Текст книги "Наше дело — табак"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Глава 6
УСЛУГИ ОТМОРОЗКА

– Тебе делать ничего не надо. Только посидишь и щеки понадуваешь… Ты одним видом давишь. – Иосик нервно теребил за край кожаную папку, которая и так уже была порядком истрепана, став жертвой вечно шалящих нервов своего хозяина.

– Сколько положишь, бизнесмен? – скучающе осведомился развалившийся на заднем сиденье машины Пробитый.

После стычки на дороге в Суворовском районе, когда он стрелялся с уголовным розыском, Пробитый внешне сильно изменился – побрился наголо, начал отращивать усы и на себя, в общем, стал похож намного меньше.

– Пятьсот баксов, – сказал Иосик.

– Долг сколько?

– Четырнадцать тысяч.

– Я что-то не догоняю; Если четырнадцать тысяч долг, то откуда пятьсот? – так же лениво удивился Пробитый.

– Я же тебя не долги выбивать приглашаю. А посидеть в кабаке один вечер.

– А где старобалтийские пацаны, крыша твоя?

– Им сюда лезть не обязательно. Это мои дела.

– Чего зажилили?

– Партию молока.

Иосик гонял из Прибалтики молочные продукты, на этом в последние годы хорошо поднялся. С Пробитым он учился в одной школе, но, всякий раз встречаясь с ним, даром что знал его давно, вел себя с опаской – так надлежит обращаться с ядовитыми змеями. Он предпочитал со школьным приятелем в делах не связываться, но так уж приперло, что ему нужен был для разговора с недобросовестными партнерами именно такой человек.

– Ладно, тысяча, – сообщил свое решение Пробитый. – И то потому, что я сегодня добрый. И в бегах.

– Хорошо, – кивнул Иосик.

– И выступаю как одиночка, а не от имени Корейца.

– Годится, – с меньшей радостью кивнул Иосик, впрочем, отлично понимавший, что от имени Корейца такие услуги стоят куда дороже.

– Когда переговоры?

– Через два часа. У Артурчика.

– Это кабак за зерносовхозом?

– Ну да. «Ручеек».

– На твоей тачке двинем. Мне светиться не резон.

Пробитый знал, что его ищет вся милиция. Но так же знал несколько фокусов, как избегать встреч с ней. А поддельные документы он выправил по случаю еще давно – был у него приятель, который паспорта штамповал – лучше, чем в Гознаке, выходили. Правда, плохо кончил, нашли бедолагу с перерезанным горлом – то ли кому-то не тому что-то продал, то ли стал чему-то свидетелем, но скорее всего просто деньги зажал – до денег очень уж жаден был.

– На моей так на моей, – обрадованно кивнул Иосик, царапая ногтем свою многострадальную папку.

…Два года назад беженец из Баку Артур на идущей на Запад трассе в Суворовском районе за зерносовхозом поставил шашлычницу. Дела вдруг пошли в гору – а чего им не идти, когда налогов не платишь. Еще родственники помогли, и вот уже вознесся ресторанчик из нескольких бунгало, который назывался «Ручеек». Кормили здесь терпимо. Место было тихое, хорошо просматривалось со всех сторон, так что сюда для задушевных разговоров нередко наведывалась полесская братва средней руки. После одной такой беседы в бунгало осталось два истекающих кровью раненых с огнестрельными, Артура сильно трясли местные компетентные органы, но потом отвязались, и заведение продолжало работать в прежнем режиме.

В двадцать ноль-ноль Иосик со своим сопровождающим сидел за столом в отдельном деревянном домике. Пробитый посасывал пиво с высокомерно-снисходительным видом, как умел делать это только он. Он даже шнурки умел завязывать так, словно демонстрировал, что люди вокруг него – просто вши недодавленные. Это талант, и хитрый, ушлый Иосик всегда ему завидовал – сам-то он больше мельтешил и проклинал себя за несолидность.

– Десять минут девятого время, между прочим, – отметил Пробитый, поглядев на часы. – На восемь договаривались?

– На восемь.

– На стрелки опаздывают только фраера, – сказал Пробитый. – Опоздавший платит. Но это у людей. Как у вас принято – не знаю,

– Слушай, ты и тут давишь, – обиженно произнес Иосик.

– Чего? – удивленно и угрожающе осведомился Пробитый.

– Ничего…

Появились они в двадцать минут девятого. Приехали на двух машинах – сером мятом «Фольксвагене-Пассате» и будто только сошедшем с конвейера темно-вишневом «Вольво-340». Их было четверо. С мощной шеей, лысоватый, высокий, в белой рубашке и светло-бежевых брюках тип, говоривший явно с прибалтийским акцентом, был у них главным. Его охраняли трое «торпед» – Пробитый оглядел их критически. Кореец таких не держал. Жидковаты. Повадки не те – слишком задиристые, как у дворняг. Пробитый сам любил вести себя вызывающе. Но он имел на это право. А эти? Вопрос.

– Только разговариваю я, договорились? А ты создавай фон, – взмолился Иосик.

– Создам…

«Торпеды» уселись за соседний столик, а прибалт приземлился к ожидавшим его.

– Опаздываешь, Альгис, – сказал Иосик раздраженно, но в его напускном раздражении слишком явственно проглядывала растерянность.

Альгис исподлобья посмотрел на него и только ухмыльнулся. Держался он нахально и самоуверенно, как держатся люди, ощущающие за собой безоговорочное превосходство.

– Опаздываю, – развел он волосатыми руками с широкими корявыми ладонями. На его пальце чернел камень, вправленный в золотое кольцо, расстегнутая на три верхние пуговицы рубаха открывала грудь, в волосах которой утопала золотая цепь с массивным медальоном. – Дурная привычка.

– Ладно, ладно… Ты есть будешь?

– Сыт по горло. – Альгис потянулся, : так что. хрустнули суставы. – Ну так что, Иосик? Чего звал? Что ты, солнце мое, мне сказать хочешь?

– Альгис, уже месяц как за молоко деньги не идут. И деньги не маленькие.

– Действительно, – кивнул Альгис, – невезуха получается, Иосик… Молоко дрянное, шло плохо, сплошные убытки. Так что извини.

– Я влетел на четырнадцать штук, понимаешь, – голос у Иосика звучал тонко. – Я заплатил. И деньги были мои. Личные деньги!

– Значит, тебе не повезло, – снова развел руками Альгис, ухмыляясь все более нагло. – Извини, Иосик… Я ведь тоже влетел. Так что могу, скажем, две тысячи отдать.

– Сколько?! – возмутился Иосик.

– Две. Тоже деньги немаленькие. – Альгис наслаждался беспомощностью партнера.

– Слушай, Альгис, так дела в Полесске не делаются.

– Ты мне будешь рассказывать, как делаются в Полесске дела?

– Если бы я не знал тебя давно, я бы решил, что ты меня кинул. Но я тебя знаю давно. И мне кажется, ты просто ошибаешься.

– Иосик, ну что ты говоришь, – укоризненно произнес Альгис, взяв ножик и начав тихонько постукивать по пепельнице. – Я же тебе объяснил ситуацию. Две тысячи – это много. Но из дружбы к тебе…

– Я, кстати, в этом бизнесе не последний человек! – Иосик начинал заводиться, голос его звучал все более тонко. Альгиса это веселило, глаза его сверкнули озорно.

– Ну да. Тогда две тысячи много. Тысяча. – На Прр битого Альгис принципиально не обращал внимания.

– Я не последний человек в этом бизнесе, – повторил Иосик. – Репутация, знаешь, немалого стоит. С тобой просто не будут иметь дела.

– Да? Ты мне угрожаешь? Нехорошо, Иосик. Это тебе не идет.

– Деньги там не только мои, но и братвы. – Иосик говорил, видя, что его нервная речь разбивается о спокойствие Альгиса, как вода о мол. – Знаешь, там люди нервные, по тюрьмам сидели. – Он выразительно покосился на Пробитого, который, слегка улыбаясь, с интересом наблюдал за концертом, не считая нужным встревать в разговор.

Иосик елозил на стуле все сильнее, на него было жалко смотреть.

– Пойми, Иосик, жизнь такая, – теперь уже неприкрыто издевался Альгис. – Тяжелая жизнь. А кому ныне легко…

– Вот слушаю я все это, – наконец подал голос Пробитый, – и блевать от вашего гнилого базара хочется… Прямо на ваши белые костюмы.

– Что? – приподнял бровь Альгис.

– Чего, кинул безобидного еврея и доволен… А ведь бабки отдавать придется.

– Не понял? – хмурясь, уставился на него Альгис.

– Все ты понял. А если не понял, то у тебя будет время понять. Это тебе я говорю.

– Что, из авторитетов? – усмехнулся Альгис.

– Все, Иосик, допивай пиво. Поехали, – не обращая больше на собеседника никакого внимания, велел Пробитый. – У них через два дня счетчик включается.

– Так ты тоже не на лохов наехал, парень, – кинул Пробитому Альгис, задетый за живое. Он чувствовал, что моментально поменялся ролями – теперь он что-то вынужден объяснять, а этот тип с мордой закоренелого убийцы обращал на него внимания не больше, чем на мебель.

Пробитый только махнул рукой и допил пиво.

– Пошли.

– Ты сначала послушай, – ударил по столу кулаком Альгис, так что тарелки подпрыгнули, а глаза его налились кровью. – От свиньи хвост ты со своим лохом получишь! Потому что мы не дешевки какие!

– Правда? – деланно удивился Пробитый.

– Правда. Ты кто? Ты хрен с бугра! Хоть и харя у тебя страшная. Мы воров на хер посылали. Не то что отморозков дешевых. Понятно?

Пробитый видел, как «торпеды» напряглись.

– Ты знаешь, кого обидел? – осведомился Пробитый, тяжелым взглядом будто пригибая Альгиса к столу. – Ты Пробитого обидел. А это приговор.

– Да пошел ты…

Пробитый пожал плечами. Взял с тарелки перед собой ломоть брынзы, откусил от него кусочек. И неожиданно резко швырнул тарелку в одного из «торпед», тот отпрянул, а Пробитый легко вскочил.

Зеркало – столько раз перед ним тренировался Пробитый, учась выхватывать пистолет из кобуры, из-за пояса. Он имел видеотеку из пары сотен боевиков. Смотрел их не столько из-за увлекательного сюжета. Да, он учился. Высматривал подходящие приемы – не все боевики как корейские, где бесполезно лупят друг друга по морде. Кое-что можно применить на практике. Тяжело сделать первое движение. А потом все идет как по накатанной колее – автоматически. Главное в этот момент – не тратить время на размышления, правильно ли действуешь, а довериться рефлексам. Рукоятка пистолета скользнула в ла-Донь, палец тут же опустил вниз предохранитель. Грохнул выстрел. Пуля вошла в грудь Альгису. Тот всхрапнул, как лошадь, и повалился на пол вместе со стулом. Следующий выстрел настиг вскочившего «торпеду» – пуля попала ему в живот. Пробитый засмеялся.

– Давай. Кто быстрее, – предложил Пробитый, глядя на последнего противника, которому засветил перед этим в лоб тарелкой. – Успеешь?

– Я ничего, – забормотал тот.

– Я вижу. – Пробитый выстрелил ему в ногу, и «торпеда» скорчился, взвыв, на полу рядом со своим стонущим подельником. Последний сидел, прислонившись спиной к перевернутому столу, с силой прижмурив глаза, тряся головой и сжав живот рукой, будто боясь, что простреленные внутренности вывалятся на пол.

Иосик остолбенел. Он только пискнул жалобно, как крыса, которой наступили на хвост.

– Давай. – Пробитый схватил Иосика и поволок его в сторону автостоянки. – Ключи.

Он вырвал у приятеля ключи. Завел машину, руки немножко подрагивали, в голове билась кровь, ноздри жадно расширялись. Пробитому было хорошо. Он сорвал «Мерседес» Иосика резко с места.

Иосика, сидевшего на переднем сиденье, било, будто в пляске святого Витта.

– Ты… – Он всхлипнул. – Ты что сделал?.. Четырнадцать тысяч… Какие-то четырнадцать тысяч. Ух… Меня убьют. Убьют… Ты убил их… Тебе что. А меня убьют… Убьют.

– Если не заткнешься, убью тебя я, – прикрикнул Пробитый, сбрасывая немножко скорость.

– Убьют, убьют, – раскачивался из стороны в стороны Иосик. Вдруг он, округлив глаза, тонко и истерично завизжал:

– Ты виноват! Зачем я связался с таким психом! Ты псих, псих, псих!

– Ясно. – Пробитый остановил «Мерседес», распахнул дверцу, неторопливо вылез из салона, потом вытащил упиравшегося Иосика, взяв его за шкирман.

Тот побледнел и воскликнул:

– Ты что делаешь?

– Я тебя предупреждал!

– Извини… Слышь, правда! Я не хотел!

Пробитый подсечкой сшиб Иосика с ног, вытащил из-за пояса пахнувший порохом пистолет Макарова, в котором оставалось еще больше половины магазина.

– Не-ет! – заорал Иосик.

Пробитый пожал плечами, взял Иосика за отворот пиджака, поставил на ноги. И укоризненно произнес:

– Ты меня обидел.

– Извини!

– Сука ты, Иосик.

Пробитый снова нажал на спусковой крючок, Иосик упал, держась за ногу. Пробитый внимательно посмотрел на него сверху вниз, раздумывая. Потом обернулся и пошел к «Мерседесу»…

Глава 7
ПСИХИАТР ДЛЯ ЖЕРТВ РАЗБОРОК

– Ну что, уважаемый Арнольд Валентинович, всякие увещевания подумать о ценности жизни, взглянуть на все с другой стороны в вашем случае вряд ли помогут, – сказал психиатр. – Пичкать вас таблетками – этого я не порекомендую… Хотите честно?

Арнольд ничего не ответил.

– Или вы выберетесь из этого состояния сами, или никакие лекарства вам не помогут. Только подумайте, что, если вы не выберетесь, все созданное вами растащат ваши же бывшие друзья. И будут вспоминать вас, смеясь. Притом смеясь с чувством превосходства… Нет, Арнольд Валентинович, вам нужно возвращаться к жизни. И как Можно быстрее.

Пожилой психиатр был из эмигрантов последней воланы и носил немецкую фамилию Браун. Он один из немногих, кому удалось пристроиться в Германии по врачебной специальности. В России он был большим специалистом по реактивным состояниям, то есть по психическим расстройствам, возникающим как реакция на травмирующие факторы. И теперь его использовали в паре клиник именно для работы с «новыми русскими», многие из которых пострадали в различных разборках и нуждались в ласковом слове психиатра.

– К чертям, – твердил Арнольд.

– Вам нужно просто коснуться ногами самого дна, а потом вы поймете, что попали не туда и заслуживаете лучшей участи. Всему свое время…

Говорил психиатр с пациентами просто, как с равными, будто обсуждая досадные проблемы, сознательно избегал всяких мудрых многосложных психиатрических терминов и не напускал на себя таинственную многозначительность, которая нога в ногу идет с крупными гонорарами. Вид у него был домашний, и, в принципе, в другой ситуации он бы Арнольду понравился. Но сейчас ему вообще ничего не нравилось. С каждым днем ему становилось все хуже. Теперь все вокруг было будто покрыто ватой. Снаружи, из окружающего мира, чужие слова и эмоции долетали до него с трудом. А внутри все было будто отравлено ядохимикатами.

– А немножко выпивки не помешает, Арнольд Валентинович, – потер руками психиатр. – Совсем не помешает… Если вы только не решите посвятить ей всего себя… Пора, пора брать себя в руки, уважаемый.

– К чертям, – повторял Арнольд.

Физически он приходил в себя достаточно быстро. Но это ничего не значило. Были вещи, терзавшие похлеще боли в простреленном боку. Это все те же воспоминания. Те же кошмары. Иногда он орал во сне, и тогда прибегали быстрые и заботливые в пределах своей более чем приличной зарплаты медсестры.

Однажды он понял, что один с кошмарами не совладает, и тогда налил прямо в стаканчик для чистки зубов виски, залпом, прижмуриваясь, как противное лекарство, проглотил его. С непривычки со стакана шарахнуло в голову достаточно сильно. Но зато огненный вкус виски на время отшиб так и не желающий оставлять его вкус апельсинового сока на губах, и перестало на время казаться, что сейчас загремят выстрелы и ударит тупо в грудь пуля.

Лена улетела в Полесск, названивала постоянно. Он заставлял ее докладывать, что творится в фирме.

– Они же подонки, Арнольд! – кричала она. – Ты не представляешь, что они творят! Что мне делать?

Он выслушивал ее без интереса.

– Ничего не делай, – повторял он механически. – Ничего… Я сам. Сам…

– Как же тебя не хватает! Я приеду…

– Нет! – кричал он, бросал трубку, отключал телефон и тянулся к уже дожидавшейся его бутылке.

Поскольку угроза жизни миновала и в целом Арнольд чувствовал себя более-менее, врачи сквозь пальцы смотрели на то, как русский клиент народными средствами снимает стресс.

Несколько раз к нему рвались приятели и сотрудники фирмы «Восток», которых занесло в Германию по делам, но он приказал посылать всех к чертям.

Между тем в Полесске шел пир на весь мир. Глушко лежал в могиле, его любимая жена наконец сняла траур с некоторым сожалением – она не раз слышала, что черное ей к лицу, – и занялась тем, о чем мечтала давно, – делами фирмы и имуществом мужа.

В делах покойного мужа она разбиралась туго, но отлично знала, как такая женщина, как она, должна решать свои проблемы. И все чаще вдову видели в ресторанах в провождении Дона Педро. Тот после покушения, жертвой которого едва не стал вместе с Глушаком, успел очухаться и окончательно вернуть себе доброе расположение духа. Роль утешителя, водителя, телохранителя и финансового консультанта Инессы он исполнял добросовестно.

Очень похоже, что именно он насоветовал ей начать атаку по всему фронту на фирму «Восток», соучредителями которой были Глушко, Арнольд и Плут. Плут еще до трагических событий увел свои основные капиталы, так что на фирму ему было вообще-то наплевать. И Инесса с Доном Педро взялись за дело.

Перво-наперво она захватила особняк, который покупали для офиса Глушко с Арнольдом. Потом начала подгребать всеми правдами и не правдами в наследство движимое и недвижимое имущество – два особняка в Полесске, еще один на море в Старобалтийском районе и дом на Кипре. Со счетов «Востока» сняла больше миллиона долларов и вбухала их в ремонт особняка, бриллиантовые серьги немыслимой красоты и цены, а часть умудрилась переправить в Англию.

Затем вдова подделала подписи учредителей фирмы – в основном среди них были люди, которые являлись учредителями еще десятков подобных контор и долю с дела имели формальную, являлись подставными фигурами, и изменила учредительный договор. По уставу в случае смерти учредителя доля его не наследуется, а распределяется, первоначальный копеечный взнос возвращается наследникам, то есть последние в итоге получают шиш с маслом. По новому уставу Инесса наследовала процент акций на веки вечные и вообще становилась в фирме чуть ли не единоличной хозяйкой.

– Что ты творишь? – воскликнула Лена, столкнувшись однажды с Инессой в престижном супермаркете, где затоваривались экологически чистыми и фирменными, без подделок, продуктами большинство денежных людей Полесска. Вдова задумчиво рассматривала наклейку на бутылке французского вина. Инесса давно обзавелась прислугой, но вина обычно выбирала сама.

– А что я творю, Ленок? – недоуменно спросила она, ставя на место красивую фигуристую бутылку с темно-красным содержимым.

– Ты же просто выносишь вещи из дома покойного!

– Ты что-то перепутала. Просто я беру в руки дела мужа… Тебе этого никогда не понять.

– Ах ты… Ты тварь алчная… Ты думаешь так все захапать, да… Арнольд вернется…

– Охолонись, Ленок…

– Ты…

– Ну я… Я. Тридцать лет уже я… Что еще хочешь сказать?

– Девочки, спокойно, – замахал руками появившийся сзади Дон Педро.

– Какие же вы все мерзавцы! Как я вас ненавижу! – бросила Лена и, повернувшись на каблуках, пошла к выходу.

– Посмотри на нее, – хмыкнула Инесса. – Трудно, наверное, быть такой дурой.

– Нелегко, – поддакнул Дон Педро, галантно беря Инессу под локоть.

Глава 8
РОЗЫСК СКРЫВШЕГОСЯ ПРЕСТУПНИКА

– Вы мне объясните, как все это получается? – раздраженно воскликнул Ушаков, недобро разглядывая собравшихся на утреннее совещание двух своих заместителей и пятерых начальников отделов и отделений. – Вокруг что, тайга? Закрытая область! И мы не можем найти человека.

Каждое утро начиналось с такого совещания, где подбивались итоги и намечались задачи на день, заслушивались отчеты по раскрытию наиболее опасных преступлений, совершенных в области. И раздавалось нерадивым на орехи. Начальник уголовного розыска был достаточно требователен, не выносил разгильдяйства и безынициативности, спуску подчиненным не давал. Сегодня он был явно не в духе, и в такое время ему лучше не попадаться под горячую руку.

– Был бы человек, давно бы нашли. – Гринев вытер пот – в кабинете было душно и жарко, как и на улице, вентилятор гонял воздух, но не слишком помогал.

– Что? – спросил Ушаков.

– Он не человек, а волчара.

– Он бешеный пес, сорвавшийся с цепи, – сказал Ушаков, который немало видел таких сорвавшихся с цепи, которым любое море по колено.

– У него выбило предохранители, – произнес Гринев. – Результат налицо – еще один труп и два раненых. Даже приятеля своего не пожалел.

– Выбило. – На миг у Ушакова резко заломило виски, и он стиснул их кончиками пальцев. Он понимал, что теперь Пробитый не остановится ни перед чем. Убийца почувствовал в себе радость избавления от всего человеческого. Зэки, которые убивали Ушакова в той заснеженной колонии-поселении в Олянино, тоже были такими. Им нравилось идти и сеять погибель.

– И чутье у Пробитого, как у волка, – сказал Гринев. – Получаем информацию, что он к своей девке вчера должен был заглянуть. Выставляемся у дома. И где он?

– Вот что. Каждый опер в области, каждый постовой должен знать физиономию Пробитого лучше, чем свою собственную, – сказал Ушаков. – И каждый опер, проснувшись утром, перво-наперво должен задаваться вопросом: где Пробитый и как его искать?

– Может, он вообще уже в Германии, – предположил начальник отделения по розыску скрывшихся преступников.

– Да здесь он, – отмахнулся Гринев. – Как-то корешам обмолвился, что еще мало денег нагреб, чтобы за бугор линять.

– Кореец должен нам его сдать, – напирал Ушаков. – Надо давить на него и его команду. Пробитый – их кадр. Они за него и в ответе.

– Давить-то их полезно. Но сам Кореец точно сейчас в Германии, – сказал Гринев. – И Ломоносов исчез. А в их команде никто не в курсе, где Пробитый. Они и сами его за полнейшего отморозка держат. И не особенно рады за его достижения отвечать. Они от него открещиваются.

– Хорошо он в землю зарылся, – заметил Ушаков. – Ищут пожарные, ищет милиция. И где?

– У нас в области семьдесят процентов территории – леса, – напомнил Гринев. – Заброшенных домов еще с войны тысячи. Можно так закопаться… – Кореец. Шамиль. Пробитый, – покачал головой Ушаков. – Товарищи сыщики, мы где живем, спрашивается? Это Чикаго, да?

– В Чикаго сейчас порядок, – резонно возразил начальник транспортного отдела, но начальник уголовного розыска посмотрел на него так, что у того тут же желание вылезать пропало.

– Мы теряем контроль, – продолжил Ушаков. – Присутствующие это понимают?..

Присутствующие понимали. Не понимали они только одного – как можно удержать контроль в свободной экономической зоне, где крутятся бешеные деньги. Бешеные деньги – это бешеные нравы. И жизнь копейка.

– Всю агентуру активизировать. Все наши службы. Пробитого надо брать, – закончил обсуждение вопроса Ушаков. Он знал, что Пробитого возьмет. Только когда?..

Через пару дней Гринев получил весточку от своего информатора – тот видел Пробитого в Лебежске, прямо у городского рынка. Убийца сильно изменил внешность, но все равно узнать его можно было. Прогуливался спокойно, не дергался, будто на него не был объявлен гон.

– Там он хоронится, – потер руки Гринев, преподнеся информацию Ушакову. – Там.

– Вокруг Лебежска одиннадцать поселков. И дач немерено. Где именно? – Ушаков встал из-за стола, подошел к карте области и провел ладонью по Лебежскому району, изрезанному озерами и болотами.

– Надо искать там, – сказал Гринев. – Сейчас всех на ноги поднимем.

– Подожди. Давай сначала туда съездим. Присмотримся. – Ушаков отошел от карты и посмотрел в окно на залитый жарким солнцем двор УВД. Лето уже катило к середине. Дни летели за днями со свистом, как курьерский поезд, разогнавшийся до предельной скорости. Еще немного – и лето потянется к закату. А потом осенние дожди, холода… – Вызывай машину. Проветримся.

– Проветримся, – кивнул Гринев, поправляя на поясе кобуру и потягиваясь. Несмотря на свой возраст, случая выбраться куда-то самому и немного повоевать он не упускал. Имел такую привычку – гонять адреналин. – Возьмем, Лев, мы эту сволочь. Чувствую, возьмем.

– Не говори гоп.

– Ох, жара сегодня! – Гринев вытер вспотевший лоб. – Не могу. Грудь как давит.

– Старый стал, – усмехнулся Ушаков. – Немощный.

– Кто, я? – неожиданно обиделся Гринев, который вообще болезненно воспринимал напоминания о возрасте, считая, что еще тысячу лет будет носиться с пистолетом, жить на полную катушку и не жалеть себя. – Ты меня с кем-то спутал. Я еще весь день пахать могу, весь вечер пьянствовать, а всю ночь с подругой забавляться… И, заметь, не с одной…

– Старая школа. – Ушаков обмахнулся газетой. – Жара действительно.

Лебежск располагался в семидесяти километрах от Полесска. Город был исторический – сюда заглядывали и Наполеон, и русские цари да еще много кто – всех не упомнишь. До войны здесь жило гораздо больше населения, чем сейчас. При немцах даже ходил трамвай. Большинство зданий, крепких и красивых, с лепниной, осталось от старых хозяев. Город был будто безобразными заплатками залатан серыми многоэтажками. Ушаков не раз размышлял по поводу того, что хрущобы и современные новостройки являются воплощением модных в двадцатом веке идей, что человек – это некий механизм, который, когда не работает, может храниться и в невзрачной коробке, лишь бы в ней были горячая вода, отопление да квадратные метры. На Ушакова эти коробки навевали всегда тоску.

– Хозяйственники, мать их! – воскликнул Гринев, у него лязгнули зубы, когда на въезде в Лебежск машина влетела в особенно глубокую яму.

Последний секретарь Лебежского райкома вспомнил, что его город исторический, и начал активную его реставрацию, разбил везде клумбы, привел в порядок дороги, городской парк. При нем Лебежск начал приобретать былой гордый вид. Но это продлилось недолго. Сейчас все было запущено, как и вся область, – фонари раздолбаны, дома не крашены, дороги такие, что Ушакову с каждым новым ухабом все больше становилось жалко импортной машины.

– В отдел? – спросил водитель.

– Какой отдел? – хмыкнул Ушаков. – На рынок. Городской рынок в любом районном городишке – это центр местной цивилизации, где можно встретить кого угодно, начиная от прокурора, главы администрации и кончая последним карманным воришкой. Рынок в Лебежске не отличался ничем от любого другого. Здесь гадали местные, живущие на окраине городка цыгане, одаряя золотозубой улыбкой очередного лоха, а при виде начальника областного уголовного розыска, неторопливо бредущего вдоль рядов и приценивающегося к яблокам и апельсинам, они с подозрительной поспешностью исчезли. Азербайджанцы сновали меж рядов, что-то строго выговаривая русским девкам, которых выставили торговать на точку, дабы не получить по своей кавказской физиономии – в прошлом году тут прокатились кавказские погромы, но «кепкари» никуда не делись, просто перестали выставляться сами. Терся тут и темный люд – куда рынку без него. Вон на корточках сидят, курят трое заблудших овец – это братва мелкая, проспиртованная, озабоченная одним – что-то втихаря стырить и тут же пропить. А вон те два бугая следят за порядком – такая устойчивая помесь рэкетира и охранника. Один из них направился к цыганкам – гнать к чертовой матери, ведь лишние проблемы никому не нужны. Чинно прошествовали два сонных милиционера – место это выгодное, хлебное, в целом спокойное, поэтому и вид у них сытый и сонный.

– Здравствуйте, гражданин начальник, – в среднем с такими словами обращались к Ушакову раз в минуту. Слова эти привычно ласкали слух.

Ушакова знала почти вся братва области. А как может быть иначе, если он служил кумом на самой серьезной зоне в регионе, а потом был замом по оперработе областного УИТУ. Кум, то есть главный опер на зоне, – это совершенно особое положение. Каким бы озлобленным, не признающим ничего на свете уголовник ни был по жизни, но при взгляде на своего бывшего кума, притом такого серьезного, каким считался Ушаков, что-то внутри у него перевернется, подведет, напрягутся жилы и задрожат поджилки и захочется ему вытянуться по стойке «смирно» и выдать не одну тысячу раз произнесенные им в свое время слова обращения: «гражданин начальник». Это в печень въелось. И кем бы Ушаков ни стал, он все равно будет для бывших зэков кумом – самым жестким, умным и справедливым, какой был в Полесске за последние годы.

– Тяпа, – развел руками Ушаков, увидев еще одного густо татуированного, изборожденного морщинами уголовника, трущегося около ряда с различным металлическим барахлом – старыми замками, напильниками, кастрюлями. – Какие люди – и на свободе!

На свободе Тяпа долго не задерживался, поскольку с детства посвятил свою жизнь тому, что шарил по чужим квартирам. В Полесске пять лет назад он залепил серию в шестьдесят квартирных краж.

– Здравствуйте, гражданин начальник, – виновато улыбнулся Тяпа, скосив взгляд, будто раздумывая, куда бы дернуть побыстрее.

– Промышляешь здесь?

– Я где живу – там не работаю, – обиделся Тяпа. – И вообще, я в завязке.

– Зарекалась лиса кур не душить.

– Гражданин начальник, я же честно…

– Ладно. Ты мне скажи, где Бульбаш.

– Так я ж не в курсах.

– Ну как, не знаешь, где пахан главный?

– Какой пахан? Ну вы скажете, гражданин начальник… Ну, Бульбаш – авторитетный человек. А то получается, что…

– Что получается – ты мне не гони… В общем, я его через час в отделе жду.

– Так он же…

– Тяпа, я все сказал. – Ушаков повернулся и направился к выходу с рынка.

Тяпа пожал плечами, вздохнул, кивнул «синяку», стоявшему за прилавком:

– Я тут отлучусь на полчасика. И двинул прочь.

…В РОВД Ушаков и Гринев прилежно глушили чай в кабинете начальника райотдела, когда позвонил дежурный и сказал, что начальника областного розыска спрашивают.

– Кто? – поинтересовался Ушаков.

– Местный наш вор, товарищ полковник, – доложил дежурный. – Тяпа.

– Пусть ждет на улице.

Тяпа стоял, прислонившись к дереву, и чувствовал себя рядом с райотделом неуютно. Порядочному вору лучше не бывать вблизи таких заведений. Мало ли что братва подумает.

– Ну? – Ушаков подошел к нему.

– Эта… Ему западло сюда идти.

– Где он?

– Тут недалеко. В парке… Я провожу… Только с глазу на глаз.

– Пошли, Тяпа. Что с тобой поделаешь.

Лебежский пахан ждал начальника уголовного розыска на скамейке около огороженного высоким забором летнего театра – за воротами были видны ряды скамеек, спускавшиеся амфитеатром вниз, и желтая деревянная раковина, накрывавшая сцену, – она осталась еще с немецких времен, как и сам парк, но сегодня тут уже год никто не выступал.

– Здравствуйте, Лев Васильевич, – сказал Бульбаш – тучный, татуированный мужчина лет сорока с землистым лицом, цепкими, злыми, всевидящими глазами – такие бывают у ушлых зэков, которые привыкли всю жизнь отовсюду ждать подвоха и делать подвохи другим.

– Запустили городишко-то. – Ушаков присел на скамейку, с которой Тяпа предупредительно смахнул мусор.

– Я, что ли, запустил? – пожал плечами Бульбаш. – Я вам, Лев Васильевич, что скажу… Вот на этой зоне, – он обвел рукой окрест себя, – бардак невиданный. Все тащат и тащат, гады. Всю страну растащили, а все мало…

– Красиво выступаешь. В тебе политик пропал.

– А что? И пропал, – кивнул Бульбаш, любивший и умевший поразглагольствовать на отвлеченные темы. – Скоро все развалится. Все в труху обратится. Хозяина-то нет.