Текст книги "Наше дело — табак"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Глава 18
ГРУППА, ЗАХВАТ!

– Второй, ответь Третьему.

– На связи.

– Это он! – проинформировал Третий. – Вот черт!

– Что там? – заволновался Ушаков.

– Кажется, он засек нас…

– Хищник… Вот чутье, – сжал кулак бригадир.

– Вперед! – крикнул Ушаков…

Машина, взревев двигателем, сорвалась с места.

– Точно, засек, – сообщил Третий. – У нас Ч П.

– Что?

– Он взял заложницу!.. Одну из тех двух девушек!

– Как?

– Видно, чем-то вдавил ей в бок. Кажется, пистолетом… Вторая на земле сидит – у нее замкнуло…

Ушаков несколько секунд молчал. Все повторялось. Опять Пробитый уходит. Опять у него заложник.

– Куда он направляется?

– К оврагу. Но по лесу он не уйдет.

– У него там может быть машина.

– Мы не пустим его далеко…

– Он будет уходить, прикрываясь заложницей до того момента, пока не поймет, что сбросил нас с «хвоста»…

– Ждем приказа, – сказал Третий.

Начальник уголовного розыска до боли сжал в руке свою «Моторолу». Вон он, момент истины. Приказ. Это не просто отмашка на то, чтобы подчиненные тебе люди кинулись вперед, может, на пули, на смерть. Это еще и умение взять на себя ответственность. И отвечать по полному, если что-то пойдет не так. Ушаков не боялся никогда брать ответственность. Он всегда дорожил не креслом, а работой, проклинаемой, любимой, которая для него была как воздух. И сейчас работа эта состояла в том, чтобы принять решение. Именно для этого он и был нужен здесь.

– Ноль-восемь, – назвал начальник уголовного розыска позывной «тяжелых» – собровцев. – Рассредртачивайтесь. Не таитесь – он все понял. Снайперы – на линию огня… О готовности доложить.

Медленно катящий по дороге «рафик» остановился посреди улицы, ведущей из поселка. С одной стороны ее ограничивал длинный сетчатый забор, с другой – овраг со свалкой.

Из «рафика» посыпались, тяжело бухая по асфальту десантными ботинками, «тяжелые». Они разлетались по заранее присмотренным позициям. Два снайпера заняли, как учили, места, вышли на выстрел. До Пробитого с заложником им было метров сто пятьдесят.

– Цель взята, – последовали доклады снайперов.

– При подходящем положении объекта – огонь на поражение, – приказал Ушаков. Положил на сиденье рядом с собой рацию. И прикрыл устало глаза. Сердце не вовремя защемило.

Все сказано. А дальше как кривая вывезет…

Пробитый понял, что его взяли на прицел. И что пистолет, приставленный к боку жертвы, не такая надежная защита. Тяжелая пуля снайперской винтовки выбивает дух из человека так, что тот не успевает нажать на спусковой крючок.

Рука нырнула за пояс, нащупала прицепленную к поясу гранату «Ф-1».

Сейчас он выкинет вперед руку, кольцо останется на поясе, а гранату от взрыва будут удерживать только его сжатые на взрывателе пальцы. Тогда пуля снайпера выбьет из него жизнь и вместе с тем разожмет руку. И два трупа заложников обеспечены – осколки снесут и толстушку, и ее подругу, сидящую в оторопи на корточках…

Снайпер, приняв приказ руководителя операции, высматривал в оптический прицел фигуру Пробитого и заложницу. В голове щелкала электронная машина, которая просчитывала все – движения объекта и заложника, боковой ветер, расстояние. Палец готов был заскользить по спусковому крючку. Хлопок будет не слишком громким – слабее, чем тот, с которым вылетает пробка от шампанского. «Винторез» – винтовка для бесшумной и беспламенной стрельбы – отлично зарекомендовавший себя инструмент спецопераций.

Снайпер не стреляет по команде «пли!» Приказ на поражение означает, что он должен выстрелить, когда посчитает позицию беспроигрышной.

Движение Пробитого, потянувшегося рукой куда-то за пояс, открыло его для снайпера.

Палец на спусковом крючке расслабился. И начал плавное движение…

Хлопок действительно был негромким…

Пробитого откинуло от удара тяжелой девятимиллиметровой пулей. Он упал на землю. Толстушка, взвыв, как сирена «Скорой помощи», бросилась прочь – прямо в объятия мчащихся вперед собровцев, которых, судя по обалдевшему выражению на ее лице, она приняла за каких-то чертей.

Пробитый, зарычав, попытался приподняться. Рука его снова потянулась к гранате за поясом. Движения ему давались тяжело, но он упрямо хотел дотянуться до нее. Рвануть бы ее, когда эти гады подойдут ближе!..

Он видел сквозь пелену, как они двигались к нему-стремительно, неотвратимо. По ушам бил казавшийся громом топот их тяжелых башмаков. Он почти дотянулся. Рука уже нащупала «эфку». Рванет – и тогда мало не покажется!

Тяжелый десантный ботинок врезал ему по руке. Наступили на другую руку.

Потом Пробитому завели руки за спину. Бойцы СОБРа обыскали его. Осторожно извлекли гранату из-за пояса. Выкрутили запал. Только после этого невысокий, с обветренным лицом собровец перевел облегченно дух:

– А ведь он не успел самую малость…

Когда подъехал Ушаков, Пробитого уже перевязывали.

– Сейчас, – сказал собровец, заканчивая перевязку. Пробитый лежал на брезенте, постеленном на асфальт. Воздух с хрипом вырывался из его легких. По лицу было видно, что он уходит вдаль, но усилием воли еще держится на поверхности, не давая сознанию рухнуть в пучину.

Ушаков опустился на колено рядом с ним.

– Все же достал меня, – прохрипел Пробитый, мутно глядя на начальника уголовного розыска.

– Иначе не могло быть, – произнес Ушаков.

– Плохо… Мне кранты. Амба…

– Может, выкарабкаешься.

– Чую… Не хочу… Как-то плохо все… Плохо, да.. Я умираю, да… Плохо все…

– Кто тебе заказал Глушака?

– А пошел ты…

– Кто заказал Глушака? Кто заказал Сороку? Кто?!

– Пшел нахер, ублюдок…

– Ты сейчас сдохнешь, а он будет радоваться, что ты вовремя скончался и теперь на него показать некому, – усмехнулся начальник уголовного розыска. – Он же на радостях стол в кабаке закажет. И будет водку глушить за то, что ты вовремя сдох, Пробитый! Ты хоть об этом подумай…

– Уйди…

– Давай говори…

Пробитый помолчал, прикрыл глаза. И когда Ушаков уже решил, что тот потерял сознание, бандит открыл глаза.

– Ладно… – Он закашлялся, закатил глаза, и Ушаков побоялся, что он сейчас все-таки выключится.

Но Пробитый заскрипел зубами, взор его просветлел. Почти нормальным голосом киллер произнес:

– А ты прав…

Срывающимся голосом, вставляя с натугой слова между хрипом и кашлем, он выложил все. Желание рассчитаться удерживало его на этой земле.

Он закончил рассказ и прошептал:

– Все.

Это отняло у него остаток сил. Он закрыл глаза. Дернулся. Тело обмякло.

– Не выживет, – со знанием дела сказал собровец. – И хрен с ним…

Тут подошел оперативник из службы наружного наблюдения – тот самый Третий – и сообщил:

– Товарищ полковник, на связи Гринев. Ушаков подошел к собровскому «рафику», взял микрофон рации и произнес:

– Ноль-первый на связи.

– Ноль-второй. Тут мы бизнесмена взяли. Через границу двигал на своей машине.

– Что говорит?

– Возмущается…

– Буду через час.

– Понял…

Глава 19
ЧУЖОЙ ВАГОН

Сапковский сидел на стуле в кабинете Гринева. Выглядел он крепко придавленным, как лягушка протектором «жигуля». Глаза бегали, притом с каждой минутой все быстрее.

– Все-таки я требую… – время от времени начинал он качать права, вспоминая, что являет собой не какую-то там шавку, которую можно повязать на пятнадцать суток за нетрезвую морду и провонявшую одежду, а одну из надеж и опор полесского бизнеса, человека, привыкшего шататься по губернаторским тусовкам, и что он упакован полностью по классу «VIP», начиная от особняков, джипов, золотых кредитных карточек и кончая всякими безделушками для туземцев вроде четырех мобильных телефонов.

– Ты будешь у параши требовать, – ответил, зевнув, Гринев, рассматривая Плута, как клопа, и будто прикидывая между делом, давить его ногтем или не давить.

– Наручники снимите!

– Ты же из особо опасных. Я не рискну, – усмехнулся Гринев, которому был по душе этот спектакль.

– Вы за все ответите, – как-то жалобно угрожал Сапковский, со стыдом ощущая, что выглядит сейчас не как «новый русский», опора режима, а как курица ощипанная. Да, быстро слетает внешний лоск.

К табачным разборкам, общению с бандитами, к войне, которую постоянно приходится вести для того, чтобы зарабатывать все больше денег, Сапковский постепенно привык. Но к милицейским фокусам привыкнуть невозможно. Тем более с первых дней шального, разгульного, безумно прибыльного и бестолкового бизнеса, которым ему приходилось заниматься, его назойливо грызла мысль: вот однажды к нему придут и скажут: ты, парень, едешь в этом вагоне СВ не по своему билету, а по поддельному, и выкинут из роскошного купе несущегося вперед на всех парах поезда да еще оштрафуют по всем правилам. Самый большой кошмар, который мучил его, – это страх того, что шальная судьба, которая вынесла его наверх, однажды по своему капризу так же быстро обрушит его вниз. А падать сверху очень больно… Плут знал, что эта мысль точит не его одного. Только бесчувственным болванам без единой извилины в голове она не досаждала.

Гринев листал бумаги. Их накопилось множество, и работа с ними не доставляла заместителю начальника уголовного розыска никакого удовольствия. На некоторых документах он почерком, понятным только ему, ставил резолюции. Иногда шептал что-то себе под нос. Потом поднимал глаза на продолжающего расплываться и терять форму, как снег на сковороде, клиента.

Эта пытка ожиданием длилась уже полтора часа.

– Я требую адвоката, – ныл Сапковский.

– Адвоката нет. Могу палача предложить.

– Что?! – взвизгнул табачный делец. Нервы у него наконец сдали окончательно.

– Вам, сволочам, не адвокаты нужны, а палачи, – доходчиво разъяснил свою жизненную позицию Гринев, – Потому что кровя из трудового народа вы все выпили, а плату достойную за это может с вас взыскать только палач. Вот так-то, Плут. Мне думается, смертную казнь ненадолго отменили.

– Это гестапо, да? – взвыл Сапковский, вдруг почувствовавший, что еще немного и он просто разрыдается в голос. Или вцепится в этого пожилого, здоровенного служебного бульдога.

– Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника. Так что преемственность прослеживается, – усмехнулся Гринев.

Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как волна дрожи прокатывает по телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом. Еще не хватало сейчас грохнуться в обморок.

– Здравствуйте, Казимир Германович, – сказал Ушаков, быстрым шагом заходя в кабинет.

Сапковский напряженно посмотрел на него и буркнул что-то нечленораздельное.

– Ну что?.. – Ушаков взял стул и уселся напротив задержанного. – Рассказывать будем?

– Что рассказывать?

– А что, нечего рассказывать? Не поверю… Жду явку с повинной.

– Я ничего не делал!

– Да? – усмехнулся начальник уголовного розыска – А кто Глушко заказал?

– Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.

– Торгаш ты, – поправил Гринев.

– Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!

– Ну да, – кивнул Ушаков. – А кто все же Глушака заказал?

– Я не знаю.

– Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь… Рассказывай. Ну, давай, не томи.

– Я правда не знаю!

– Кто?

– Я могу только предположить, – в отчаянии произнес Сапковский.

– Кто, я тебя спросил.

– Мог… Мог только…

– Ну.

– Только Арнольд.

– Почему?

– Больше некому. Через счета, которыми мы пользовались для наиболее деликатных случаев, прогнали те самые деньги…

– Деньги, которые собрал Сорока со всего города?

– Да… Глушак об этом узнал. Подумал почему-то сперва на меня. Вызвал на базар Арнольда. Тот давно понял, куда все идет. И понял, что Глушак не остановится, пока не раскопает все.

– И решил убрать Глушака? А заодно сам себя завалить? Способ самоубийства такой? – иронично спрашивал Ушаков, внимательно разглядывая Плута.

– Ну, не знаю… Может, заказал кто-то из тех, с кем Арнольд угонял эти деньги. Не мог же один такое сделать. Тот решил и от Глушака избавиться.

– Резонно… Дай протокол допроса и ручку, – попросил Ушаков у своего заместителя.

Гринев полез в стол, раскопал скопившуюся в ящике груду бумаг, нашел бланк и протянул начальнику уголовного розыска вместе с чернильной ручкой.

Ушаков мелким почерком заполнил протокол, приписав «по поручению следователя прокуратуры г. Полесска».

– Прочитай, подпиши, – он протянул бумагу Сапковскому.

Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:

– Я не могу это подписать!

– Ты мне все это разве не говорил только что?

– Говорил. Но подписать не могу.

– А куда ты на хрен денешься, – жестко произне Ушаков.

Плут дрожащей рукой вывел: «С моих слов записано верно». Расписался.

– Отлично, – кивнул начальник уголовного розыска. – Посидишь в пятом кабинете час – и свободен.

– Как? – не понял Сапковский.

– Пока свободен…

Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.

– Так вы знали, что я невиновен, – произнес Сапковский. – Тогда зачем все это?

– Что – это?

– Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник обращался как с законченным преступником.

– А ты и есть законченный преступник, – сказал Ушаков и, не в силах сдержаться, выдал то, что накипело:

– Вы все растащили, до чего ручки ваши загребущие дотянулись. Все изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы – там подкуп, разборки, взятки. Там кровь льется… А что вы сделали с нашим городом, который раньше самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!.. Вы как болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.

– Я ему уже палача предлагал, – усмехнулся Гринев.

– Во, поперла классовая ненависть, – хмыкнул Сапковский, который моментально расслабился, поняв, что на этот раз все закончилось благополучно.

– Классовая? Это уже интересно, – посмотрел на него с насмешкой Ушаков.

– А хотите откровенно? – спросил Сапковский.

– Давай.

– Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы носим. Машинам, на которых мы ездим. И вся эта классовая ненависть от ощущения бессилия добыть все это… Вы же… Вы же никто. – Слова лились из Сапковского – нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит лишнее. – Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к стене. А без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию – и вам не светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы такими, что из арифметики знаете только одно действие – делить. Вы псы голодные на цепи, и хозяин вас даже кормить нормально не считает нужным, так, кинет отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности в горло кому угодно вцепитесь.

– Дать ему, что ли, по почкам? – задумчиво посмотрел Гринев на Сапковского.

– Не стоит… Еще есть какие соображения по нашему поводу? – спросил Ушаков.

– Да прав я во всем, – махнул дрожащей рукой Сапковский. – Это вас и злит. Если вам дать эти костюмы и машины, вы будете довольны до задницы и все ваши принципы тут же водой смоет, как кое-что в унитазе.

– Да при чем здесь принципы, – вздохнул Ушаков устало.

Он вдруг подумал, что принципов у него действительно в последнее время остается все меньше. Какая-то высокая мораль, какие-то романтические порывы – это все чепуха. Есть нечто более важное – нечто такое в душе, что отказывается принимать всю окружающую мерзость. И это, пожалуй, единственное, что осталось у него. И этот самовлюбленный, считающий себя кругом правым ублюдок на самом деле просто угодил пальцем в небо. А суть простая – они просто разные биологические виды, хотя вроде и классифицируются одинаково – как гомо сапиенсы.

– Ладно, двигай отсюда, бизнесмен. Рано или поздно снова встретимся…

Ушаков вызвал оперативника, сдал Плута с рук на руки со словами:

– Посидит пускай с часок в пятом кабинете. И чтобы никуда не звонил.

– Кстати, вы не имеете права удерживать без достаточных оснований, – воспрянул духом Сапковский.

– Основания? – обрадовался Гринев. – Сделаем. Пятнадцати суток хватит за мелкое хулиганство? Василич, ты слышал, как он принародно опера матом послал?

Плут все понял. И, бросив на оппонентов быстрый ненавидящий взор, вышел из кабинета.

– И с каких таких заслуг мы его выпустили? – поинтересовался Гринев.

– Потому что он прав, – сказал начальник уголовного розыска. – Он не виноват. Пробитый раскололся.

– Кто заказчик?

– Арнольд.

– Несуразица выходит. Он же пострадавший. Сам пулю получил.

– Он тоже надеялся, что мы так будем думать.

– Пробитый под протокол все сказал?

– Нет… Он в реанимации. То ли выживет, то ли нет.

– А что будем с Арнольдом делать? – Гринев положил руку на телефон. – Группу захвата на выезд?

– Да. Тут собровцы опять работы жаждут. Давай…

Глава 20
ЧУДОВИЩЕ

Известно, что при штурме офисов обязательно найдется какой-нибудь туго въезжающий в ситуацию, который бросится грудью на амбразуру и попытается заслонить ее своим телом с криком: «Пущать не ведено!». И тут же получит по ребрам прикладом – на него выльется боевая злоба спецназовцев, которые после чеченских командировок заждались горячего дельца.

Так случилось и с «Востоком». Собровцы профессионально уронили охранника, прошлись коваными ботинками по холопским ребрам. И ворвались в кабинет, где Арнольд судорожно нащелкивал на сотовом телефоне какой-то номер.

Ушаков зашел в кабинет, когда его хозяин уже валялся на полу с руками, заведенными за спину. На нем были наручники, глубоко впившиеся в кожу. Собровцы были похожи на собак, которым в разгар травли сказали «фу». Вроде и выполнять приказ нужно, а с другой стороны, адреналин, жажда крови. Но начальник уголовного розыска дал четкое указание – клиента не бить. И не из гуманных соображений. Просто он отлично представлял, какие появятся выразительные репортажи в средствах массовой информации, какие высокохудожественные петиции будут кропать заточенными гусиными перьями адвокаты, как будут призывать на голову милиции комиссии по правам человека и прокуратуру, если Арнольда чуток помнут. У больших денег система психологического давления на правоохранительные органы отлаженная и часто чрезвычайно эффективная. Поэтому лучше, если задержанный будет цел и просто напуган.

– Колпашин Арнольд Валентинович, – произнес Ушаков, когда Арнольда усадили в кресло. – Вы задержаны по подозрению в совершении преступления.

– Какого преступления?! – завопил он, сплевывая ворсинку от ковра, которая забилась ему в рот.

– Убийства гражданина Глушко.

– Тронулись, – как диагноз заключил Арнольд.

– В вашем офисе и на квартире будет произведен обыск. Вот постановление. – Оперативник из «убойного» отдела продемонстрировал постановление о производстве обыска.

– Валяйте. Производите. Вам дороже станет, – пообещал Арнольд…

При обыске ничего интересного не нашли, за исключением пятнадцати тысяч долларов, затерявшихся в одном из сейфов. Происхождение их объяснить никто не смог, но было нетрудно догадаться, что просто кто-то из оптовиков расплатился наличкой за партию сигарет и эти деньги не успели отправить на отмывку.

– Откуда мелочишка? – спросил Ушаков.

– Понятия не имею, – ответил вызывающе Арнольд.

– В доход государства пойдет.

– Я не знаю, откуда деньги, – напористо произнес Арнольд, и было видно, как ему хотелось по офицерской привычке, как когда-то перед строем, вставить что-нибудь вроде «для тупых индивидуально повторяю», но он сдержался.

После обыска Арнольда доставили в УВД. В кабинете начальника уголовного розыска за него взялась сработавшаяся пара – Ушаков и его заместитель.

– Вы хоть понимаете, что делаете? – не теряя вызывающего нахальства, поинтересовался Арнольд.

– Невиновного человека тираним, – усмехнулся Гринев.

– Вы себя на посмешище выставляете. Завтра вся Россия узнает, что менты настолько офигели, что человека обвиняют в том, будто он заказал собственное убийство.

– Да ты не собственное убийство заказал, Арнольд. Ты заказал убийство Глушака, – произнес с расстановкой Ушаков.

– Да? А вы не слышали, часом, что и мне пуля досталась?

– Читали в газете.

– А вы не читали в газете, что я едва не подох? Что меня в реанимации выхаживали? И в Германию увезли, потому что полесские эскулапы крест на мне поставили.

– Слышали.

– Вот и получается, что я нанял киллера, чтобы он загасил меня самого, ну и попутно Глушака.

– Нет, все не так было. – Ушаков приблизился к Арнольду, сел напротив него на стул, уставился прямо в глаза. Арнольд, слегка ухмыляясь, несколько секунд выдерживал взгляд, но потом опустил глаза.

– Ты нанял киллера, чтобы он убрал Глушака, когда понял, что твой старый друг вышел на след уплывших пяти миллионов долларов, собранных у «особо бедствующих» горожан, – начал излагать свою версию этой истории Ушаков; – Вот только Глушак допустил роковую ошибку. Он подумал, что всех обул Плут. Действительно, тот как нельзя лучше подходил на такую роль. Он всю жизнь всех надувал, интриговал и мог обмануть мать родную, не то что бывших компаньонов и друзей. А деньги увел ты, Арнольд. Ты, и никто другой. И после звонка Глушко ты прикинул, что лучше случая не представится – тсиллер якобы покушается на вас обоих. Только Глушаку он вгоняет пулю куда надо, чтобы тот склеил ласты с гарантией. А тебе пуля достанется так, щадяще – вскользь. Ради таких денег чего не пострадать.

– Вскользь, – скривился Арнольд, взявшись за грудь.

– Ну, не все получилось. Ты переоценил исполнителя… А знаешь, он ведь не случайно тебе прямо в грудину пулю всадил. Ты же все время думал, что у него рука дрогнула. А у него не дрогнула.

– Почему? – вдруг помертвелыми губами произнес Арнольд, в глазах его полыхнул дремавший где-то очень глубоко в ожидании своего часа ужас.

– Да потому что он слетел с катушек. Начав стрелять, он не мог остановиться. И сгоряча рубанул и тебя… Так же через месяц после этих событий он застрелил своего приятеля, потому что не смог сдержаться. Ты нашел конченого психопата в исполнители. А с психами дело могут иметь только такие же психи. Ты к таковым не относишься. Ты слишком хладнокровен. Слишком умен. Ты не псих, Арнольд.

– Вот спасибо.

– Ты просто чудовище…

Арнольд стиснул ладони вместе, чтобы не было видно, как дрожат руки. Начальник уголовного розыска ощущал – в душе бизнесмена сейчас идет работа. Неожиданно разговор о Пробитом сделал брешь в его броне, вскрыл какой-то душевный нарыв. Еще секунду, и чаша перевесит. И Колпашин расколется.

– Не молчи, Арнольд. Ты не сможешь жить со всем этим. Тебе пора рассказывать все, – подтолкнул его Ушаков.

Арнольд посмотрел на него. И начальник уголовного розыска увидел в его глазах нечто странное. Взор у бизнесмена не подавленный, не напуганный. Он стал каким-то потусторонним. Страшноватый взор человека, у которого установились слишком тесные отношения со смертью, который побывал у нее в гостях.

Арнольд еще сильнее стиснул ладони. Потом прислонился затылком к выкрашенной в белый цвет стене, пустыми глазами смотря в потолок. И вдруг зашипел, как от боли, будто положил ладонь на раскаленную плитку.

А потом с мертвенным спокойствием произнес:

– Господи, чтобы наговорить мне такую чушь, вы разнесли мой офис…

– Признаваться надо, Арнольд, – произнес Ушаков, понявший уже, что момент упущен и что клиент, похоже, решил стоять на своем до последнего.

– Нет, товарищи околоточные! Не надо! Потому что не в чем!

– Вся беда твоя в том, что мы взяли исполнителя, – сказал начальник уголовного розыска. – И он сейчас кается. И будет каяться дальше. Так что получишь ты за все и по максимуму.

– Не выйдет у вас ничего. – Арнольд жестяно рассмеялся. – Вы только страшные сказки горазды рассказывать. Притом сами в них не верите.

– Все выйдет, уверенно произнес Ушаков…

Начальник уголовного розыска блефовал. Пробитый, может, и давал бы признательные показания, потому что, как все закусившие удила и летящие вперед сломя голову психи, которых вдруг тормозят, обязательно сломался бы и сдал заказчика. Так бы и было. Вот только одно плохо. В реанимации Пробитый протянул всего час. Естественно, о том, чтобы допросить его на протокол, не было и речи. Свои показания он забрал в могилу.