Текст книги "Встреча с чудом"
Автор книги: Илья Лавров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
– Вот это... да-а...
Ася по извилистой тропке выбежала на реку. Дорога тянулась по льду. Ася остановилась около проруби. Должно быть, отсюда еще недавно брали воду. Из белого снега и льда на Асю разверзся черный, жуткий рот. В нем хлюпало, чавкало. Черный поток выносился из-подо льда и вновь уносился под лед. С кромки в чавкающую глотку лилась поземка, будто из подойника широкой и бумажно-тонкой струей сливалось молоко.
«Она, дуреха, стоит уже на краю такой вот проруби», – подумала Ася о Коноплевой и вспомнила узбекскую поговорку, которую дядя Вася привез из Бухары: «Худой кляче и туча в тягость».
Вдруг заскрипели полозья нарт. Подъехали упряжки. Мужчина крикнул:
– Эй, кто там? Почему так поздно?
И от этого голоса пахнуло теплом и жизнью. Ася побежала к упряжкам, а ей навстречу бежали шумные, какие-то размашистые, обновленные дорогой Славка и Колоколов...
Ася слегла. Ее мучили слабость и бессонница. Доктор объяснил это нервным потрясением. Он выписал ей лекарство.
– Дуреха! – кричала Славка, стоя у кровати. – Ты что забрала себе в голову?! Ты белены объелась?! Переживать до того, чтобы свалиться.
Ася уже два дня лежала вялая, равнодушная, угасшая.
– Две-три собаки гавкнули на нее, а она уже и ополоумела! Я с тебя стряхну хандру своим лекарством. Поднимайся. Есть хорошие новости. Будем готовить корм лисицам, и я расскажу тебе.
Они вытащили из ледника рваную тушу оленя, задранного в тайге волками, полмешка цокающей, изогнувшейся подковами рыбы и высыпали ее в большой котел с трубой и топкой. Он был установлен около кухни-палатки.
Ася сначала морщилась, в глазах плыли круги от слабости, но жестокий мороз освежил.
– Анатолий шум поднял, – рассказывала Славка, взмахивая топором и врубая его в мясо. – Его поддержала Любава и другие девчата, которые в тот день работали с тобой. Даже Космач и тот ополчился на Татаурова.
Ася разводила огонь в топке котла. Ей стало тепло не то от Славкиных слов, не то от вспыхнувших чурбачков.
Потом они растопили в старенькой палатке железную печку и поставили варить в ведре кашу. Перевернули корыто с пристывшими остатками лисьего корма, сели.
– Анатолий разругался с Корнеевым в пух и в прах, говорил с парторгом. Тот – за тебя, – рассказывала Славка. – В общем, послезавтра Новый год. Отпразднуем его, и соберется комсомольское собрание. Оно нажмет на директора. Да тут дело выеденного яйца не стоит! Все будет в порядке.
– Пойдем в избу, – Ася поднялась, – голова кружится.
Молчал каменно-недвижный лес, пылала стужа, пылали звезды, тявкали, лисицы.
– Я и не сомневаюсь, что все утрясется, – проговорила Ася. – Но меня поразило, что есть такие люди. А я и не знала.
– Дурехи мы еще, – громко согласилась Славка. – Как тот слепой, ощупываем жизнь! Видим, а не понимаем! Еще отец говорил, что мы котята слепые.
– Знаешь, Славка, верь человеку, верь, что он хороший, честный. Один раз ошибешься, а сто нет. Отвратительны людишки, которые на ближнего смотрят с подозрением!
Новогодняя новелла
Молодежь готовила новогодний вечер. Оставался всего один день, когда ребята привезли из тайги елку, закрылись в клубе и стали ее украшать.
Славка и Колоколов едва уговорили Асю пойти помочь им. Она боялась встречи с людьми, ей казалось, что они смотрят на нее, как на воровку.
– Ты, видать, свихнулась, мать моя! – закричала Славка.
– Ию нужно вытащить в клуб, – сказала Ася.
– Правильно! А то сидит в своей норе, носа не кажет! – согласилась Славка. Анатолий одобрительно кивнул.
Когда вошли к Ие, она, набросив на плечи пальто, сидела за столом и просматривала тетради учеников. Запыленная лампочка светила тускло и безрадостно.
Ия смотрела на вошедших с недоверием, настороженно, не приглашая сесть. Когда Ася позвала ее в клуб, она пожала плечами.
– Зачем? Чего я там не видела?
– А здесь, в своей берлоге, что ты видишь? – возмутилась Славка.
– Пойдем, пойдем! Мне рабочие руки нужны! Я, как-никак, завклубом. Это тебе не фунт изюма.
Анатолий засмеялся, накинул на ее голову шаль.
– Новый год будешь встречать с нами!
– Ничего я, товарищи, не хочу! Оставьте меня в покое, – огрызнулась Ия.
– Да ты что, мать моя! Не морочь нам голову. Одевайся! – тормошила ее Славка.
– Да не хочу я, понимаете? Нет настроения!
Ася грустно улыбнулась ей и мягко, тихонько сказала:
– Мы будем елку украшать. Папа, бывало, привезет елку, и мы несколько вечеров клеим игрушки, хохочем. Тепло, светло, весело. Я очень любила эти вечера. А ты? Приятно сейчас вспомнить их.
Ася легким, грациозным движением руки поправила на лбу Ии рыжеватую прядку волос, Ия слабо улыбнулась.
– Мы обыкновенно устраивали столпотворение. У нас клеило игрушки четверо: я, сестренка и двое братишек, – задумчиво сказала она.
– Представляю, что у вас было!
– Тарарам! – заключила Славка и заторопилась: – Ну, пошли, пошли! Там, наверное, все уже собрались!
Скамейки были вынесены. Среди зала ребята укрепляли на крестовине густую ель. Макушка ее торчала пальцем, а внизу, расширяясь колоколом, ель разбросила свои лапы метра на три. Пышные лапы были отменные, одна к другой, без малейшего изъяна. Они лежали друг на друге так густо, что и ствола не было видно.
– Королева тайги! – гордо сказал Космач, срубивший эту елку. Он смущенно посматривал на Асю и все ходил вокруг да около. Наконец кашлянул и спросил:
– Сердишься?
– Сержусь.
– Сдуру я это ляпнул. Так что не сердись.
– Ладно. Не буду.
Обрадованный Космач отошел.
В зале пахло тайгой, свежестью мороза, смолкой, пнями, мхом. Раздавалась сочная пальба пылающих печей. Это напомнило Асе какие-то старинные милые книги. В них герои собирались около больших каминов, в которых трещали, пылая, сосновые поленья, и кто-нибудь из героев рассказывал волшебную историю, зимнюю сказку.
Космач, Любава и другие ребята прибивали к стенам еловые лапы, совали их за портреты, связав гирляндами, вешали над сценой.
Что-то весеннее, жадное, ноющее колыхнулось в душе Аси. Она вспомнила недавние истерические выкрики Ии, чавкающую черную пасть во льду и тряхнула головой. «Прекрасна жизнь. Прекрасны ее огонь, пурга, ели!» – мысленно сказала Ася. Ее девятнадцать юных лет громко твердили об этом.
На весь зал звучало радио. Передавали новогодний концерт по заявкам слушателей. Это все были музыкальные приветы.
Колоколов и Славка украшали елку. Ася, сидя у печки, нанизывала на нитки клочки ваты. Ия подвешивала их к потолку, и получалось так, будто в зал сыплется крупный снег. И нет конца этому снегопаду.
Ася подбросила в печку дров и вдруг почувствовала себя так уютно и так ей захотелось, чтобы добрый, веселый фантазер рассказал какую-нибудь необыкновенную историю. Но эту историю сочиняла вокруг нее сама жизнь. Жизнь сочиняла историю о маленьком клубе среди студеной ночи, о зале, пропахшем еловыми лапами, о стреляющих печах, о двух влюбленных, которые украшали королеву-ель, о музыке, прилетевшей за сотни-сотни километров через мрак, тайгу и угрюмые горы, о девушке, ждущей у печки доброй сказки, и о лохматом снеге, который все падает и падает и никак не может долететь до пола.
Ася видела, как Колоколов и Славка у елки подавали друг другу игрушки, как старались коснуться руками друг друга, как разговаривали глазами, улыбками. Они все дальше и дальше уходили за ель, а после них на еловых лапах медленно кружились золоченые шишки, спичечные коробки, обернутые серебряной, звонко-хрустящей бумагой от шоколадных плиток, сияющие шары, звезды, ало-серебряные рыбки, ватные снегурочки. Нитки не были видны, и поэтому Асе казалось, что все это пестрое, сверкающее медленно роилось вокруг ели, выбирало, куда бы сесть.
Ася вдруг заметила, что белокурые, кольчатые волосы Славки стали снова длинными, упали на плечи, на спину, она, должно быть, отращивала косы. И растерянная Ася не знала, что ей думать. Первая любовь Славки вызывала у нее нежность, желание оградить сестру от печали, сделать ее счастливой, и в то же время эта внезапная любовь вставала новой преградой на пути к морю. Глядя на расцветшую, статную Славку, Ася вдруг почувствовала, что сестра не дойдет до моря, что для него она слишком уютная, домашняя, женственная. Для нее море – это всего лишь порыв юности, и только. Она и сама уже, наверное, почувствовала это и сейчас лишь притворяется и перед собой и перед нею, Асей. Больно было делать это открытие. Опять одинокой почувствовала себя Ася и даже как будто преданной близким другом. «Она ни в чем не виновата. Зачем же так думать о ней? – уговаривала себя Ася. – Каждый идет к своему. И важно прийти к своему, а не к чужому. Славка шла к морю, а пришла к тайге. Она сама еще не знает этого».
Грустные мысли сливались с печальной венгерской песней о журавлях, которая лилась из приемника. Ася закрыла глаза, чуть покачивала головой в такт музыке.
Ия остановилась, заслушалась, глядя в ледяное окно немигающими, тоскливыми глазами.
Когда песня кончилась, диктор сказал:
– Последние ночи перед Новым годом всегда полны поэзии. Не спится поэтам. Они бродят и бормочут стихи. Вот и к нам в студию заглянул на огонек поэт Лев Чемизов...
– Ася, слышишь? – закричала Славка, выбегая из-за елки. Ася не ответила и даже не открыла глаз.
– Ребята, девочки, Ия, слушайте. Это выступает Лев Чемизов. Мы знаем его! – кричала Славка.
В зале стих шум, стук молотков.
– Хотелось бы рассказать вам сегодня какую-нибудь славную, новогоднюю новеллу, – зазвучал голос Левы. – Но жизнь так интересна, что лучше ее не сочинишь. И я просто решил рассказать историю невыдуманную, действительную. Я расскажу о том, как внучки моряка с мятежного броненосца «Потемкин» добираются до моря. Сестер-близнецов звать Ася и Славка...
Ия удивленно посмотрела на сестер. Она еще не знала их истории.
Чемизов рассказывал все, как было, и в то же время он озарил эту историю таким светом, что даже для самих сестер она прозвучала как зов куда-то, как еле слышимая песня за стеной.
И вдруг они увидели себя по-другому, поняли себя иначе, почувствовали себя значительней, красивей.
Ия опустилась на ящик у окна, неотрывно смотрела на сестер.
– Труден их путь, много препятствий лежит перед ними, – задумчиво звучал голос Левы, – но свет далеких маяков все ближе, все ярче. Внучки погибшего борца отважно идут к океану. Знайте, забайкальцы! Они сейчас среди вас, они дошли до нашей земли, пьют воду из наших рек. Помогите им! Впереди у них еще год пути – год труда. Сейчас они в далекой Каларской тайге. Сестры, пусть не меркнет ваша мечта! Идущий – придет! И не забывайте великие стихи:
О весна, без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!..
Едкие, неодолимые слезы прихлынули к горлу Ии. Она пыталась судорожно проглотить их, и поэтому лицо ее исказилось. Ей так захотелось юной, светлой чистоты, счастья, дороги к морю, что показалось – сейчас она вскрикнет, забьется в истерике.
– Поздравляю вас с Новым годом! Пусть моим приветом прозвучит для вас песня о любви – «Песня Сольвейг».
И вот уже возникла эта несравненная песня. Ася крепко сжала густые ресницы. Душу ее переполняли гордая отвага и яркая вера. Асе казалось сейчас, что она все может, все сделает. Она не предаст мечту, она поведет свой корабль. Она поведет его, несмотря ни на что.
– Да чего ты молчишь? – тормошила ее Славка. – Ты слышала, что он нам сказал? – Стоя сзади, она запрокинула голову Аси, целовала ее лицо с закрытыми глазами. На Асиной шее бились две жилки, приоткрытые, шершавые от мороза горячие губы дрожали.
– Успокойся, дурашка, – шептала Славка, платком вытирая ее лицо, – все исполнится, что загадано.
– Нет, Славка, тебе не по пути со мной, – ответила Ася, прижавшись щекой к ее упругой груди. – Это ведь я прощаюсь с тобой. Расходятся наши дороги.
– Что за бред! Почему расходятся?
– Ты уже ушла от меня. Ты еще этого сама не знаешь, а я знаю. Вспомни историю красавицы Евдохи. Пойдешь со мной и будешь заглядывать во все лица, искать рыбака.
– Ты хочешь, чтобы я тебе повторила московскую клятву? – спросила Славка. Ася уловила в ее голосе смутную неуверенность.
– Не надо. Этим не шутят.
А с потолка все шел и шел густой снег и все не мог долететь до пола.
У Аси было такое чувство, как будто удивительный фантазер склонился к ней и рассказал удивительную историю.
И другие, должно быть, почувствовали что-то вроде этого. Бросив работу, они подходили к сестрам, рассаживались вокруг на полу, на дровах. Ия тоже подошла, прислонилась к стене, смотрела в пол немигающими, напряженными глазами. Всех коснулось что-то необычное, и каждый вдруг о чем-то смутно затосковал, точно услышал зов. Но чей? Куда? Или это песня повеяла красотой? Или стихи всколыхнули что-то спавшее в душе? Или эта история сестер каждому напомнила о его море, к которому он еще не пришел? Лица у всех посветлели, стали красивее, точно все слушали тихую песню из-за стены.
– Как это у вас все славно получается, – проговорила Любава. Ия незаметно кивнула головой. – А я вот как-то засохла. И не мечтаю уже ни о чем. Так, работаю и работаю. Все у меня будни.
– А кто виноват? – дрожащим голосом спросил Космач. – Сами!
Ия опять чуть кивнула головой.
Он зло махнул рукой и ушел за ель, на которой было так много игрушек, что она будто укуталась в пеструю шубу. Ему хотелось сказать, что много лет он загубил, много лет имел дело только с судами да тюрьмами. И жил он без всякого моря. Ему даже рассказать людям нечего. Не будешь же рассказывать о темной камере с цементным полом, о решетках на окнах, о дверях, обитых железом, о лязге затворов. А может быть, рассказать уголовные истории его дружков об убийствах, о грабежах, о драках? Никогда еще Космачу не казалась своя жизнь такой угрюмой и мрачной. И все это из-за маленькой девчушки с оленьими глазами.
Ася уловила этот невидимый, теплый порыв, который дохнул в души ребят и девчат, растревожил их, осветил их лица, глаза. Колоколов смотрел на сестер ласково, нежно. А Любава вдруг почти выкрикнула:
– Вот паразиты!
И Ася знала, что это сказано о Татаурове с Дорофеевым.
– Ничего, девчата, идите к своему. А мы поможем вам, – снова сказала Любава. И тут же у нее тоскливо вырвалось: – Господи! Люди на Луну собрались лететь. А я куда лечу?
– Наше море, наша луна – это знаменитые на весь мир серебряные лисьи шкуры, – строго отозвался Колоколов.
Все повернулись к нему, жадно ждали его слов.
– А ведь эта красота нашими руками выращена...
Громко взвизгнула, распахнулась дверь, мелькнула черным крылом, взвилась пола Ииного пальто.
Ася вскочила, бросилась следом, выбежала в морозно-трескучую ночь, крикнула в туманный мрак:
– Ия, вернись! Ия!
Мрак молчал, точно никто не пробегал, не проносился по скрипучим снегам.
Прощание с Чапо
Колоколов ясно представлял себе, насколько неприятным будет столкновение с Татауровым. Он тщательно подготовился, взял решение комсомольского собрания, переговорил с парторгом. В кабинет входил он, готовый к драке. Но едва лишь произнес несколько слов в защиту Аси, как Татауров рассеянно и угрюмо буркнул:
– Она тебе нужна на ферме?
– Очень нужна.
– Незаменима? – осклабился директор.
– Незаменима.
– Ну и пускай работает. Тоже проблему нашел.
Колоколов изумился. Для Татаурова было все равно: воровка Ася или честная, выгнать ее или оставить.
– Слушай, Колоколов, нам нужно подумать о разведении белоснежных лисиц. Их вывели в Бакурианском зверосовхозе, – озабоченно и громко заговорил Татауров. В глазах его загорелся азарт. – Любопытный зверь, я тебе скажу. Ты видел этих белоснежных? – Он совсем оживился. – Белый волосяной покров с рисунком из черных пятен. Пятна расположены на концах лап, на морде, на хребте...
...Труднее оказалось с Коноплевой. Директор школы, признавая, что педагог она плохой, все же не отпускал ее. Просто так, из упрямства не отпускал. Асе и Колоколову пришлось раза два побывать в райкоме партии, пока все утряслось.
Когда Ася и Славка пришли к Ие и сказали ей об этом, с ней вдруг случилось непонятное. Вместо радости она почувствовала горечь и какую-то непонятную грусть.
Сестры стояли среди замусоренной комнаты с бугристыми, голыми стенами, а она растерянно сидела на кровати и смотрела на них. Сквозь слезы они виделись как в тумане.
Ей подумалось, что давным-давно и она была такой же, да только не сумела сохранить себя, свою душу, и теперь ей предстоит трудное: вернуться к самой себе. И еще ей показалось, что здесь, в Чапо, не такие уж плохие люди, а это, скорее, она была плохой. И совсем странное произошло дальше. Она поймала себя на том, что ей не хочется уезжать. Но это продолжалось только миг.
Она вскочила, засуетилась, загремела табуретами с дырками от выпавших сучков.
– Садитесь, девочки, садитесь!
– Что, от радости готова до потолка прыгать? – воскликнула Славка.
Ия остановилась перед сестрами – худая, с дергающимся уголком крашеного рта. Она смущенно, неуверенно ответила:
– Не знаю... Право, не знаю... Уезжать, конечно, нужно... Обязательно... Да вы раздевайтесь! Чаю попьем! – она бросилась к печке, но печка была холодной, закопченный чайник пустым, а стаканы немытыми. «Да и сахару нет», – вспомнила она и прошептала:
– А, черт!
– Ты не суетись! – остановила ее Славка.
– Посидим так, – добавила Ася.
Сестры сели к столу. Ия, стыдясь своего неуютного жилья, торопливо смахнула со стола какие-то крошки и тоже села. Но тут же вскочила, взяла с подоконника консервную банку-пепельницу, пачку папирос.
– Вы уж, девочки, не ругайте меня, – умоляюще попросила она. – Но, честное слово, сегодня я не могу... А вообще-то обязательно брошу! Обязательно!
– Да соси уж, ладно! – Славка усадила ее рядом. – Где-то я читала, что целовать курящую женщину – это все равно что лизать пепельницу!
Ия серьезно посмотрела на неё, уголок рта задергался сильнее.
Ася под столом толкнула ногу сестры и ласково спросила Ию:
– Куда ты теперь поедешь?
Ия пустила дым через нос, облокотилась на стол, сжала голову руками.
– Я бы поехала с вами, – ответила она, помолчав. – Вернее, за вами... За вами я поеду... следом, – говорила она прерывисто и непонятно.
Сестры смущенно молчали, не зная, что сказать. Ася отрывала ленточки от газеты, лежащей на столе.
– Вы не думайте... не считайте... что я такая... не знаю уж какая... Пропащая, что ли... Или вроде слякоти...
– Да что ты, Ия, милая! Мы и не думали...
– Я – человек! – прервала Коноплева Асю. – Я многое могу... Теперь могу, – поправилась она и резким тычком сломала папиросу о дно банки, придавила огонек.
– Ийка! Родная моя! Мы очень рады. Понимаешь... Как бы тебе сказать... – Ася с трудом подыскивала слова. – Один слушает жизнь и слышит в ней только, ну, например, тарахтенье телеги, а другой – слышит песню... Вот не умею я выразить, что чувствую... Но ты поймешь меня!
– Конечно, конечно! – Ия впервые широко улыбнулась, и удивленные сестры увидели, что лицо ее совсем еще молоденькое и даже, пожалуй, милое.
– Ах ты... путаница разнесчастная! – закричала Славка, вскочила, обняла Коноплеву и так стиснула, что та ойкнула. Все трое засмеялись.
Рассиялся март. Лучистые снега-светозары затопили поляны в тайге потоком снежного света. И с каждым днем половодье света все усиливалось.
В апреле потеплело. Иногда мимо окон уже проносились большие сверкающие капли. А однажды подул такой теплый ветер, что Ася выбежала раздетой на крыльцо и протянула ему навстречу руки. Ветер свистел в намокших ветвях, как в снастях корабля. Он несся через тайгу. Чистые реки лесного воздуха обрушивались на Чапо. Ветер пах соснами, мокрым снежком, шишками и озерами. А может быть, это лишь чудилось Асе?
Она, улыбаясь сама себе, вернулась в комнату и села переводить английскую сказку о трех поросятах. Теперь она занималась, не приглашая Славку. Та давно уже заметила это, но только сегодня взбунтовалась. Она встала перед Асей, подбоченилась.
– Ну, а дальше что? – спросила Славка, щуря глаза.
– А дальше я ухожу с геологами, – невозмутимо ответила Ася.
– Ты уходишь! А я остаюсь? – ехидно спросила Славка.
– Давай договоримся окончательно, – спокойно начала Ася, откладывая словарь.
– Вот именно! Этого я и хочу!
– А впрочем, чего тут, собственно, договариваться? – сказала Ася. – От счастья не бегут. Приплыла в гавань – бросай якорь. Каждому свое. А мне еще рано вытаскивать из рюкзака кружку и ложку.
– Ох, как бы я влепила тебе сейчас хорошую оплеуху! – от всей души проговорила Славка.
– Я не хочу тащить тебя за собой. Я не хочу, чтобы ты потом упрекала меня, – твердо возразила Ася.
Славка вдруг задумалась, прислушалась к своей душе и удивленно поняла: не хочется ей уезжать, откатилось в неизмеримую даль синее море и не зовет уже.
Любит она, и любит впервые.
Но любит она и сестру. Столько с ней прожито душа в душу, столько с ней мечтали, добивались, ведь даже и родились-то они вместе. И вот все запуталось. Будешь с Толей – потеряешь Асю, будешь с ней – потеряешь его.
– А как же быть? – растерянно спросила Славка.
Ася молчала, облокотилась на стол, закрыв ладонями лицо.
– Мне жаль разрушать то, что у тебя есть, – наконец сказала она. – Это все так хорошо. И, главное, это у тебя первый раз. Ты это будешь помнить всю жизнь. – Ася говорила как старшая, заботливо, душевно. И Славка была благодарна ей за это. Она подсела к Асе, обняла ее, прижалась щекой к ее плечу.
– И в то же время я задам тебе вопрос. – Ася перебирала пышные, теплые волосы сестры. – А что будет дальше?
Славка молчала, не зная, что ответить.
– Ну, год еще будете встречаться, ходить на лыжах, выступать на концертах, целоваться. А дальше что? Правда, когда любят, так, наверное, не рассуждают, а все делают очертя голову.
Теперь они обе облокотились на стол и скатывали из хлеба шарики.
– Но я не люблю и поэтому, как сухарь, спрашиваю: что дальше? Выходить замуж?
Славка покраснела, расплющила шарик в лепешку.
– Тебе девятнадцать, и у тебя никакой профессии. Какое место ты занимаешь в жизни? Зачем ты? С девятнадцати нянчить детей, варить щи, стирать белье и наблюдать за кипучей работой мужа? Я бы на это не пошла.
– Но что же делать? – опять спросила беспомощно Славка.
– Я не верю, что у тебя эта любовь на всю жизнь, – строго продолжала Ася. – Проверь себя... и его. Поедем, а там видно будет. Вернуться никогда не поздно. Или ему приехать к тебе.
Славка задумалась. Неужели это у нее не вечно? Ей казалось, что вечно. Как бывает в жизни? По-всякому. Много она знает историй об этом. Ей рассказывали, как самая пылкая любовь вдруг быстро гасла и оказывалась совсем не любовью.
Весь вечер она думала об этом. А ночью, когда они лежали в кровати, она зашептала Асе:
– Ты у меня очень умная, сестричка. И умнее меня, и даже будто старше. Так и решим: я с тобой к геологам, а потом к морю. Время все покажет. Уж очень страшно: щи варить, белье стирать, и только. Но, если б ты знала, какой он хороший...
Так, лежа рядышком, они шептались. Славка рассказывала об Анатолии, о его привычках, характере, о поездке на оленях. Уснули они успокоенные, дружные и близкие, как никогда...
В Чапо шли и шли самолеты. Каждый день они привозили геологов, буровиков, механиков, рабочих, выгружали оборудование. В ущельях Удоканского хребта разведывалась медь.
Стало поступать имущество и поисковых партий.
Сестры с волнением смотрели на садящиеся самолеты.
Асю по телефону вызвал Лева Чемизов. Он сказал, что Грузинцев скоро прилетит в Чапо и что им, как было условлено, нужно уже увольняться из совхоза.
– Я очень соскучился о вас. Как ваше настроение? – донеслось из шумящей, свистящей дали.
– Отличное! – весело крикнула Ася. – Мы читаем в газете все ваши очерки, статьи, стихи. Большое вам спасибо за новогоднее поздравление! Мы слушали его в клубе. Такого поздравления в нашей жизни еще не было. И наверно не будет. Я говорю: «И наверное не будет!» – кричала Ася в хрипы и завывания. А в уши: буль-буль-буль... Соловей пустил трели...
– Мне хочется многое сказать вам, – доносился далекий крик Левы. – Но... я скажу вам это лично. Я обязательно приеду... – Голос утонул в хаосе чириканья, свиста.
– Что вы сказали? Я не расслышала! – надрывалась Ася.
– Я говорю... – прибойной волной накатился шум, из него еле донеслось: – К вам, в партию...
– Что, в партию? Приедете?
Ася напряженно морщилась, вслушивалась, и улыбка теплилась на ее лице.
Она сдвинула шапку на затылок.
Она прекрасно понимала, что хотел сказать ей Чемизов. Вдруг шум откатился, и ясно-ясно в самое ухо прозвучал его голос:
– Сейчас над городом в темноте пролетают птицы. Я слышу их радостные крики. Они летят в вашу сторону. Посылаю с ними свой привет. Встречайте их! – И опять затрещало, голос утонул в улюлюканье и вое. Только кто-то где-то в пучине пространства умолял голосом из-за расстояния тонким, точно комариный писк:
– Тару! Тару шлите! Бочки, мешки!
– Тебе письмо из дому! – крикнула в окошечко работница почты.
– Письмо?! Скорее давай! – Ася бросилась к окошку. Она с нежностью разглядывала конверт. Хотела распечатать, но потом решила, что нельзя читать письмо без Славки.
Ася вышла на улицу и сразу же услыхала радостные крики птиц. Несметные стаи уток, гусей, журавлей валом валили через село в хвойные, нехоженые дали, на безыменные таежные озера, болота, ключи, протоки. Слышен был свист и шум крыльев. Весной и осенью в Каларах на озерах стон стоит. Колоколов увлеченно рассказывал об этих гогочущих, крякающих озерах...
За последнюю неделю земля просохла. Тощие, заспанные медведи уже шатались по старым брусничникам. Май высыпал на солнечные увалы голубой ургуй – сон-траву, среди нее зачуфыкали косачи. А сейчас вдруг снова посыпался снег. Он валил все гуще и гуще. А во мраке и снеге проносились все новые стаи. И они кричали все радостнее. Эти же птицы летели над морями и океанами.
И хоть Ася знала, что Левины журавли и лебеди прилетят еще не скоро, она все же подумала, слушая крики: «Это они передают мне привет».
Домой она влетела запорошенная, румяная, ликующая.
– Ну, Славка, давай укладывать наши тощие рюкзаки! – крикнула она. – Летят птицы, скоро прилетят и геологи!.. Пора нам собираться. А еще смотри-ка – письмо от папы с мамой! – Она подбросила конверт, поймала его.
Сестры сели у горящей печурки и нетерпеливо распечатали письмо.
– Милые мамины каракули! – сквозь слезы засмеялась Славка.
«Девочки мои родные, драгоценные, как я о вас истомилася, – писала мама. – Кажется, нет и минутки, чтобы я не думала о вас. Как-то вы живете? Как ваше здоровье, мои голубушки?»
И Славка и Ася не раз принимались плакать и тут же смеялись друг над другом.
Дальше мать сообщала, что отец, читая их письма, хмуро молчит и нельзя понять: смирился он с их побегом или еще нет? Только один раз он буркнул в усы:
«Ничего у них не получится. Не видать им моря как своих ушей. Покатаются, покатаются по государству, да и вернутся. Они думают, что жизнь – это хиханьки да хаханьки. Ничего, говорит, еще узнают, почем фунт лиха, еще полезут под крыло родительское!»
Ася вытерла слезы, лицо ее посуровело.
– Ты понимаешь, что он говорит? Да я скорее в лепешку разобьюсь, чем опозорюсь перед ним.
– Да ведь и над ним соседи смеяться будут: вернулись, мол, твои морячки сухопутные ни с чем!
– Вот я и говорю, нам хода нет назад, только вперед. За дело, Славка!
До поздней ночи они штопали, укладывались, гладили и вспоминали родной дом.
А птицы неслись и кричали во мраке и летящем снеге...
Утром пришел Колоколов. Он уезжал в Иркутск за белоснежными лисицами.
– Будем разводить и их, – рассказывал он.
Славка уныло смотрела на крышу дома, приютившего их на эту зиму.
На крыше с солнечной стороны снег таял, сыпались яркие капли, а на теневой стороне снежок был сыпучий, сухой. Ветер срывал его, взвеивал серебряной пылью, будто в воздухе клубились золотые искры.
В этих сверкающих клубах к дому протянулась большая ветвь тополя, усыпанная, как ягодами, окрыленными почками.
И сама ветвь тяжело и лениво взмахивала, точно большое сквозное крыло.
На нее с крыши устремлялась сверкающая струйка. Ветер трепал струйку, мотал ее.
И все это диво тонуло в клубах искр – в снежной пыли.
– Что с тобой? – спросил Анатолий обеспокоенно.
– Уезжаю я, – тихо ответила Славка.
– Да, самолеты идут и идут... Скоро появятся геологи... А зачем уходить с ними? Зачем? – допытывался Анатолий. – Отработай положенное в совхозе.
– Ася... Она жадная. Все хочет увидеть, узнать, везде побывать. Вот и теперь тянет ее к геологам. А Чапо она не любит.
Колоколов молчал. Он хоть и был готов к разлуке, но когда разлука пришла, она поразила его.
– Да и мне какой толк оставаться? – Славка вздохнула. – Все равно мы осенью уедем на море. Ты же знаешь.
Колоколов все молчал. Лицо его чуть побледнело, и от этого резче выступила синева на подбородке и верхней губе, хоть он и брился сегодня.
– Ну что же делать, Толя?! – воскликнула Славка, хватая его за плечо.
– Поезжай. Я же ничего... Ты должна ехать!
– Ты говоришь так, будто я обманула тебя!
– И ты можешь уехать? – спросил Колоколов.
– Если я не поеду, грош цена мне. Столько мечтать, добиваться, давать клятвы – и вдруг все это предать!
Колоколов начал уговаривать ее остаться, он доказывал, что тайга не хуже моря, что они бы вдвоем здесь жили, работали, скитались на оленях.
А Славка смотрела на сквозное крыло ветви, на сияющую струйку, что лилась на эту ветвь.
– Все же лучше уехать, – тихо произнесла Славка. – Уеду – все станет ясно. И тебе и мне. Если настоящее – вернусь, а ты дождешься.
И умоляюще посмотрела ему в глаза.
– Ладно, иди к своей мечте, – сказал Колоколов. – Но знай, я найду тебя и в море. А еще раньше – в тайге.
Он почему-то удивленно погладил прядь ее волос, еще удивленнее тронул щеку и быстро ушел.
А она, слушая скрип снега под его сапогами, смотрела, как столбом толклись искры, точно волшебные мушки, как струйки разбивались на стеклянные горошины, ударяясь о ветвь.
Колоколов улетел в Иркутск.
Через неделю Ася и Славка, присоединившись к геологам, ушли в тайгу.
Неожиданно для всех уволился из совхоза и тоже ушел к геологам шофер Космач.
