ныне защищают общее, как свое. Нет, не добыть Асгамирам Соль-озеро. В честном бою не добыть. Они сейчас все свои силы собрали, удар готовят.

– Я – маэр, Эрлиг Стиэри – маэр, а кто ты, Аарел Брандив? Много знаний несешь ты в себе и много загадок. Помнится, Ян обмолвился, что ты больше птица, нежели человек, хотя сам объяснить не мог, почему.

– Я – атанн, Волк. И если ты не ведаешь, что это такое, не проси, чтоб я рассказал тебе. В урочный час ты узнаешь все или не узнаешь вовсе.

Откуда-то с болот снова прокричала выпь. Брандив поднялся на ноги, стряхнул со штанов прилипшие гнилые листья.

– Пойду погляжу, как там болящие, – сказал. – Скоро рассвет.

Ингерд остался один. Сидя на краю обрыва, у границы Медвежьих земель, охраняемых безмолвными вечуварами, он учился видеть великое.

Рассвет так и не наступил. Вместо этого ночь обернулась серыми сумерками и зарядил нудный дождь – не сильный и не слабый, как раз такой, чтобы свести с ума.

– Эй, Лис, – говорит Эйрик, стуча зубами – его с ночи бил озноб, – отгадай загадку: снизу вода, сверху вода, а посередине больная нога?

И рассмеялся, а потом сморщился – рана на груди отозвалась.

– Да пошел ты, – беззлобно огрызнулся Оярлик, туго завязывая раненую ногу, чтоб идти легче было.

– Не пошел, а поплыл, – Эйрик срубил под корень молодую березку и сделал из нее шест. – Прости, милая, не ради прихоти, но для дела.

Вернулся Брандив, он искал пригодный для спуска склон.

– Возьмем правее, – говорит, – у того лысого холма боковина почти пологая. Больше с носилками спуститься негде.

Распределились так: носилки взяли Ингерд и Аарел Брандив; чтоб освободить руки, из ремней связали некое подобие упряжи, чтоб через грудь на плечах держалась, а Лис и Барс понесли оружие – их и свое. И то Ингерд в сомнении головой покачал:

– Вас самих нести впору.

– Не сдюжишь, – усмехается в ответ Оярлик, да невесело.

С холма на холм перебрались нетрудно, Ингерд с Охотником приноровились Травника нести, чтоб друг дружку с ног не валять. Вниз, к болотам, спускались долго – боковина холма не отвесной была, но все ж крутой, и ни одного кустика, зацепиться не за что. Носилки сперва несли, но потом волоком потащили, чтоб не уронить. Травник лежал будто спал, если б только не бледность мертвецкая да не пятно кровяное на рубахе свежее.

– Обманул Охотник, легкий путь обещал, – ругался Эйрик Редмир, стараясь не смотреть на вздымающихся из редеющего тумана чернотелых идолов.

– Ничего я тебе не обещал, – отвечал, отдуваясь, Брандив – они с Ингердом все силы прикладывали, чтоб бессознательного Травника на склоне не добить. – Я только сказал, что другие пути еще хуже.

Они уже до низу добрались, когда Ингерд ощутил в плече знакомую боль. А когда носилки на руки поднимали – то ли от мышц напряжения, то ли еще от чего треснула корка на ране, и засочилась кровь.

– Быстрее, – скомандовал Ингерд, – уходим с открытого места.

– Да где ты укрытие тут найдешь? – смахивая со лба капли дождя и пота, возражает Оярлик. – До деревьев тех еще идти и идти, а по болоту еще и дойти надо.

Они пошли, а дождь хлынул сильнее. Аарел Брандив шестом прощупывал землю, потом только ногу ставил, Ингерд внимательно смотрел, чтоб в след его наступить, он ошибется – ошибутся Оярлик с Эйриком, позади идущие.

Всего несколько шагов, казалось, одолели, как вдруг Эйрик Ингерда окликнул. Ингерд обернулся. Все остановились.

У самого края болота стоял Рунар. Один. В изорванной мокрой одежде, с обнаженным мечом в руке. Он стоял не шевелясь, вода стекала по клинку и волосам, упавшим на лицо слипшимися прядями. Из-под этих прядей ледяной яростью горели безумные глаза.

– Он ходит за нами как проклятый, – прошептал Эйрик, не в силах отвести от него взгляд.

– Он ходит за нами как одержимый, – так же тихо поправил его Оярлик и взялся за меч.

Но Рунар не двигался, точно перед ним была стена, и Ингерд почувствовал, как боль в плече стала стихать.

– Пошли, – сказал он. – Эйрик, следи.

Больше они не оглядывались. Вскоре Эйрик сообщил, что из-за тумана и дождя он больше не видит Рунара.

Силы их таяли. Начало казаться, что они упорно ищут себе погибель: падают, встают, проваливаются в грязь лишь для того, чтобы забраться еще дальше, в самое сердце болота, и там умереть. Лис и Барс опирались на шесты уже не затем, чтобы проверять дорогу, а затем, чтобы не упасть. У Ингерда одеревенели плечи, и уже Аарел Брандив устал, ведь он еще и шел первым. Он огляделся в поисках хотя бы островка твердой земли. Их окружала вода и ямы с водой, это Бурая, растекаясь сотнями ручьев, питала болото, от ее русла остался неширокий – в три шага – но быстрый ручей. Однако подойти к нему было невозможно: берега обильно поросли белыми цветками нельзянки, они словно бы говорили: не ходи сюда, нельзя, здесь зыбун. Там кинжальник и белокрыльник зеленым ковром переплелись – что твоя лужайка – а под ними омуты глубокие, попадешь – затянет. Зато приметил зоркий Орел впереди четыре ольшины да пятую поваленную и туда всех повел: знамо дело, ольха не гниет, крепкое дерево, в низовьях Келмени некоторые из Рысей дома на ольховых сваях ставят – подтопляет их часто – и ничего, стоят дома.

Добрались туда, меж деревьев лишь бугорок сухой земли нашли, весь мхом покрытый, на него одной половиной да на ольшину поваленную – другой – носилки пристроили, а сами к деревам прислонились – да разве это отдых?.. Но никто не жаловался, жаловаться – только остатки сил тратить. Дождь поутих. Травник мертвецом лежал, Эйрика то озноб бил, то жаром окатывало. Оярлик даже говорить не мог – зубы стискивал, чтобы боль превозмочь. Ингерд вздохнул и поглядел на Брандива. Тот подумал, полез в мешок Травника, который на своих плечах таскал, порылся в нем и вытащил маленькую жестяную баночку.

– Эй, ребята, сейчас я ее открою, – говорит, – и каждому дам понюхать. Запах не очень, поэтому вдохните только один раз. Поняли? Один! Давай, Оярлик.

Он поднес баночку к веснушчатому носу Лиса и снял крышку. Лис вдохнул.

– А это обязательно? – насторожился Эйрик. – Ведь можно…

– А-а-а!!!

Оярлик так дернул голову назад, что о дерево ударился.

– А-а-а!! – от неожиданности заорал Эйрик и отскочил.

Оярлик схватился за лицо, словно его разом ужалил рой пчел, а потом вдруг успокоился, руки опустил. Эйрик рискнул приблизиться – перед ним прежний Лис, но с просветлевшим взором и с улыбкой, какой на его лице он не видел уже много дней.

– Что это за снадобье такое чудодейственное? – спрашивает Оярлик. – Эх, будто на заре в стане своем проснулся да не один!..

И смеется.

– Что, так хорошо? – подозрительность Эйрика не умерилась. – С чего бы?

– Да ты сам понюхай! – говорит Оярлик, удивляясь, что нога не болит.

– Еще чего! – баночка сия из котомки ведуна извлечена была, и к Эйрику опасливое недоверие сразу вернулось.

– Давай я, – Ингерд взял склянку, крышку откупорил и сделал вдох.

Мгновение ничего не происходило, а потом из глаз его хлынули слезы, дыхание перехватило, будто в живот ударили. Когда смог заговорить, сказал:

– Ну и продирает! Точно костер в голове развели! Ох ты, ну и лекарство…

И он, встряхнув мокрыми волосами, поглядел на Эйрика. Эйрик понял, что ему не увернуться. Он переступил с ноги на ногу по щиколотку в воде.

– Ладно, – угрюмо буркнул он. – Только как бы вам не пришлось тащить на себе еще одно тело. В болоте не хороните.

Ингерд сунул склянку ему под нос. Эйрик с шумом втянул в себя воздух. Все уставились на него.

Ничего не случилось.

Эйрик открыл глаза, в них были недоумение и растерянность.

– И что? – спрашивает у него Оярлик.

– Ничего, – развел руками Барс.

– Как ничего? Совсем ничего?

– Совсем, – Эйрик выглядел несчастным, его все так же колотило в лихорадке. – Может, еще раз попробовать?

– Нельзя, – ответил Аарел Брандив, бережно пряча баночку в мешок. – Второй раз губительно.

– Значит, сам виноват! – напустился на Редмира Оярлик. – Дышал неправильно!

– Как умею! – огрызнулся тот.

Аарел Брандив поднялся.

– После доспорите, – говорит. – Сейчас идти надо. До темна не успеем ночлег найти – в воде, как цапли, спать будем.

Они с Ингердом подняли носилки, Оярлик взял все мечи и мешок Эйрика. Выглядел Лис весьма бодро.

– Эй, Орел, – говорит он, – а Травнику если дать понюхать, он не очнется? Нет?

– Нет, – ответил Брандив, беря поудобнее шест. – Ну, двинулись.

– Что, прямо столько сил прибавилось? – язвительно спрашивает Эйрик Лиса.

– Прибавилось, – отвечает Лис.

– Может, и меня заодно понесешь?

– Если хочешь – понесу, – серьезно ответил Оярлик.

– Да пошутил я, – буркнул Эйрик. – Сам дойду.

Теперь Оярлик шел последним и следил, чтобы Барс не оступился. К вечеру небо очистилось, над болотом заполыхал закат, и трава и кусты, и вода сразу стали рыжими, и тучами радостно закружила мошкара. Летний день долгий, но он все же закончился, а подходящего места для ночевки так и не сыскалось. Да и отмерили немного: таща носилки с раненым далеко не уйдешь, Эйрик совсем сдал, он взялся бредить, и Оярлик, считай, нес его на себе. Темнело. Сухой земли не было.

– Делать нечего, – говорит, отдуваясь, Орел. – Остановимся прямо здесь.

Ингерд поглядел под ноги: бочажки да кочки, жухлой травой заросшие. На кочку наступишь – вода сочится, но выбирать не приходится. Поставили носилки, потоптались, выбирая бугорок не такой сырой, и расселись кто где.

– С места своего не сходить, – велел Аарел Брандив, – взбредет в голову посреди ночи погулять – не вернетесь.

– Какое там гулять, – Оярлик махнул рукой, он чувствовал, как в ногу тихонько, лазутчиком, снова пробирается боль.

Эйрик сидел, уронив голову ему на плечо, и что-то бормотал. Лицо его горело, а по телу время от времени прокатывала дрожь.

– Больше он идти не сможет, – тихо сказал Ингерд. – Нам надо нести его.

– Я понесу его, – вскинул рыжую голову Оярлик. – Если…

– Нет, Лис, – покачал головой Брандив. – Я предупреждал: во второй раз снадобье обернется ядом. Мы с Ингердом справимся, лишь бы носилки выдержали.

И он посмотрел на далекий лес, даже не лес, а так, деревья из осоки торчащие, и вздохнул. До них еще идти и идти.

– Надо постараться отдохнуть, – Ингерд наделил Орла и Лиса куском хлеба – другой еды не было – и остатками воды из фляги. Эйрик даже не понял, что его накормить хотели, и глаз не открыл.

К ночи наполз туман, мошки попрятались. Болото затихло. Ингерд задремал, прислушиваясь к ране в плече: если она болеть начинала, значит, где-то рядом бродит Рунар, а если кровь потекла, значит, Вепрь по следу идет. Но плечо не болело, и он успокоился. А потом стал замерзать. После дождя да многочасового кувыркания в болотной воде они все были мокрые, а разжечь костер, чтобы обсушиться, было не из чего.

Сон не шел, да и какой сон в такой-то мокрети, а когда он кое-как задремал, Эйрик – бедовая голова – как заорет посреди темноты:

– Подействовало! Подействовало! Снадобье-то!..

Все повскакали, Оярлик от неожиданности с кочки в грязь свалился, ругаться взялся словами страшными.

– Ты чего орешь… ты… горланишь чего, шерстолапый?! Чего ты скачешь, ты ж только что мертвый лежал!

– Да снадобье из склянки помогло! – не унимается Эйрик. – Подайте сюда Горы – Горы сворочу, подайте Море – мне Море по колено!..

И вдруг замолк.

– Надо же, как долго оно тебя разбирало, – подивился Орел и тоже замолк.

– Только разобрало не вовремя, – буркнул, выбираясь из грязи, Оярлик и притих.

Ингерд медленно обернулся.

В нескольких шагах позади, в лунном свете еле видные, стоят трое – как три скалы огромные, вида богатырского; стоят, не шелохнутся, на них смотрят, будто решают – убить пришлецов иль так бросить. Ингерд поднялся во весь рост, он Медведей узнал, они и взаправду могли их убить, хоть и оружия у них с собой не было. Вместо мечей они в руках шесты держали, шест – что оглобля, и не сомневался Ингерд, что весьма ловко они с ними при надобности управляться могут. И одеты Скронгиры были не по боевому: штаны да рубахи кожаные, что не промокают долго – Ингерд в таких в Море ходил, удобно; головы непокрыты, на ногах водоступы. Словом, самая что ни на есть мирная одежда, но под этой мирной одеждой тела скрывались столь могучие, что никакого оружия им не требовалось – голыми руками заломают. Потому и не пикнул никто, даже Эйрик, которому пять минут назад Море было по колено.

Стоят, значит, друг друга разглядывают, потом один из Скронгиров говорит густым басом:

– За нами ступайте. Вы не в ту сторону завернули.

По его знаку двое других носилки, точно пушинку, подняли, два шага прошли, потом один Травника бездыханного на плечо повесил, а другой с носилок перевязь снял, Орлу отдал, а носилки закинул. Они кивнули товарищу и со своей ношей в туман подались. А товарищ их говорит:

– Идти далеко. Всю ночь. За мною – шаг в шаг.

Аарел Брандив пошел первым, за ним Оярлик, потом Эйрик и последним – Ингерд. Луна светила скудно, и надо было внимательно под ноги глядеть, чтоб успеть в нужный след наступить, пока не пропал. Скоро Ингерд потерялся во времени, весь мир для него сосредоточился в серых клочьях тумана, мутной воде и чавкающей грязи. По сторонам он не смотрел и думал только об одном: устоять. Уже много дней они на каждой версте оставляют силы, и ничем их не восполнить; оставляют свою кровь – безвозвратно, в них осталась лишь воля – и то немного, поэтому Ингерд не видел, что Оярлика Медведь уже на себе несет, а Эйрика Орел поддерживает, не видел, что вода в омутах чернее стала и чище, потом услыхал птичий перезвон, как в своих лесах, на севере, уверился, что домой пришел и упал ничком на твердую землю.

Долго ли он так лежал, коротко ли, но все ж очнулся, когда солнечный луч, как верный пес, в щеку его лизнул. Услыхал Ингерд рядом стук топора и глаза открыл. Потом сел, сна как не бывало. Он глядел куда попал.

Уж как примечательно было то место! Высокая опушка посреди леса соснового, солнечным светом залитая, и запах смоляной голову кружит, и небо над головой синее. Провел Ингерд рукой по волосам, вздохнул и улыбнулся.

– Уж больно крепко ты спал, – густой бас из-за спины, – как до сухой земли добрался, так и повалился. Мы тебя трогать не стали.

Могучий Скронгир по пояс голый на чистом песке лодку-дуплянку долбил, только щепа по сторонам летела.

– А зачем тебе лодка? – дивится Ингерд. – Неужто по болоту плавать?

Медведь, выше Ингерда на голову, глянул на него и отвечает:

– Зачем же по болоту? По широкой воде.

– Да где ж тут вода? – недоумевает Волк.

Медведь выпрямился, пот с лица утер, залюбовался Ингерд невольно – богатырь-воин, один против десяти выстоит, не гляди, что лицо спокойное, кто хоть раз от медведя удирал – поймет. А Скронгир отвечает, серые глаза щуря:

– Ты вчера еще соображал, что тут землю такую найдешь? Нет? Так отчего ж ты думаешь, что воды тут нет? Ступай, поищи, коли охота, может, еще чего сыщешь, а мне недосуг, работа ждет.

И снова застучал топором.

Ингерд пошел в гору. Одежда на солнце подсохла, и он наконец-то согрелся. Он и думать не думал, что посреди болота мрачного место такое дивное хоронится, и теперь глядел – наглядеться не мог, дышал – надышаться не мог, а душа пела.

Взобрался он по откосу – еще не лес перед ним, но прилесок, сосны вольно растут, стволы причудливо изгибая, в небо высокое могучие кроны взметнули. Ингерд обернулся последний раз на стук топора – споро трудился Скронгир, широкая спина от пота блестела, руки мускулами бугрились, длинные волосы по плечам разметались. Вспомнил Волк, что имени его не спросил, но возвращаться уже не стал.

Идет по лесу – деревья все гуще растут, а то вдруг расступятся, и вот уже дорога под ногами завилась, а по обеим сторонам да под пологом сосновым избы стоят – хорошие, добротные, из необхватных бревен сложенные, и к каждой крыльцо широкое подведено. Могучи Медведи и жилища отмахали себе под стать. Никого не встретил Ингерд, пока по дороге шел – ни старика, ни молодки, ни ребенка, зато издали голоса услыхал да звонкий стук молота о наковальню – кузней потянуло, а потом Ингерд увидел озеро. Отражая небесную синь, оно дремало в глуши безмятежно, и рыжествольные сосны, как в зеркало, в его воды гляделись. Посередине лодочка качалась, с нее двое мальчишек рыбачили, у другого берега Ингерд еще одну разглядел, там Медведь садки проверял. Стук копыт услыхал Ингерд – по дороге верховой ехал, Ингерд на коня засмотрелся, никогда столь огромного не встречал, но другой такого всадника и не поднял бы. Великан Скронгир окинул Ингерда взглядом внимательным, кивнул ему и мимо проехал, не сказал ничего. Седла под ним не было.

– Занятно, – сам себе говорит Ингерд, – если б не знал, что они нелюдимы, подумал бы, что чужаки по их становищу толпами разгуливают, а им и все равно. Однако, где же Травник? И остальные где?..

И тут Орел является, словно голос его услыхал.

– Эй, Ветер, – говорит, – есть хочешь?

Сам выглядит довольным и веселым, будто только что с пирушки, и одежда чистая.

Ингерд упер руки в бока.

– А ты сам-то как думаешь? И где Травник, где Барс с Лисом?

Веселье Орла мигом испарилось. Ингерд встревожился.

– Что? – спрашивает. – Худо дело?

– Худо, – кивнул Брандив. – Эйрик в себя никак не придет, готтары сказывают – яд на клинке был, удивляются, как Барс сразу не умер. Оярлику ногу еще раз сшивали, а Травник…

Он не договорил и отвернулся.

– Что Травник? Да говори же! – начал терять терпение Ингерд.

– Готтары рану его закрыли, тело излечили.

– Ну?

– Тело излечили, но дух вернуть не могут, далеко он. За Старцем послали.

– А кто таков этот старец?

– Он вылечит Травника. Так ты есть хочешь или нет?..

Он привел Ингерда к большому дому – стены могучие, крыльцо в пять ступеней, дом, считай, на самом берегу озера стоял, Ингерд его сразу приметил. Во дворе – колодец, поленница под навесом да закопченное кострище, камнями обложенное.

Поднялся Ингерд на крыльцо, вслед за Орлом в дверь вошел и в длинной комнате очутился. В комнате той от стены до стены широкий стол стоял деревянный, с обеих сторон – лавки крепкие, шкурами звериными покрытые, а в торце – еще стол, повыше да к очагу ближе. В очаге огонь светится, у огня на стульях резных два готтара сидят, что луни – седые, длиннобородые, высохшие. А по настилу деревянному, на котором стол-то возвышается, прошагивается, поигрывая кинжалом, Высокий Янгар. Ингерд аж споткнулся. Он-то думал, что на одда-отунге Высокого Янгара видел, но оказалось – ошибся. Высокий Янгар – вот он, в рубахе длинной, поясом схваченной, да простых суконных штанах, а казалось – в парче и мехах. Волосы длинные с проседью под кармак убраны, а в ухе правом серьга блестит.

– Мое имя – Онар Скронгир, и вы на моей земле, – пророкотал он, остановившись против Ингерда. – Назови себя.

Ингерду показалось, что ему на грудь положили каменную плиту. Превозмогая тяжесть Медвежьего взгляда, он ответил:

– Мое имя – Ингерд Ветер, я из племени Черных Волков, и на твоей земле мы с миром.

Подобно Каравеху среди гор возвышался меж людьми Онар Скронгир, и голос его был подобен громовым раскатам:

– Три дня назад у своих границ мы слышали пение боевого рога. А вчера Бурая принесла нам это.

Он поднял руку – в ней тускло блеснул кинжал с зазубринами, тот, что Брандив из бока Травника выдернул.

Грохнув кинжал на стол, янгар сложил руки на груди и на Ингерда глядит, ответа ждет. А у Ингерда в животе-то как запоет! Четыре дня, считай, не ел ничего, вот живот сам с собой и разговорился. А Медведь услыхал да и рассмеялся, Ингерд думал – крыша рухнет:

– Ладно, – молвит. – Сперва еда, потом разговор. Эй, братцы!..

Тотчас двери распахнулись, и молодцы-Скронгиры кушанье принесли, на стол споро поставили. Кушанье разнообразное, тут тебе и грибы, и лосятина, и белорыбица, и в братинах ведерных мед вареный белый да мед ставленый ягодный, да хлеба белого вдоволь, да птицы всякой.

– Вот это дело доброе, – смеется Брандив, – а то без братинки и разговор – не разговор!..

Медведи встретили Ингерда как дорогого гостя – в хмельной, где дружина пирует, нет почетнее места. То по нраву Волку было, пожалел, что не соседились, когда бок о бок жили, да тех времен уже не воротишь.

– Хорош мед у тебя, – говорит Ингерд, чарку за здоровье хозяина осушая.

– Прошлый год богатый был, – ответствует Медведь, утирая губы. – Из смородины мед ставили да из малины, да из вишен, и белый и красный варили. Добрый получился.

– Ты поостерегись, Волк, – подмигивает Аарел Брандив, – здешний мед с ног сшибает.

"Да языки развязывает", – чувствуя, что хмелеет, и боясь сболтнуть лишнее, подумал Ингерд. Но Медведь ничего у него не выведывал, только посмеивался да знай в чарку меду подливал. Последнее, что запомнил Ингерд – слабый огонь в очаге и два белых готтара подле, не то спящих, не то глазами друг с другом говорящих.

– Зачем они тут? – спросил Ингерд Брандива, но ответа не дождался – ткнулся лбом в его плечо и провалился в глубокий, как самый темный омут, сон.

Что с него было взять, с голодного и уставшего? Много ли надо было меду, чтоб свалить его, с кем еще недавно на пиру не многие тягаться могли? Пяти чарок Ингерду хватило, и его положили спать.

Проспал он два дня, никто его не будил, никто не тревожил, на рассвете сам глаза открыл. Потянулся, голой спиной мех соболиный мягкий почувствовал, но недолго в безмятежной полудреме нежился – все несделанные дела вспомнились и сон прогнали.

Ингерд оделся в постиранные штаны и рубаху, на столе еду нашел, подкрепился, а когда меч и кинжал к поясу прилаживал, дверь отворилась и вошел Онар Скронгир, янгар Медведей. Был он уже не в домашней одежде, а в боевом облачении да с охранными амулетами на груди и руках.

– Выспался? – спрашивает.

Ингерд кивнул, кармак на затылке завязывая.

– Что дальше делать думаешь? – янгар прошелся по светелке, у окошка остановился – Ингерд в то окно как в дверь выйти мог, а он его все собой заслонил.

– Дело у меня одно, – отвечает ему. – К Морю мне надо.

– Ребята твои ранены, – напомнил Медведь, не поворачиваясь. – Тут их оставишь?

– Если через день не выправятся – оставлю, – говорит Ингерд. – Один пойду. Время дорого.

– Одному тяжело, – Онар Скронгир взглянул на него. – Рунар Асгамир вдоль наших границ рыщет, тебя поджидает.

– Я его не боюсь. Но если сюда попадет – много бед твоему племени сделать может. Он эгнаром стал, слыхал про такое?

– Слыхал. Да только сюда ему пути нет. Не пропустят его вечувары, больно зла в его сердце много. И Древний Лес его тоже не примет. Остерегаться надо тебе, не здесь, а там, за спинами дозоров наших. Я сегодня по луне поведу Медведей к Соль-озеру, будем соляные копи охранять. Молодой Тур все силы собирает, негоже в стороне отсиживаться.

– Ты… – Ингерд запнулся, – хоть в полглаза за Остынь-озером пригляди, ладно? – голос его дрогнул, и он отвернулся, чтоб не заметил Медведь его тревогу.

Онар Скронгир посмотрел на него исподлобья:

– Не близко от Соль-озера до Остыни, зачем же мне так далеко глядеть?

– На всякий случай, – уклонился Ингерд.

Выдать Янов секрет он не мог, да и свой тоже, потому смолчал.

– Ладно, – усмехнулся Скронгир. – Обещать не стану, но что смогу – сделаю. Теперь – прощай.

И своей огромной ручищей янгар Медведей хлопнул Ингерда по плечу.

– Прощай, – качнувшись, отвечал ему Ингерд. – Может, еще свидимся.

Снова скрипнула дверь. Ингерд остался один. Он отчего-то уверен был, что Онар Скронгир знает много больше, чем говорит, и видит гораздо дальше, чем показать хочет. Да и что ему вообще известно о Медведях?.. Ничего ровным счетом.

Полдня бродил Ингерд по Медвежьему стану и дивился. Домов много насчитал, а стены оборонной так и не увидел. Амбар нашел, две кузни, мельницу, овин, а чтоб человека хоть одного встретить – не встретил. В дома заходил – пустые дома, заметно, что люди живут, но где эти самые люди, Ингерд не знал. Не нашел он ни Эйрика, ни Оярлика, ни Аарела Брандива, зато в бане, что на берегу озера поставлена была, Травника обнаружил.

В бане было холодно и черно, закопченные стены пропахли дымом. Травник лежал на лавке у крошечного оконца, и у Ингерда не возникло сомнений: отрок мертв. Всклокоченные волосы обрамляли белое лицо, такое белое, точно из снега вылепленное. Глаза Травника были открыты, и Ингерду сделалось нехорошо, будто мертвый наблюдал за ним. Руки отрока – и при жизни-то худые, а теперь и вовсе кожа да кости – лежали по бокам, и в правой все так же посох зажат был. Мертвый Травник по самую грудь был зачем-то укрыт одеялом, будто оно его согреть могло. А возле неподвижного отрока сидела маленькая девочка и что-то тихо напевала.

Девочка сидела, обхватив себя руками, вся сжавшись – в нетопленой бане было холодно – и две косы длинные до самого пояса падали и до голых пяток. Девочка вскинула на Ингерда глаза, когда он вошел, и снова возвратилась в пение.

– Что ты поешь? – тихо спрашивает ее Ингерд. – Плакальную?

– Нет, – девочка снова посмотрела на него, потом кивнула на Травника. – Он живой.

Ингерд воззрился на Травника. Нет, не мог он быть живым, слишком хорошо Ингерд знал, как выглядят мертвые, но девочка повторила:

– Он жив еще. Но его надо найти.

– Найти?

– Да. Дедушка его найдет.

Девочка сидела, сцепив руки под коленями, и тихонько раскачивалась из стороны в сторону, продолжая напевать. Ингерду почудилось, что он спит и никак не может проснуться.

– Чей дедушка? Твой? – спросил он, чтобы услышать свой голос и убедиться, что он-то – живой.

Девочка подняла голову, ее лицо сделалось удивленным, как будто чужак сказал ей, что на небе два солнца.

– Как же ты не знаешь дедушку? Ты, быть может, и вовсе ничего не знаешь?..

Ингерд смутился, чего никак от себя не ожидал. Какая-то девчонка сидит тут и поучает его! А девчонка закинула косы за спину и сказала:

– Пошли, покажу тебе Книги, ты, должно быть, их не читал.

Она повела его по берегу, потом в лес свернула, в лесу они на дорогу вышли, дорога попетляла немного да на простор их вывела. Захолонуло у Ингерда в груди от того, что увидел. По левую руку лесистая гряда тянулась, вся вековыми елями поросшая, темно-зеленые гордые кроны так и застыли на фоне пронзительно-синего неба. У подножия той гряды избы кучнились – вот где Медведи-то жили! Дорога мимо них петляла, в пологие холмы зарываясь, а по холмам тем овес да пшеница, да рожь спелым золотом колосились, с ветром шептались. На полях женщины работали – овес косили да в снопы вязали. Залюбовался невольно Ингерд – сильные женщины у Медведей были, статные, и без мужчин тяжелую работу делали. Только лиц их не увидел Ингерд – в поле надо лица платками до самых глаз закрывать, чтоб сенной трухой не надышаться.

Проходил мимо Ингерд – на него оборачивались, но никто с ним так и не заговорил, а он шел, точно заколдованный, точно в заповедный край попал, а сердце щемило болью, потому как знал – не видать ему такого больше, и не только здесь, а может, во всех землях, что от Моря до Моря раскинулись, скоро будут лишь смерть и прах.

А дорога все вилась, и босые ноги девчушки шлепали по белой горячей пыли.

– Как тебя зовут? – спросил Ингерд.

– Меня звать Мара, – сказала девочка, легко перепрыгивая через корни, торчащие из земли. Она вела Ингерда в лес, Ингердом владело тревожное предчувствие. Он по-прежнему не встретил ни одного Медведя, не услыхал ни одного голоса.

– Где все твои соплеменники? – спросил он у Мары.

– Кто в поле, а кто на войну пошел, – беспечно ответила девочка. – Ты не отставай.