Текст книги "Катарсис империи (СИ)"
Автор книги: Илья Модус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Часы на компьютере послушно отсчитали последние секунды до часа "Ч".
– Всем войти в порт! – Приказал я. – Повторяю – всем в порт!
Мой белоснежный красавец-"Ретвизан" отказался во второй линии спауна. По списку активности я отмечал, как растет количество моих союзников. Двадцать, двадцать два, двадцать семь, тридцать четыре, сорок один, пятьдесят семь, шестьдесят, шестьдесят четыре...И все.
Шестьдесят четыре корабля привел на защиту порта Союз.
Одного взгляда на список наших противников мне хватило, чтобы понять – мы победили.
К тем тринадцати, что заспаунились сразу, Альянс подтянул еще почти три десятка кораблей. Они уступали нам численно. И, они тоже это поняли.
Порт им не взять – не тот перевес, чтобы можно было трепыхаться по программе "максимум". Значит – будут пробовать нанести максимальный вред или – взять хитростью.
Но, я тоже не пальцем деланный.
– Разбиться на отряды по пять кораблей, – когда я командую – я ловлю от этого кайф. Да, мне нравится приказывать, не скрою. Личность я авторитарная, можно сказать даже деспотичная. Многие в моем собственном флоте этого не любят (говорю вам истинную правду – даже попытка заговора была), но поделать с этим ничего нельзя. Человечество будет следовать даже за самым жестоким из лидеров до тех пор, пока этот лидер старается во благо человечества. И, я устроил парням очередную порцию "хлеба и зрелищ".
– Скажем дружно – "Ура геноциду!", – да, с шутками у меня тоже проблема. Специфический у меня юмор – черный и мрачный.
– ...жики!...пропал...делать?..ко...ар!...срочно...!– Треск в наушниках появился внезапно. Шипение, сквозь которое я мог слышать лишь обрывки переговоров моих парней.
И, мне не нравилась эта ситуация.
Картинка на мониторе замерла. Ни малейшего движения.
Нет, ну это уже наглость! В момент триумфа, такая подлость...!
Я убрал звук в наушниках. Это настоящая трагедия – пропустить практически безвозмездное избиение вражеского флота!
Свернув окно игры, я отметил сразу две вещи.
Первая – связь отсутствовала напрочь, так что скинуть парням сообщение в соцсеть, что у меня проблемы с железом и командование переходит к Малкольму и Вервольфу – я не мог. Впрочем – это было меньшее из зол. Увидев, что я оффлайн – парни разберутся сами, чай не маленькие.
Вторая же "незадача" находилась на стене. Да, это был мой телевизор, на котором, так же как и на компьютере "зависла" картинка. Но, что эта за картинка...
По незнанию, этот кадр можно было принять за сцену из фильма-катастрофы. Но, я точно знал, что это не так.
В правом верхнем углу картинки надежно "приклеился" логотип столь не любимой мной передачи новостей. Но, это мелочи.
Я не помнил, чтобы во Владивостоке снимали фильм-катастрофу. А в том, что смазанная фотография обугленных высоток, раскиданных без малейшего намека на градостроительную политику, указывала именно на Владивосток – я не сомневался. Уж столицу Приморья, я не забуду даже в страшном сне.
Самым последним фактором, который мог довести меня до инфаркта (в мои-то двадцать три!) была надпись уже совсем не бегущей строкой.
"Солнце выжигает мир! Спасайтесь!"
Примерно через секунду, когда до меня дошло, что в моей комнате (даже несмотря на шторы) стало слишком светло, я вспомнил о своем телефоне (он же планшет). Стоило только перевернуть его экраном от тумбочки, и все стало сразу понятно.
Да, конечно он стоял на беззвучном режиме.
Иначе бы я услышал те семьдесят пять звонков, что числились у меня в "пропущенных". Да, меня искали. Вот уже почти час. И, вполне возможно, что именно из-за выключенного звука, моя жизнь сложилась именно так.
"Выходит, надо было строить бункер!"
Это были мои последние мысли, перед тем, как стена огня хлынула сквозь окно в мою квартиру.
Сперва было нестерпимо светло, затем, меня окутала темнота.
Но, как и подобает истинному русскому – я ушел из жизни виртуозно матерясь.
Глава 2. Марномакс.
Санкт-Петербург, 27.01.1904.
Согласно канонам Голливудского кинематографа, камеры для заключенных в России должны быть маленькими, неуютными каморками, лишенными окон, покрытые плесенью и кишащие крысами. Ибо, такими они достались России в наследство от Союза, а тому в свою очередь – от Российской Империи.
Как говорил один мой хороший знакомый: "Любой бред – от недостатка информации. Или от дефицита мозгов". Так вот – в нынешней ситуации, я готов был с ним согласиться. Ибо, американские режиссеры не знают, о чем снимают фильмы.
Камера, которую отвели мне, напрочь рушила всю концепцию мрачности и непередаваемой тоски, которая навязчиво прививалась в двадцать первом веке зарубежным кинематографом.
К слову – прививалась довольно успешно, поскольку многие из моих знакомых до момента солнечного демарша были твердо уверены, что каждый первый из заключенных в местах не столь отдаленных состоит в мифической "братве", пьет по-черному сивуху, ходит в спортивном костюме и навешивает на себя цепи из золота толщиной с сытого питона. Надо отдать должное – американский образ жизни и американское мышление в мое время прививаются очень упорно. Вот только, американцы черпают эти образы "России" со слов эмигрантов и их потомков, много лет назад самостоятельно покинувших страну или высланных молодой советской властью. Надо ли говорить, что человек, лишенный Отечества не по своей воле превращается в озлобленное существо с гипертрофированными взглядами на дом, которого лишен?
Вот поэтому и думают американцы, что у каждого русского есть домашний медведь, дома обогреваются водкой и ядерными реакторами, а передвигаемся мы на танках. Не говоря уже о том, что мы "спим и видим, как бы захватить весь свободный мир".
Обо всем этом я подумал после первых часов заключения. Поскольку ничего другого я делать не мог просто физически. Тело ныло от пережитого, да и возможность шевелить своими конечностями так как раньше, я обрел не сразу.
Просторное помещение, выбеленное и выкрашенное в прагматичные бело-серые тона, с вмонтированной в пол кроватью и вделанным в стену столиком – что еще нужно для того, чтобы отречься от мирских забот и подумать о судьбах своей Родины?
Откинувшись на весьма жестком соломенном тюфяке, заменяющем мне матрас, я думал. В моем нынешнем положении, это было единственной возможностью. Хотя, находиться тут и здраво мыслить – это роскошь.
Испокон веков камеры-"одиночки" разрабатывались для изоляции человека от социума. Будучи существом биосоциальным, человек не мог долгое время не есть и не общаться с другими людьми. Но, если голод человек в состоянии заглушить курением сигарет, питьем воды, то изоляция от других людей, от животных, от окружающего мира – приводит заключенного в панику.
Мир, такой необъятный и полный возможностей, вдруг резко сокращается до размеров бетонной коробки три на пять метров, с единственным окном, слишком высоко расположенным, чтобы а него можно было любоваться окрестностями, перечеркнутым поперечными прутами арматуры. Да и вид из него, мягко говоря – не из приятных.
Конечно, если вы не любитель созерцать серые обшарпанные от времени стены других корпусов.
Стоит отметить, что "одиночки" Трубецкого бастиона использовались для содержания "политических" заключенных, но это я уже выяснил потом. Жесткий режим, кормление два раза в день, жесткая "клиенту дозреть" до "разговора по душам". А в том, что такая беседа повторится – я не сомневался. Иначе, какой смысл держать меня на пайке, не предъявляя мне никаких обвинений или претензий? Особенно – после катаклизма, который выжег Дальний восток, как лупа школьника-садиста, устроившего "солнечные ванны" колониям муравьев.
Последнее, что я запомнил в мире, выжигаемом солнечной радиацией – это сперва яркий свет, потом – непроглядная темнота.
Холод, пришедший на смену темноте, как раз и привел меня в чувство.
И я закричал.
Нет, мне не было страшно.
Мне было больно. Я словно разом почувствовал, как сломали всем мои кости, порвали все жилы, нарезали на лоскуты кожу и проехались по мне катком.
Затем – судорога. Меня колотило так, что у меня родилась ассоциация с электриком из анекдота, собравшим "три фазы".
Когда судорога сменилась дрожанием от холода я так и не заметил. Просто ощутил, что к некоторым из частей тела притрагиваться не стоит – они слишком холодные.
Я человек близорукий, поэтому, как следует рассмотреть комнату я не смог – все таки, я не кошка, чтобы в темноте ориентироваться, как у себя дома.
Но, сноровки нащупать стопку с одеждой и грубым одеялом-далеким предком того, которое вы можете получить у проводника в плацкартном вагоне, мне было не занимать, и вот уже спустя несколько попыток и околевших от холода пальцев, я смог обеспечить себя теплом.
Сколько времени я провел, свернувшись в позу зародыша, натянув по самый нос колючее одеяло – не знаю. Я даже в комнате не ориентировался – темнота и близорукость – это неприятно. Поверьте моему опыту.
В эту ночь случилось только одно событие, которого я бессознательно ждал.
За мной пришли.
Невысокий крепко сбитый мужик в серой форме принес мне сверток с одеждой, на ощупь – сделанной из шерсти без примесей, потому как уже через пару минут я натер себе везде, где только можно. Должен поделиться с вами впечатлениями – идти на допрос в одежде, которая натирает – не самое приятное ощущение в мире. В моем списке оно идет сразу же после "позвонить пьяным своей бывшей".
Затем, меня потащили на допрос. Буквальным образом – потащили. Поскольку, ходить тогда я мог, но не далеко и в раскачку.
И именно в коридоре меня впервые кольнула нотка здравого смысла, которая вымела из меня остатки моего эго, отвечающего за юмор, поэтому вся сила моего интеллекта заработала на полную катушку.
Спусковым крючком для моего мозгового штурма явился снег.
Да, самый обычный снег, который выпадает зимой.
И, объяснить появление снега на подоконниках не особо чистых окон, я ничем, кроме как скоротечным пришествием зимы, не мог. Но, спрашивается – откуда зима в разгаре лета? Или меня переместили из солнечного летнего Хабаровска в заснеженную Сибирь, где медведи ходят в ушанках и пьют паленую водку?
Судя по тому, что я мог видеть из окон коридора, по которому меня конвоировали, место, где меня содержали, располагалось в городе – я видел крыши домов, да и сама площадь застройки говорила о том, что я не в глухой тайге. Плюс – сравнительно широкая река, чьи черные воды я ясно видел, бросив взгляд поверх каменных стен, огораживающих комплекс строений.
Одно то, что в черте города расположена тюрьма – а как иначе назвать комплекс массивных зданий с вооруженной охраной, зарешечатыми окнами и металлическими стенами, окруженный высоченной каменной стеной с часовыми наверху? – вызывало у меня множество вопросов.
Конечно, располагать тюрьму в городе – не запрещается, как мне помнилось, однако, исходя из увиденного массива зданий, я делал вывод, что тюрьма располагается в самом центре этого города. А это уже было мягко говоря – необычно. Потому как все колонии и тюрьмы, с которыми я имел опыт познакомиться – располагались либо на окраине города, либо далеко за его пределами, дабы не искушать сидельцев сорваться, перемахнуть через сетку забора и скрыться среди домов. И, к слову – а где прожекторы на вышках?
Разобрать еще больше деталей я не успел, так как коридор закончился и меня повели вниз по лестнице.
Внутренности тюрьмы так же вызывали вопросы. Учитывая, что меня содержали в блоке с камерами – почему коридоры не снабжены решетками? Или здесь настолько уверены, что заключенные не побегут – и поэтому охрана ходит невооруженная, режим – всего лишь видимость. И, где привычные для тюрем люминесцентные лампы, кабели проводки..?
Не думайте, что я настолько компетентен в планировании помещений тюрем, но, смею заверить – хватает одного раза побывать в любом из учреждений этого типа, и отсутствие многих вещей – например – электричества – будет бросаться в глаза так же, как и носорог на Красной площади.
Мой вояж закончился перед металлической дверью. Конвоир отодвинул массивный засов, втолкнул меня внутрь.
Помещение с деревянным столом в центре, без окон встретило меня запахом сожжённого керосина, тусклым светом, который давала замызганная керосиновая лампа, расположенная в центре слота, и кромешная тьма, которая захватила все пространство, кроме стола и небольшого участка вокруг него. Так что, понять истинные размеры допросной камеры я не мог. И это слегка настораживало.
Конечно, я понимал, что обстановка складывалась так, чтобы внести в меня неуверенность, надломить волю, создать мне некомфортные условия. Но, хоть я и был готов к этому морально, в реальности же, я откровенно струхнул. За двадцать с хвостиком лет меня еще не допрашивали в казематах, словно вырванных из исторических справочников о злодействах белогвардейцев в Гражданскую.
– Присаживайтесь, господин хороший, – с противоположной от меня стороны стола, из темноты, вынырнул "гражданский" – среднего телосложения мужчина, в костюме, обладатель несколько вычурных, можно даже сказать – франтоватых усов. Ощутимо резануло слух то, как он говорил. Нет, конечно, я его понимал, но некоторые слоги он произносил так, словно учился в церковно-приходской школе, а в качестве учебника выступала "Повесть временных лет".
Он указал мне на стул с моей стороны, на котором я и расположился. Знаком он дал понять конвоиру, что в его нахождении тут нет необходимости. Как только охранник скрылся за дверью и за ней послышался грохот засова, собеседник расплылся в улыбке. Несколько минут он молча рассматривал меня, словно диковинного зверя.
В свою бытность я насмотрелся на "человеческий зоопарк", однако никогда не представлял, что могу стать экспонатом в нем. Поэтому, мое терпение скоро лопнуло и я спросил в лоб:
– Кто вы и что вам от меня нужно?
Улыбка тронула гротескное лицо собеседника.
– Позвольте представиться – общаться то нам придется много. Лавров Владимир Николаевич, начальник Разведочного отделения Главного штаба, – собеседник чинно кивнул мне головой. Руки мне он, конечно, не подал. Оно и правильно – вдруг придется меня по морде бить. А "цербер", что меня сюда конвоировал – покинул камеру. – Нам предстоит серьезно поговорить.
"А вот и глюки!", – невесело подумал я.
Для тех, кто не знает – выше назвавшийся персонаж существовал в годы царской России, до революций 1917 года – по крайней мере я знал только одного человека с таким именем и должностью. И возглавлял недурственную по продуктивности структуру – прообраз современной контрразведки. Которая, меньше чем за десять лет вскрыла больше заговоров против государства российского, чем можно было предположить от новой службы. Что сказать – закономерно, что в "тайную стражу" издревле попадали люди, способные питаться подножным кормом, жить в постоянном напряжении, но, радеть за интересы Родины. И, Лавров среди них – настоящая легенда.
И, чуют мои внутренние органы – именно легенда передо мной и сидит. Что порождает множество новых вопросов.
– Эхм... – я замялся. Нет, конечно же, правила приличия для меня – святое. И представиться нужно. Но, абсурдность ситуации меня несколько коробила. Хотя, больше меня задело то, что эти шутники, которые устроили весь этот спектакль (а кроме как примитивной шуткой это быть не может – не переместился же я во времени!?), не придумали ничего, кроме как нацепить на себя личность легенды контрразведки. – Недурственно, конечно получился розыгрыш у вас, кем бы вы ни были. Но, вот только страна, в которой работало Разведывательное отделение – развалилась в 1917 году. Могли бы придумать сказку получше. У меня, конечно, после солнечной вспышки мозги запеклись, но не настолько же...
Пока я говорил, я видел, как на лице Лаврова в свете керосиновой лампы появляются все новые и новые тени. Казалось, за те пару секунд, которые были мной потрачены на разоблачительную тираду, мой собеседник посерел лицом и состарился лет на пять.
– Складно поете, голубчик, – он прищурил глаза так, что в полутьме его можно было принять за азиата. Старого учителя кунг-фу, проживающего высоко в горах Памира и ожидающего пришествия нового ученика, способного постичь все тайны и премудрости древнего боевого искусства. – Но, в своей революционной браваде, вы упускаете, что на дворе почти как месяц 1904 год, а никак не напророченный вами 1917...
Ледяной водой из ушата меня не окатывали, но ощущения были примерно такими же.
Я почувствовал, как в крови начал гореть адреналин.
Потому что, в моей голове только что сложился пазл.
Тюрьма в центре города, рядом с рекой.
Отсутствие электричества и ламп дневного освещения.
Архаичная одежда и топорная керосинка.
Немного странный говор Лаврова.
Плюс, добавьте сюда то, что нет камер наблюдения, колючей проволоки, привычной формы на охранниках.
Да и искреннее убеждение в голосе Лаврова, когда он заявил про год, который про 1904 год на дворе.
Стоп, батенька, приехали!
– 1904 говорите? – Найти подтверждение тому, розыгрыш это или нелепая, невозможная, отрицаемая физическими законами возможность переноса в прошлое, я мог только с помощью своих знаний. И, странным образом, сидящий передо мной человек назвал тот год, которым я интересовался большую часть своей жизни. – Какие корабли японцы повредили на внешнем рейде Порт-Артура? Если это не розыгрыш, и я действительно в том времени, о котором вы говорите, то началась русско-японская война!
Я блефовал. Свои предположения о времени я строил исходя из двух позиций.
Первая заключалась в том, что сказал "на дворе почти как месяц 1904 год" – а значит, год еще только начался.
Вторая – за окном лежит снег, значит это первый квартал года. И значит, война должна уже начаться.
– Вот вы как работаете, господин террорист, – оскалился Лавров. – Войну пророчите с Японией? Кто ж это вам сказал? Ваши азиатские друзья? Или вас и ваших товарищей англичане финансируют? Признавайтесь! – Он хлопнул по столу рукой и поднялся со стула, нависнув надо мной. – Кто заплатил вам и вашей организацией за смерть царя? Ну!? Говорите! Взорвать Зимний хотели?
– Что за бредятину вы несете? – Я рассчитывал, что он стушуется моими вопросами, однако, Лавров решил додавить меня сам. Поскольку я не ожидал от него такого прямого вопроса, то мгновенно скатился в защиту. – Какой царь, какой император, какие товарищи? Вы о чем говорите? Кого взорвать?...
Лавров достал из-под стола кожаный портфель, из которого на стол начал выкладывать вещи.
– На всем этом иностранные надписи, которые не знакомы нашим людям, – говорил он, слегка сбавив тембр голоса. – Неизвестные нам торговые марки, устройства и многое другое, что мы отобрали у вас, когда нашли в Зимнем...
Пока он говорил, я наблюдал, как на стол ложатся предметы, которые я прекрасно знал. Столь привычные в моем мире, но для него, они казались чем-то непонятным. Ну, скажите, кто в здравом уме будет держать пачку сигарет так, словно это кусок взрывчатки?
– Мне нужны ответы, – как только последний предмет оказался на столе, Лавров убрал с глаз долой портфель.
– На какие вопросы? – Прищурившись, я смог разглядеть в куче выложенных передо мной вещей очки в матово-черной оправе, которые приобрел пару лет назад. Ну или лет сто с хвостиком вперед – кто уж тут разберет. А то, что я попал в прошлое – я уже осознал.
Пара секунд мне потребовалось, чтобы в тусклом свете керосинового огня мои сомнения сгорели в огне безжалостной реальности, как ведьма в Средние века.
Да, передо мной сидел именно Владимир Николаевич Лавров. Несколько моложе, чем на тех фотографиях, что я имел счастье видеть в своем времени. И глядя в пронизывающие, наполненные профессиональным холодом глаза, у меня не оставалось сомнений, что вариант "Модус – тебя разыграли!" останется невостребованным.
– Кто вы и каковы были ваши намерения в Зимнем? – Лавров говорил спокойным тоном, но, бьюсь об заклад – профессиональное рвение требовало от него "расколоть" меня в пределах сжатых сроков. Ну не привыкли в двадцатом веке мои коллеги к активному сопротивлению на допросах.
Хотя, надо признать, "в несознанку" я скатываться не собирался. И даже 51 статью Конституции не припомню. Не то чтобы она тут не действовала. Просто, меня повесят сразу же, как я заикнусь о законе, ограничивающем власть монарха. Что поделать – это же Россия, двадцатый век. Улыбаемся и машем.
– Позвольте я вам кое-что расскажу, дорогой Владимир Николаевич, – там, в далеком две тысячи четырнадцатом году моя наблюдательность и сообразительность стали залогом моего карьерного роста. Правда, не будь противодействия в высоком начальстве – давно бы носил погоны с большим числом звезд. Уж на внеочередное – я бы наработал.
Посему, разглядывая ясным взором через линзы в пять диоптрий предметы на столе, я отчетливо понимал, что в прошлое я попал не один.
Я не курю. Посему, пачка сигарет "Прима", которую так чуждо держал в руках Лавров – могла принадлежать только одному из моих современников. А значит – я здесь далеко не один. И судя по количеству вещей, что лежат передо мной – это далеко, аж до Владивостока тянется.
Верхней одежды тут не было. Только то, что нашли в чужих карманах, сняли с рук, шей, запястий и пальцев: наручные часы, кольца, цепочки, медальоны, зажигалки, связки ключей, пачка жвачки, леденец "Барбарис", упаковка семечек "От старушки из деревни", фантики, перочинный нож...
Едва не прокричав "Йо-хо-хо!" я схватил свой планшет, небрежно заваленный горой подарков из будущего.
– Если получится, Владимир Николаевич, – я скрипя зубами провел по сети трещин на матрице южнокорейского девайса из будущего (прошлого?). – То я еще и покажу.
Даже в лучах керосиновой лампы, я увидел, как помрачнело лицо Лаврова, когда я с силой нажал на выступающую из корпуса кнопку включения.
С тихим матом он рванулся ко мне, силясь вырвать из моих рук планшет.
– У него бомба! – Крикнул он в сторону двери конвойным. В ту же секунду загрохотал засов – очевидно, дежурные слушали под дверью.
Я довольно поздно сообразил, чем мне это грозит. В последний момент я кладу планшет себе на колени, прижимаю его своим телом. Лишь бы он работал, лишь бы работал! Чувствительный удар в бок. Еще один. Ага, поняли, что не получается. Чьи-то пальцы впились мне в волосы и с силоц потянули голову назад. Черт, как больно-то...Еще мгновение – и меня смахнут со стула на пол, разобьют планшет и...
Резкая мелодия активации вырвалась из пары динамиков в торце планшета, заставив всех находящихся в комнате застыть от изумления.
Потемки допросной озарились белым светом экрана, на котором появился логотип одной известной компании.
Разблокировав экран монитора, я в два клика запустил первый попавшийся под руку видеоролик.
– Русско-японская война началась с неожиданного нападения японского флота под командованием... – глухой бас диктора огласил своды допросной.
– Как я же сказал, – я скривился от нахлынувшей боли в левом боку. Хорошо ж меня помяли. – Я из будущего. И у меня сведения первостепенной важности.
***
Ничто так не клонит в сон, как мягкий матрас и пушистое одеяло.
Соломенный тюфяк и колючее солдатское одеяло мне заменили сразу же, как я вернулся с допроса. Измотанный бесконечными вопросами Лаврова, суеверно косящегося на гору предметов из будущего, которую я у него все же забрал, я с трудом доплелся под охраной нового конвоира в свою камеру.
Ей богу, будь тут старые принадлежности – я бы их не заметил. Ссыпав на стол все богатство, что попало ко мне в руки, я даже не смог заставить себя посмотреть на них, попытаться идентифицировать. Единственное ,что я узнал сразу – это часы на кожаном ремне, с характерным корпусом и одной особой надписью на циферблате.
"Адмиральские". Вариант небезызвестных "Командирских" часов Чистопольского часового завода, славившихся по всему почившему СССР своей надежностью и практичностью.
Мне они достались от деда, умершего почти тринадцать лет назад. Нет, он не был адмиралом, да и ко флоту относился лишь краем – срочную он прошел на кораблях Тихоокеанского флота. И со срочной как раз и вернулся с этими самыми часами.
Помнится, я все детство расспрашивал у деда, как да за какие заслуги он получил эти часы. И, дед всегда отшучивался фразой, что спас адмирала. Который эти часы ему и подарил. Больших подробностей я не смог добиться ни от кого.
И вот сейчас, глядя на ритмично отбивающую секунды тоненькую стрелку, я понял, что моя жизнь окончательно изменилась. В худшую или в лучшую сторону – не понятно. Но, то что возможность вернуться в свое время я уже упустил в пользу шанса "остаться в живых", стало понятно сразу же, после того, как Лавров убрал в свой портфель последние листы с моим допросом.
– Я извещу о том, что вы мне сказали здесь, Илья Сергеевич, – я. конечно, мог представиться и Иваном Ивановичем, да вот вдруг – не повезет и попадусь на лжи? Кто тогда моим словам в отношении армии, флота и войны поверит-то? – Если то, что вы указали – правда, то сидеть вам в Трубецком осталось недолго.
– Это правда, господин ротмистр, – под конец беседы я был окончательно вымотан. – Пока мы с вами тут беседовали, японцы уже торпедировали "Цесаревича" и "Ретвизана", которых приткнули к берегу их команды, да "Палладу". Поверьте мне на слово – если срочно не принять мер, то поражение в войне просто обеспечено.
– Не волнуйтесь! – Заверил меня Лавров. – Не доглядели тут, так хоть стационеров в Чемульпо спасем.
– Не получится, – сочтите это предрассудком, но, когда я держусь за часы деда, мне как-то спокойней на душе становится. – Телеграфную связь японцы держат под своим контролем почти неделю до момента атаки. Так что – сообщения не идут ни туда, ни оттуда. Боюсь, первые жертвы войны так и останутся жертвами.
Лицо Лаврова потемнело. Как человек, который на государственную службу пошел из-за горячей любви к Родине, я его понимал. Узкоглазые макаки за одни только сутки ведут в счете, да так, что флоту Империи приходится ой как несладко.
– "Маньчжур" так же будет заблокирован в Шанхае, – напомнил я. – Против крейсера он не выдюжит, а если эскадру направить ему на выручку – ее уничтожат по дороге. Одна старая канлодка не стоит флота.
– Это уже решать не нам, Илья Сергеевич, – резонно отчеканил Лавров. – Молю Господа, дабы к вашим словам прислушались. Иначе, горе нас ждет великое.
– Постараемся этого избежать, – кивнул я ему уже в коридоре, когда мы оба покинули допросную.
– И еще, Илья Сергеевич, – Лавров взглядом указал на лежащую в подоле рубахи гору вещей из будущего. – Вы даете слово офицера, что среди этого всего нет бомбы или оружия?
Да, мне пришлось ему рассказать, что я тоже офицер и тоже на службе государства. Как-никак, а мы с ним из родственных структур. Установилась между нами тонкая ниточка взаимопонимания.
– Слово офицера, Владимир Николаевич, – я его и не обманывал. Сигаретами мгновенно убивать я не научился еще, знаете ли. То, что Лавров мог провести перекрестный допрос других пленных из моего времени я допускал, а потому – говорил предельно открыто. Умалчивал лишь то, что не говорил всегда – о себе хорошем. Истину обо мне знают лишь единицы. А вероятность того, что кто-то из них окажется в прошлом – меньше, чем совсем никакая.
Уже в камере я спохватился, что зарядить планшет мне негде – не то что зарядного устройства тут нет, тут и переменный ток так-то не применим еще в широком формате, как я помню. Так что, свой кладезь информации я выключил, предпочитая сохранить оставшиеся 95% заряда. Эээх, голова содовая. Надо было сразу отключить – было бы больше заряда.
Хотя, какая разница, если я ничего не смогу воспроизвести? Да, у меня в планшете множество информации разного рода – начиная от сборника законодательства России, до инструкции о добывании огня методом трения.
Конечно, русско-японской войне, флоту, оружию и некоторым историческим персонам на планшете отведено много место – все таки, я люблю эти вещи. Но, даже половины из них я не смогу воспроизвести до того, как планшет разрядится. Ну нет тут переходного кабеля и принтера, чтобы все распечатать.
Как в каменный век попал, блин.
А знаете... да пусть оно все идет лесом. Быть может после рапорта Лаврова меня вообще в психушку запихнут и проведу там все время вплоть до становления советской власти.
С мыслями о том, как я буду строить психов, называя себя императором ситов, я и заснул. Сжимая в руке "адмиральские" часы.
***
– Илья Сергеевич, проснитесь! – не люблю, когда меня пытаются разбудить методом "он же желе – трясем его ради смеха!". Это не смешно. От слова совсем. А что если мне приснится, что я в море? А вдруг там будет шторм и у меня все же обнаружится морская болезнь?
Я пробудился еще с момента как загремел засов. Уж слишком он громкий. Даже уши заболели. И как я только не заметил этого раньше. Видать не до шума было.
Пара минут с закрытыми глазами мне потребовалась, чтобы понять – кошмар с путешествием во времени – это отнюдь не шизофрения, посетившая меня в качестве музы. Это суровая реальность.
Надо мной склонился Лавров. Когда я наконец открыл глаза, его лицо выражало следы обеспокоенности. Видать действительно волновал его вопрос – а не двинул ли я ноги часов. Сразу чувствуется, что нужен государству. Иначе б не беспокоили, мол, уважаемый, проснитесь, у вас расстрел по расписанию.
– Что? В чем дело? – Спросонья я не сразу заметил еще парочку ретивых ребят в штатском, стоящих в коридоре напротив открытой настежь двери моей камеры.
В любое время оперативники одинаковы. Невысокого роста, с неприметной внешностью. Так ,чтобы встретил в толпе – и забыл через пару минут. А, судя по топорщащимся пальто – они еще и при оружии. Хм, надо будет им рассказать про наплечную кобуру. Или у них она уже известна?
– Пора, Илья Сергеевич, – Лавров указал на столик , где я вчера сложил горку вещей из будущего. Там, аккуратно подвинув последние, стоял объемный саквояж, которые я мог видеть на фильмах о девятнадцатом – двадцатом веке. – Собирайте свои вещи, переодевайтесь и едемте. Дело не ждет-с.
– Это что ж за дело-то такое? – Сквозь окошко в камеру бил яркий свет – не иначе как день в разгаре. – Даже выспаться не дали.
– Не до сна нам теперь, – Лавров указал на смену белья и гражданскую одежду – брюки, рубашку, пиджак, пальто, лежащие у меня в ногах поверх одеяла. – Война началась. Из Порт-Артура сообщили несколько часов назад телеграммой Государю.
