Текст книги "Наше дело — табак"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Глава 4
ОБОЛЬСТИТЕЛЬНИЦА

– Это все, конечно, занятно, но не более, – хлопнул Ушаков по пространной петиции с грифом «Сов. секретно», пришедшей из УБОПа. Сейчас перед ним сидел один из авторов этого труда, подполковник Гурин, тот самый начальник отдела по борьбе с бандитизмом – самоуверенный, одетый в дорогой костюм с жилеткой.

– Почему? – поинтересовался Гурин, подбавив в свой голос щепотку сарказма.

– У меня ощущение, что вы агентурные сообщения списываете с желтой прессы, – произнес Ушаков. – Ведь всем понятно, что разгорается новая война группировок вокруг табачного бизнеса. Главное, кто и за что глушит табачных королей, а?

– Если бы мы знали кто – они бы сидели в камере, – небрежно бросил Гурин. – Тем более Глушак на роль короля никак не тянул.

В кабинете начальника уголовного розыска совещались его хозяин, Гринев, начальник УБОПа и начальник отдела по борьбе с бандитизмом. Они пытались прийти к согласию – кому и что делать при раскрытии громких заказных убийств. У Ушакова была цель выцарапать побольше информации, которую собирал УБОП на лидеров преступной среды и которой делился крайне неохотно, памятуя, что в современном мире информация – это большая ценность и ее обладатель владеет всем.

– Если уж перешли на карточные термины, то на валета тянет, – сказал Ушаков. – Не шестерка какая-то. Собирается УБОП хоть чуток поучаствовать в раскрытии?

– Мы во всем участвуем, – с барственной изнеженностью повел рукой Гурин. – Вообще, если на то пошло, подразделения по оргпреступности создавались не для раскрытия конкретных преступлений.

– А для их совершения, – продолжил мысль Гринев, меряя собеседника тяжелым взором.

– Вы что-то перепутали, – усмехнулся пренебрежительно Гурин. – Наши подразделения созданы для контроля за организованной преступностью. Чтобы она держалась в определенных рамках.

– А рамки не широковаты? – не унимался Гринев. – УВД когда взорвут – это как, в рамках или за ними?

– Не стоит горячиться, – примирительно произнес начальник УБОПа полковник Еременко, видя, что Гринев начинает заводиться и рваться в бой, а тогда остановить этот локомотив практически невозможно. – Одно дело делаем.

– Это еще вопрос, – буркнул Гринев, немножко успокаиваясь.

Руководство УБОПа не забывало напоминать всем о том, что несет нелегкую ношу борьбы с лидерами преступной среды, легализацией преступных доходов и бандитскими сообществами, при этом наотрез отказываясь работать как положено – денно и нощно, засучив рукава, – по «мелким» оргпреступным группам – бригадам автотранспортных воров, налетчикам на офисы и магазины. Для них тут масштабы не те. Ушаков, в общем-то, был не против такой постановки вопроса, поскольку у уголовного розыска для выполнения подобных задач просто возможностей не было – каждый человек на счету, у опера на руках десятки материалов, нераскрытых преступлений, тут не до битв с легализацией преступных доходов. Но когда опера розыска начинали раскрывать наемные убийства и как воздух не хватало именно информации о профессиональной преступной среде, из УБОПа приходили отписки – справки, похоже, содранные с газеты «Трезвый взор». И тогда розыску приходилось крепить собственные оперативные позиции в среде организованной преступности.

– Положение хреновое, – резюмировал Ушаков, оглядывая хмуро своих коллег. – Опять пойдут взрывы. Город умоется кровью… Нам нужно ознакомиться с вашими оперативными материалами на сигаретчиков.

Он увидел, как убоповцы напряженно переглянулись. – Мы предоставили справки по всем материалам, – сказал начальник «бандитского» отдела.

– Мне нужно все. Сводки технических мероприятий. Агентурная информация. Связи фигурантов. А не бессвязные выжимки.

– Лев Васильевич, ты прекрасно понимаешь, что я не имею права этого делать, – развел руками начальник УБОПа. – Режим секретности… Люди в активной разработке.

– И мы поломаем разработку, да? – взвился Гринев. – Продадим бандюкам информацию, сдадим вашу агентуру, так?

– Вопрос не в этом…

В общем, представители смежных служб так и не договорились ни до чего. Убоповцы, считавшие себя больше сотрудниками спецслужбы, а не обычными ментами, очень быстро переняли все дурные привычки КГБ, прежде всего – тотальное недоверие ко всем, и своим, и чужим, стремление законспирироваться так, чтобы никто не разобрался, чем ты конкретно занимаешься и за что отвечаешь.

Как обычно, совещание закончилось тем, что Еременко выделил трех оперов в следственно-оперативную группу по табачному делу, но, как показывала практика, они послоняются пару дней в МУРе, попытаются высосать информацию, имеющуюся в розыске, естественно, ничего не получат, поскольку к коллегам сыщики с каждым месяцем относятся все с меньшим доверием. И потом «оргпреступники» исчезнут с концами, и их не сыщешь днем с огнем.

– Разработчики, мать их! – выругался Гринев вслед ушедшим. – Ты слышал, чего он выдал сгоряча? Их задача – контролировать оргпреступность. Их мечта – Гарика нам на область усадить. Они совсем заигрались, сволочи!

Действительно, УБОП в последнее время заигрался. Пользуясь поддержкой заместителя начальника УВД по криминальной милиции, тоже выходца из этой организаций, руководство Управления мечтало посадить на область смотрящего – вора в законе Гарика, на которого оно имело возможность каким-то образом влиять. Отлично – заправлять всем в Полесске при помощи вора в законе! Прознав про этот план, Ушаков, отработавший не один год в ИТУ и ни в одной тюрьме не допустивший воровской власти, отлично представлявший, что такое дать возможность вору в законе верховодить на зоне или в городе, встал на дыбы. Когда все было на мази и местная братва уже присматривала Гарику коттедж в заповедной зоне на косе и четырехкомнатную квартиру в центре Полесска, Ушаков умудрился провести красивую, классическую оперкомбинацию, сбросил кое-какую информацию в блатной мир, стравил Гарика с полесскими авторитетами, так что вопрос был снят сам собой.

– Враги натуральные, – не унимался Гринев.

– Не шуми, – произнес Ушаков. – Надо работать.

Несколько дней прошло после расстрела Глушко. И наблюдалось явление «глухаря». То есть на глазах дело становилось все более глухим. Розыск по горячим следам ничего не дал. Киллер испарился, и никто не мог даже приблизительно описать его внешность, только была уверенность, что он потрудился над ее изменением. Ясно было, что работал человек, умеющий стрелять, достаточно хладнокровный и просчитавший все.

Вырисовывался ряд версий о мотивах и заказчиках, но отработка их – дело долгое и хлопотное, не на один день.

– Раскрываемость убийств в области – девяносто два процента. Лев, какие мы с тобой дела поднимали, – сказал Гринев.

– Неподъемные, – кивнул Ушаков.

– Буряка завалили – мы подняли. Убийство брянских бандитов подняли. Янтарщиков расстрел – и тот подняли. А эти табачные дела виснут и виснут, тянут вниз, как ярмо на шее!

– Большие деньги, – сказал Ушаков. – Мы слабо умеем работать против больших денег.

– Нам не дают работать против больших денег, – уточнил Гринев.

Действительно, все так и было. Раскрыли и разборочные убийства, когда казахская и брянская группировки делили рынок в Полесске. Раскрутили убийство Буряка – авторитетнейшего в области человека. Героя соцтруда, директора крупнейшего комбината. Тогда шум стоял до небес, говорили о выгоде оргпреступности государству. А выяснилось, заказала директора собственная дочь, которая имела свои претензии на семейное имущество. И убийство пятерых человек, которых забили как свиней за тридцать килограмм янтаря, тоже раскрыли. А табачные дела зависали. И дело не в том, что не было подозреваемых, не с кем работать. Наоборот. Слишком много желающих пустить друг другу кровь. Такой бизнес – бесконечная война. Каждый желает смерти каждого. У серьезного табачного деляги найдется не один мотив для того, чтобы грохнуть любого другого такого же делягу.

В кабинет постучали. Зашел седой оперативник из «убойного» отдела.

– Привезли, – сообщил он.

– Не возмущалась? – спросил Ушаков.

– Попыталась. Но быстро успокоилась.

– Ладно. Веди сюда… Оперативник вышел.

– Слушай, Гринев, – обратился начальник уголовного розыска к своему заместителю. – Мне с дамой, пожалуй, с глазу на глаз стоит перетолковать.

– Ну да. Как с придурками из УБОПа – тут без меня труба. А как с дамами – тут рылом не вышел, – усмехнулся Гринев.

– Да уж, поручик Ржевский, манеры надо оттачивать, – кивнул Ушаков.

– Хорошо. Пойду оттачивать… Если ее за шкирку нужно тряхнуть – зови.

– Всенепременно.

Ушаков надеялся, что трясти эту женщину за шкирку не придется… Хотя наверняка захочется.

Она вошла в кабинет, сдержанно поздоровалась и скромно примостилась на краешке стула.

Начальник уголовного розыска был большим любителем, одно время даже знатоком женского пола, поэтому сразу оценил ее грацию, незаурядные внешние данные и тот легкий налет шлюшничества, который не позволяет зачислить женщину в это племя, но достаточен, чтобы в душе мужчины что-то томно заныло.

– Приношу вам соболезнования, – сказал он.

– Спасибо, – кивнула, стараясь придать себе скорбное достоинство, Инесса Глушко и коснулась пальцем лица, будто смахивая так и не навернувшуюся слезу. – Ваш сотрудник очень настойчиво меня приглашал к вам… Я прямо подумала, что он наденет на меня наручники.

– Это недоразумение, – произнес Ушаков. – Я просто попросил вас приехать, переговорить, поскольку все мы заинтересованы в одном – чтобы убийцы вашего мужа были изобличены.

Она кивнула.

В ее скромности и покорности, в строгом черном платье было что-то насквозь фальшивое. Она походила сейчас на монашку, которую сослали в монастырь по приговору суда за разгульный образ жизни.

– Убийство. Похороны. Допросы… Я устала… Я не представляла раньше, что можно так устать… За что мне все это? – Она нервно сжала сумочку.

Ушаков готов, был согласиться, что даме действительно досталось.

– Я устала, – с нажимом повторила она.

– Я не задержу вас надолго. Всего несколько вопросов.

– Если несколько – это немного…

– Совсем немного, – заверил Ушаков. – Главный из них: кому выгодна смерть вашего мужа?..

Как он и ожидал, ничего особенно ценного Инесса ему не поведала. Дежурные ответы, в основном: не знаю, не видела, не слышала и, вообще, не представляю, кто мог желать вреда мужу, который всегда всем помогал и был таким добрым. Насколько тот был добр, Ушаков знал еще по работе в ИТУ, где на заключенного Глушко было объемное досье как на лицо, склонное к нарушению режима и пытающегося занять командные позиции в преступной среде. Также там значилось, что для достижения этих целей он больше полагается на физическую силу и агрессивность, чем на дипломатические способности и интеллект.

– У него были ощутимые денежные потери за последние месяцы? – спросил Ушаков.

– Какие потери? – напряглась Инесса.

– Он погорел с кредитом «Квадро». Знаете, о чем речь?

– Слышала, что директор «Квадро» Сорока собрал какие-то деньги и будто из-за этого его убили. Но что муж мой участвовал в этом… – Она посмотрела на начальника уголовного розыска наивными глазами, и тот с удовлетворением отметил, что она врет. Притом маскировала это дешевыми трюками, от чего вранье сразу бросалось в глаза. Да, врать она любила, но не умела – это было видно сразу.

Ушаков попытался пробить ее оборону еще несколькими простенькими вопросами. А потом огорошил «прямым ударом» в лоб:

– А у вас с ним как в последнее время складывалось?

– Что вы имеете в виду? – напряглась Инесса.

– Разное в семьях бывает.

– Так и спросите прямо – не было ли у меня любовников?.. Нет. Не было, – произнесла она с неожиданным напором. – И не потому, что воспитание не позволяло… Просто нужно знать моего мужа… покойного мужа, чтобы отпало всякое желание шутить с ним…

Она вытащила сигареты.

– Можно закурить?

– Можно. – Ушаков щелкнул зажигалкой, на которую она посмотрела с некоторой брезгливостью – зажигалка была одноразовая, желтая, из тех, которые продают в ларьке за пять рублей. Инесса презирала людей, которые признают в вещах только утилитарное назначение. Она считала, что вещь должна быть красивой и дорогой, пусть это и обычная зажигалка.

Прикуривая, она приблизилась к начальнику уголовного розыска, посмотрела ему глаза в глаза, немножко с запозданием затянулась, повела плечами, и он почувствовал, что внутри у него все подвело, а голова пошла кругом. И понял – как дикарь Глушак попал в сети этой женщины. Одно ее присутствие навевало туманные мечты. И в ее глазах было обещание и еще что-то, чему и слов нет. Ох, хорошо бы… Но тут Ушаков взял себя в руки и скинул наваждение.

– Спасибо, – прошептала Инесса.

Она прекрасно представляла, какой убойной силы оружием, именуемым женскими чарами, обладает, и не стеснялась применять его.

– Ладно, – несколько резко кинул Ушаков. – Чем вы дальше собираетесь заниматься?

– В смысле?

– От мужа осталась фирма «Восток». Остались дорогая недвижимость, увесистые банковские счета. Вместе с тем остались и договора, и обязательства. Что вы со всем этим будете делать?

– У меня хватит ума распорядиться семейным имуществом, – тоже немного резче, чем надо, произнесла она, и Ушаков понял, что надавил на ее больное место. Да, дама получила то, о чем мечтала, – это видно невооруженным глазом и это не скроет маска скорби и траурное платье от Кардена. Чего она сейчас боится больше всего на свете? Потерять все это. И на эту болевую точку надо давить.

– Теперь слушай меня, Инесса, внимательно. – Ушаков вышел из за стола, присел на стуле напротив гостьи. Он перешел на отечески заботливый тон и на «ты». – То, что ты с нами не желаешь откровенничать, – я понимаю. Ты считаешь, что разберешься с делами «Востока» сама. Только ты еще не въезжаешь, в каком кипящем котле оказалась. И какие черти водятся в нашем табачном омуте. Те, кто убил твоего мужа, могут однажды прийти и к тебе.

Брови ее сдвинулись. Она немного растерянно протянула:

– Я же не знаю…

– Ты теперь наследница. И у тебя будут проблемы. Тебе нужна опора. Нужны люди, которые тебе помогут.

Она улыбнулась и едва заметно подалась к нему навстречу – не так чтобы нарочито, но читался в ее движениях намек на то, что затворницей после смерти мужа она быть не стремится.

– Я понимаю, – произнесла она, потупив глазки.

– Ничего ты не понимаешь, – резко бросил Ушаков. – Тебе нужно выложить все, что знаешь, и не пытаться вести свои игры, Инесса. Иначе кончишь, как муж. А ты за час беседы не сказала ничего… Думай, наследница состояния. Думай…

Она зло посмотрела на него, опять сжав сумку.

– Еще вопросы ко мне?

– Нет больше вопросов. И подумай о нашем разговоре. И вспоминай, вспоминай, Инесса. Чтобы потом не жалеть.

Она посмотрела на него с яростью…

Когда она ушла, начальник уголовного розыска несколько минут просидел неподвижно в кресле и задумчиво разглядывал обитую деревянными панелями стену напротив него. Интересные пироги получаются. Инесса ненавязчиво, но упорно мечтала его притянуть на свою сторону. А так как другими науками не владеет, то решить эту проблему собралась одним, так хорошо известным и безотказным способом. Отсюда вопрос – на черта он ей сдался? Уж не из-за его мужских достоинств – тут он лишними иллюзиями себя не тешил, зная, что таким женщинам нужны богатые, удачливые мужчины, а не тощие безденежные кобели, как он. Тогда что? Поддержка? Власть? Какая такая особенная власть у начальника розыска? Вывод напрашивался сам – ей нужно быть в курсе хода расследования. Зачем? Значит, ей есть что скрывать.

– Поговорили? – спросил Гринев, появляясь в кабинете.

– Она знает больше, чем говорит.

– Обычное дело. Все эти сволочи знают больше, чем говорят. И никогда не поделятся с нами, пока им пальцы в тиски не зажмешь.

– Пальцы в тиски, – усмехнулся Ушаков. – Неинтеллигентно.

– Зато эффективно, – сказал Гринев, шутки эти были в его репертуаре. – Знаешь, с кем она от нас уехала?

– С кем?

– Села в «триста восемнадцатый» «БМВ», а, за рулем – Дон Педро.

– Ха, недострелянный, – хлопнул в ладоши Ушаков.

– Он самый.

– Обхаживает, значит, вдову.

– Получается так.

– Интересно получается-то, Михалыч. Интересно…

Глава 5
КЛИНИКА ГУМБОЛЬДТА

Через несколько дней Арнольд начал более-менее ясно соображать, кто он такой и где находится. Он лежал весь в проводах в отдельной больничной палате, рядом пиликала, как в рубке межзвездного корабля, какая-то сложная аппаратура, раскладывая состояние пациента на кривые и графики. Медперсонал над ним толковал по-немецки.

Лена тоже была здесь. Она осунулась, под глазами залегли синие круги.

– Я жив, котенок… Жив, – прошептал он.

– А что с тобой случится? – через силу улыбнулась она и осторожно, едва касаясь, провела тонкими пальцами по его груди. – Ничего.

– Где мы?

– В Германии. В клинике имени Гумбольдта.

– Как я попал сюда?

– Казимир нанял самолет. На нем тебя доставили сюда.

– Доставили, – причмокнул Арнольд, будто пробуя слово на вкус. А оно означало, что из молодого, полного сил и энергии мужчины, ходящего, где захочет, и занимающегося тем, чем заблагорассудится, в миг он превратился в какую-то вещь, в безвольный предмет, как чемодан, – теперь не он идет, куда захочет, а его доставляют, везут, пакуют. – Мне больно… Я не хочу…

Он всхлипнул. Его затрясло.

Лена резко подалась к нему, затравленно заозиралась, глядя, как взвились линии на экранах, и слыша, как тревожно запиликала аппаратура. В палату вбежала медсестра…

Для Арнольда потекли монотонные больничные дни. Постепенно он приходил в себя. Рядом была Лена, он видел, что ей тяжело, она находится на грани нервного срыва, круги залегают под ее глазами все более глубокие, но его почему-то это совершенно не волновало. Были вещи похуже.

Физически ему становилось лучше. После ранения он потерял много крови, едва не расстался с жизнью, но в конечном счете отделался легко и потихоньку шел на поправку. Но этого не скажешь о его душе. Ее стервятниками терзали страхи. Он возвратился с того света, постоял на краю пропасти, и одно воспоминание об этом наполняло его холодным, стискивающим все внутри ужасом. При этом его терзало не столько само сознание того, что человек смертей, и не ощущение того, что он был уже практически за гранью смерти и чудом вернулся обратно. Его терзали острыми осколками от разбитого стекла засевшие в душе мельчайшие детали.

Детали, детали. Когда медсестра принесла ему на завтрак апельсиновый сок, он застонал и сбросил с подноса бокал.

– Нет!

Ему постоянно вспоминался вкус дрянного апельсинового сока на губах. Тогда будто наяву вновь бил по ушам грохот выстрелов, по телу проходила ледяная волна и все вокруг покрывалось налетом отвращения. Тисками сдавливала память о безболезненном ударе пули в грудь. И мысли устремлялись к тому Моменту. Он переживал его вновь. И во сне его тоже безболезненно, и от того еще страшнее, барабанили пули. Он кричал, просыпался, чтобы в очередной раз убедиться – ни пробуждение, ни сон не помогут. Во сне давят кошмары. В яви живут воспоминания и тот проклятый вкус апельсинового сока на губах. Когда его сознание прояснилось, он спросил:

– Лена, что дома? Что с Глушаком?

– Он…

– Говори.

– Он погиб. Умер прямо на месте.

– А герой-любовник?

– Дон Педро? Такие подонки коптят небо долго! – зло воскликнула она. – Я их ненавижу, Арнольд! Это не люди… Это… – Она замолчала, увидев, что муж прикрыл глаза.

Больше они о делах не говорили. Вопросы он не задавал. Ему не хотелось возвращаться в мир, ставший для него источником кошмара. Но он понимал, что рано или поздно возвращаться придется.

Он уже начал вставать и без посторонней помощи передвигаться по своей отдельной люксовой палате. И однажды он решился задать вопрос, который до этого при их разговорах был табу:

– Что сейчас в Полесске?

– Тихо пока, – отведя глаза, произнесла она.

– Что было после стрельбы?

– Что было? – Она закусила губу, чтобы не расплакаться. – Ты не представляешь, что было… Я-на таблетках. Не знаю, что делать. Казимир мечется, как потерявшаяся собака, талдычит про какие-то бумаги и банковские счета. А я вижу: лично ты его совершенно не интересуешь. Свинья! Ты лежишь одной ногой в могиле, а он бабки врачам отстегнул, в палату проник и у тебя номера счетов выспрашивает… Скотина, ненавижу!

– Тише, Ленок. Тише. Плут, он и есть Плут.

– Думаешь, он твою особу настолько обожает, что для тебя самолет нанял? Из-за того, что ты его друг? Да если бы ему было выгодно, он бы тебя своими руками дострелил бы… Ему номера счетов нужны были, чтобы ты их в могилу не унес…

– Счета всем нужны, – криво усмехнулся Арнольд, ощущая, как снова начинает бить дрожь и все теряет четкость, а в голове гудит электрически.

– Ты не представляешь, что это было. Дон Педро очухался, его врачи накололи успокоительными. Он мне звонит и советует из дома не выходить и никому не открывать… Представляешь… Себе охрану нанял – жлобов из охранного агентства, ночью семью вывез в неизвестном направлении, забаррикадировался в офисе – оборону держать. А мне хоть бы одного человека выделил. Я к Нонне дочку сама отвозила, тряслась, боялась, что остановят по дороге, затолкают в машину. – Ее передернуло. – И никому дела нет.

– Педро ничем не помог?

– Помощник. Я слышала, когда все утряслось, больше никого убивать не стали, он через неделю компашку в своем офисе собрал, пьянку закатили, и неделю не просыхал. А потом встретился с Плутом обсудить, как делить твое имущество, если ты умрешь… Представляешь?

– Рано, суки, обрадовались.

– Ничтожества! Я их ненавижу всех, – всхлипнула она. – Ненавижу все ваши дела… Я хочу жить спокойно…

– И сидеть на пятьсот рублей зарплаты в библиотеке! – крикнул он так, что внутри что-то чуть не оборвалось. Он закашлялся. – Хочешь, как людишки все быть? Деньги до зарплаты считать, да? Мечтаешь ездить в общем вагоне? И чтобы дети наши ездили в общих вагонах? Нужно в жизни все брать, пусть силой, потому что никто просто так ничего не дает.

Он закашлялся, но не мог замолчать:

– Ты пойми, мы и те, другие, которые обычное быдло, росли вместе, в одних институтах учились. А сейчас вдруг стало ясно, кто чего стоит. Кто создан для того, чтобы прозябать, не в силах сделать свою жизнь. А кто умеет жить и делать деньги… Это водораздел. Такое бывает в истории редко. Все получили столько, сколько стоят. Все встало на свои места… Но просто так ничего не дается. За место под солнцем дерутся.

– Я устала…

– Все это нытье. Если бы я стал ныть и сетовать на то, что вокруг мерзавцы, то давно сошел бы с дистанции. И ездил бы в общем вагоне, как все идиоты. Как быдло, которое небо коптит только для массовки… Понимаешь, мы заслужили жить лучше их. Потому что мы лучше… Сильнее. Каждый получил свое. Свое… Свое…

– Свое. Кому деньги, кому пуля, – чуть не плача, произнесла Лена.

– Пуля, – это слово всколыхнуло в нем воспоминания… И он снова впал в прострацию.

На следующий день с утра, когда в окно светило летнее веселое солнце и гнало из души хмарь, он потребовал у Лены более подробный отчет о том, что происходит в Полесске.

– Похоронили Глушко с помпой. Весь город был, – рассказала она. – Инесса вся в черном, успела выписать черное платье из Парижа! Тварь такая, вроде скорбит, а прямо на кладбище по сторонам глазами стреляет, к мужикам приценивается!

– Что ты от нее хочешь…

– Стерва такая! Глушак – третий муж, которого она схоронила. Представляешь, у нее сотовый телефон, так в нем номер с тремя шестерками посредине. Черти ее водят по жизни – это точно…

– Что еще?

– Инесса спелась с Доном Педро и шурует вовсю, прибирает к рукам наследство муженька.

– Вот тварь…

– По-моему, они «Восток» решили подмять… А я… Я же в этом ничего не понимаю.

– Оставь. Это не твое дело. Что еще там?

– В милицию всех таскают. Милиция в коммерческие дела лезет. Меня допрашивали.

– Что сказала?

– Что ничего не знаю, – произнесла Лена со вздохом. – Я же правда ничегошеньки не знаю о ваших делах.

– Правильно. – Он вновь почувствовал вкус апельсинового сока на губах и ощутил, как по телу разливается холод и в висках начинает стучать кровь. – Иди…

Через пару дней он почувствовал, что произошел окончательный перелом в болезни – но только физический. Психологически же становилось только хуже. Страхи и воспоминания вгрызались все глубже под кожу, как насекомые-паразиты.

Он поднялся с кровати, шатаясь подошел к зеркалу, увидел в нем осунувшееся, почти неузнаваемое лицо. Еще недавно привлекательное, теперь оно было лицом человека не от мира сего. Зачерпнув воду в раковине в горсть, он плеснул в зеркало, сел на стул, обхватил голову руками.

– Черт, черт… Глушак мертв… Он всхлипнул.

– Мертв. Царствие ему небесное…

С этого момента он зациклился на этой фразе, не забывая ее повторять, впадая в черные думы. С каждым днем он все больше погружался в тяжкую депрессию, порой переставая адекватно воспринимать окружающее. Он все сильнее ощущал вкус этого проклятого апельсинового сока на губах, хотя с того дня, когда он резким взмахом опрокинул стакан с ним, сок ему больше в палату не приносили. Лену его состояние пугало все больше.

– Арнольд, ты доведешь себя, – всхлипывая, говорила она, сидя у его постели и с болью глядя на него.

– Я выкарабкаюсь, Ленок… Я сам должен. Один попытаться … Ты лети.

– Ты что?

– Езжай домой…

– Я не могу тебя оставить!

– Ничего… Я сам… Мне нужно вернуться… Я должен вернуться… – как сумасшедший бормотал он.

– Арнольд!

– Езжай, сказал! – закричал он, лицо перекосила судорога, и Лена отпрянула. Она никогда не видела его таким.

– Хорошо.

– Я вернусь…