Текст книги "Для подростков или Вся правда о наркотиках"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Человек, оставленный близкими, попадает в спираль стыда еще в детстве. Он особенно уязвим перед унижением и одиночеством.

Вот почему эта деформация личности чрезвычайно опасна, даже губительна для молодого человека. Подобное отношение к себе может привести к самым чудовищным последствиям. К тому же сообщение «Тебя невозможно любить» чаще всего в ходу в семьях алкоголиков.

Хотя семьи алкоголиков не имеют никакой «монополии» на вышеперечисленные послания о неполноценности, существует ряд предпосылок для усугубления чувства дефектности именно в этих семьях. Проблема алкоголизма провоцирует у членов семьи резкие, частые и практически неуправляемые приступы стыда. Сначала в состоянии раздражения или опьянения они высказывают друг другу «все как есть», а потом, под влиянием неловкого чувства, проецируют друг на друга чувство никчемности и обливают презрением. А младшее поколение нередко выступает в роли козла отпущения. Чувство стыда заимствуется детьми у родителей, потом передается внукам – и так далее, и так далее. Некоторые семьи, пытаясь избавиться от прогрессирующего стыда, применяют тактику замалчивания проблемы. Это формирует второй тип защитного поведения.

2. Создание семейной маски, акцентированной на респектабельности и благополучном имидже. Имидж важен для всех. Он помогает отыскать взаимовыгодные (или хотя бы приемлемые) формы общения, средства достижения успеха и способы самовыражения. Но между имиджем и реальной личностью непременно остаются расхождения, тоже, кстати, необходимые для сохранения «зон неприкосновенного» в сознании и поведении человека.

Члены семьи, основанной на стыде, испытывают трудности именно в том, как найти равновесие между конформным[24] и индивидуальным, что предпочесть и как поступить в каждом конкретном случае.

В таких семьях самая большая опасность – быть выставленным напоказ и пристыженным.

Когда конформность становится ценностью сама по себе, безотносительно условий ее проявления, семья начинает работать на имидж в полном составе. Отныне главная семейная цель – хранить респектабельность, словно некое сокровище. Имидж наделяется большей важностью, чем содержание. Он даже может стать важнее реальности. Существуют два типа центрированных на имидже семей: семьи, уверенные в стопроцентном соответствии идеализированному образу, и семьи, скрывающие правду. Первая категория семей неустанно поддерживает иллюзию безупречности – в любое время и в любом месте, покуда смерть не разлучит нас, а уж тем более после этого события, аминь. Избегание стыда становится нескончаемой задачей.

Поэтому детское любопытство и сообразительность здесь не поощряется. Наоборот, умный и наблюдательный ребенок может серьезно пострадать из-за своей понятливости. Ему будут изо всех сил внушать семейный миф о том, что «все отлично, отлично», и наказывать за справедливые высказывания об отклонении в поведении родных, планомерно разрушая представления ребенка о том, что есть реальность и что есть ответственность. В итоге он может вырасти запутавшимся человеком, склонным переоценивать значение респектабельности.

3. Те семьи, представители которых осознают несоответствие внешнего имиджа и внутреннего содержания, формируют особый тип поведения – хранение секрета вопреки реальности. Казалось бы, эти семьи должны относиться к детской откровенности более снисходительно. Если старшие понимают, что происходит, почему бы младшим тоже не понять и не высказать свое мнение? К сожалению, осознание наличия «стыдных» секретов никак не влияло на предоставление детям права голоса. И вообще на предоставление этого права кому бы то ни было. Крайним проявлением подобной тактики становится сокрытие всего, что происходит в доме – от серьезных заболеваний до незначительных ссор. Считается потенциально унизительным давать причину для малейших пересудов.

Именно на этой боязни сплетен базируется стремление подавить активность детского ума. Родители постоянно предупреждают детей: «Не говорите никому!», подразумевая «Не то мы будем опозорены!»; беспокоятся о том, что ребенок может проболтаться друзьям; детально расспрашивают о темах, на которые тот беседовал с приятелями и постоянно что-то скрывают от родных – от всех подряд или только от некоторых. Один из представителей младшего или старшего поколения «оберегается» от правды всеми остальными родственниками, благодаря чему внутри семейства могут плестись замысловатые сети лжи, – все ради благой цели сохранения нравственности или здоровья оберегаемого родича.

Семьи с постыдным секретом вроде родителя-алкоголика тратят массу сил на контроль за имиджем. Ее представители живут в страхе, что заботливо выстроенная иллюзия в любой момент может рухнуть под напором обстоятельств или досужего любопытства. И потому такие семьи ведут себя, словно жители осажденного города. Их основные реакции – ярость и подозрительность.

Чужих, подошедших слишком близко к семейной тайне, воспринимают как врагов, своих, проговорившихся о ней в присутствии постороннего человека, – как предателей. За такие поступки в семьях, скрывающих секрет, принято карать безжалостно.

Член семьи может превратиться в козла отпущения даже за отдельные слова, касающиеся запретных тем.

Дети, живущие в таких семьях, склонны приходить в замешательство, когда от них утаивают семейные секреты. Они понимают: с их родней что-то не в порядке, но что именно? Не имея ответа на этот вопрос, ребенок начинает «стыдиться вообще», бояться любого упоминания своей семьи. Причем семья может упорно добиваться признания и уважения, требовать, чтобы младшее поколение ощущало гордость, – в то время как реально оно не ощущает ничего, кроме стыда. Эта несообразная реакция возникает именно оттого, что стыд, порожденный действительным положением дел, невыносим. И вся семья видит только один выход – защищаться, держать оборону любой ценой.

4. Самая высокая цена, которую может заплатить семья в ходе защиты от стыда, – отказ и оставление одного из родственников. Пренебрежение выказывается в разных формах: постоянное отсутствие, невнимательное отношение к родным, предпочтение одних детей другим, игнорирование провинившихся или нелюбимых детей. Причем родители могут не осознавать отсутствия интереса к тому или иному ребенку. И, как правило, объясняют предпочтение одного ребенка другому необходимостью особой любви и заботы. В ход идут аргументы вроде «Он слабенький, маленький, а ты большой и здоровый» или, наоборот, «Он – наша надежда и гордость, ему надо пробиваться, а ты еще малыш». И получается, что оставленный ребенок отвергается из-за физической полноценности или юного возраста…

Дети, не интересные собственным родителям, понемногу убеждаются в собственной «недостойности». Ребенок чувствует сильнейший стыд, если родители его игнорируют. Ему кажется, что причиной такого отношения является его собственная ущербность. Его как будто наказывают за гипотетические личностные дефекты. Подобное часто происходит с детьми в семьях алкоголиков. Если потребности родителей сконцентрированы на удовлетворении своей психологической зависимости, дети поневоле оказываются оставленными, ненужными.

Ребенок рано узнает, что значит для родителей меньше, чем алкоголь или наркотик. И даже если второй родитель не пьет, он занят в основном проблемами своей непутевой половины, а также материальным обеспечением семьи.

Так что на оказание внимания и любви своим детям у него тоже не остается ни сил, ни времени. Любой случай отсутствия интереса у родителей порождает в ребенке стыд. Особенно в тех ситуациях, когда папа и мама не в силах отчетливо объяснить причины пренебрежительного отношения к детям.

5. В некоторых семьях тема предательства становится особо значимой. В разговорах постепенно конструируются мифы о неизбежности предательства кого-либо из родственников: например, предательство мужа по отношению к жене или предательство детей по отношению к родителям. Обычно инициаторы подобных разговоров в детстве испытывали чувство ненужности, которое теперь стремятся передать своим детям как неотвратимо грядущее. Сочетание страха перед отчуждением близких людей и мрачной уверенности в неизбежности такого отчуждения изливаются в широко распространенных формулах вроде «Все бабы дуры» или «Все мужики сволочи».

В содержании подобных формул неизменно присутствует общий принцип: «Лучше ни к кому не привязываться, чтобы тебе не причинили боль». Последствием этой установки для ребенка становится неверие в само существование прочной привязанности между ним и кем-нибудь еще: однажды этот кто-то увидит, с кем связался и уйдет. Люди с такими убеждениями живут под бременем страха и гнева по поводу своей судьбы. Они выводят свой стыд наружу, изливают его на головы окружающих, в результате резко увеличивая свои шансы на одиночество.

В семьях алкоголиков и наркоманов эта ситуация усугубляется вечной неуверенностью, мучительными вопросами: «Придет ли папа домой сегодня?», «Почему мама попала в больницу?», «Неужели вечером опять будет скандал?» – и все в таком роде. Поэтому для детей в таких семьях неуверенность превращается в основной способ жизни. Родитель-неаддикт, как правило, слишком занят своими проблемами, чтобы утешать и ободрять расстроенного ребенка.

Но единственный шанс на спасение от деформации детской личности находится в руках трезвого родителя. Только он способен научить детей ожидать предательства от данного конкретного человека, не распространяя свой стыд и неверие ни на себя самого, ни на всех прочих людей.

Конечно, при одном условии: если сам родитель не считает страх перед близкими отношениями и ожидание предательства непреложным законом жизни.

6. В семьях, где один или оба супруга имеют психологическую зависимость, угроза бросить всех и все, уйти куда глаза глядят, разорвать отношения и т. п. весьма в ходу. Посредством угрозы лишения любви здесь пытаются контролировать ситуацию. Причем с обеих сторон: муж и жена перебрасываются угрозами, как теннисисты – мячиком. «Будешь пить – уйду!» – «Будешь пилить – найду себе другую/другого!» – «Еще раз явишься в таком виде – перееду к маме!» – «Еще раз устроишь скандал – подам на развод!» Причем нельзя сказать, что эта тактика хоть сколько-нибудь помогает при аддиктивных расстройствах: алкоголик или наркоман, слушая обвинения в свой адрес, постарается защититься от негативных ощущений давно знакомым способом – очередной дозой «химического позитива». А партнер аддикта, чувствуя непрерывную угрозу браку, истощает свои силы в тщетных попытках проконтролировать ход событий.

Но больше остальных от «угрожающего тенниса» страдают дети. К ним применяются те же меры, что и к пьющему родителю. Их непослушание, проступки и ошибки вызывают ту же реакцию: «Если будешь шалить (врать, курить, плохо учиться, водиться с хулиганьем, шляться по улицам, сутками пялиться в телевизор, смотреть на меня такими глазами – словом, делать что-то, что мне не по нраву), я перестану тебя любить!» – вот так, ни больше, ни меньше.

Ребенку мало условной любви, основанной на его послушании, успехах, соответствии ожиданиям. Ребенок, «закодированный» на доставление радости маме и папе, сознает: у него нет права на существование, если он не доставляет удовольствия своей семье.

Значит, он не имеет ценности как личность. Вся его сущность – чистая функция: приносить людям удовлетворение любой ценой. Даже ценой потери собственной индивидуальности. В противном случае ты недостаточно хорош, чтобы тебя любили.

Манипуляции и эмоциональный шантаж, угрозы уйти, если партнер не согласится на все твои требования, приводят к развитию глубокого стыда в детской душе. Ребенка пугает не только вероятность оказаться в одиночестве, но и позор, который падет на человека, брошенного родителями: каким же надо быть уродом, чтобы так с тобой поступила собственная семья! Это чувство может привести к жесточайшей конкуренции между близкими: братья и сестры могут буквально сражаться за крохи родительской любви, добиваясь внимания отца и матери – единственного средства вернуть себе безопасное и комфортное существование. Но, как вы понимаете, безрезультатно. Способность ощущать безопасность и комфорт все уменьшается, пока не исчезнет вовсе. И тогда ребенок, выросший в семье алкоголиков или наркоманов, обратится к тем «утешителям», с которыми давно знаком, – к спиртному или наркотикам. Психологи называют это генерационным циклом аддикции.

7. Одно из самых чудовищных последствий пьянства – насилие, физическое или сексуальное. Существует множество связей между семейным насилием и алкоголизмом: злоупотребление химическими веществами, изменяющими сознание, тесно связано с изменениями поведения. Некоторые люди при этом становятся агрессивными и неуправляемыми. В этом состоянии они могут бить и унижать домочадцев, хотя «с трезвых глаз» не стали бы этого делать. Ну, а что сделано, то сделано, рассуждают они. После надо будет загладить вину подарками – если речь идет о жене или подросших детях. А маленькие со временем сами все забудут.

Нет, жертва не забывает ничего из того, что с ней сотворили. Она чувствует себя не просто оскорбленной – она чувствует себя оскверненной.

Насилие приводит к формированию стыда по нескольким причинам:

1) жертва теряет чувство отдельности, автономности, независимости, чувство контроля над собственным телом;

2) жертва может увериться в том, что она всего-навсего объект каких-то притязаний и действий, а не реальная личность;

3) с жертвой могут обращаться как с презренным, отвратительным существом даже в перерыве между атаками;

4) жертва, особенно в случае сексуального насилия, ощущает себя грязной и униженной;

5) если даже с жертвой инцеста впоследствии обращаются хорошо, эти дети все равно переживают трудности с определением своего места в мире, поскольку их роль в семье неясна и неподобающа.

Естественным результатом сексуального насилия становится отвращение, с помощью которого жертва демонстрирует свое отношение к сексуальности насильника и даже к своей собственной. В будущем личность, подвергшаяся насилию, будет стыдиться собственной беспомощности и беззащитности. И своей сексуальной привлекательности тоже будет стыдиться, видя в ней причину своего позора.

Человек, испытавший насилие, понимает: он не гарантирован от повторения страшного опыта. У него может сформироваться специфическое представление о надежной защите: так и возникает невротическая потребность, например, в силе. А это состояние с большой вероятностью выльется в неконтролируемую агрессию, маскирующую страх и стыд. Насилие не порождает ничего кроме насилия. И никакие покаянные речи, никакие подарки не загладят вины насильника перед жертвой.

8. В семьях, провоцирующих стыд, использование перфекционизма в качестве защитного средства тесно связано с мнимой опасностью публичного разоблачения. Родители стараются предотвратить эту ситуацию, давя на детей и добиваясь, чтобы те были лучшими во всем. Зачем? Чтобы укрепить семейную честь. Если учитесь, то получайте только пятерки! По всем предметам! И ребенок, не ставший стопроцентным отличником, чувствует себя ущербным существом, позором семьи. Любая «недостача» в каких-то магических реестрах, куда заносятся признаки полного успеха, заставляет «не полностью успешную» личность ощущать себя ничтожеством. Все потому, что в детстве ее родителями была создана ситуация, не позволяющая ребенку гордиться.

Никакие достижения не могут служить поводом для гордости в глазах перфекциониста. Он слишком сконцентрирован на своих ошибках, чтобы принять похвалу и награду.

На первый взгляд кажется странным тот факт, что в семьях аддиктов часто имеется один или несколько перфекционистов. Алкоголики и наркоманы не желают думать о себе, как о посредственности, попавшейся в банальную ловушку банальных страхов. Их одолевают честолюбивые мечты о грандиозности и непревзойденности во всех аспектах жизни. Эта установка касается даже их зависимости: алкоголики и наркоманы нередко хвастаются гигантскими дозами, которые их организм способен перенести без внешних проявлений. Психологически зависимый индивид также использует своего ребенка, словно живой щит, прикрываясь им от общественного осуждения. Проблема заключается в том, что дети никогда не смогут компенсировать своими достижениями унижения родителей. Эта битва проиграна с самого начала.

Но и непьющие родители-перфекционисты могут сильно навредить ребенку. Особенно если ребенок попадет в зависимость от наркотиков или от алкоголя. Предчувствуя, что их вот-вот разоблачат как жалких обманщиков, морочивших общественности голову своими рассказами о семейной идиллии, семейная пара перфекционистов может выбрать самую безнадежную тактику: все отрицать. Из-за этого подхода они могут начать лечение ребенка слишком поздно, или предпочтут отказаться от него, или станут лелеять свои переживания, забыв о том, что их ребенку требуется помощь.

9. Стыдя и упрекая своего ребенка, родители стремятся не просто разрядить накопившийся негативный аффект – они планомерно и целенаправленно применяют инструмент психологического контроля. Упрек сам по себе ни плох, ни хорош. Он похож на топор, которым можно обеспечить недельный топливный запас на три человеко-избы, а можно перебить всех старушек из местного собеса во имя решения проблемы эвтаназии[25] с применением недорогих, но эффективных домашних средств. Дело в количестве и в цели упреков. Многие люди обращаются с этим инструментом так, словно он изначально не представляет никакой опасности, а следовательно, и ограничивать его использование незачем. Надо признать, они сильно ошибаются.

Если упрек направлен не на поведение ребенка, а в самый центр его идентичности, если он ставит под сомнение само право личности на существование, на одобрение, на любовь – вряд ли ребенок станет исправлять недостатки.

Он просто придет к выводу о собственной ущербности, недостойности, неприемлемости по всей своей сути, а не по каким-то отдельным параметрам. Таким образом, стыдящийся ребенок будет поставлен перед невыполнимой задачей изменения своей сущности. И неизвестно, какую именно защитную систему выстроит личность, спасаясь от мучительного стыда. Вполне вероятно, его недостатки не только не исправятся, но лишь усугубятся от осознания всей безнадеги взросления, развития и совершенствования индивидуальности. И за что, спрашивается, младшему поколению такая участь?

Каждому человеку доводилось в жизни совершать нечто неприемлемое и вести себя недостойным образом. До того момента, пока стыд играет роль инструмента, совершенствующего поведение личности, все идет хорошо. До тех пор, пока незрелая личность в процессе наказания приобретает опыт, а не фобии, комплексы, расстройства и вообще деформации, упрек выполняет свое прямое предназначение. Проблема состоит в том, что не всякий наказующий представляет эти рубежи прямого предназначения стыда. И, конечно, далеко не все понимают, что там, где оканчивается прямое предназначение, сразу же начинается кривая дорожка – та самая, по которой идут все насмерть испуганные жизнью. А некоторые «воспитатели» всерьез полагают: стыдить всегда, стыдить везде, до дней последних донца! Вот это по-нашему! «Любить по-русски» называется! Ох вы и довоспитываетесь, господа наставнички…

Единственная возможность обуздать себя, если чувствуешь, что входишь в «воспитательный раж» – проведение своевременного социального опроса: зачем я это делаю? Какие цели преследую? Какими средствами оперирую? Какого эффекта добиваюсь? И постарайтесь отвечать на эти вопросы максимально честно. Иначе шансы ребенка на развитие автономии, а следовательно, на формирование полноценной личности упадут до нуля. Родитель, не представляющий себе сокрушительной силы стыда, действует с силой громовержца, обрушивающего на головы виновных небесный огонь по самому пустяковому поводу. Притом, что удар молнии, безусловно, не столько исправляет, сколько убивает виновного. И как в свете этой информации выглядят «громовержцы»? Честно говоря, непрезентабельно. Особенно если вспомнить о защитах от стыда, о невротических потребностях и о других психологических структурах, менее объемных, но также предназначенных для перекладывания стыда с плеч взрослого на плечи ребенка.

Наказание, вызывающее вину

Лечить раны, нанесенные чувством стыда, чрезвычайно сложно. К тому же их действие, и без того достаточно мощное, усиливается тем, что сочетается с действием чувства вины. Стыд и вина чаще всего работают в паре. Крайне редко человек испытывает что-то одно. И вот, оба эти чувства, подхлестывая и перекрывая друг друга, создают у личности самое нелицеприятное мнение о ее сущности и о ее поступках. Стыд критикует сущность, вина – поступки. Поэтому, несмотря на большое сходство, можно говорить о разнице воздействия стыда и вины на психику индивида. Хотя в одном они безусловно схожи: умеренное и рациональное присутствие любого из этих переживаний помогает человеку развиваться и совершенствоваться. Но, как только «полезная дозировка» превышена, личность лишается свободы выбора, положительного самоощущения, надежды на светлое будущее и, естественно, начинает искать убежища от тотального разочарования в себе самом и в окружающем мире.

Иррациональная вина возникает в детстве, когда индивид легко возлагает на себя ответственность за те проблемы, которые не им созданы и решаться тоже будут не ими. Например, дети алкоголиков нередко приходят к выводу, что они – причина пьянства своих родителей. Если они пытаются исправить эти ошибки, то, как правило, наносят себе моральный и физический ущерб: чрезмерно наказывают себя, избегая любых (!) удовольствий, или отказавшись от самоутверждения, которое им кажется чрезмерной агрессией и усугубляет иррациональную вину. Личность, обремененная таким количеством вины, также может начать пить и принимать наркотики, стараясь облегчить психологическую ношу, но в результате лишь почувствует себя еще хуже. И если на психологически зависимую личность вдруг нападает охота исповедоваться во всех грехах, исправить все ошибки, совершенные когда-либо в пьяном или трезвом виде, то эта задача, как вы понимаете, оказывается невыполнимой и, соответственно, остается невыполненной. Да и сама потребность в исповеди не включает никакого побуждения к изменению образа жизни. Это просто еще одна форма чрезмерного наказания – наказание осуждением.

Существует и противоположный полюс восприятия вины – иррациональная моральность. Она похожа на состояние высокомерия, укрывающего сознание от стыда: человек старается обойти проблему, уверяясь в собственной безгрешности. Такой индивид, отстаивая свои убеждения, может быть весьма агрессивным. Ведь он думает, что его способ жизни – единственно верный. К идеализации алкоголика/наркомана нередко прибегают и сами алкоголики/наркоманы, и члены их семей, и… масс-культура. В России широко распространена форма оправдания психологической зависимости неким «неравнодушием», а также «душевной тонкостью» и «чувствительностью» аддикта. Он/она, дескать, так страдает от вида чужой боли, что просто не может оставаться трезвым дольше часа! Его/ее губит тревога за судьбу России! От нашего страшного времени отдохнуть можно только в запое! В общем, как сказал Фазиль Искандер: «Вся Россия – пьющий Гамлет».

Но и те, кто ухаживает за аддиктом (в психологии их называют соаддиктами или созависимыми), не чужды самоутверждения и самовосхваления: вот, муж/жена у меня чудовище, но я никогда не брошу близкого человека! Это мой крест! Впрочем, дело не в доброте душевной и не в высокой нравственности соаддикта, а в том, что он добивается правдоподобной имитации незаменимости и всепрощения. Благодаря такому имиджу можно избавиться от вины и стыда, возвыситься над обычными людьми, лишенными ореола мученичества. Иррациональная моральность – действенное средство психологической защиты, которое уводит из общества простых смертных, позволяет ощущать себя святым, «мучеником за идею» и т. п. Соаддикт в состоянии «Мать Тереза/Махатма Ганди» считает себя вправе требовать уважения вне зависимости от того, насколько глупо и бездарно он транжирит свое силы и время. Почему глупо и бездарно? Потому, что его личностные потребности не соответствуют выбранному имиджу. Все, что он делает, нужно не ему, а его чувству вины.

Чувство вины задает программу поведения и восприятия личности еще в детстве – так же, как это делает стыд. И в дальнейшем индивид развивает и совершенствует предложенные ему примочки, все удаляясь от личностного, оригинального мышления, которое у него могло бы быть. Могло бы, но разрушилось под напором вины и стыда. А точнее, под натиском потребности избежать мучений, сопровождающих эти переживания. Вообще, механизмы защиты от вины так же прихотливы, как и защиты от стыда, но все-таки имеют собственную специфику.

1. Некоторые из форм защиты помогают индивиду поверить, что он и впрямь невиновен. В первую очередь, это рационализация – эффективная, но асоциальная защита. Аддикт убеждает себя, что алкоголь, наркотики, сексуальная невоздержанность или неконтролируемая агрессия – не что иное, как спасательный круг в бескрайнем море людской подлости. Ради решения этой задачи он искажает восприятие ситуации и перекладывает вину на другие плечи: «У меня такая семейка (работа, компания, судьба), что поневоле запьешь!» или перенаправляет внимание окружающих на кого-то, кто еще хуже: «Ну не убил же я никого, в конце-то концов!» – иными словами, ведет отсчет с другого конца. В начало шкалы он ставит не адекватного, разумного человека, способного на любовь, сострадание и уважение к другим людям, а форменное чудовище, достойное пристального внимания Стивена Кинга и Альфреда Хичкока. «А вот я совсем не такой!» – гордится «рационализатор». Сомнительная причина для гордости. Зато она помогает спрятаться от чувства вины.

Рационализирующие алкоголики/наркоманы стараются убедить себя и других, что аддикция – их личное дело, что они никому не наносят ущерба, кроме себя самих: ведь это же мое собственное здоровье – захочу и пропью! Причем первое, что именно подвергается пропиванию – это адекватность восприятия. Нарушаются причинно-следственные связи: причина и следствие меняются местами. Так, алкоголик, нуждаясь в оправдании своей агрессии, начинает следить за женой или жестоко избивать ее, стараясь вырвать признание об изменах, о связях на стороне, о занятии проституцией и проч. Он, разумеется, не сознает, что информация такого рода ему просто необходима: иначе как подтвердить свой «облико морале»? Зато после выбитого признания все становится мило-душевно: я колочу жену не потому, что сливаю агрессию на ближайший объект, я ее уму-разуму учу, нравственность ейную повышаю! Многие алкоголики/наркоманы настолько запутываются в объяснениях, отчего они совершают те или иные проступки или даже преступления, что грань между фантазиями и реалиями для хмельных выдумщиков практически исчезает. В результате аддикт чувствует себя смутно виноватым все время – и, как правило, небезосновательно. А вину, даже смутную, размытую, неопределенную, приходится заглушать выпивкой или наркотой.

Вот так работает рационализация: заглушает чувство вины и позволяет продолжать аддиктивное поведение. Для выздоравливающих аддиктов очень важно научиться узнавать свои рационализации, отделять их от реальности и видеть ситуацию такой, как она есть, а не такой, как хотелось бы.

Другим полюсом защиты, позволяющей аддикту, а чаще всего соаддикту поверить в собственную правоту, является самозабвение. Нет, речь не о том состоянии опьянения, когда алкоголик/наркоман не помнит себя и вспоминать не торопится. Самозабвение личности – явление более стойкое, нежели крайняя степень забытья под дозой. Человек может поверить в то, что не имеет права на личные потребности, на индивидуальность, на агрессию, на заботу о себе, вообще на нормальную жизнь. И тогда он приходит к выводу, что его идентичность – всего-навсего средство для удовлетворения ожиданий окружающих. Ценой избегания вины становится отказ от себя.

Понятно, что подобное отношение к себе способствует образованию садомазохистского тандема аддикт-соаддикт: гневный алкоголик обрушивает на партнера цунами агрессии, порожденную его потребностью в самооправдании; безропотный созависимый партнер (жена или дочь – ведь самозабвенного поведения чаще всего ждут от женщин) покорно принимает незаслуженное наказание, демонстрируя недюжинную выносливость и отличную физическую форму. Впрочем, некоторые алкоголики тоже ведут себя самозабвенно, то есть буквально готовы снять и отдать последнюю рубашку. Повторяем: перед этой установкой особенно уязвимы женщины. От них традиционно ожидают проявлений «неразумного альтруизма». Психологи считают, что женщины-алкоголички, разрываясь между продолжением лечения и преждевременным принятием своих домашних обязанностей (которое сопряжено с неизбежным срывом), слишком рано стремятся вернуться к семейным ролям. Их подстегивает чувство вины. В результате лечение оказывается неоконченным, а результат – нестойким.

2. Другие формы защиты переводят тревогу и страх наказания, сопровождающие чувство вины, в более удобную форму. Как ни странно, более «удобным» представляются навязчивые мысли и повторяющееся поведение. Концентрируясь на этом «психическом рефрене», человек отвлекается от чувства вины, от неприемлемых импульсов и невыносимых ощущений.

Обсессивно-компульсивная деятельность – это сумма двух слагаемых: обсессивного, то есть навязчивого, мышления и компульсивных, то есть повторяющихся, действий. Навязчивые мысли – главная защита против чувства вины. Человек может проводить многие часы, обдумывая мельчайшие подробности действий, которые он уже совершил или только собирается совершить. Скрупулезный поиск ошибок, просчетов, непродуманных решений и вообще всего, что мешает идеальному выполнению задачи – все это… парализует личность. Человек, достигший совершенства в психологической защите такого рода, не в силах решить простейшей задачи: его обессиливает нерешительность, а гигантское количество «если» не позволяет выработать сколько-нибудь приемлемый план.

Повторяющиеся действия снижают хроническое чувство тревоги, не имея никакого реального влияния на ситуацию: пересчитывая трещины в асфальте или маниакально соблюдая чистоту, компульсивная личность верит в то, что у нее все под контролем – пока она действует как заведено, ее не накажут. Разумеется, это срабатывает не лучше, чем попытки леди Макбет отменить наказание за убийство шотландского короля Дункана мытьем рук и лунатизмом[26]. Пьянство – та же компульсивная деятельность. Алкоголик, употребляющий один и тот же напиток в одно и то же время, может считать, что держит себя в руках, знает меру, соблюдает правила и вообще ведет практически здоровый образ жизни. Естественно, это самообман, созданный исключительно ради избавления от чувства вины.